взял и за камнями...
- Кто - идиот? - болтовня папаши Фоланса явно начала исчерпывать все
запасы терпения Верома, продолжавшего наблюдать за действиями прыгающего
сумасшедшего.
- Да нет же, каменотес!.. Навалил он булыжников, впрягся в тачку, а
где у нас камни берут? - ясное дело, в Сае... Да и стемнело к тому
времени, луна выбралась; глядит Сорбан - дымка какая-то висит, голубая,
как с перепою вроде, а из дымки пардуса два черных выходят, - и ну
носиться по развалинам; и страшно, аж дрожь бьет, и глаз не оторвать, до
того красиво!
Стал Сорбан ноги уносить - понятное дело, это зверюги-то между собой
играют, а ему в такие игры не с руки, даром что браслет наденут, так ведь
рвать на куски станут, живого харчить; тачку кинул, шут с ней, с тачкой, и
бочком, бочком... Только бежит он, а пардусы рядом уже стелются и чуть ли
не подмигивают, а глаза зеленые-зеленые и горят, как плошки. То обгонят,
то отстанут, то хвостом промеж ног, извините, суют, - он уж и хрипит, а им
все шутки!..
До дому домчал, засов задвинул, топор в руки - сидит, белее мела. А
наутро выходит - тачка его с камнями у ворот валяется, а на верхнем
камешке-то нарисовано чего-то - может, и был такой, в темноте не
разглядишь... Отошел Сорбан малость и, смеха ради, показал камень нашему
Су. Так тот аж затрясся от злости, обплевался весь, значок тот поскорее
зацарапал и поверх свою кривулю вывел. Булыжники раскидал, а исписанный с
собой уволок. И скачет, подлец, забавно. Вы не знаете, господин Вером, что
это он делает?
Прямой узкий меч завизжал, покидая тесные ножны, и резким косым
выпадом Арельо Вером всадил его в столб, вплотную к судорожно заходившему
кадыку папаши Фоланса.
- Это выпад, - спокойно объяснил Вером. - Грамотный, профессиональный
выпад. Он потерял рассудок, но у тела нет рассудка, оно многое помнит и
почти ничего не забывает. Человек, умеющий делать такие движения - ваши
орлы совершенно верно решили не трогать его. Вы меня понимаете?
- Да, - сглотнул папаша Фоланс.
- Да, понимаю, - попытался кивнуть папаша Фоланс.
- Конечно, - выпитое пиво медленно отливало от щек папаши Фоланса. -
Конечно, понимаю, я скажу народу, непременно скажу, что блаженный Су...
- Вы неверно меня понимаете, любезный, - Вером вернул оружие на
место, поправил перевязь и направился к выходу с веранды. - Не стоит
никому ничего говорить. Говорить стоит только мне. А также меня стоит
кормить. И поить. У вас прекрасное пиво, папаша Фоланс. Поить, поить
обязательно. Меня. И моих... ну скажем, товарищей. Об оплате не
беспокойтесь.
Арельо Вером раздвинул створки ворот и вышел на пустынную улицу.
Идиот Су несся по дороге, приплясывая и дергаясь, разорванный плащ хлопал
у него за плечами. Удав разлепил один глаз и искоса посмотрел на Верома.
- Ну? - сухо осведомился Арельо.
- Южный выпад, - спокойно просипел Удав. - Из-под руки, в горло.
Легко идет, мягко... Но - идиот, руку отдергивает и ждет. Чего ждет,
спрашивается?..
- Идиот, - согласился Вером, непонятно в чей адрес. - Ты плащ его
видел?
- Да, Арельо. Видел. Плащ салара из зарослей. Только... они уже лет
пять такие не носят, спалили, после гонений на Отверженных. А этот...
Забыл, что ли, когда умом трогался, а теперь - кто тронет блаженненького?!
Да и глушь у них, тут что салар, что варк, - один хрен, кизила нажрутся до
потери пульса и дрыхнут по домам... Лихо бежит парень, ноги - что
оглобли...
- Идиот, - еще раз задумчиво повторил Арельо Вером, глядя вслед
бегущему. А тот пылил, несся, и грязный серый плащ никак не мог догнать
своего хозяина...
ЛИСТ ВОСЬМОЙ
Сладко будет ей к тебе приникнуть,
Целовать со злобой бесконечной.
Ты не сможешь двинуться и крикнуть.
Это все. И это будет вечно.
...рано покинул меня и заперся на ключ у себя в комнате. Как только я
убедился в этом, я сразу помчался по винтовой лестнице наверх, посмотреть
в окно, выходящее на юг. Я думал, что подстерегу здесь графа, поскольку,
кажется, что-то затевается. Цыгане располагаются где-то в замке, я это
знаю, так как порой слышу шум езды и глухой стук не то мотыги, не то
заступа.
Я думал, что дождусь возвращения графа, и поэтому долго и упорно
сидел у окна. Затем я начал замечать в лучах лунного света какие-то
маленькие, мелькающие пятна, крошечные, как микроскопические пылинки; они
кружились и вертелись как-то неясно и очень своеобразно. Я жадно наблюдал
за ними, и они навеяли на меня странное спокойствие. Я уселся поудобнее в
амбразуре окна и мог, таким образом, свободнее наблюдать движение в
воздухе.
Что-то заставило меня вздрогнуть. Громкий жалобный вой собак раздался
со стороны долины, скрытой от моих взоров. Все громче и громче слышался
он, а витающие атомы пылинок, казалось, принимали новые образы, меняясь
вместе со звуками и танцуя в лунном свете. Я боролся и взывал к рассудку;
вся моя душа боролась с чувствами и полусознательно порывалась ответить на
зов. И все быстрее кружились пылинки, а лунный свет ускорял их движение,
когда они проносились мимо меня, исчезая в густом мраке. Они все больше и
больше сгущались, пока не приняли форму мутных призраков. Тогда я вскочил,
опомнился и с криком убежал. В призрачных фигурах, явственно проступавших
в лунных блестках, я узнал очертания тех трех женщин, в жертву которым я
был обещан. Я убежал в свою комнату, где ярко горела лампа; через
несколько часов я услышал в комнате графа какой-то шум, словно резкий
вскрик, внезапно подавленный, затем наступило молчание, настолько глубокое
и ужасное, что я невольно содрогнулся. С бьющимся сердцем я старался
открыть дверь, но я снова был заперт в моей тюрьме и ничего не мог
поделать.
Вдруг я услышал во дворе душераздирающий крик женщины. Я подскочил к
окну и посмотрел на двор через решетку. Там, прислонясь к калитке в углу,
действительно стояла женщина с распущенными волосами, и, увидя мое лицо в
окне, она бросилась вперед и угрожающим голосом крикнула:
- Изверг, отдай моего ребенка!
Она упала на колени и, простирая руки, продолжала выкрикивать эти
слова, ранившие мое сердце. Она рвала на себе волосы, била себя в грудь и
приходила во все большее и большее отчаяние. Наконец, продолжая
неистовствовать, она кинулась вперед, и хотя я не мог ее больше видеть, но
слышал, как она колотит во входную дверь.
Затем, откуда-то высоко надо мной, должно быть, с башни, послышался
голос графа; он говорил что-то со своими властными, металлическими
интонациями. В ответ ему раздался со всех сторон, даже издалека, вой
волков. Не прошло и нескольких минут, как целая стая их ворвалась через
широкий вход во двор, точно вырвавшаяся на свободу свора диких зверей.
Крик женщины прекратился, и вой волков как-то внезапно затих. Вслед
за тем волки, оглядываясь, удалились поодиночке.
Я не мог ее не пожалеть, так как догадывался об участи ее ребенка, а
для нее самой смерть была лучше его участи.
Что мне делать? Что могу я сделать? Как могу я убежать из этого
рабства ночи, мрака и...
Последний валун оказался ничуть не легче своих предшественников, и
вконец озверевший Слюнь в сотый раз взревывал диким котом, обсасывая
придавленные пальцы и ища виноватых, на ком можно было бы согнать
бессильную злобу - и не получал никакого удовольствия от безответного,
вывалянного в песке Гро.
- Это ты, паскуда, сманил меня, - бурчал возмущенный Слюнь,
утративший изрядную долю прежней щегольской кучерявости. - Распелся в
кабаке, мы, мол, вольные бродяги, мы топчем прах веков... - а я, козел,
клюнул, сопли развесил!.. Сидел бы сейчас у Мамы, девок в ночное водил, а
ты бы ворочал свой проклятущий прах в одиночку! Или с Удавом... Он бы тебе
наворочал!.. Шляются с Арельо по деревне, мудрецы хреновы, а мы тут за них
камни шуруем - и добро бы по делу, а то плиты под ними одни, и хоть бы
какая зараза!.. А солнце, просто как с Веромом сговорилось, жарит и жарит,
делать ему, облезлому, нечего, что ли? Что б его... Нет уж, Гро, и не
надейся - я теперь умный, молчу, молчу, а то он, гад, подкрадется, или
Удав нашипит, потом не расплатишься. Я с ним как-то по селению прошелся, -
люди ставни позакрывали, собаки брешут, один баран Фоланс пивом его поит.
Его поит, а меня, значит, - иди, мол, Слюнчик, к колодцу, хорошая водичка,
родниковая, у вас в Городе такой нет... Вот и хлебал бы сам водичку свою
драную, морда скоро лопнет, с водички, небось!..
Слышь, Гро, там придурок один бродит, на тебя похож, потешный такой -
так и тот, Верома увидел, чуть по швам не разошелся; костылями дрыгает, -
"Глаза! Глаза! - вопит. - Смотрят! Не дам, не дам, сгинь, не возьмешь!.."
А чего не даст - не говорит. Хотя ему и давать-то нечего, он же не Нола,
та как подсуетится, так ни мне, ни Арельо копать уже не захочется.
Собственно, он и не копает...
А придурок скачет и руками прямо под носом у Верома машет, вроде
пугает. Подрыгал, поорал - а после сел и тихо так, с надрывом: "Пошел
прочь, дурак, пошел прочь, дурак, пошел..." И раз пять так, это Верому-то,
понял, Гро? Я уж решил - конец детине, пришибет его Вером, так нет же, -
сморщился пузырем проколотым и еще тише: "Хорошо, дурак..." Поговорили,
значит. Да ты придерживай, соловей ободранный, придерживай, больно ведь,
когда такая дрянь да по пальцу, и в который уже раз! Сука ты поганая, я ж
тебе говорю - придерживай!!! Подыми, Гро, миленький, ну подыми, чего ты
куксишься, не тяни, больно ведь, ой как больно, уюююююй... Так о чем же
это мы с тобой, до пальца-то?
В общем, пошли мы с Арельо, а дурень за нами крадется. И Вером ему
через плечо, по-доброму - это с придурком по-доброму, а я доброго слова от
Варка... то есть, от господина Арельо, видать, вовек не дождусь. Подыхать
стану, вот тогда, может, молодец, скажет, правильно, что сдох - продолжай
в том же духе... И говорит, значит, дурню: "Плохо, говорит, когда
маленькую цель подносят слишком близко к глазам. Она тогда мир заслоняет,
и человек забывает, что в защите добра главное не защита, а добро." Ты
понял, Гро, это он остолопу деревенскому, а я когда засмеялся - ну
необидно совсем засмеялся, честно, просто от хорошего настроения - так он
меня всю дорогу ногой в зад пинал и заставлял проповедь свою наизусть
учить. А мне наизусть - так легче валун этот самому двигать, но выучил,
ничего, только задница болит, и пальцы болят, и все у меня болит, ты
придерживай, придерживай, Гро, а то кончусь я, и пока браслет новый не
вырастет, будешь ты сам здесь ковыряться, а я потом снова кончусь, Гро, и
еще раз, пока тебя одного и не оставлю, и будешь ты - да ты ведь и будешь,
Гро, я ж тебя знаю, и слова от тебя не дождешься, одни песни дурацкие, а я
песни твои уже слышать не могу, это ты меня соблазнил, паскуда, прах веков
на горбу таскать...
Ну вот, а тут даже и плиты нет, железяка торчит кривая, мать ее
размать...
- Эй, гробокопатели! - поношенный камзол Арельо мелькнул на гребне
холма, и следом за ним начал выползать Вяленый, грызя оставшиеся ногти на
покалеченной руке. - Ну как, груз сняли?
- Сняли, сняли, - огрызнулся Слюнь, - и груз сняли, и штаны сняли,
ждем давно...
Четыре откаченных в сторону валуна, ранее образовывавшие неправильный
ромб, открыли три потрескавшихся плиты и некий предмет, названный Слюнем
"кривой железякой" - чем он, собственно, и был.
