того, он стал раздражителен, и в поведении его стала сквозить усталость и
знание чего-то личного, тайного и последнего. Редко мог я, сбегая от
заснувшего знахаря, перебравшего домашних целительных настоек, - редко мог
я видеть белозубую улыбку веселого Би, и даже зубы его, казалось, похудели
и вытянулись.
- Наверное, я дал бы сдачи, - Би задумчиво почесал босую пятку.
Я представил себя, дающего сдачи старому Джессике, и Би обиделся на
мое хихиканье, и долго пришлось уговаривать его высказать новый итог
размышлений на заданную тему.
- Я бы уворачивался, - наконец протянул он и лег навзничь.
- В конце концов, маленькая Биарра тоже лупила меня игрушечными
граблями, и что я мог сделать? Только уворачиваться...
- Какая еще Биарра?
- Сестра моя. Младшая...
Я покрутил пальцем у виска.
- Би, тебе солнце напекло, да? У тебя нет сестры, да еще младшей!.. У
тебя есть брат, старший, которого за уши не оттащишь от его верховых
свиней, ну, отец, мать там... А сестры нет. Может, двоюродная?
В ленивой позе Би появилась какая-то настороженность, но голос
остался прежним - ломким и тихим.
- Ну, нет... Чего ты прицепился? Конечно, нет. И не было...
Показного равнодушия явно не хватало, чтобы полностью скрыть
напряженное желание утопить вспыхнувшую тему в трясине уступчивых слов. Я
привстал, заглядывая под козырек его травяной шляпы, - и плотная стена
пыли за холмами отвлекла мое внимание. Би поднялся, молча стал рядом, и мы
вгляделись в движение серого занавеса.
Металл блестел в пыли, кожа лоснилась от пота, золото сбруи и хищный
оскал кошек на налобниках... высокие шлемы, металл, кожа и хищность, и
много еще всякого в пыли, и она свернула к селению. Би засуетился и уже
откровенно стал меня выпроваживать; мы пожали друг другу руки, в голове
моей мелькнула странная мысль, мелькнула и исчезла, и, ловя ее пушистый
ускользающий хвост, я погрузился в кустарник.
Спустившись, я обернулся: крохотная фигурка некогда веселого пастуха
семенила к темнеющему вечерними провалами лесу, и одинокий всадник,
вырвавшийся из пыли, все гнал и гнал оступающегося коня на крутой склон
холма. И, убегая от греха подальше, я догнал наконец удравшую мысль, но
беглянка не внесла ясности в сегодняшний сумбур.
Какая уж тут ясность, если исцарапанная и загорелая рука Би,
открывшаяся по локоть в прощальном рукопожатии, была покрыта пятью - нет,
все же четырьмя браслетами!.. Ну не мог же даже самый отчаянный мальчишка
за такой короткий срок уйти в темноту еще два раза? Не мог. Но смог. Что
же дважды забирало жизнь у веселого Би, и забрало его веселье - подарив
раздражительность, угрюмость и мифическую младшую сестру с ее дурацкими
граблями...
Я не знал ответа и, конечно же, не ожидал его от обнимающего дерево
Джессики.
Я не знал ответа - и тихо встал рядом, обхватив второй ствол.
Впечатления скакали в голове, пыль засасывала бегущего Би, острые грабли
впивались мне в шею, отворяя редкие капли крови - плевать мне было на
дерево, и на знахаря, и на все его ощущения; ствол казался родным, теплым,
тепло стекало по туловищу в ноги, сгибая их и разворачивая коленями
вовнутрь, голова опустела, и в округлившемся животе зашевелился первый
росток неведомого...
Треск удара кизиловой палки отбросил меня от шероховатостей коры. Я
сидел на корточках, изогнувшись сумасшедшим кустом, змеей в кустах, птицей
на ветках, и палка старого Джессики врезалась в ствол как раз в том месте,
где за мгновение до того был мой затылок.
- Что ты делал бы, Би?..
- Я бы уворачивался.
Я увернулся! Посох вновь поднялся надо мной, но левое предплечье
скользяще приняло косой удар, и внутренне я уже ликовал в предчувствии...
Как же!.. Проклятый Джессика неуловимым жестом перекинул посох в другую
руку, и я увидел его глаза, когда острый конец бережно и заботливо ткнул
меня в открывшийся бок. Радость сияла в выцветших глазах, удовлетворение,
сумасшедшая радость и искреннее удовлетворение - от промаха!
На следующем восходе Чарма охранял двух идиотов, обнимавших деревья.
Старый Джессика бил меня палкой - я уворачивался. Он бил - я
уворачивался. Он бил - я...
НЕЧЕТ
- ...Ларри, я по возвращении засуну твой раздвоенный язык в
гарнизонный нужник! Повторить?
- Да ну, Муад, кончай греметь зубами... Мало ли кто померещился тебе
на этом земляном прыще! И даже если там и торчал вонючий сопливый
пастушонок - почем ты знаешь, что это наш?!
- Ты Устав читал, трепач драный?! "Жениха и невесту, и мужа с женой,
и всех близких Не-Живущему по крови - дабы лишенный пищи Враг, источник
бедствий людских, ввергнут был в Бездну Голодных глаз." Ввергнут был,
уяснил?! Повторить?
Хмыкнул на сказанное капрал Ларри и всю обиду вогнал вместе со
шпорами в бока бедного животного, никак не желавшего ломать породистые
ноги на рыхлой крутизне. Ну и опять же сам капрал отнюдь не собирался
ломать шею в виднеющемся лесу, даже если и действительно умотал туда
местный щенок. Надо быть придурком, чтобы в форме сунуться к лесным
братьям, - а уж они-то способны надеть герою последние браслеты почище
длинноруких дворцовых палачей, потерявших фантазию на казенном
довольствии...
Сколько там уходов сохранилось у хитроумного капрала? Ну, первый -
это от рождения, потом сарыч горный с уступа скинул, чтоб яиц не воровал,
третий надел на дороге в Город, щедро поливая ее красным соком молодого
глупого Ларри - тогда еще перегонщика плотов, четвертый мечом надел на
испытаниях лично сотник Муад, ловко надел, однако, сволочь, аж кишки
повылазили, ну и варвары - пятый...
Нет уж, дудки, это, значит, четыре дня помирать в их чащобных
берлогах - пусть сотник сам Устав перечитывает! Пошел он к варку...
В деревню Ларри влетел как раз вовремя: солдаты уже отыскали нужный
дом, указанный в доносе, и ворвавшийся первым Муад распахнул по ошибке
ворота свинарника. Матерый ездовой секач с неистовым хрюканьем подмял под
себя орущего сотника, ковырнул клыком неподатливый панцирь и под хохот
ветеранов чесанул по улице, одним поворотом мощного загривка оставив
лошадь капрала со вспоротым животом размышлять у забора о бренности
существования.
Из свинарника уже высовывались рыла поменьше, но с тем же недовольным
выражением, когда помятый Муад в бешенстве ринулся в дом.
- Эй, Ларри! - и упирающаяся старуха забилась в волосатых руках
сотника. Нож понимающего капрала чуть не отсек носы любопытным
молокососам, еще не видавшим знаменитый "летящий цветок сливы", и всем
своим широким лезвием оборвал визг растрепанной бабы. Довольно ощерившийся
Муад небрежно скинул тело набежавшим труповозам и медленно обернулся к
выбегающим из дверей мужчинам.
Звездный час сотника Муада! Много их, таких часов, было у него, когда
доведенные до отчаяния люди - впрочем, какие там люди - вражья жратва - и
все! - вот они-то и давали сотнику возможность для урока новобранцам.
Истерические дерганья протрезвевшего папаши Ломби, тупая звериная ярость
старшенького, вилы их никчемушные, - неужели для этого стоит греть ладонь
об эфес короткого меча с почетным набалдашником Серебряных Веток?..
Разумеется, не стоит. Отчего бы не приколоть неразумных селян их
собственными вилами? Действительно. И приколол. Под аплодисменты сопляков
и одобрительные взгляды изрубленных ветеранов. Легко приколол. Даже
изящно. Жаль, кабан ушел. Хотя и оставшегося молодняка с избытком хватило
на всю сотню. Тоже, надо заметить, свиньи порядочные были...
А тела семейства Ломби мерно подпрыгивали в телеге, едва поспевающей
за арьергардом скачущих. Завтра, завтра они вернутся в мир, и лучше бы им
не возвращаться - для принятия ритуальной ступенчатой казни, "положенное
число раз и до полного умерщвления", когда последние браслеты несколько
дней будут надеваться на корчащихся людей, вновь возвращающихся для новых
уходов - "и всех, близких Не-Живущему по крови, дабы лишенный пищи Враг,
источник бедствий людских, ввергнут был в Бездну Голодных глаз..."
Жаль, кабан ушел. И поросенок ушел. В лес. Куда там было обещано
засунуть язык нерадивого капрала Ларри? Ах, ну да...
ЛИСТ ВТОРОЙ
...И в каждом саване - видение,
Как нерожденная гроза,
И просят губы наслаждения,
И смотрят мертвые глаза.
...освещенный дымным пламенем костра зал. Голая, невиданно худая
старуха сидела у очага, скелет из черных лоснящихся костей, и высохшие
длинные груди ее, подобно плоским побегам табака, ниспадали до самого низа
живота. Кривой палкой, зажатой в обеих руках, она помешивала омерзительное
варево в огромном глиняном котле, тысячи мух гудели над ней, ползали по
впалым щекам, укрывались в ее сальных лохмах.
Когда Малыш иа-Квело подошел поближе, она задрала острый подбородок и
нараспев произнесла:
- Ох, ох, ох, бедолага, бедняк неприкаянный, да неужто он не знает,
что не стоит самовольно совать руку слону в задницу, а то беды не миновать
- скажем, встанет слон, и виси после у него под хвостом!..
Она покачала головой, словно выражая сочувствие заблудшему, которому
грозила страшная участь.
- Неужто он не знает, что прийти ко мне легко, а вот выбраться
потруднее будет?..
Малыш иа-Квело почтительно обнажил плечо под пристальным взглядом
оскалившейся Длинногрудой Королевы и промолвил, улыбнувшись:
- О моя Королева, этот бедолага давным-давно ничегошеньки не знает...
Испокон веков бродит он по этому необозримому миру в поисках дорог ведущих
и дорог выводящих, а знай он дороги, - разве пришел бы сюда?
- Да уж, - усмехнулась старуха, блестя хищными, не по возрасту,
зубами, - знал бы дорогу, не пришел бы к порогу...
Она протянула стынущие руки к очагу, долго качала головой и, наконец,
спросила голодным голосом, на дне которого сливались угроза и обещание:
- Славный ты малый, хотя и подлизаться не дурак. Подойди-ка ближе,
посмотрим, сумеешь ли ты умастить бальзамом мою спину так же ловко, как
словами мою душу...
Старуха протянула Малышу зеленоватую склянку и, не вставая,
подставила свой длинный и узкий волосатый хребет, с выпирающими, как рыбьи
кости, острыми позвонками. Молча взял иа-Квело склянку, и вскоре руки его
стали кровоточить, покрывшись порезами. Казалось, старуху опьянил запах
крови, она то и дело поворачивала к нему свою исходящую пеной морду гиены
с острыми белыми клыками, будто готова была вцепиться ему в горло.
- Скажи-ка мне, любопытный странник, что мягче - моя спина или твои
ладони?
- Твоя спина, - ответил Малыш иа-Квело.
И в тот же миг увидел перед собой дивную спину девушки с круглыми
крепкими плечами и бедрами, изгиб которых...
...приподняла до бедер свои мерзкие лохмотья и, слегка раздвинув
ноги, начала выстукивать на тощем животе мерный ритм; она барабанила, а
из-под подола выскакивали крошечные серенькие существа с ярко-рыжими
волосиками на остреньких затылках, и все они под застывшим взором
Королевы, зрачки которой утонули в белом взгляде страшной шоколадной
статуи - все они улетучились из пещеры по ведомым им делам, а старуха
вернулась к очагу и простерла руки над огнем; тело ее тяжко сотрясалось в
робких лучах заходящего солнца, не осмеливавшегося войти под низкие своды,
ее били корчи, и гость неслышно сидел в дальнем углу зала.
