унять нервную дрожь пережитого ужаса - Лаик Хори даль Арника, Джессика цу
Эрль, Серебряные Ветви, можно просто... ну, скажем, Эри, не проводите ли
вы меня, сотник, и вы еще спрашиваете, вот мой плащ, на улице холодно, да,
конечно...
Вышедший за нами Чарма издал низкий требовательный рык. Ревнует!
- Шел бы ты домой, приятель! - бросил я ему. - Или тебя надо
проводить?..
Чарма вскинул обиженную морду, долго смотрел на белую хрупкую фигурку
девушки - и растворился в чернилах улиц.
НЕЧЕТ
Прошел патруль, гремя мечами,
Дурной монах прокрался к милой,
Над островерхими домами
Неведомое опочило.
...Он вошел в комнату, неся на вытянутых руках драгоценное острие
Трепетного дерева - и застыл на пороге.
Два тела скорчились в луже чернеющей крови, и голова в широкополой
шляпе с металлическими пластинами откатилась к столбу; несколько
раздавленных свечей валялись на полу, круг был стерт, и разбросанные Знаки
отсвечивали пурпуром. Ее не было!
Он бросился к окну и успел заметить исчезающие за углом силуэты;
ветер засмеялся ему в лицо, и сброшенная со столика книга ответила
извиняющимся шепотом.
- Безумец! - прошептал Бьорн-Су.
ЛИСТ ЧЕТВЕРТЫЙ
Отворите дверь!
Лунный свет впустите
В храм Укимидо!..
...Ударил четвертую стражу колокол в Уэно, эхом откликнулся пруд у
холма Синобургаока, плеснула вода в источнике, и огромный темный мир
погрузился в тишину, нарушаемую лишь шумом осеннего ветра среди холмов. И
вот, как всегда, со стороны Нэдзу послышался сухой стук гэта. "Идут!" -
дрожа, подумал Синдзабуро. По лицу его струился обильный пот, сжавшись в
комок, он истово читал сутры "Убодарани".
У живой изгороди стук деревянных сандалий внезапно прекратился.
Синдзабуро, бормоча молитвы, выполз из-под полога и заглянул в дверную
щель. Видит - впереди, как обычно, стоит О-Енэ с пионовым фонарем, а за ее
спиной - несказанно прекрасная О-Цую в своей высокой прическе симада, в
кимоно цвета осенней травы, под которым, как пламя, переливается алый
шелк. Красота ее ужаснула Синдзабуро. "Неужели это отродье тьмы?!" Между
тем, поскольку дом был оклеен священными ярлыками-заклятиями, привидения
попятились.
- Не войти нам, барышня, - сказала О-Енэ. - Сердце господина Хагивары
изменило вам. Он нарушил слово, которое дал вчера ночью, и закрыл перед
вами двери. Войти невозможно, надобно смириться. Изменник ни за что не
впустит вас к себе. Смиритесь, забудьте мужчину с прогнившим сердцем!..
- Какие клятвы он давал! - печально сказала О-Цую. - А сегодня ночью
двери его закрыты. Сердце мужчины - что небо осеннее! И в душе господина
Хагивары нет больше любви ко мне... Слушай, О-Енэ, я должна поговорить с
ним. Пока мы не увидимся, я не вернусь!
С этими словами она закрыла лицо рукавом и горько заплакала. Была она
и прекрасна, и ужасна в своей красоте. Синдзабуро только молча трясся у
себя за дверьми.
- Как вы преданы ему, барышня, - сказала О-Енэ. - Достоин ли господин
Хагивара такой любви? Ну что ж, пойдемте, попробуем войти к нему через
черный ход.
Она взяла О-Цую за руку и повела вокруг дома. Но...
...зашел на монастырскую кухню и спросил:
- Простите, не скажете ли мне, чья это могила там, позади храма, на
которой лежит фонарь цвета пиона?
- Это могила дочери хатамото Иидзимы Хэйдзаэмона из Усигомэ, -
ответил длинноносый монах. - Скончалась недавно, бедняжка, и ее должны
были похоронить у храма Ходзю-дзи, но их настоятель почему-то запретил, и
похоронили у нас, потому что мы все равно у Ходзю-дзи в подчинении...
- А чья могила еще там рядом?
- А рядом могила служанки той девушки. Вроде умерла от усталости, за
больной госпожой ухаживая, хоть люди про смерть ту разное говаривали - ну
и похоронили их вместе.
"Так вот оно что..." - бормотал Синдзабуро, глядя в страхе на свежую
могилу с большим памятником и лежащий возле нее промокший под дождем
фонарь с колпаком в виде пиона.
Не могло быть и...
ЧЕТ
- Кто там?
- К вам можно, сотник?..
- Входите.
На этот раз Чарма не вскидывается навстречу гостю - рассорились мы с
Чармой, не любит он Лаик, не понимает, что я в ней нашел, ревнует пес,
злится - а я злюсь на него, и теперь Чарма пропадает почти все время у
моего друга (если другом может быть человек втрое старше тебя),
архивариуса дворцовой библиотеки Шора. И сидит старый Шор в своем
продавленном кресле, неторопливо листая никому давно уже не нужные тома,
щурится близорукими глазами на древнюю вязь, а притихший Чарма лежит на
вытертом ковре и честит меня самыми последними собачьими словами...
- Вас можно поздравить, сотник! Разрешите полюбопытствовать, скоро ли
свадьба?
- Не разрешаю, салар. Валите любопытствовать куда-нибудь в другое
место.
- Тогда рекомендую полюбопытствовать вам. Вот, - и он швыряет на мою
кровать сафьяновый футляр, из которого выглядывает тоненькая пачка желтых
листков.
- Я не читаю чужих писем, салар.
- Читайте, читайте, сотник! Тем более, что владелец вряд ли придет за
ними... А даже если придет - все равно желаю счастья в семейной жизни! - и
дверь за ним захлопывается.
Зачем ты смотришь на меня таким недобрым взглядом, салар? Я
благодарен тебе - ты подарил мне полнолуние, и медленно текущие ночи в
разводах причудливых теней от замирающих деревьев, серебристый призрачный
свет, и ее волосы, мерцающие изнутри, невесомую прозрачную фигурку,
парящую в лунном свете, растворяющуюся в нем, и глаза, зияющие бездонной
чернотой звездного неба, в которые можно глядеть до бесконечности...
Ты хлопаешь дверью, Скользящий в сумерках, а Шор говорит, что я стал
поэтом, а Чарма считает, что я просто сошел с ума, в чем с ним полностью
согласен сотник Муад. Наверное, вы все правы, друзья мои, хотя я уже
несколько раз пытался поцеловать Лаик, но она неизменно уклоняется, и я
мысленно проклинаю свое нетерпение и недоумеваю - почему?..
Почему, Лаик? Почему испугалась ты моих губ и не испугалась горящих
зеленых точек в кустарнике, когда я шагнул к ним, хватаясь за эфес, и
надвинувшиеся серые тени застыли, задирая узкие морды; дуновение холодного
сырого ветра пронеслось над поляной - и исчезло в лесу, унося с собой
бесшумную хищную стаю; - почему?
- Ты видела, Лаик?
- Волков? Да.
- Они ушли.
- Нет, Эри. Их кто-то увел. Кто?
- Но если он их увел - значит, он желает нам добра..
- Может быть ты и прав, Эри. Идем, нам пора...
Вот так же тихо и внезапно вынырнула из лесу стая, когда мы с Лином и
еще одним мальчишкой пасли у опушки деревенских овец. Лин набросился на
волков с палкой, и это стоило ему третьего браслета; ко мне кинулись два
зверя - и остановились, как вкопанные. А потом вожак протяжно завыл, и вся
стая унеслась в лес, даже не утащив зарезанных овец.
Почему, Лаик? Почему длинный глухой рукав закрывает твою правую руку,
такой же, какой ношу и я - я не верю в чудеса, Лаик, жизнь отучила меня,
но если двое Живущих в последний раз находят друг друга в этом проклятом
бесконечном мире, то я выйду на самую широкую площадь и публично извинюсь
перед жизнью за мое неверие!..
Мы извинимся, Лаик, и ты будешь жить долго-долго, и Чарма наконец
полюбит тебя...
Правда, Лаик?..
НЕЧЕТ
Мой старый друг, мой верный Дьявол
Пропел мне песенку одну:
Всю ночь моряк в пучине плавал,
А на заре пошел ко дну.
- Привет, Молодой.
Под пыльным, посеревшим от времени и дождей дощатым забором, прямо на
мокрой земле, расположился пожилой потрепанный нищий, подслеповато щурясь
на нависшего над ним гиганта в форме салара.
- Привет, говорю, - весело повторил нищий.
- Здравствуй, - выдавил из себя салар.
- Ну? - требовательно спросил оборванец, подхватывая из лужи
дождевого червя и щелчком стряхивая его на начищенный глянец сапога
собеседника.
- Они чуть не убили ее! - прохрипел гигант, не замечая выходки
нищего.
- Да. Только тебя это не касается.
- Касается! И если ты...
- Да не я, Молодой, не я! А перебежавший тебе дорогу человек, и ты
заходишь слишком далеко в любви к прямым и чистым дорогам.
- Я сам знаю, что слишком, а что...
- Ты слишком хорошо все знаешь, Молодой. И мне даже как-то неловко
предупреждать тебя...
- Я обойдусь без ваших предупреждений! И буду делать то, что сочту
нужным!
- Правильно. Так и делай.
...Салар порывисто обернулся - ослепительное сияние Знака ударило ему
в глаза, и покрытый Тяжелым Блеском клинок вошел ему в грудь. И последним,
гаснущим взором, увидел он девять призрачных фигур, тающих во влажном
тумане.
Бьорн-Су вытер травой серебро оружия и огляделся. Ему тоже почудились
смутные тени, но кроме сидящего у забора юродивого, вокруг никого не было.
- Пошел прочь, дурак, - сказал Скользящий в сумерках, наклоняясь над
распластанным телом и брезгливо морщась.
- Хороший мальчик! - захныкал юродивый. - Один хороший мальчик
зарезал другого хорошего мальчика, и теперь...
- Пошел прочь, дурак! - с нажимом повторил Би.
- Хорошо, дурак, - неожиданно согласился нищий, вскакивая и исчезая в
сырой пелене пустыря.
ЧЕТ
- ...Я родился с этим, Лаик, я живу с этим - и я живу в последний
раз. Смотри! - и я сорвал чехол с правой руки. Черные кольца моих
браслетов отчетливо вырисовывались в ярком лунном свете. Полнолуние...
- Я знаю, Эри.
- И все равно любишь?!.
- Да, Эри.
- Я... Покажи мне свою руку, Лаик!
- Не надо, Эри, - мольба была в ее срывающемся голосе, но кровь уже
ударила мне в голову, и пальцы лихорадочно дергали застежку на ее рукаве.
Лаик вся дрожала, но я не замечал этого - я должен был увидеть,
убедиться...
Застежка наконец поддалась, рукав распахнулся - и я увидел ее гладкую
тонкую руку, - руку, на которой не было ни единого браслета!..
Тоска стыла в ее глазах, бесконечная глубокая тоска загнанного,
умирающего зверя.
- Зачем ты сделал это, Эри? - тихо спросила девушка. - Зачем? Ведь я
любила тебя...
Тело ее вздрогнуло, потекло зыбкими мерцающими струйками, и лишь
что-то неясное, неуловимое скользнуло вверх по дрожащему лунному лучу.
- Нет, Лаик! Не надо! Я все равно...
Я опустился на колени и коснулся пальцами еще примятой травы. Зачем?
Зачем ты это сделал?! Зачем тебе, Живущему в последний раз, понадобилось
видеть руку Не-Живущей?!.
Равнодушная трава резала пальцы.
НЕЧЕТ
...А когда настанет новолунье,
Вся изнемогая от тоски,
Бедная влюбленная колдунья
Расширяет черные зрачки.
"...стояла на террасе, закат полыхал в пол-неба, и в кустах, у ограды
кладбища, мне послышался шорох - словно какой-то силуэт серым комком
метнулся за шиповник - но, может быть...
