- Глянь, Удав, - приказал Вером. - Твое время, твоя забота...
Удав скользнул вниз и прошелся вдоль плит, внимательно их
разглядывая, потом подозвал Гро и указал на ближнюю к нему, ничем не
отличавшуюся от остальных.
- Стань сюда. Топай, - сказал Удав, стряхивая с рубахи Гро налипший
песок. - Здесь топай, в центре. И посильнее, с задором. А ты, Слюнь, вон
на правой топать будешь. И не волынь, красавчик, а то велю головой биться,
она у тебя лучше любого лома...
После подобного напутствия Вяленый присел у железного прута и обеими
руками вцепился в его изгиб.
- Давай, ребята, - заорал он, наливаясь кровью, и по жилистым рукам
заструились крутые багровые вены. - Давай, топай, Гро, подохнем же ни за
грош, если обломится, топай, Слюнь, милый, давай!..
Слюнь бешено скакал по выделенной ему плите, вопя нечленораздельное,
маленькая голова Вяленого дергалась и моталась на тощей шее, Гро
отплясывал первобытный танец по стертому древнему шрифту; и край каменной
доски закряхтел и стал приподниматься.
- Падай, Гро! - неожиданно взвыл Удав и рухнул на спину с оторванным
прутом в руках. Резко вздыбившись, плита закачалась и сползла набок,
открывая черный смердящий провал. Гро уже валялся в стороне, животом
прижимая к спасительной земле свой драгоценный лей.
Взмокший Слюнь подкатился к дыре и глянул на бледного дрожащего
Удава.
- Ну и зачем надо было падать? - поинтересовался он. - Слез бы Гро
тихо-мирно, оно ж не на него валилось, так нет, мордой в пыль
обязательно...
Подошедший Арельо дружески похлопал Слюня по перепачканной
физиономии.
- Молодец, кучерявый, хорошо топал, с душой, - улыбнулся Арельо,
нагибаясь и запуская руку в открывшийся лаз. Он пошарил там, выпрямился и
повернулся к Удаву.
- Тетива сгнила, - сказал Вером. - Потому и не выстрелил. А так все в
порядке.
Гро отряхнулся и стал подтягивать колки лея. Слюнь сидел, тупо
уставившись в провал.
- Ну ладно, а я-то зачем топал? - спросил Слюнь.
И графство задрожит, когда
Лесной взметая прах,
Из леса вылетит беда
На взмыленных конях.
- Не могу я, Ангмар, боюсь, дико мне, есть уже - и то плохо стала,
поперек глотки стоит и вниз не падает, не могу я так, Анг, совсем,
совсем...
Толстуха Нола тряслась, как в лихорадке, все ее рыхлое тело
колыхалось в беззвучной истерике, и даже крепкая пятерня вислоплечего
Ангмара, сжавшая плечо женщины, не могла унять нервной дрожи.
- Да, ладно, лапа, чего ты трепыхаешься? Всего и забот-то - ходи,
подмигивай да подглядывай; сама ж говорила - тюхи они, один этот, как его,
Вером, так не съест он тебя, тебя съесть - это полк нужен, с выпивкой...
Ну, разложит где, так не убудет тебя, да и мужик он видный...
- Видный... Ты хоть думай, Анг, что мелешь... Они вчера как плиту
отвалили, так змеюка ихняя с певуном вроде к Фолансу пошли, а главный с
этим, с кобельком кучерявым, в дыру полезли. Я поближе подошла, а оттуда
смердит, как из труповозки, и сыростью вроде тянет; а потом как загудит
трубой: "У-у-у-у!" - и тихо опять, как в могиле. Я - бежать, а ноги ни с
места. Гляжу - певун рядом сидит, мурлычет чего-то, а я в ремне игранья
его запуталась... Ну, я в вой, а мне пальцы корявые в рот, и ловко так, ты
ж глотку мою знаешь, Ангмар, а тут давлюсь - и ни звука! Стихла я, и
хватка полегчала; стоит сзади змей их копченый и хихикает: "Будь у тебя
уши, говорит, баба ты глупая, башмак разношенный, уши пошире сокровищ
твоих женских, так ты б за лигу слышала, как мужики подходят. Гляди, ржет,
- а глазищи холодные-холодные, - гляди, заново невинной сделаем, жилами
воловьими, что на струны идут: а то нитки на тебе лопаться будут..."
Я улыбнуться силюсь, а из дыры снова: "У-у-у-у!" - и кучерявый соплей
вылетает, а за ним пахан их и вслед: "У-у-ублюдок! Еще раз влезешь, где не
просят - там оставлю! И плитой наново завалю..."
После огляделся и душевно так - пусти, говорит, Удав, даму, ты ж
вроде не жаловал таких ранее, а я тебе за нее Слюня подарю...
Еле ушла, Анг, не пойду боле, хватит, натерпелась. Не то змеюка
поймает - не уйти...
- Ладно, лапа, - в раздумьи протянул Ангмар, набрасывая капюшон. -
Сам схожу. Пора, видать, знакомиться...
- Не ходи, Анг! - вновь заколыхалась Нола, прижимаясь к нему. - Не
надо... Они второго дня дальше двигать собрались, на пустырь, помнишь, где
еще псина эта приблудная со стаей Рваного сцепилась.
- Какая псина? - казалось, Ангмар не вслушивался в слова женщины.
- Как - какая?! Ты ж сам говорил - боевой пес, жалко, мол, пропадает,
вроде вас рвал такой лет восемь назад. Худущий, одни глаза, одичал совсем,
в репьях...
- А... было дело. Ловчего свалил, лихо свалил, с браслетом, да и я
молодой тогда гулял, не уберегся, ушлый дед попался... Добрый пес - ну и
что?
- Так там же, - аж подпрыгнула Нола, - куда приезжие собираются,
псина эта и ночевала. В лес сбегает, пожрет чего - и опять на пустырь -
ляжет и воет. Мы в деревне думали - отъедет зверь, тоской изойдет. А потом
уже Су рехнулся, и зверь его на дух не переносил - рычит да скалится, а
убогий все шиповника наломает и раскидывает по камням. И там набросал, на
лежбище - так ночью вроде стоны пошли и вой дикий; утром дурачок еще по
веткам прыгал, ноги изодрал, а сам счастливый такой... Снова зелени
навалил и удрал, а с вечера волки-то и пришли, как учуяли чего. Пастушонок
Рони рассказывал, как пса волки смяли, подох, бедный... Полстаи положил,
Рваному лапу у бедра перекусил и глотку так и не выпустил, а уж на что
вожак был, всю округу в страхе держал. И ветки все смяли и покидали по
сторонам...
- Ветки, - буркнул Ангмар. - Ты верь больше пастуху вашему,
языкатому!.. Он потом заливал, что как светать стало, видал он на пустыре,
у псины конченой, оборотня ночного, варка, стало быть... С рогами и
дыханием огненным, - и будто плакал варк поганый над собакой блохастой,
как над дитем малым... Дурость человеческая, дурость да язык лопатой! Где
ж это видано, чтоб Враг слезу точил, кровушки ему, что ли, захотелось,
собачьей, а товар протух - так расстроился, родимый, не докушал!..
- Вот я и говорю, - затарахтела успокоившаяся Нола, - городские на
пустырь и собираются, сама слышала, тут дороют и пойдут, а место там
недоброе, гнилое место, и ты, Анг...
- Идет, Нола, уговорила! - рассмеялся Ангмар, и невесело прозвучал
смех его в тишине замершей рощи. - Уговорила, лапа, не стану я ждать, пока
на пустырь полезут. Завтра, лапа, завтра - завтра знакомиться будем!..
Тихо в лесу, совсем тихо. Свежо. И завтра - это так нескоро...
По-прежнему тих одинокий дворец,
В нем трое, в нем трое всего:
Печальный король, и убитый певец,
И дикая песня его.
Взъерошенный Слюнь елозил задом по песку, отпихиваясь ногами и
стараясь выбраться из страшной тени нависающего над ним Гро.
- Ну чего ты, чего ты, - бормотал Слюнь, - брось, Гро, миленький, это
ж я, друг твой, брат твой, чего ты взбеленился-то... Отлезь, Гро, отлезь,
я ж не со зла, ты не подумай - Удавчик, отец, скажи ему, ну нельзя ж из-за
струны лопнутой зверем скалиться... Я ж нечаянно, ну спеть захотелось, я
умею, честно, только лей у тебя дубовый, не тянет...
Внезапно остывший Гро отвернулся от трясущегося парня и побрел к
сложенным камням, ослабляя на ходу крепления и доставая запасную струну.
Слюнь моментально отполз под ненадежную защиту Вяленого, увлеченно
ковырявшегося в зубах, и привалился к груде щебенки, натасканной по
приказу Арельо для совершенно неясных целей.
Удав искоса поглядел на бледного Слюня и сплюнул между его
разбросанными ногами.
- Сдурел совсем, - пожаловался Слюнь, начавший привыкать к
своеобразным манерам Вяленого, - жара, наверное... Тоже мне, Льняной
голос, небось, такие же дубины и прозвали, не иначе - нельзя уже и сбацать
на доске его... Я Ноле хотел показать, чтоб не дразнилась, кто ж мог
знать, что там колок перетянут? Убил бы ведь из-за дерьма своего
раздерьмового, словно мне лишний раз помереть, как ему на Луну выть;
тихий-тихий, стерва, так в тихом доме-то варки водятся, хорошо хоть, Вером
в дыре сидит, а то б добавил, не иначе...
- И правильно бы сделал, - Удав поскреб зудящий бок. - Ты, бабник,
умом поскрипи - это ж Грольн Льняной голос, он проклятый, на его лее не то
что тебе, рукосую, - никому играть нельзя, на себя проклятье переймет,
понял?!.
- Какой еще проклятый? - не понял Слюнь. - Варком кусаный, что ли?..
- Сам ты кусаный, - присвистнул Удав, - да не за то место... Был Гро
мужик как мужик, ты еще пеленки мочил, а он песни пел да на дело бегал, а
то, бывало, чего новенького склепает и продает в кабаке - по монете за
строчку... Мы со смеху дохли, да и он тогда еще губы растягивать не
разучился. А потом его на турнир словотрепов затащили, в замок, что ли...
Ну, и он им там выдал - про пророка какого-то замшелого, как в ученики к
нему варк влез и все добру учился. Днем, значит, в гробу квасится, а ночью
добру учится. Полежит-полежит - и на проповедь, отощал совсем, а как
панцирники взяли пророка за седалище, чтоб знал, где и чего - так варк к
учителю кинулся, чтоб поцелуем к Вечности приобщить и от мук избавить.
Только не потянул он, чтоб за раз все браслеты надеть, да и стража
оттащила... Как там Гро пел, сейчас... "и достался, как шакал, в добычу
набежавшим яростным собакам." Или бешеным собакам, забыл уже. В общем,
вставили пророку, ученички деру дали, а варк разнесчастный в Бездну их,
Голодные глаза где, кинулся.
Все так слезой и умылись, а Гро встал и ушел, и приза не взял, а
после пропал у него голос. Мыкался, бедняга, и по скитам ходил, и ночами в
места темные лазил, вернуть голос, а там хоть дождь не иди... И вернул,
только молчит все больше, когда не поет. Знающие люди говорили - проклятый
он, и нет ему смерти, ни первой, ни последней, пока петь может. Вот
тогда-то они с Веромом и сошлись...
А ты лей его хватаешь, Слюнь обсосанный...
- Сам ты, - начал было вспухать притихший Слюнь, но осекся, глядя на
приближающегося незнакомца в широкой накидке с капюшоном. Удав, не
оборачиваясь, пододвинул ногой увесистую кирку и огляделся вокруг.
- Острой лопаты, - кинул незнакомец. - Где хозяин, мужики?
- Который? - заикнулся было Слюнь, глянул на одобрительно кивнувшего
Удава и уже уверенно закончил: - Мы сами себе хозяева.
- Который? - протянул незнакомец. - Как его, Вером, что ли?..
- Занят, - бросил Удав.
- Занят, значит, - улыбнулся гость. - Ну ничего, подождем, разговор
есть к Его Занятости...
Удав поглядел на провал, где часом ранее скрылся Арельо, и ничего не
ответил.
ЛИСТ ДЕВЯТЫЙ
Он был героем, я - бродягой,
Он - полубог, я - полузверь,
Но с одинаковой отвагой
Стучим мы в замкнутую дверь.
...Когда я очнулся, было два часа ночи. Я лежал на диване в крайне
неудобной позе; шея затекла и болела. Голова немного кружилась, и во всем
теле была ленивая гулкая слабость, как после высокой температуры. И это
