- Будьте осторожны, сударь! Мой отец счел бы ваши слова
богохульством.
- Это вы намекаете на роспись в соборе Пречистой Девы Марии
Памплонской? - невинно осведомился Филипп.
За сим последовала весьма живописная сцена. Бланка вдруг закашлялась
и неосторожным движением руки сбросила с шахматного столика несколько
фигур. Жоанна весело улыбнулась, а Елена разразилась безудержным хохотом.
И тем труднее было сдерживать смех придворным Маргариты, которые отчаянно
гримасничали, судорожно сцепив зубы и покраснев от натуги; лишь только
Матильда, любимица принцессы, позволила себе тихонько засмеяться, изящно
прикрыв ладошкой рот.
Рикард Иверо еще больше помрачнел и бросил на Филиппа воинственный
взгляд, будто собираясь вызвать его на поединок.
А Маргарита раздосадовано закусила губу. Ей были крайне неприятны
воспоминания об этом инциденте полуторагодичной давности, когда известный
итальянский художник Галеацци, расписывавший витражи собора Пречистой Девы
в Памплоне, испросил у наваррского короля позволения запечатлеть черты его
дочери в образе Божьей Матери, но получил категорический отказ. Мало того,
в пылу праведного возмущения дон Александр воскликнул: "Не потерплю
святотатства!" - и эта фраза, к большому огорчению принцессы, стала
достоянием гласности.
Чувствуя, что молчание из неловкого становится невыносимым, Маргарита
спросила:
- И вы согласны с моим отцом?
Этим вопросом она явно рассчитывала поставить Филиппа в
затруднительное положение - но не тут-то было.
- О да, конечно, - сразу нашелся он. - При всем моем уважении к
выдающемуся таланту маэстро Галеацци, я тоже не уверен, что он смог бы...
Нет, решительно, я уверен, что он не смог бы изобразить вас во всей вашей
красоте. А как ревностный христианин, его величество не мог допустить,
чтобы в образе Пречистой Девы Марии вы выглядели хуже, чем есть на самом
деле. Именно это, я полагаю, имел в виду ваш отец, говоря о святотатстве.
И опять Маргарита растерялась. Как и прежде, она не могла решить,
глумится ли он над ней, или же говорит от чистого сердца.
- А почему вы так уверены, что на портрете я выглядела бы хуже?
- Да потому, - отвечал Филипп, - что не родился еще художник,
способный сравниться в мастерстве с Творцом, по чьей милости я имею честь
восторженно лицезреть самое совершенное из Его творений - вас. Ваша
красота, это как откровение свыше, это... Прошу прощения, принцесса, но я
не в состоянии подобрать более подходящие эпитеты для вашей красоты, чем
сногсшибательная и умопомрачительная. Пускай они немного грубоваты, зато
как нельзя точнее соответствуют моему теперешнему состоянию.
- И тем не менее вы еще держитесь на ногах, - заметила Маргарита. -
Притом довольно прочно.
- Уверяю вас, сударыня, только благодаря отчаянным усилиям.
Она улыбнулась и покачала головой:
- Однако вы льстец, сударь!
- Вовсе нет, - живо возразил Филипп. - Я лишь говорю, что думаю, и не
более того. Меня, конечно, нельзя назвать беспристрастным в отношении вас
- я, право же, просто очарован вами, - но даже самый беспристрастный
человек вынужден будет признать... - Вдруг он умолк и беспомощно развел
руками, будто натолкнувшись в своих рассуждениях на неожиданное
препятствие.
- Ну, что там еще? - поинтересовалась Маргарита.
- Должен вам сказать, сударыня, что беспристрастных в отношении вас
людей на свете не существует.
- Как же так? Объясните, пожалуйста.
- Здесь и объяснять нечего, моя принцесса. Дело в том, что все
мужчины при виде вас не помнят себя от восторга, а женщины зеленеют от
зависти.
- Гм, это похоже на правду, - сказала польщенная Маргарита. - Только
вот что. С вашим тезисом насчет мужчин я, пожалуй, согласна. Но женщины -
неужели они все такие завистницы? Ведь если послушать вас, так получается,
что у меня нет ни одной искренней подруги.
- Этого я не утверждал. Далеко не всегда зависть идет рука об руку с
недоброжелательностью. Можно питать к человеку самые дружеские, самые
искренние и теплые чувства, но вместе с тем неосознанно преуменьшать его
достоинства. Беспристрастность, хоть мало-мальски объективное отношение к
вам со стороны женщин подразумевает превосходство, а мне - прошу
великодушно простить мою ограниченность - явно не достает фантазии даже
умозрительно представить себе женщину совершеннее вас.
Маргарита покраснела от удовольствия.
- Однако есть еще старики, дети, священнослужители, евнухи, наконец.
- В вашем присутствии, моя принцесса, старики молодеют, дети
взрослеют, евнухи вспоминают, что когда-то были мужчинами, а
священнослужители начинают сожалеть о том дне, когда они, приняв обет,
отреклись от мирских радостей.
"А он довольно мил, - подумала Маргарита. - Сначала угостил меня
горькой пилюлей, а затем обильно сдобрил ее сладкой лестью".
- А вы очень милы и любезны, мой принц. Даже самые заеложенные
комплименты в ваших устах приобретают какое-то особенное, неповторимое
очарование. - (Филипп молча поклонился). - Но, кажется, мы слишком
увлеклись обменом любезностей и заставляем ждать ваших друзей. Представьте
мне их.
- Как вам угодно, сударыня. Надеюсь, графа Альбре вы еще не забыли?
- Разумеется, нет. Рада вас видеть, граф, - сказала принцесса,
подавая Гастону руку для поцелуя.
- Эрнан де Шатофьер, граф Капсирский. Воевал на Святой Земле вместе с
Филиппом-Августом Французским.
Маргарита приветливо кивнула.
- А впоследствии воевал против него в Байонне, - добавила она. - В
вашем окружении, дорогой принц, я вижу лишь одного настоящего рыцаря -
господина де Шатофьера - зато какого рыцаря! Премного наслышана о ваших
подвигах, сударь. Говорят, вы чудом избежали плена... то бишь не чудом, а
благодаря вашему невероятному мужеству и везению.
- Бесконечно милосердие Божие, моя принцесса, - скромно ответил
Эрнан.
- Виконт де Бигор, - представил Филипп Симона.
- Уже виконт? А ваш батюшка, стало быть, граф? Очень мило... Да,
кстати, как себя чувствует ваша жена? - спросила Маргарита, лукаво косясь
на Филиппа.
Симон густо покраснел.
- Благодарю за участие, сударыня, - ответил он, глядя исподлобья на
того же таки Филиппа. - Все в порядке.
Затем подошла очередь Габриеля.
- Как, тоже виконт? - удивилась Маргарита и бросила быстрый взгляд на
Симона. - Ах, да, понимаю. Ведь по большому счету именно вам, господин де
Шеверни, я обязана счастьем лицезреть нашего дорогого принца
живым-здоровым. Это очень похвально, когда государь не забывает о заслугах
своих подданных и вознаграждает их по-справедливости.
Гастон склонился к Симону и шепотом объяснил ему, на что намекает
принцесса, говоря о заслугах и вознаграждениях. Симон обиделся.
Когда Филипп представил ей всех своих спутников (а таковых было
больше десятка), Маргарита оперлась на его руку и сказала остальным:
- Прошу вас, господа, проходите, знакомьтесь с моими дамами. И
смелее, не робейте, они у меня настоящие овечки - кроткие и застенчивые.
Филипп ухмыльнулся.
"Ну-ну! - подумал он. - Хороши овечки с томными и похотливыми
глазами! Впрочем, и мои ребята не промах - уж то-то они повеселятся!.."
- Не взыщите, милостивый государь, - сказала Маргарита, ведя его к
креслу, в котором сидела княжна Жоанна. - Но танцев сегодня не будет. Я не
в настроении.
- Вот и чудненько, - ответил Филипп. - Премного вам благодарен, моя
принцесса.
Маргарита вскинула брови.
- Благодарны? За что?
- Вы вывели меня из затруднения, избавив от пренеприятнейшей
необходимости извиняться за то, что я не смогу составить вам пару в
танцах.
- Ба! Вы что, плохо танцуете? Или не любите?
- Да нет, почему же. Танцую я в общем неплохо и ничего не имею против
танцев. Но сегодня я очень устал с дороги, и мне вовсе не улыбается
выделывать всяческие изощренные па, даже с такой очаровательной партнершей
как вы.
Это уже было откровенно грубо. Принцесса нахмурилась и поджала губы.
"Нет, определенно, он насмехается надо мной. Невежа, наглец,
негодяй!.. И все-таки что-то в нем есть. Что-то такое особенное... О боже,
как я его хочу! И он хочет меня, это бесспорно. Мы оба хотим друг друга -
так поскорее бы..." - При этой мысли ее охватила сладкая истома.
Маргарита познакомила Филиппа со своими кузинами Жоанной и Еленой. Ни
с той, ни с другой у него содержательного разговора не вышло: Жоанна
выглядела чем-то озабоченной, слушала невнимательно и отвечала невпопад, а
княжну Иверо уже взял в оборот Гастон, и Филипп, как настоящий друг, решил
не мешать ему, - так что вскорости они с Маргаритой подошли к шахматному
столику.
- Надеюсь, мне нет нужды представлять вас друг другу, - сказала
Маргарита.
Бланка улыбнулась ему своей обворожительной улыбкой и немного
виновато произнесла:
- Если, конечно, кузен Филипп еще не забыл меня.
- Да разве можно забыть вас, кузина, хоть единожды увидев! - с пылом
ответил Филипп, бережно взял хрупкую, изящную руку кастильской принцессы
и, по своему обыкновению (но вопреки испанскому обычаю, предписывавшему
целовать воздух над ладонью женщины, не касаясь кожи), нежно прижался к
ней губами.
Тотчас же он заметил, как в глазах молодого человека, что сидел
напротив Бланки, сверкнула молния, а на красивое лицо его набежала тень
досады и раздражения. Филипп неоднократно сталкивался с подобной реакцией
и по собственному опыту знал, что эта молния и эта тень не обещают ему
ничего хорошего, ибо безошибочно указывают на ревнивца.
"М-да!" - только и подумал он и испытующе посмотрел на юношу.
- Господин де Монтини?
Этьен поднялся из-за стола и поклонился:
- К вашим услугам, монсеньор.
Вопреки этому заверению, в голосе его явственно прозвучал вызов.
Бланка с укоризной взглянула на Монтини и сокрушенно покачала головой.
Маргарита же иронически усмехнулась.
Филипп отметил все это про себя, высокомерно кивнул Этьену, разрешая
ему садиться, и повернулся к Бланке:
- Любезная кузина, я был безмерно огорчен известием о смерти вашего
августейшего отца. От меня лично и от всей моей родни приношу вам
искренние соболезнования.
Бланка склонила голову, и Филипп невольно залюбовался ею. Она была
изумительно хороша в печали, как, собственно, и в любом другом настроении;
она была просто восхитительна. Присмотревшись внимательнее, Филипп вдруг
обнаружил, что за последние полгода в Бланке произошла какая-то перемена -
незначительная, казалось бы, перемена, почти неуловимая и скорее
внутренняя, чем внешняя, - но это уже была не та Бланка, которую он знавал
в Толедо. Поначалу Филипп даже растерялся и озадаченно глядел на нее,
хлопая ресницами, пока, наконец, не сообразил: она стала женщиной и она
счастлива в замужестве... Но в замужестве ли?
Это подозрение побудило Филиппа снова посмотреть на Монтини, и лишь
тогда он обратил внимание, что одет тот если не в пух и прах, то уж
наверняка не по своим скромным средствам. Чего только стоили элегантные
сапожки из кордовской кожи, нарядный берет с павлиньим пером, манжеты и
воротник из тончайших кружев - не говоря уже о великолепном костюме,
пошитом из самых лучших (и, естественно, самых дорогих) сортов бархата и
шелка и украшенном множеством серебряных позументов.
"Очень интересно! - подумал Филипп. - Или он надул меня насчет
долгов, и теперь транжирит мои денежки, или... Черти полосатые! Неужто он
