между ними уж никак не обойдется.
- А может, все-таки ОБОЙДЕМСЯ без "перепихона"? - вежливо осведомился
Филипп.
- Что?.. А-а, понятно! Не очень, кстати, удачный каламбур. - Гастон
усмехнулся и тряхнул головой. - Чертова твоя деликатность! Просто уму
непостижимо, как в тебе только уживаются ханжа и распутник.
Филипп хотел было ответить, что распущенность распущенности рознь и
что разборчивость в выражениях еще не ханжество, но как раз в это
мгновение дверь передней отворилась и в гостиную заглянул принцев паж
д'Обиак - светловолосый паренек тринадцати лет с вечно улыбающимся лицом и
легкомысленным взглядом красивых бархатных глаз.
- Монсеньор...
- Ты неисправим, Марио! - раздраженно перебил его Филипп. - Пора уже
научиться стучать в дверь.
- Ой, простите, монсеньор, - извиняющимся тоном произнес паж, тщетно
пытаясь изобразить глубокое раскаяние, которое вряд ли испытывал на самом
деле. - Совсем из головы вылетело.
- Это не удивительно, - прокомментировал Гастон. - У тебя, парень,
только ветер в голове и гуляет.
- Совершенно верно, - согласился Филипп. - Я держу его у себя лишь
потому, что он уникален в своей нерадивости... Так чего тебе, Марио?
- Здесь одна молодая дама, монсеньор. Говорит, что пришла к вам по
поручению госпожи принцессы.
- Вот как! - оживился Филипп. - Что ж, пригласи ее. Не гоже
заставлять даму ждать, тем более, если она - посланница принцессы.
Он устроился в широком кожаном кресле, скрестил ноги и напустил на
себя величественный вид.
Марио шире распахнул дверь и отступил вглубь передней.
- Прошу вас, сударыня.
Спохватившись, Гастон второпях принял сидячее положение. Симон
соскочил с подоконника, правда, не совсем удачно, и чтобы удержаться на
ногах, вынужден был вцепиться Габриелю в плечо. Но тот, казалось, даже не
почувствовал этого. Точно молния пригвоздила его к месту, едва лишь он
увидел стройную черноволосую девушку в нарядном платье из темно-синего
бархата, которая плавной поступью вошла в гостиную и склонилась перед
Филиппом в почтительном реверансе. Пульс бешено застучал у него в висках,
а на лбу выступила испарина. Раньше Габриель считал, что в таких случаях
людей непременно бросает в жар - его же зазнобило. Он прислонился к стене,
пытаясь выровнять дыхание, и во все глаза смотрел на Нее - девушку, что
воплотила в себе все его самые сокровенные мечты; ту, которую он ждал с
тех самых пор, когда впервые осознал себя мужчиной. Он был убежден, что
всегда представлял Ее именно такой, до мельчайшей черточки такой, какой
Она оказалась на самом деле, и подтвердить или же опровергнуть это теперь
не представлялось возможным, ибо туманный, загадочный образ Идеальной
Возлюбленной уже приобрел в его воображении черты реально существующей
женщины.
Однако сама девушка не обратила на Габриеля ни малейшего внимания.
Казалось, она вообще не заметила никого из присутствующих, за исключением
Филиппа, и, краснея от смущения, глядела на него со стыдливым восхищением
и благоговейным трепетом.
Филипп тоже не оставался равнодушным к юной красавице. Он даже сделал
движение, как будто собирался встать с кресла, но потом все же передумал.
С лица его напрочь исчезло высокомерное выражение, уступив место
благодушному умилению, а в глазах зажглись похотливые огоньки. Он
непроизвольно облизнул губы и спросил:
- Мой паж не ошибся? Вас прислала госпожа Маргарита - или сама богиня
красоты Афродита?
Гастон Альбре коротко хохотнул. А девушка в смятении улыбнулась и
застенчиво произнесла:
- Я пришла с поручением от госпожи принцессы, монсеньор.
Ее нежный и мелодичный, как серебряные колокольчики, голос сразил
Габриеля наповал. И тогда он понял, что, несмотря ни на что, даже если на
поверку она окажется испорченной и развращенной, даже если за этой
ангельской внешностью кроется черная, порочная душа - он все равно будет
любить ее и только ее. Впрочем, Габриель ничуть не сомневался, что она -
само совершенство.
- Ее высочество, - между тем продолжала девушка, - весьма сожалеет о
случившемся...
- Это насчет обеда? - уточнил Филипп.
"Ага! - удовлетворенно подумал он. - Стало быть, она идет на
попятную".
- Да, монсеньор. Сегодня госпожа была не в духе... плохо себя
чувствовала... и так получилось. Поэтому она приносит вам свои извинения и
выражает надежду, что не очень обидела вас, ваших друзей и родственников.
Филипп изобразил искреннее изумление.
- Обидела? Да ради Бога! У меня даже в мыслях ничего подобного не
было. Если госпожа принцесса не явилась на обед, значит она имела
основания так поступить. И не мне судить о том, достаточны они или нет.
Так ей и передайте.
Гастон тихонько фыркнул.
- Каков лицемер, а?
Девушка вновь улыбнулась.
- Хорошо, монсеньор, так я и передам ... И вот еще что...
- Да?
- Сегодня вечером у госпожи принцессы собираются молодые дворяне и
дамы, попросту говоря, состоится небольшой прием. Ее высочество просила
передать, что будет рада, если вы и ваши друзья окажете ей честь своим
присутствием на приеме.
"Так-так-так, - подумал Филипп. - Это еще лучше, чем я ожидал. Вечер
в сравнительно узком кругу, интимная обстановка... Но черт! Какая
прелестная девчушка! Неужто Маргарита умышленно подставила ее, чтобы
отвлечь мое внимание от своей персоны? Гм, должен признать, что отчасти ей
это удалось..."
- И когда состоится прием?
- Через час после захода солнца, то бишь около восьми. Ее высочество
пришлет за вами своих пажей.
- Прекрасно.
После этого в гостиной воцарилось неловкое молчание. Девушка робко
смотрела на Филиппа, смущенно улыбаясь; он же откровенно раздевал ее
взглядом.
Бледный, как покойник, Габриель до крови искусал себе нижнюю губу,
совершенно не чувствуя боли. Симон озадаченно косился на него и украдкой
вздыхал. Несмотря на свою инфантильность и несообразительность, он был
натурой утонченной, склонной к состраданию.
Гастон с равнодушным видом сидел на диване и исподволь ухмылялся.
Он-то и заговорил первым:
- Между прочим, барышня. Вы мне кого-то напоминаете. Вот только не
вспомню, кого именно.
- Простите, монсеньор? - встрепенулась девушка. - Ах да! Возможно, вы
знаете моего брата, Этьена де Монтини?
- Точно-точно, он самый, этот повеса... Так, стало быть, вы его
младшая сестра - Матильда, если не ошибаюсь?
- Да, монсеньор, Матильда. Матильда де Монтини.
- Красивое у вас имя, - сказал Гастон. - И вы тоже красивая.
Необычайно красивая. Правда, Филипп?
Тот утвердительно кивнул и одарил Матильду обворожительной улыбкой.
Щеки ее из розовых сделались пунцовыми, она в замешательстве опустила
глаза.
- Вы очень любезны, господа...
Гастон поднялся с дивана и расправил плечи.
- Ну, ладно, пойду предупрежу наших ребят, чтобы были готовы к восьми
часам.
- Правильно! - обрадовался Филипп. - Обязательно предупреди. И вы,
Симон, Габриель, тоже ступайте - переоденьтесь, отдохните немного.
Обречено вздохнув, Габриель направился к выходу. Симон же, напротив,
не сдвинулся с места.
- А зачем? - спросил он. - Мне и здесь хорошо. Одет я очень даже
прилично и чувствую себя превосходно.
- В таком случае, - нетерпеливо произнес Филипп, - разыщи Эрнана.
- Но ведь Гастон...
- Гастон предупредит тех, кто сейчас находится в своих покоях. А
Эрнан, по всей видимости, осматривает винные погреба. Когда мы уходили с
обеда, он что-то втолковывал королевскому кравчему.
- И ты предлагаешь мне тащиться черт знает куда? - искренне
возмутился Симон. - В какие-то погреба, пусть даже винные! Нет уж,
спасибочки, как-нибудь обойдусь. Это работа для слуг.
- Вот и пошли своего слугу.
- А у твоего Гоше что, ноги отсохли?
- Наверно, я пойду, монсеньор, - нерешительно произнесла Матильда,
однако пылкий взгляд Филиппа приковал ее к месту.
- Ну, все, хватит! - объявил Альбре. - Прения окончены. Ты сам
выйдешь, Симон, или мне взять тебя на руки?
Трезво оценив реальное соотношение сил, Симон счел лучшим
повиноваться и неохотно последовал за Габриелем.
- Вот ты какой! - обиженно пробормотал он.
- Да, я такой! - Гастон плотно затворил за собой дверь и добавил: -
Ну ты и дурачина, дружок!
Стоявший в углу передней Марио д'Обиак (он только что отпрянул от
двери, возле которой подслушивал разговор в гостиной) издал короткий
смешок. Габриель исподлобья бросил на него хмурый взгляд и торопливо вышел
в коридор.
- Что-то он не в духе, - тихо заметил Гастон, выходя следом. -
Объелся, видать.
Симон хмыкнул.
- А кто-то еще называет меня дурачком, - прошептал он себе под нос. -
Чья бы корова мычала...
- Что ты говоришь?
- Да так, ничего особенного... Эй, Габриель! - повысил голос Симон. -
Куда ты так спешишь? Обожди, пойдем вместе.
Весь путь от апартаментов Филиппа до покоев, отведенных под жилье для
знатных гасконских дворян, они прошли молча. Возле своей двери Симон
остановился и взял Габриеля за локоть.
- Загляни ко мне на минуту, ладно?
Тот безразлично кивнул.
- Не забудь про Эрнана, - бросил на ходу Гастон.
- Иди-иди. Будь спокоен, не забуду.
Симонова квартира состояла из двух жилых комнат, одна из которых была
спальней, другая - чем-то вроде прихожей, а также передней, где за тонкой
перегородкой находилось крохотное помещеньице для личного слуги. Войдя в
прихожую, Габриель плюхнулся в ближайшее кресло и тупо уставился в
противоположную стенку. Симон первым делом осмотрел свое жилище и
обнаружил, что все его вещи уже разобраны и аккуратно разложены по шкафам
и сундукам, повсюду царит отменный порядок, а на столике в прихожей стоит
полный кувшин красного вина. Он похвалил своего камердинера за проявленную
расторопность и отправил его на поиски Шатофьера.
Когда слуга ушел, Симон наполнил два кубка вином, протянул один
Габриелю и устроился в кресле напротив него.
Габриель залпом осушил свой кубок и даже не поморщился. Симон
укоризненно показал головой.
- Ну? - произнес он, медленно потягивая вино. - Так вот и будешь
сидеть, сложа руки? А между тем Филипп пытается соблазнить даму твоего
сердца. И вряд ли он встретит должный отпор с ее стороны.
Габриель судорожно сглотнул и закашлялся.
- О чем ты толкуешь?
- Да брось ты! - отмахнулся Симон. - Меня не проведешь. Может, я
прост и наивен, но отнюдь не толстокож. За толстой кожей обращайся к
Гастону, этого добра у него навалом. Он так и не понял, что с тобой
происходит.
- А ты понял?
- Конечно! Я же все видел.
Габриель промолчал. Симон пытливо смотрел на него и покачивал
головой. Наконец, Габриель сообразил, что молчанием он только усугубляет
возникшую неловкость, с трудом оторвал взгляд от своих башмаков и,
стараясь придать своему голосу как можно больше безразличия, осведомился:
- Ну и что ты видел?
В его безразличии было столько наигранности и неискренности, что
Симон фыркнул.
- Ой, прекрати, друг! Из тебя никудышный лицемер. Ты с самого начала
пялился на эту девчушку так, будто собирался изжарить ее и съесть. Причем
ни с кем не делясь. - Он немного помолчал, затем добавил: - Это я так, в
шутку сказал. А если серьезно, то ты меня обижаешь.
- Обижаю?
- А разве нет? Разве не обидно, когда тебя принимают за дурачка,
которого ничего не стоит обвести вокруг пальца?
- Ошибаешься, Симон. Я вовсе не считаю тебя дурачком.
