возражаешь?
- О чем может быть речь! - пожал плечами Филипп. - Спи здесь, сколько
тебе влезет.
- Так я и поступлю, спешить-то мне некуда. Во дворце меня никакая
барышня ведь не ждет... Да, вот еще что, Филипп. Отныне в нашей компании
остался лишь один монах - я.
- В каком смысле?
- В самом прямом. Сегодня ночью Габриель, наконец, последовал твоему
совету и распростился со своей девственностью. Помнишь, вчера он весь
вечер увивался около той смазливенькой девчушки, сестры Монтини? - Эрнан
лукаво прищурился. - Говорят, ты уже положил на нее глаз, но Габриель тебя
опередил.
- Ба! - изумился Филипп. - Кто это - "говорят"?
- Спроси лучше у Симона. Это он мне рассказал.
Филипп повернулся к Симону:
- А ты-то откуда знаешь?
Тот почему-то смутился.
- Я сам видел, собственными глазами.
- Что?!! - вытаращился на него Филипп.
- Ну, не... не это, а... Собственно, я видел, как Габриель выходил из
ее комнаты.
- Ага, понятно. Ты разговаривал с ним?
- Да.
- И он не попросил тебя держать язык на привязи?
- Ну... Собственно говоря... Это...
- Все-таки попросил?
Симон виновато заморгал.
- Да, попросил.
- Ах, ты трепло несчастное! - негодующе рявкнул Эрнан. - Какого тогда
дьявола ты разбалтываешь чужие секреты?! К твоему сведению, Филипп, этот
пустомеля уже по всему дворцу раззвонил про Габриеля и его барышню.
Филипп укоризненно поглядел на Симона и вдруг улыбнулся.
- Стало быть, ты видел, как Габриель выходил от Матильды? Ладненько.
- Тут он ткнул его пальцем в грудь. - Но ты-то что делал на половине
фрейлин в то самое время? Вот вопрос достойный пристальнейшего изучения!
Краска бросилась Симону в лицо.
- Я... Я просто...
- Ой, не заливай! - отмахнулся Шатофьер. - Если тебе удается водить
за нос Амелину, и она искренне убеждена в твоей верности, то со мной такой
номер не пройдет. Думаешь, я не знаю про дочь лурдского лесничего?
- А? - Филипп озадаченно взглянул на внезапно скисшего Симона, затем
вопрошающе посмотрел на Эрнана: - О чем ты толкуешь, дружище? Причем здесь
дочь лурдского лесничего?
- А при том, что у этой самой дочери есть три дочурки, чертовски
похожие на верного супруга госпожи Альбре де Бигор.
- Да ты шутишь! - воскликнул ошарашенный Филипп.
- Нет, клянусь хвостом Вельзевула. Он путается с нею с тринадцати
лет, а старший их ребенок родился за полгода до его женитьбы на Амелине.
- Черти полосатые! Симон, это правда?
Симон и не шелохнулся, как будто вовсе не расслышал вопроса. Ссутулив
плечи и опустив глаза, он был похож на пойманного с поличным преступника,
который прекрасно понимал, что выкручиваться бесполезно, и хранил гордое
молчание.
Филипп вновь обратился к Эрнану:
- Но как же так? Почему я не знал?
- Да потому, что никто не знал... Гм, почти никто - за исключением
лесничего, нескольких слуг, держащих свои языки за зубами, и матери
Симона.
- Его матери?!
- Ну, да. Она-то и подыскала для милки своего сына покладистого мужа,
который постоянно находится в разъездах и не задает лишних вопросов насчет
того, откуда у его жены берутся дети. Надобно сказать, что наш Симон, хоть
и простоват с виду, но хитрец еще тот. Он так ловко обставлял свои амуры с
той девицей, что даже его товарищи, с которыми он отправлялся якобы на
охоту, ничего не подозревали. Я и сам проведал об этом лишь недавно.
- Как? От кого?
- Э, нет. Позволь мне не открывать своих источников информации. -
Эрнан вздохнул. - Впрочем, это я зря тебе рассказал. Теперь у вас с
Амелиной появился достаточно веский повод наплевать на свое обещание и
возобновить шуры-муры. М-да, боюсь, так оно и будет.
Филипп энергично затряс головой, словно прогоняя жуткое наваждение.
- Нет, это уму непостижимо... Невозможно... Я не могу поверить!
Право... Симон, ты... ты... Ведь ты был для меня своего рода идеалом...
идеалом супружеской верности. Я всегда восхищался твоей беззаветной
преданностью Амелине и... и даже немного завидовал тебе - что ты способен
так любить... А теперь... Нет! Пожалуй, я вернусь во дворец. Мне надо
переварить это... привыкнуть... осознать... смириться... - И он, как
ошпаренный, вылетел из шатра.
Вскоре послышался стук копыт уносящейся прочь лошади. Полог у входа в
шатер отклонился, и внутрь заглянула коротко остриженная голова слуги.
- Прошу прощения, господа. Что-нибудь стряслось?
- Нет, Гоше, ничего особенного, - успокоил его Эрнан. - Просто твой
хозяин вспомнил о неотложных делах. Бери остальных и следуй за ним.
Когда слуга откланялся и исчез, Шатофьер повернулся к Симону и
назидательно произнес:
- Вот так крушатся идеалы, друг мой любезный!
- Жирный боров! - пробормотал Симон, бесцельно блуждая взглядом по
шатру. - Зачем ты рассказал Филиппу?
- И вовсе я не жирный, - с непроницаемым видом возразил Эрнан. - Я
большой и могучий, это во-первых. А во-вторых, поделом тебе. Поменьше надо
трепаться о чужих прегрешениях, коль у самого рыльце в пушку. И потом,
меня до жути раздражает твое постоянное лицемерие. Строишь из себя
святошу, житья не даешь Амелине, все упрекаешь ее и упрекаешь...
- Ведь я люблю Амелину! Я так ее люблю... Только ее и люблю...
- А зачем тогда якшаешься с той девицей?
- Ну... Это так... несерьезно...
- Разве? И трое детей - тоже несерьезно? Какой же ты еще мальчишка,
Симон! Вот когда повзрослеешь... гм, если, конечно, повзрослеешь
когда-нибудь... - Эрнан растянулся на подстилке и широко зевнул. - Да
ладно, что с тобой говорить! Лучше я чуточку вздремну, а ты, малыш, ступай
себе с богом...
Едва Симон вышел из шатра, как за его спиной раздался громкий храп.
Несмотря на скверное настроение, он все же не удержался от смеха:
- Да уж, нечего сказать, чуточку вздремнул...
12. ЖУТКИЙ СОН ШАТОФЬЕРА
Вообще, Эрнан не имел обыкновения храпеть во сне. За годы,
проведенные в крестовом походе, он приучился спать тихо и чутко, а его
громогласный храп в процессе засыпания был лишь своего рода вступлением
fortissimo con brio , быстро переходящим в pianissimo его обычного сна.
Симон еще не успел покинуть пределы ристалища, как Эрнан перевернулся на
бок и утих.
И виделся Шатофьеру самый популярный из его снов, к которому он
привык настолько, что даже во сне отдавал себе отчет в том, что это всего
лишь сон... Тихая и душная палестинская ночь, лагерь крестоносцев, на
часах - уснувшие стражники, да и он сам, монсеньор де Шатофьер,
гроссмейстер ордена Храма Сионского, безмятежно дремлет в роскошном
командорском шатре на вершине холма. За перегородкой слышится ровное
сопение его оруженосцев, звучащее как аккомпанемент к подозрительному
шепоту, доносящемуся снаружи. Эрнан прекрасно знает, что это за шепот: в
который раз коварные сарацины никем не замеченные пробираются в лагерь,
чтобы убить гроссмейстера (то бишь его) и таким образом обезглавить
могущественное христианское войско. Однако их надеждам сбыться не суждено
- всякий раз Эрнан вовремя просыпается, собственноручно расправляется со
всеми злоумышленниками, а потом задает взбучку часовым, которые
проворонили очередную вылазку врага. В конце концов все войско радуется
благополучному исходу ночного инцидента, а менестрели ордена спешно
слагают героическую балладу, прославляющую отвагу и бдительность вождя
тамплиеров.
К большому сожалению Эрнана, в этот раз ему не удалось вновь пережить
все перипетии ночного происшествия, и вместо того, чтобы проснуться во
сне, он проснулся на самом деле и удивленно огляделся по сторонам.
"Ну и дела! - промелькнуло в его голове. - Кажись, я в филипповом
шатре на ристалище... Пожалуй, что так оно и есть... Это же Наварра, чтоб
мне пусто было!.. Но откуда здесь взялись сарацины, черт их дери?!"
С пробуждением Эрнана шепот не пропал, а напротив, стал громче.
Теперь уже это был не шепот, но спокойный разговор двух человек на
арабском языке.
"Нет, это не сарацины, - наконец сообразил Эрнан, обнаружив, что
смысл произносимых слов ускользает от его понимания. - Мавры?.. Нет, не
мавры... Христиане, провалиться мне на этом месте!.. Однако! Как они
безбожно коверкают арабский..."
Он весь обратился в слух, и первая же понятая им реплика буквально
сразила его наповал:
- Она должна умереть, хочешь ты того или нет. Я уже вынес ей смертный
приговор.
Эрнан осторожно протянул руку к лежавшему рядом мечу.
"Вот поди ж ты! Оказывается, я присутствую на тайном судилище, где
вместо латыни используется арабский язык... Да-а, очень некстати я здесь
вздремнул - для "судей" некстати, разумеется... А как же Байярд? Они что,
слепые?.. Впрочем, нет. Скорее всего, он опять сорвался с привязи. Хороший
конь, умница..."
Тут отозвался второй (Эрнан понял, что это был второй, лишь по
контексту - чужой язык и плотные стенки шатра делали голоса собеседников,
и так похожие, совершенно неразличимыми):
- Боюсь, мне придется смириться с этим.
- Тем более, - заметил первый, - что она поступила с тобой
по-свински.
- Да, ты прав.
Затем воцарилось минутное молчание.
"Интересно, - подумал Эрнан. - Кто она? С кем она поступил
по-свински? А что, если мне сейчас выйти и спросить у них напрямик: "О чем
вы толкуете, милостивые государи?" Гм... Нет, пожалуй, это будет не
слишком умно с моей стороны - сперва нужно поподробнее узнать, что они
задумали... К тому же их явно больше, чем двое".
И в самом деле: по соседству слышалась басконская болтовня. Эрнан
определил, что разговаривали трое, судя по лексикону - слуги, несколько
раз кряду они упомянули о какой-то "тряпке".
Наконец, те двое возле шатра Филиппа возобновили свою весьма
занимательную беседу:
- Ну, как, решился?
- Я уже сказал: мне придется смириться.
- То есть ты согласен пассивно поддерживать меня?
- Вроде того. Но...
- Это меня не устраивает. Ни в коей мере. Теперь мы с тобой одной
веревкой связаны, так что будь любезен разделить со мной ответственность.
И не увиливай - без твоей помощи мне придется туго.
- А я не увиливаю. Просто я хочу получить гарантии, что мы
равноправные союзники. Я не собираюсь таскать для тебя каштаны из огня.
- О нет, будь в этом уверен. Конечно, мы союзники, как же иначе? А
она стоит у нас на пути, само ее существование - смертельная угроза для
нас... во всяком случае, для меня. Либо она, либо я - другой альтернативы
нет. Ну а ты... В конце концов, она отступилась от тебя - так что же ты
колеблешься? Вот я на твоем месте...
- Да, это уж точно. Тебе чужды сантименты.
"Так, так, так,- отозвалась та часть сознания Эрнана, которая
занималась анализом услышанного. - ОНА отступилась от второго. Очень
важная информация! А для первого ОНА представляет смертельную угрозу...
или для его планов - порой честолюбцы отождествляют поражение со смертью,
по себе знаю... Неужели!.."
Последовавшие за тем слова первого, сказанные с мрачной решимостью,
подтвердили его догадку.
- Когда речь идет о власти, сантименты излишни и даже вредны. Ради
короны я готов пожертвовать всеми без исключения родственниками... Гм,
разумеется, присутствующие не в счет.
- Ой, не заливай! В твоих глазах моя жизнь не стоит и гроша. Просто
сейчас я полезен тебе и, к счастью, не стою на твоем пути.
- Зато эта сучка... прости, кузина - вот она-то стоит.
- Кузина... - не сдержавшись, прошептал Эрнан. - Все-таки кузина.
