бубенчиками.
ЛИСТ ТРЕТИЙ
...Я шел по темным коридорам, кругом, как враг, таилась тишь.
На пришельца враждебным взором смотрели статуи из ниш.
В угрюмом сне застыли вещи. Был странен серый полумрак,
И, точно маятник зловещий, звучал мой одинокий шаг.
И там, где глубже сумрак хмурый, мой взор горящий был смущен
Едва заметною фигурой в тени столпившихся колонн.
Я подошел, и вот мгновенный, как зверь, в меня вцепился страх:
Я встретил голову гиены на стройных девичьих плечах.
На острой морде кровь налипла, глаза сияли пустотой,
И мерзко крался шепот хриплый: "Ты сам пришел сюда, ты мой!"
Мгновенья страшные бежали, и наплывала полумгла,
И бледный ужас повторяли бесчисленные зеркала...
...Я шел один в ночи беззвездной, в горах с уступа на уступ,
И увидал над мрачной бездной как мрамор белый, женский труп.
Влачились змеи по уступам, угрюмый рос чертополох,
И над красивым женским трупом бродил безумный скоморох.
И, смерти дивный сон тревожа, он бубен потрясал в руке,
Над миром девственного ложа плясал в дурацком колпаке.
Он хохотал, смешной, беззубый, скача по сумрачным холмам,
И прижимал больные губы к холодным девичьим губам.
И я ушел, унес вопросы, смущая ими божество, -
Но выше этого утеса не видел в мире ничего.
Я шел...
НЕЧЕТ
В сердце моем - призрачный свет,
В сердце моем - полночи нет.
Вьюны оплели каменное подножие беседки, дрожащими усиками дотянулись
до ажура деревянных кружев и мертвой хваткой ползающих вцепились в спинку
массивного широкого кресла. Казалось, еще немного, последнее усилие - и
зеленые покачивающиеся змеи с головками соцветий опустятся на морщинистое
неподвижное лицо и сгорбленные плечи дряхлого хэшана в огненно-алой кашье,
сквозь пар чашки в пергаментных ладонях глядевшего на согнутую спину
вбежавшего послушника.
Пятна солнца, прорывавшегося сквозь рельеф перекрытий, делали спину
эту похожей на пятнистый хребет горного пардуса, выгнутый перед прыжком, и
невозможное сочетание хищности со смирением останавливало подрагивающие
плети вьюнков.
- Нет, - лицо хэшана треснуло расщелиной узкого рта, - нет, Бьорн, я
так и не научил тебя кланяться. Ты сгибаешься с уничижением, которое паче
гордыни, а надо кланяться так, как ты кланялся бы самому себе - с
гордостью и достоинством уважения. Впрочем, у меня нет выбора. Ты идешь в
Город, ученик Бьорн-Су.
- За что? - человек, названный Бьорном-Су, резко выпрямился, и обида
бичом хлестнула по его чуть раскосым глазам, глазам пророка и охотника. -
За что, учитель?!.
- За право называться моим учеником! - голос хэшана напрягся, и
незванные вечерние тени робко обступили беседку, прислушиваясь. - За годы,
сделавшие из дикого лесного бродяги Скользящего в сумерках - и не
городского щеголя, знающего дюжину Слов и кичащегося на всех перекрестках
серым плащом салара - а питона зарослей, ползущего по следу варка в холоде
гнева и молчания!.. За ночную женщину с твоим лицом, пришедшую за кровью
брата своего и сожженную мною на твоих глазах - в которых читаю я сейчас
торопливую обиду, рожденную непониманием...
Дно чашки стукнулось о низкий лакированный столик, и хэшан умолк.
Надолго. Человек, названный Бьорном-Су, ждал, когда старик заговорит
снова.
- За что?.. Не за что, а за кого - ты идешь в Город за меня, и если
бы не ноги мои, синие и вспухшие, то, клянусь Свечой, я пошел бы сам. В
стенах Скита Отверженных много сбежавших от казни за родство, но мало кто
из них выходит в сумерки, и лишь ты способен выйти из-под защиты Слов и
Знаков и выполнить необходимое.
Ты знаешь сам, что крайности близки, и прикосновение ко льду может
обжечь. Человек бежит варка, салар и гость ночи преследуют друг друга; но
городские Вершители и девятка Верхних варков с наставником Сартом - они
способны находить общий язык, колеблющий и без того шаткое равновесие. К
сожалению, всегда хватает преступников, чью кровь можно продать, и
найдутся лишние варки, которых Девятка с легкостью подставит под Тяжелое
Слово салара. А расплата... Неугодные убираются поцелуем варка, а в форме
Скользящего в сумерках гуляет ночной волк, безнаказанно дышащий страхом
городских баранов.
Варк, надевший плащ салара - ты найдешь его, Бьорн-Су, и подаришь ему
поцелуй Гасящих свечу. И я не думаю, что Верхние и Сарт встанут из-за
этого на твоем пути; хотя Сарт непредсказуем...
- Я убью их! - человек, названный Бьорном-Су, вскинул к потолку
сжатые кулаки. - Я погашу их свечи и...
- Помолчи! - оборвал его хэшан. - Свечи... Дерзость твоего крика не
взял бы на себя даже я. Мне нужно, чтобы ты выполнил порученное, а не
ломал шею под непосильным...
- Но, учитель? - на лице кричавшего отразилось запоздалое недоумение.
- В скиту живут одну жизнь, таков закон Отверженных, и даже вы после
смерти вынуждены будете покинуть Обитель... Как же уйду я - живущий?
Хэшан встал и подошел к послушнику.
- Ты умрешь, - спокойно сказал он, и рука его опустилась на затылок
человека, названного Бьорном-Су, нащупывая основание черепа. - Ты умрешь.
Сегодня. А через три дня, согласно закону, отправишься в Город.
Пальцы старика резко сжались. Ученик дернулся, затем встал с колен и,
покачнувшись, попятился к выходу из беседки. У самого проема его догнал
ровный голос хэшана.
- Ранее ты говорил мне о друге детства, уроде, Живущем в последний
раз. Я не могу сказать, добро или зло скрыто в этом повороте судьбы, но
если ты встретишь его в Городе...
- Я уберу его! Да, учитель? - легкий хрип был в непослушном горле.
Хэшан покачал головой.
- Годы в Скиту Отверженных, все мои усилия так и не вытравили
одного-единственного года в лесу. Впрочем, у меня нет выбора. Иди.
...Когда человек, названный Бьорном-Су, вышел за стены Скита - он
пошатнулся, вздрогнув всем телом, и сполз прямо на спавшего у изгороди
грязного оборванца. Тот проворно отскочил в сторону, поморгал слипшимися
веками, и лишь потом, по-обезьяньи подпрыгивая, приблизился к упавшему.
Голова Ушедшего в ночь была запрокинута, и покой сползал на глаза охотника
и пророка, глаза Скользящего в сумерках. Оборванец ухмыльнулся, стянул
засаленный колпак и долго чесал вспотевшую лысину, мотая жиденькой пегой
косичкой. Потом нищий завопил дурным голосом "Караул!" и, не дожидаясь
ответа, припустился по пыльной дороге, смешно семеня короткими ногами.
А невидящий взгляд веселого маленького Би тонул в наплывающей мути
вечера.
Через три дня ему надо будет уходить. В Город.
ЧЕТ
- Хороший ты парень, Джи, и в деле я тебя видел, - Муад почесал
щетинистый подбородок, - и в кабаке у тебя все в порядке - разве только
насчет девок ты слабоват... Что, может, сползаем в "На все четыре",
разомнемся, а?.. Да ладно, вечно у тебя отговорки, какое сегодня
патрулирование? - парни еще от Калорры не отошли! Ну и зря, приятель,
девочки у Мамы еще очень даже девочки...
Муад добродушно похлопал меня по плечу и свернул к заведению Всеобщей
Мамы. От окон борделя тянуло кислым вином и недопетыми песнями - из похода
на Калорру все вернулись довольные: при деньгах, экзотических побрякушках,
с новыми нашивками и браслетами. Гуляй, солдат, забудь печали...
Дойдя до казармы, я забрал томившихся караульных и свернул на
городские окраины. Вынырнувший из темноты Чарма затрусил рядом,
начальственно косясь на недовольных патрулей; покривившиеся хибары
обступили крохотный отряд, и топот наших шагов гулко отдавался в пустынных
ночных улицах. Может, и впрямь надо было плюнуть на наряд и не тащиться по
затаившемуся Городу, думать, к чему бы это свет в окне углового дома,
робкий какой-то свет, настороженный - а вдруг заметят с улицы, войдут...
Ну и войду, и увижу грязную голую бабу с тремя осоловевшими мужиками,
сбежавшими от ревнивых жен и нервничающими до потери и без того невеликой
силы мужской. Так что мне их, рубить за это?
Из-за угла выглянула темная крадущаяся фигура и направилась к двери
дома, украшенной тяжелым медным кольцом. Я жестом остановил сунувшихся
было вперед караульных и сдал на шаг в густую тень бесконечного забора.
Глаза Чармы загорелись у бедра, и сквозь ткань я почувствовал ровную дрожь
напрягшегося собачьего тела. Тихо, умница, ты же знаешь...
Человек подобрался к двери и замер в нерешительности; он протянул
руку к резной филенке - и тут же отдернул, словно обжегшись. Потом он
засуетился, забегал вокруг двери, подпрыгивая и пытаясь заглянуть в окна;
что-то важное происходило там, очень важное для него; и когда отблеск
света упал на его лицо, я покачал головой и вышел из укрытия.
- У вас проблемы, салар?
Он вздрогнул и резко обернулся, хватаясь за рукоять меча.
- А, это ты, сотник! - выдохнул он с явным облегчением. - Очень
кстати, очень...
Этот затравленный дергающийся человек, словно на миг распахнувший
плащ властной уверенности - он суетился, он спешил, потирая холеные белые
руки; и он боялся!
- Помоги мне, сотник! Останови их - я хотел сам, но... мне надо
спешить. Войди туда - и все мои объяснения будут лишними!..
- Добро, салар. Вы двое останьтесь здесь. Чарма, айя, за мной!
...Запертая ветхая дверь слетела с петель, и на мгновение мы
задержались на пороге.
В небольшой, тускло освещенной и почти пустой комнате, у грубого
деревянного столба, в кругу коптящих толстых свечей и бронзовых витых
переплетений на подставках стояла девушка; белое, просвечивающее платье,
белые тонкие пальцы, судорожно вцепившиеся в нитку жемчуга под кружевным
воротничком, и на белом остановившемся лице - огромные тоскливые омуты
умирающей ночи.
В дальнем углу сидел на корточках угрюмый коротышка в сером
бесформенном балахоне, и руки его любовно поглаживали ряд металлических
инструментов, в назначении которых трудно было усомниться; его квадратный
напарник сосредоточенно листал потрепанную книгу, горбясь над неудобно
низким столиком красного дерева - и шуршащие страницы никак не вязались с
длинным мечом у пояса и широкополой шляпой, обшитой стальными пластинами.
Невидимый в дверном проеме Чарма глухо зарычал, и мне некогда было
разбираться в странных интонациях моего берийца.
- Сотник, погодите, я все объясню!.. - листавший книгу резко
выпрямился, но коротышка уже взмахивал граненой дагой с выгнутым эфесом, а
Чарма плохо относится к такого рода объяснениям. Хрипящий клубок покатился
по доскам пола, сшибая свечи и подставки, беззвучно кричащая девушка
вжалась в сучковатую древесину столба, и длинный меч любителя старинных
фолиантов зацепился за низкую притолоку в самый неподходящий для этого
момент...
Все было кончено, и Чарма фыркал, облизывая окровавленную морду. Я
отшвырнул носком сапога раздавленную свечу и подошел к девушке.
- Идемте отсюда. Я провожу вас.
Странно, но она не была привязана к столбу. Впрочем, пара таких орлов
с их железом... Не с твоими казарменными мерками подходить к этим глазам,
сотник, - тони в них, пей восхищение и благодарность и не забывай подавать
даме руку в таком темном и страшном коридоре...
Ее прохладная маленькая ладошка утонула в моей лапе, я понес
галантную чепуху, стараясь отвлечь девушку от происшедшего в комнате,
