кровушке, столько и будет мучиться, до края. Голову рубить... Я что,
палач? Хотя и им-то несладко доводится: одного и того же выродка казни по
три дня - и никакого разнообразия душе. Вот накличешь варка, зараза,
истинно говорю...
- А чего его накликивать? - обиделась мокрая Линга. - Дура сразу...
Вон - приперся! - длинный, тощий, и рожа неприличная...
Хохот сотника едва не перекрыл шум заведения.
- Ой, не могу! - ржал Фаранг, краснея ушами и хлопая себя по мохнатым
ляжкам. - Где ж вас Мама набирает?! Это ведь сотник Джи, новенький, мы его
честь и пьем сегодня!.. Ну, Линга, потешила душу, лучше, чем в койке!
- А чего он такой длинный? И смурной, как зима, даром, что
молоденький... неужто на сотню таких зеленых представляют?
- Молоденький... Его не на сотню, его на капрала представляли, так он
сотников из комиссантов порубил. Сама знаешь, как оно на испытаниях - нож
кандидату в руки, раздели - и тройку старших по званию на него, с боевым
железом в пальцах. Они кандидата уложат быстренько, ну, ежели он кого
порежет - тому выговор, конечно, за несоблюдение уровня; а новенький,
положенный начальством на красный песочек, наутро встанет жив-здоров,
браслетик очередной потрет и идет с новым званием в подчинение к тому, кто
последним его убивал. Ну и боится он теперь во всем мире одного
начальника, в память Ухода своего.
- Ну?
- Юбку мну... А этого стали представлять, спустили на него тройку
штабных сотников, лопухов золоченых, так я сразу Муаду и говорю: глянь,
Му, как парень нож берет, хороший парень, не потянут его штабные. И не
потянули. Пока мы с Муадом через парапет прыгали, мальчик их как из
арбалета положил и за меня у Муада пари выиграл. Я ж Му говорил - нельзя
так назад в бою запрокидываться. А он спорит. И доспорился - тут ему не
деревня с кольем вышла, так ремень подшлемный к подбородку и прикололи - я
смеялся, как резаный...
При последних словах помрачнел Фаранг, голову опустил. Неугомонная
Линга принялась теребить кавалера, первые пары двинулись по комнатам; и
никто не заметил пропажи хмурого новоиспеченного сотника.
Он проскользнул по неспокойным кривым улочкам окраины, лестница
невзрачного домика скрипом отозвалась на тяжелые шаги, и долго ворочался
ключ, отпирая рассохшуюся дверь.
- Чарма! - негромко позвал сотник.
В ответ раздалось приглушенное рычание.
ЧЕТ
Я пишу эти строки в ночь перед испытанием, и, возможно, что на них и
оборвется эфемерная попытка сыграть жизнь на неуклюжем инструменте слов и
пера. Не тот это смычок, для тягучей мелодии единственного существования в
проклятом и проклятом мире живущих по девять раз.
За кражу на базаре - смертная казнь. За клевету на вышестоящего -
смертная казнь. За убийство - смертная казнь; за убийство в последний раз
- казнь ступенчатая, до края, обрыва в путаницу и головокружение. Зачем
другие кары, когда на следующий день Вставшему выдаются премиальные плети,
и он тащится домой - жрать, пить, бояться...
Ценность жизни ничтожна - дерьмо, деленное на девять, на безразличие,
повторяемость, привычку - и я тону в водовороте этого мира, я, Живущий в
последний раз.
Впрочем, поначалу мне везло.
Мне везло на дороге, где вербовщик в форме гвардейского офицера
забыл, или проиграл положенный мне браслет, да и не очень-то
заинтересовался чехлом на руке новобранца.
То ли рык собаки остудил служебное рвение, то ли напарник слишком
торопился бросить на кон остаток жалованья; любопытный напарник - бледное
лицо со смеющимся бутоном рта, бугристые плечи - чадящий костер, страх,
забытый голос и невидимая крышка над хрипом: "Я больше не люблю шутить,
Отец!" Мне везло, и я не хотел дожимать лопатки этой мысли до щебенки
дороги в город.
Мне везло в казармах, где редко кому везло; мне везло в походах, где
не везло никому; меня любили городские шлюхи и не любили ночные сторожа.
Мне сказочно подфартило - я получил назначение, завтра на испытаниях
осклабившийся сотник, один из трех положенных комиссантов, сунет меч в мой
мягкий живот и потом будет тщетно ждать рапорта от Вернувшегося.
Бедный идиот, он и не подозревает о таком вопиющем разгильдяйстве,
как возможность уйти и не вернуться.
Что б ты делал, исчезнувший друг мой Би, если б били тебя? Да, знаю,
ты бы уворачивался. А ты, потерянный навсегда Джессика, чье имя прикрыло
меня в городе? Да, знаю, Чарма глухо прорычал мне твой ответ...
Слушайте внимательно, молчаливые мои собеседники - завтра я выйду на
песок арены отвечать на вопросы, потому что слишком далеко лесной брат,
позарившийся на травы и чужую одышку, слишком близко вербовщик с памятным
лицом алогубого шутника, слишком много вопросов, кроме завтрашних
смеющихся сотников...
Кажется, я снова начал лизать муравейники.
НЕЧЕТ
О тени прошлого! - простите же меня
На страшном рубеже из дыма и огня...
- ...Да будет благословен взыскивающий приобщения к прохладе
Не-Живущих; и на него возляжет белая ладонь Господ наших...
- ...аших!..
- Отдав жизни свои, все отдав, что оставил мир приобщенному, что в
жилах его пенится для Открывающих Дверь, войдет он с ясным взором в ряды
стоящих перед краем и станет чашей для Господина и для братьев своих, даря
им право Крайнего глотка...
- ...отка!..
Дым. Рвущий горло и раздирающий глаза дым.
- Пусть не забудет бегущий в ночи рабов своих, даря недостойным
Поцелуй обрыва; и не забудет пусть благословенный Вставший за Гранью
младших перед ним, припадая к биению их шелестом дождя и лаской тумана,
дабы новое мироздание...
- ...ание!..
- ...выросло на смердящей плоти...
Дым. Вязкий плотный полог. Дым.
- ...зыбкого круговорота, где смерть и рождение суть одно; и ведомо
седым...
- ...дым!..
И треск валящихся бревен.
Скит пылал, и женщины в экстазе принимали в себя милосердие копья; и
зверье уходило в глушь, оставляя людей выяснять свои странные человеческие
отношения.
ЧЕТ
Дождь настойчиво подпрыгивал за окном, приплясывая по цинку
подоконника, брызгами заглядывал в комнату, уговаривая перебросить тело
через карниз, окунуться в ночную сырость, дружеский успокаивающий лепет -
прости меня, дождь, сегодня был тяжелый день, и вчера тоже был тяжелый
день, и я, похоже, тону в их бессмысленной мути; да и с псом моим у тебя,
дождь, плохие отношения, не любит тебя Чарма, он от тебя худеет, дождь, и
долго встряхивается, виня хозяина в наглом поведении небесных лохматых
дворняг, задирающих ногу под низкий утробный рык и виляние огненными
хвостами...
Прости меня, дождь, я прикрою окно, и стук в дверь, сухой и
неожиданный, присоединится к тебе, и ты притихнешь, вслушиваясь.
- Войдите.
- Сотник Джессика цу Эрль, вам депеша.
- Входите, я сказал.
Знакомый голос. Чарма подбирается, и в рычании его проскальзывают
непривычные визгливые нотки. Ты боишься, собака?!
Пауза.
- Вы придержите вашего зверя?
- Харр, Чарма, лежать! Входите.
Будь вошедший голым, а не в полной форме корпусного салара, я бы
узнал его быстрее - голым он был привычнее. Везение мое, спешащий
вербовщик на дороге, страх мой детский, рот кривящийся, пунцовый, вспухшая
улыбка, вспухшие лопатки, старый хороший Джи...
Обеими руками вцепился я в шипастый ошейник взбешенного Чармы и
рывком вытолкнул упиравшегося пса за окно, на рыхлую мягкую землю - лег
пес под карнизом, вздрагивая боками, и упрямо не пожелал отходить по своим
собачьим делам. Правильно, умница, лежи себе, несмотря на официальную
приставку к имени моему, нашему имени, одному на двоих, лежи, лежи, и
ножны сдвинем левее...
- Ну и дурак, - сказал вошедший, и я почему-то сразу понял, что он
прав. Ладно.
- Чем обязан, салар?
Гость прошелся по комнате, похлопывая запечатанным пакетом по
голенищу высокого сапога; что ж ты будешь делать - салары, скользящие в
сумерках, спецкорпус, надежда наша в борьбе с варками... Ну, говори,
надежда...
- Сотник, что вам известно про скиты Крайнего глотка?
- Что мне известно? (Ничего не известно, глоток, ну и глоток, Крайний
- значит нету больше...) Ничего, салар.
- Очень правильно, сотник, тем паче, что в родной вашей области их и
нет. Тогда мне хотелось бы знать ваше мнение о варках.
В родной области? Зараза, даже не скрывает, действительно разлюбил
шутить, что ли...
- Не более Устава, салар.
- Прошу вас, сотник.
Просишь, стало быть. Ладно. Как оно там...
- "И если в семье любого сословия родится или иным путем возникнет
Враг живущих, то жениха или невесту по обручении, и мужа с женой, отца с
матерью, и всех близких по крови его - казни ступенчатой предать
незамедлительно, до последнего обрыва в Великое Ничто, дабы лишенный пищи
Враг, источник бедствий людских, ввергнут был в Бездну Голодных глаз". Вы
довольны, салар?
- Не доволен. И что в тебе тогда Отец высмотрел... Спрашивал - не
говорит. Ну да ладно, сотник, разинь уши и слушай...
Я слушал, и каждое слово салара снимало пласты с черной легенды,
позволявшей, как казалось мне, вырезать неугодных на законном основании; и
легенда улыбалась мне в лицо страшной острозубой ухмылкой реальности, и
дождь отпрянул от притихшей комнаты.
Кошмар детских пугал обретал плоть и кровь - я не играю словами! - он
обретал густую алую кровь - каждый поцелуй варка стоил жертве браслета, и
не надо было для этого уходить в смерть и спать с ней ночь. Последний
поцелуй дарил вечность - бледную красноглазую вечность, жадную к чужому
теплу.
Очень хрупкие стены отделяли мир людей от превращения в мир
корчащихся от голода вечных варков - дикого голода, ибо не останется в
мире места для ненадевших последний браслет.
Хрупкие стены... На фундаменте трупов, ибо лишь Верхний варк выбирал
жертвы по вкусу своему - тех, кто достоин был по извращенному разумению
приобщения к Не-Живущим.
Вставший же молодой варк, не набравший нужной силы, ограничен законом
крови - и брать ее может лишь у близких своих - но если убиты близкие
последним убийством, то лишается Вставший телесной оболочки и растворяется
в Бездне Голодных глаз.
И такое равновесие между миром существующим и миром грозящим привело
к неизбежному - к общинам Крайнего глотка.
Мириады страданий влечет в себе водоворот девяти жизней, и лишь выход
в бессмертную ночь дает Не-Живущему покой и отдых. Покой и отдых - и
скиты, оргии диких обрядов смертей послушников, встающих и вновь гибнущих,
изуверскими, немыслимыми способами - пока не останутся в скиту лишь
Живущие в последний раз.
А там остается молить о пришествии Бледного Господина, дарящего
поцелуй, и уйти для вечности, делая Крайний глоток. Стоит ли
переспрашивать: крайний глоток - чего?..
...Дождь сидел на подоконнике, поглаживая ворчащего Чарму, и через
плечо заглядывал в распечатанное послание. Моя конная сотня, десять дюжин
копейщиков... Шайнхольмский лес, проводник местный... Скит Крайнего
глотка. Сжечь. Подпись. Печать.
Салар стоял в дверях. Не вязался рассказ его со многим - прошлое мое
кричало, детское дикое прошлое, и дождь оттаскивал меня от дверного
проема.
- Ну и дурак, - спокойно сказал салар, бросил на кровать скомканную
тряпку и вышел.
Я зазвал пса и поднял брошенное с кровати - это был дурацкий колпак с
