Искали они усердно, облазили весь Физтех, весь ИНЯЗ (про нашу дружбу с
Сережей в ИНЯЗе знали, мы ведь на нашем институтском вечере и познакоми-
лись), ходили даже в школу (хорошо, что я не посещала детсад, а то и ту-
да бы пошли). Добыча была жалкой. Никто ничего конкретного не знал, а
кто знал, тот замер, слава Богу. Один Сережа зачем-то признался, что нес
листовки и знал об акции (хватило ума не сказать, что он имел отношение
и к "Тайному обществу троечников"). Я это не подтвердила, но мое молча-
ние ему не помогло: исключили из комсомола и института. Это означало
возвращение в Таганрог и призыв в армию. Мне было очень жаль Сережу, ко-
торый так бездарно загубил свою жизнь, ничего не сделав. Конечно, это
была моя вина, но у революционеров толстая шкура, они не умеют долго жа-
леть мирных обывателей, они жалеют равных, своих. Я сделала все, что
могла, чтобы выгородить Сережу, вольно же ему было на себя доносить,
причем не из солидарности, а из слабости. Как положено, через 10 дней я
получила свое обвинение по 70-й статье; для 19 лет - немалое достижение,
если учесть, что ответственность по этой статье наступает с 18 лет.
Предъявил мне его мой ботаник Бардин без всякой помпы поздно вечером не
в следовательском корпусе, а в боксике. Первый этаж - вотчина московско-
го ГБ. Верхние этажи - владения КГБ Союза, но тогда я этого не знала.
Бедный полковник Петренко, тогдашний комендант Бастилии! Он со мной нап-
лакался, потому что мое поведение соответствовало всем лучшим стандартам
ХIХ века ("Революционер в тюрьме"). Я помнила все правила поведения по-
литзэков дооктябрьского периода и старалась перещеголять Веру Фигнер и
Софью Перовскую. Я была обязана продолжать борьбу и в тюрьме! Задним
числом сочувствую моим тюремщикам и моим следователям. Все-таки божьи
твари... Допросы я превращала в "последнее слово Павла Власова на суде",
угощая бедных гэбистов филиппиками об ответственности перед потомством и
их злодеяниях с 1917 по 1969 год.
Речи перемежались рафинированными оскорблениями и издевкой. Например,
майору Евсюкову я исправляла ошибки в протоколе и ставила отметку. Доп-
росы длились по 6-7 часов, потому что следователи записывали не то, что
я говорила. Они старались хоть когото скомпрометировать, а я всех выго-
раживала, как могла. Получалось, что вокруг меня были одни советские
обыватели и никто ничего не знал. Откуда тогда тайное общество? Следова-
тели не могли свести концы с концами; выход из этого был один, но я тог-
да не знала какой. В конце концов в протоколе писали слово в слово мой
текст, и мы расставались до утра. Я могла спросить у Бардина, будет ли у
чекистов елка, и посоветовать подарить Евсюкову грамматику русского язы-
ка. Бардин читал мне письмо группы зрителей, бывших на опере "Октябрь" и
просивших для меня смертной казни, и спрашивал, не удовлетворить ли их
просьбу. Я с энтузиазмом говорила, что буду очень рада. Бардин отечески
пенял мне на мой глупый поступок.
Бардин: Ну вот, Валерия Ильинична, могли бы учиться в престижном ву-
зе, а вместо этого в лагерь поедете... Я: А у вас восстания в лагерях
были?
Бардин: Мы об этом даже и не слышали. Я: Когда я до лагеря доеду, ус-
лышите!
Они поняли, что лагеря я не боюсь, что не боюсь и смерти. В камере я
нарушала все правила: не вставала, когда входила охрана, офицеры, на-
чальство (кодекс политзаключенных!). Перестукивалась по "сетке" (тюрем-
ный код), пока не поняла, что "своих" не найду. На прогулке (каждая ка-
мера гуляет отдельно в своем дворике) бросала записки с весьма антисо-
ветским текстом в другие дворики. Я даже умудрялась своим противным го-
лосом петь на прогулках революционные песни. Мои соседки были в востор-
ге, хотя подражать мне не смели.
1 марта я отметила распространением листовок. Наверное, первый и пос-
ледний случай в истории Лефортовской тюрьмы. На листочках бумаги, выда-
ваемой для туалета, я написала текст (штук 40 листовок) с напоминанием о
покушении первомартовцев. Далее понятно: Александр II ответил за зло ца-
ризма, КГБ ответит за зло коммунизма, народовольцы найдутся, а потом
грянет революция, вас будут в Нюрнберге судить... После завтрака 1 марта
я поставила на койку табуретку, валютчицы меня поддерживали, и я высыпа-
ла всю партию листовок в форточку. И надо же было так случиться, что под
нашим окном был вход в следственный корпус и следователи шли большой
группой допрашивать своих клиентов! Представляете их впечатление? В род-
ной тюрьме КГБ на голову сыплются антисоветские листовки! Через 10 минут
прибежали Петренко и два его зама. Петренко был белый и сказал: "Соби-
райтесь в карцер". Я сказала, что мне плевать, хоть на расстрел, и что я
тут же объявлю голодовку (меня и так ветром шатало, и они это знали). В
карцер меня не посадили, но этот инцидент был последней каплей. Моя
участь была решена. Я наивно предполагала, что здесь идет честная игра,
что я могу сказать "нет", стоять на ушах и расплачусь за это только
жизнью и физическими мучениями.
Но в этой лавочке еще и обвешивали. В 30-40-е, ранние 50-е годы я бы
получила то, что хотела! НКВД играл честно: брал жизнь, но оставлял вза-
мен честь. Игра была на уровне чемпионов, но тот, кто мог вынести все
пытки, выигрывал и получал свою пулю, как олимпийское золото. Но конча-
лись 60-е годы, и было изобретено Абсолютное оружие, против которого бы-
ли бессильны и мужество, и решимость, и вера.
АБСОЛЮТНОЕ ОРУЖИЕ
Есть у Роберта Шекли рассказ "Абсолютное оружие". Действие происходит
на Марсе. Два друга набредают на древний склад вымерших марсиан и начи-
нают пробовать всякое оружие, надеясь продать его на Земле и разбога-
теть. На одном ящике написано: "Абсолютное оружие". Они открывают ящик.
Появляется огромная пасть. Один из них просто падает в обморок. Пасть
глотает его и говорит: "Мне нравится пассивная протоплазма". Другой на-
чинает защищаться: огнеметами, гранатометами, пушками, атомными ракета-
ми. На пасть все это абсолютно не действует. Она глотает человека вместе
со стингером) и говорит: "Активная протоплазма мне тоже нравится". И
все. Марс обречен. Земля обречена. Жизнь во Вселенной обречена. Психиат-
рический террор - тоже абсолютная победа Зла. Если ты уступаешь - тебя
сломали. Личности нет. Если ты противишься - твою личность разрушают хи-
мически или механически (электричество, скажем). И победы нет, потому
что личности не осталось: победу можно праздновать, когда есть КОМУ
праздновать. А здесь не будет достойной смерти, но будет слюнявый идиот
под твоей фамилией. На карательной медицине кончается всякая борьба, и
всякое достоинство умаляется, растаптывается навеки, будь ты хоть Ян
Гус, хоть Муций Сцевола. Кроме чисто морального триумфа, КГБ здесь прес-
ледовал две практические цели:
I. Сохранялась монолитность советского народа, бодро ворующего в сво-
их вождей и свои идеалы. Наличие "врагов" сильно подорвало бы эту кон-
цепцию (через 15 лет после исправления извращений "культа" - опять вра-
ги!). А за больных правительство не отвечает. На Западе тоже психов дос-
таточно.
II. Дискредитация альтернативных идей общественного развития и оппо-
зиции в глазах простого народа. Даже читая школьные учебники, народ мог
узнать, что "врагами народа" у нас часто именовали зря. С врагом надо
еще разбираться, враг он или друг. А врачам простой народ верит. Если
врачи сказали, что антисоветчик - псих, то что здесь судить да рядить о
его идеях? Бред сумасшедшего не анализируют. Со времен Чаадаева этот ме-
тод действует безотказно.
Правда, КГБ лишался здесь публичного покаяния по телевизору (не пота-
щишь же каяться психа, он ведь за свои слова не отвечает) и не мог
больше вырывать показания на следствии: зачем показания невменяемого, их
все равно использовать нельзя, - но ведь клиентов, способных и готовых
покаяться или расколоться, и не подвергали психиатрической казни; они
были нужны и на следствии, и на процессе. При твердом поведении шансы
уцелеть и пройти мимо карательной медицины, благополучно получить 7 лет
лагерей и 5 лет ссылки (или 10 лет по второму разу, или 15 лет, или
расстрел по статье 64) могли рассчитывать:
1. Хорошо известные Западу диссиденты типа Юрия Орлова или Владимира
Буковского.
2. Врачи-психиатры типа Корягина или Глузмана. 3. Те, у кого было
групповое дело (не все члены группы, но многие из них). Ведь не скажешь,
что у семи человек возникло коллективное помешательство! Поэтому из се-
мерки, вышедшей в августе 1968 года на Красную площадь, психиатрической
пытке подвергся только Виктор Файнберг (и только через год - Наталья
Горбаневская). 4. Те, кого власти хотели скомпрометировать иначе (агент
ЦРУ, изверг: устроил взрыв в метро, самолет угнал).
Абсолютно обречены были бывшие высокопоставленные военные или партий-
ные деятели (генерал П.Г.Григоренко) и одиночки, исповедовавшие идеи
свержения власти и изменения строя. То есть у меня шансов не было. Но я
не знала, я ничего не знала! И хорошо, что не знала. Если бы я знала о
карательной медицине, у меня не хватило бы решимости сделать то, что я
сделала, без ампулы с ядом в кармане (а ее я не смогла бы достать). Од-
нако когда меня в одни ненастный день без церемоний, предупреждений и
объяснений привезли в институт Сербского, я даже не столько испугалась,
сколько оскорбилась. И это была правильная реакция. Пока я жива, я буду
настаивать не только на том, чтобы упразднить КГБ, но и на закрытии Инс-
титута судебной медицины им.Сербского, почитая второе заведение не менее
вредным н исторически преступным, чем первое. Общество может устранить
преступника физически, если ему угодно стать на уровень неандертальца и
мстить, или изолировать его от себя временно или навеки, если он причи-
нил ему зло, но никакое общество не вправе покушаться на личность прес-
тупника и решать вопрос о ее изменении в нужном обществу направлении.
Или тем паче судить о том, что есть норма и что есть патология . Лечить
личность - это гораздо более жестоко, чем уничтожить ее вместе с тем те-
лом, в которое она заключена. Конечно, если человек кусается или не мо-
жет членораздельно говорить, он сумасшедший, но это видно и без экспер-
тизы.
Однако маньяки и террористы вполне могут отвечать за свои действия
вне медицинских категорий. Инквизиторы посылали душевнобольных на костер
за галлюцинации? Ну что ж, они действовали гуманнее психиатров, потому
что смерть наступала скорее, и мучения жертвы были конечны. Права либер-
тарианская партия, выступающая за отмену государственной психиатрии как
института.
Меня заперли в отдельную камеру, и общение с институтом началось. Я
думаю, что в моей нормальности они убедились в первый же день. Уже через
много лет я узнала, что в течение месяца гэбисты не могли найти врачей,
желающих подписать вместе с Лунцем диагноз "вялотекущая шизофрения". Мне
показалось, что некоторые молодые научные сотрудники искренне считали,
что спасают жертвы КГБ от лагерей (ничего не зная о ситуации в спец-
тюрьмах) и дают им возможность потом учиться и жить в столицах. О свобо-
де научного подхода хотя бы на уровне реальности (здорового признать
здоровым) не могло быть и речи. Александр Цопов, бывший сотрудник КГБ
(не политического спектра!), рассказал мне, что у него психиатры просто
спрашивали: "Как тебе признавать? Вменяемым или нет?" В моем случае тем
более самотека не могло быть. И самодеятельности тоже! Вообще все тесты
и исследования, входящие в экспертизу, могут в лучшем случае определить
уровень интеллекта или уживчивости в обществе, но никак не наличие или
отсутствие душевного заболевания. Судебная психиатрия, по моему глубоко-
му убеждению, является шарлатанством даже там, где она не является прес-
