этой скверны - ордена иезуитов.
- Теперь это мой долг, - просто ответил Филипп.
Альфонсо XIII, король Кастилии и Леона, скончался в ночь на 17 ноября
1452 года во втором часу пополуночи. В мертвой тишине, воцарившейся в
опочивальне после этого известия, первый камергер короля закрыл покойнику
глаза и снял с его иссушенного болезнью пальца золотой перстень с
печаткой, который, согласно преданиям, принадлежал еще вестготскому
императору Теодориху. Затем он преклонил перед Бланкой колени и протянул
ей перстень.
- Ваше величество...
Бланка приняла из рук камергера этот символ королевского достоинства
и судорожно сжала его в ладони, едва сдерживая слезы. Перстень был слишком
велик для ее тонких, изящных пальцев - так и ноша абсолютной власти
казалась непосильной для этой юной и хрупкой с виду девушки, которая, как
наивно полагал кое-кто, нуждалась в крепком мужском плече, чтобы надежно
опереться на него.
Бланка, новая королева Кастилии и Леона, обвела туманным взглядом
собравшихся и остановилась на Филиппе. Прежде она гнала прочь мысли о
возможной смерти Альфонсо, до последнего мгновения она надеялась на чудо,
но когда неизбежное произошло, она вдруг поняла, что это для нее значит.
"Знаю, сейчас даже думать об этом не гоже, - как будто говорил ее
взгляд. - Знаю... И мне очень стыдно за свои мысли, поверь. И все же...
Ведь теперь галльская корона не стоит между нами, правда? Вместо нее я
предлагаю тебе корону Кастилии - ничем не хуже, а может быть, и лучше
галльской..."
Филипп виновато опустил глаза.
Лишь после того, как забальзамированное тело Альфонсо XIII перенесли
в собор Толедской Божьей Матери, чтобы народ имел возможность попрощаться
со своим королем, Бланке удалось встретиться в Филиппом наедине.
Они долго стояли молча, пристально глядя друг другу в глаза. Наконец
Бланка произнесла:
- Итак, это твое окончательное решение?
- Да, - понуро кивнул Филипп. - После похорон Альфонсо я еду в Рим и
там женюсь на Анне Юлии.
- Но почему? Ты уже разлюбил меня?
Филипп сел в кресло и тяжело вздохнул.
- Милая моя девочка! Пойми, когда речь идет о государственных
интересах, о чувствах следует позабыть. Я люблю тебя, родная, очень люблю,
но я не могу жениться на тебе. Прежде всего я государь, и лишь потом -
человек. И как человек, я хочу быть с тобой, я так хочу любви, счастья,
обыкновенного человеческого счастья, хочу, чтобы мы жили вместе, вместе
воспитывали наших детей... К сожалению, обстоятельства оказались выше нас,
и мы должны смириться с этим, достойно принять обрушившийся на нас удар
судьбы. Если бы ты знала, с каким трудом мне далось это решение, как велик
был соблазн поступить по-человечески, а не по-государственному...
Глаза Бланки потемнели.
- Ты врешь, Филипп! Просто ты разлюбил меня, я уже надоела тебе. И
теперь тебе наплевать на нашего ребенка. - Она гневно топнула ножкой. -
Какой же ты подлец!.. Милый!.. - Из груди ее вырвалось сдавленное рыдание.
Филипп встал с кресла и подошел к ней.
- Ну нет, Бланка. Так не годится. Ведь ты королева, старшая дочь
Кастилии. - Он обнял ее за плечи. - А я сын Галлии. И я не вправе
допустить расчленение моей страны, что неминуемо произойдет, если Гасконь
подпадет под влияние кастильской короны. Прованс и Савойя не замедлят
присоединиться к Германскому Союзу - и тогда всему конец, галльская
государственность будет подрублена на самом корню. Это тем более
недопустимо сейчас, когда у меня есть уникальный шанс объединить Галлию,
превратить ее из союза самостоятельных княжеств в мощное централизованное
государство... Мало того, мне предоставлена возможность положить начало
объединению всех галльских земель в Великую Галлию - и если я упущу эту
возможность, мне не будет прощения. Современники станут презирать меня, а
потомки назовут меня преступником и негодяем.
- А ты и есть негодяй! - в отчаянии воскликнула юная королева. -
Жестокий, бессердечный негодяй!
- Бланка, Бланка! - почти простонал Филипп, лицо его исказила гримаса
боли. - Не разрывай мне сердце, милая моя, любимая... И прости меня,
родная...
Он опустился перед ней на колени и совершенно неожиданно для себя
зарыдал - громко, безудержно, безутешно. Слезы обильно текли из его глаз,
увлажняя черный бархат траурных одежд Бланки. Так горько и больно ему не
было еще никогда, даже когда умерла Луиза, ибо только становясь взрослыми,
мы начинаем в полной мере осознавать, какая это большая ценность - любовь,
и что для нас значит ее потеря.
А Бланка изо всех сил сдерживала слезы - королевы не плачут.
И спустя много-много лет, листая в памяти пожелтевшие от времени
страницы прошлого, Филипп скажет, что именно тогда, в тот самым день
закончилась его юность, и он сделал самый главный во всей своей жизни
выбор. В тот день он окончательно и бесповоротно выбрал себе страну - всю
Галлию, от Бретани и Нормандии до Пиреней и Альп.
На этом завершается первый период наших хроник.
КОММЕНТАРИИ
Принципиальное расхождение между доктринами западного и восточного
христианства состоит в том, что согласно учению католической церкви,
Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына (filoque).
Кастель-Бланко (Castel-Blanco) - буквально, "Белый Замок".
reqirscat in pace - да починет в мире (лат., церк.)
Мать Изабеллы Арагонской, Изабелла Брабантская, была родной сестрой
Марии Брабантской, матери Эрика Датского.
Carajo! (от carajar - совокупляться) - грубое испанское ругательство.
"О природе любви и о любви на природе" (лат.).
"О природе любви Маргариты и о любви с ней на лоне природы" (лат.).
Для удобства читателя текст разделен на абзацы и расставлены знаки
препинания; лексика и стилистические особенности по возможности сохранены
in extremis - здесь, в исключительных случаях (лат.).
Олег АВРАМЕНКО
МАРГАРИТА НАВАРРСКАЯ
Инне Боженовой,
солнышку ясному.
1. ГАБРИЕЛЬ ТЕРЯЕТ ГОЛОВУ, А СИМОН ПРОЯВЛЯЕТ
НЕОЖИДАННУЮ ПРОНИЦАТЕЛЬНОСТЬ
- Безобразие! - недовольно проворчал Гастон Альбре, развалясь на
диване в просторной и вместе с тем уютной гостиной роскошных апартаментов,
отведенных Филиппу во дворце наваррского короля.
- Еще бы, - отозвался пьяненький Симон де Бигор. - Это очень даже
невежливо.
Он сидел на подоконнике, болтая в воздухе ногами. Рядом с ним
находился Габриель де Шеверни, готовый в любой момент подстраховать друга,
если тому вдруг вздумается выпасть в открытое окно.
Последний из присутствующих, Филипп, стоял перед большим зеркалом и
придирчиво изучал свое отражение.
- Что невежливо, это уж точно, - согласился он. - Госпожа Маргарита
решила сразу показать нам свои коготки.
- Пора бы уж обломать их, - заметил Гастон. - возьмешься за это дело,
Филипп?
Филипп задумчиво улыбнулся.
- Может быть и возьмусь.
Все четверо только что возвратились c торжественного обеда, данного
королем Наварры по случаю прибытия гасконских гостей, и на который
Маргарита явиться не соизволила, ссылаясь на отсутствие аппетита. Именно
по этому поводу Гастон и Симон выражали свое неудовольствие. Филиппа же
возмутила главным образом бесцеремонность принцессы: ведь ей ничего не
стоило придумать более подходящий и менее вызывающий предлог - скажем
плохое самочувствие.
"Своенравная сучка, - думал он. - И вздорная. Очень вздорная, раз с
такой легкостью пренебрегла дворцовым этикетом и элементарными правилами
хорошего тона, лишь бы досадить претенденту на ее руку. Поставить его на
место, продемонстрировать свою независимость и полное безразличие к нему.
"Оставь надежду всяко..." Впрочем, нет. Будь я ей совершенно безразличен,
она бы не стала выкидывать такие штучки".
При зрелом размышлении Филипп пришел к выводу, что выходка Маргариты
свидетельствует скорее о крайнем раздражении, обиде и даже уязвленной
гордости. И причиной этому, вне всякого сомнения, был он. Вероятно,
подумал Филипп, Маргарита все-таки решила остановить свой выбор на нем - и
теперь досадует из-за этого, чувствует себя униженной, потерпевшей
поражение. Тогда ее отсутствие на обеде, да еще под таким смехотворным
предлогом, что бы там не говорил Альбре, очень хороший знак. Филипп
добродушно улыбнулся своему отражению в зеркале и дал себе слово, что в
самом скором времени он заставит Маргариту позабыть о досаде и унижении,
которые она испытывает сейчас.
- Да перестань ты глазеть в это чертово зеркало! - раздраженно
произнес Гастон. - Вот еще франт - все прихорашивается и прихорашивается!
И так уже смазлив до неприличия. Ну прямо как девчонка.
Филипп перевел на кузена кроткий взгляд своих небесно-голубых глаз.
- И вовсе я не прихорашиваюсь.
- Ну так любуешься собой.
- И не любуюсь.
- А что же?
- Думаю.
- И о чем, если не секрет?
Какое-то мгновение Филипп колебался, затем ответил:
- А вдруг Маргарита окажется выше меня? Ведь не зря же меня прозвали
Коротышкой, я действительно невысок ростом.
- Для мужчины, - флегматично уточнил Габриэль.
- Зато она, говорят, высокая для женщины.
- Вот беда-то будет! - ухмыльнулся Гастон. - Настоящая трагедия.
- Ну, насчет трагедии ты малость загнул, - сказал Филипп. - Однако...
- Однако в постели с высокими женщинами ты чувствуешь себя не очень
уверенно, - закончил его мысль Гастон. - Уж эти мне комплексы! Право, не
понимаю: какая, собственно, разница, кто выше? Лично меня это никогда не
волновало.
Филипп смерил взглядом долговязую фигуру кузена и хмыкнул.
- Ясное дело! Вряд ли тебе доводилось заниматься любовью с
двухметровыми красотками.
Альбре хохотнул.
- Твоя правда, - сдался он. - Об этом я как-то не подумал. По
видимому, не суждено мне узнать, каково это - трахать бабу, что выше тебя.
Филипп брезгливо фыркнул. Несмотря на свой большой опыт по этой части
(а может, и благодаря ему), он всячески избегал вульгарных выражений,
когда речь шла о женщинах, и без особого восторга выслушивал их из чужих
уст.
Симон, который все это время сидел на подоконнике, размахивая ногами
и что-то мурлыча себе под нос, вдруг проявил живейший интерес к их
разговору.
- А что? - спросил он у Филиппа. - Ты собираешься переспать с
Маргаритой?
Филипп ничего не ответил и лишь лязгнул зубами, пораженный нелепостью
вопроса.
Гастон в изумлении уставился на Симона.
- Подумать только... - сокрушенно пробормотал он. - Хотя я знаю тебя
почитай с пеленок, порой у меня создается впечатление, что ты строишь из
себя идиота. Нет-нет, я уверен, что это не так, но впечатление, однако,
создается. Не стану говорить за других, но лично для меня нет ничего
удивительного в том, что Амелина погуливает на стороне. Еще бы! C таким-то
мужем...
Симон покраснел от смущения и часто захлопал ресницами.
- Ты меня обижаешь, Гастон. Ну, не догадался я, ладно, всякое бывает.
Как-то не думал об этом раньше, вот и все.
- А что здесь думать, скажи на милость? Прежде всего, Филипп
собирается жениться на Маргарите, и потом... Да что и говорить! Это же так
безусловно, как те слюнки, что текут у тебя при мысли о вкусной еде. Разве
не ясно, что коль скоро такой отъявленный бабник, как наш Филипп, заявился
в гости к такой очаровательной шлюшке, как Маргарита, то без перепихона