строя, и что скоро она перейдет к терактам; испугать (sic!) этим чекис-
тов, бросить им в лицо обвинения от имени трех поколений, ими уничтожен-
ных, обличить режим на открытом (святая простота!) суде, добиться приго-
вора к расстрелу, вдохнуть надежду в души людей, умереть по высшей кате-
гории, как мой любимый Феличе Риварес - Овод, - а потом вместо вымышлен-
ной организации создадутся настоящие, пойдут, как маслята: людям станет
стыдно, что они молчат, и все поднимутся. План совершенно не учитывал
реальную действительность, а так был всем хорош. Идея с театром родилась
у меня в тот вечер, когда в Театре оперетты из какой-то ложи или с бал-
кона к нам в партер упала программка. Весь мой угол поднял головы, глаза
у некоторых жадно заблестели, а один зритель даже сказал вполголоса: "А
если бы это было что-то другое?" Я поняла, что люди чего-то такого ждут.
Театр - идеальный вариант, можно бросить сразу много листовок, никто не
успеет остановить, и разлетятся они тоже идеально.
Решение было принято в октябре 1969 года, день был выбран: 5 декабря,
День Конституции. Наибольший эффект обещал Дворец съездов, там огромный
зал и в праздничный день дадут что-нибудь идейное (дали оперу "Ок-
тябрь"). Оставалось придумать текст. Для одних листовок он был написан в
прозе (преступления партии, прелести демократии, задачи Сопротивления,
необходимость вооруженной борьбы с коммунизмом, который есть фашизм,
приглашение вступать в группы Сопротивления). Подписана эта прелесть бы-
ла "Московская группа Сопротивления". Текст был достаточно горький, шла
речь и о Венгрии, и о Чехословакии. Он был несколько патетичен (в меру),
но не был смешон. Отчаяние отучает от пошлого оптимизма, но все-таки
уверенность в победе над советским "общественным и государственным"
строем там была выражена. В 1969 году это было уместно, в отличие от
1992 года.
Вторая листовка (их было гораздо больше, процентов восемьдесят) была
в стихах.
СПАСИБО, ПАРТИЯ, ТЕБЕ
Спасибо, партия, тебе
За все, что сделала и делаешь,
За нашу нынешнюю ненависть
Спасибо, партия, тебе!
Спасибо, партия, тебе
За все, что предано и продано,
За опозоренную Родину
Спасибо, партия, тебе!
Спасибо, партия, тебе
За рабский полдень двоедушия,
За ложь, измену и удушие
Спасибо, партия, тебе!
Спасибо, партия, тебе
За все доносы н доносчиков,
За факелы на пражской площади
Спасибо, партия, тебе!
За рай заводов и квартир,
На преступлениях построенных,
В застенках старых и сегодняшних
Изломанный и черный мир...
Спасибо, партия, тебе
За ночи, полные отчаянья,
За наше подлое молчание
Спасибо, партия, тебе!
Спасибо, партия, тебе
За наше горькое неверие
В обломки истины потерянной
В грядущей предрассветной мгле...
Спасибо, партия, тебе
За тяжесть обретенной истины
И за боев грядущих выстрелы
Спасибо, партия, тебе!
1969 г.
Оставалось все это написать под копирку в достаточном количестве. Из-
готовила я 125 штук. Пачку в 100 листовок можно было кинуть в партер
сразу. Со стола я училась разбрасывать листовки веером, они у меня раз-
летались отлично даже со стола. Были куплены два билета: на 2 декабря и
на 5 декабря на "Кармен" (генеральная репетиция). "Генералка'' прошла
хорошо. Стало ясно: бросать надо где-то без пяти до начала, когда зал
уже полон, но есть свет, бросать из среднего прохода бельэтажа в партер.
Было ли мне страшно? Нет, не было. Я ведь и в аресте, и в пытках, и в
казни видела свой долг. Жить было нельзя, бессовестно, невозможно. Но я
волновалась, как студент перед экзаменом. Знаешь, что пару не поставят,
тройку тоже вряд ли, все выучил, но вдруг 4, а не 5, вдруг не высший
балл? А вдруг не дадут бросить? А вдруг арестуют до акции? Только один
раз стало немного жутко: в недрах бывшей ифлийской библиотеки, у нас в
Сокольниках, где я разбирала хранилище вместо картошки, куда загнали
весь курс, кроме самых дохлых, вроде меня, я откопала 10-томную историю
Испании, испанского автора. Я жадно поволокла первый том к выдаче, чтобы
записать себе, но вдруг поняла (это был уже ноябрь, 17-18 число), что
все 10 томов прочитать не успею. Я как будто заглянула в свой собствен-
ный гроб. Но усилием воли выкинула это из головы и взяла Спинозу.
"СЕЙЧАС ДОЛЖНО ПРЕДПИСАННОЕ СБЫТЬСЯ. . "
5 декабря я пригласила к себе Сережу из Таганрога, самого перспектив-
ного и наименее робкого студента из группы Физтеха. Накормив его пирож-
ными и напоив кофе с коньяком, я поделилась с ним планами на вечер. Се-
режа не выразил желания пойти со мной "на дело" (на что я втайне рассчи-
тывала), но и не убежал. Мы не стали убирать со стола, что дало потом
комсомольским вожакам института основания говорить, что я пошла совер-
шать государственное преступление после оргии, хотя коньяк пил один Се-
режа. Сережа вызвался меня проводить до Дворца съездов. Что ж, и на том
спасибо. По-моему, он не понимал, чем это кончится, хотя и сказал, что
обязан лечь поперек двери и меня не пустить, но понимает, что тогда я
выпрыгну в окно. У Дворца съездов он посетовал, что уйдет пешком, а я
уеду на красивой черной машине. Меня это не очень огорчило: мои любимые
экзистенциальные и античные герои умирали в одиночку. В те дни буфет
Дворца съездов являл собой зрелище упоительное и недорогое (взбитые
сливки, шоколадные конфеты, блины с икрой, семга, балык, мороженое, пи-
рожные). Но я от волнения не могла есть (потом я два года буду вспоми-
нать несъеденные дома пирожные и непосещенный буфет Дворца).
Время от времени я смотрелась в большие зеркала фойе. Особенной блед-
ности не было, я всегда была зеленоватого цвета, без румянца; зубы не
стучали, губы не дрожали. Все было о'кей. Спектакли тогда начинались в
18.30. В 18.25 я вошла в центральный проход, но - о ужас! - молодая пара
подошла к барьеру. Я быстро дошла до соседнего прохода и швырнула свою
пачку в 100 листовок в партер. Как мне стало легко, какая ноша свалилась
с плеч! Назад дороги не было. (Может быть, и Сережу-то я привлекла, что-
бы не было искушения убежать. Всю дорогу, весь час до начала оперы моя
воля держала за шкирку барахтающееся в ужасе и тоске бренное тело, кото-
рое тихо, про себя вопило: "Не хочу!" А душа и воля тащили его и говори-
ли: "Должно, сможешь и сделаешь". Со стороны, конечно, этого заметно не
было.) Весь партер одновременно вздохнул: "Ах!" - и это было как рокот
моря. Я взглянула вниз: все читали мою листовку. Какое блаженство! Я по-
вернулась к бельэтажу, устроила маленький митинг и раздала остальные
листовки. Если бы я знала, что их будут так хватать, я бы изготовила
вдвое больше! Их разбирали, как глазированные сырки. Из партера прибежа-
ла девочка и попросила листовку для них с мамой, "а то нам не доста-
лось". Старенькая, видавшая виды служительница театра шептала мне: "Ухо-
дите скорей!" Но мне нужен был процесс, и я наконец дождалась. Штатный
гэбист, проводивший с семьей уик-энд, явился в бельэтаж и спросил, не я
ли распространяю листовки. Я горячо подтвердила, что именно я. Он вце-
пился в меня так, как будто я собиралась бежать, вывел из зала в фойе и
стал просить у зрителей помочь меня задержать, хотя свободно мог сделать
это один. От него все отмахивались, дожевывая свои конфеты и блины. Один
юноша даже сказал, услышав от чекиста про листовки: "Спасибо, что сказа-
ли. Пойду возьму, если осталось". Наконец нашелся какой-то полковник,
взявший меня за другую руку. Вместе они привели меня в административный
отсек (3-4 комнаты), посадили на диван и стали звонить на Лубянку:
"Здесь женщина (взгляд на меня)... девушка (еще взгляд)... девочка расп-
ространяла антисоветские листовки".
Нашлись еще какие-то гэбешные оперативники (похоже, в такие праздники
они обязаны дежурить на таких спектаклях) и пошли в зал просить листов-
ки. Вернули им 40 штук, 5 нашли разорванными. Пошли за остальными, вер-
нулись: "Они не отдают!" Мой триумф был полный: 80 штук зрители сохрани-
ли, несмотря ни на что (а тогда это было весьма опасно, могли и обыскать
весь зал). Ожидая компетентные органы, я агитировала злых оперативников
и равнодушных администраторов. Судя по их репликам, оперативники боя-
лись, что придется отвечать за ЧП; администратор стонал: "Почему в мое
дежурство?" Революционного рвения никто не проявлял, кроме одной группы
ветеранов войны (самые перспективные в смысле гражданской войны люди),
которые рвались в дверь, орали, что им испортили праздник, что они за
этот строй воевали, и просили дать им меня, чтобы они могли убить меня
собственными руками. Парочка прорвалась и стала засучивать рукава. Я
встала с дивана и гордо шагнула навстречу, хамя ветеранам, как только
это возможно (рабы, холопы, клевреты, опричники и т.д.). Оперативники
развели нас, как на ринге, выталкивая ветеранов с воркованием: "Ну что
вы волнуетесь, есть же компетентные органы, они приедут и займутся..."
Но органы что-то не ехали до 23 часов. Они явно стояли на страже завое-
ваний Октября с 10 до 18 с обеденным перерывом с 15 до 16 часов плюс два
выходных в неделю, но никак не по праздникам. Теперь я понимаю, что V
отдел искал какого-нибудь следователя, собирал подчиненных из-за празд-
ничных столов на ликвидацию стихийного бедствия, и это длилось четыре
часа, хотя от Лубянки до Дворца съездов было рукой подать. Эта обломов-
щина, так непохожая на стандарты 20-ЗО-х годов, могла бы навести меня на
некие мысли. Но не навела: мне было 19 лет.
"АРЕСТОВАННЫЙ - ЭТО ЗВАНЬЕ"
И вот наконец появились трое, прилично, но скромно одетые, и предста-
вились администратору. Да, это были Они. У одного были очень впечатляю-
щие глаза: холодные, нездешние, какие-то нечеловеческие. Глаза существа
другой породы, другой биологической природы. Потом я много раз видела
эти гэбистские глаза и научилась понимать это оценивающее выражение. В
их взгляде сквозит то презрение всезнания, которое дает своим умных
представителям только абсолютная власть. Эти глаза не просто раздевают,
они снимают кожу. В них не человеческое любопытство, а привычные ухватки
ботаника: что это за растение? Сколько у него лепестков? Класс... Се-
мейство... И если это вредное растение, то способы его устранения будут
выработаны спокойно и научно: ручное выпалывание, ДДТ, какие-нибудь пес-
тициды. В данном случае растением была я.
Ботаники ушли в соседний кабинет изучать листовки - продукты жизнеде-
ятельности растения. На меня они едва взглянули. Полчаса они изучали
листовки и решили, что растение вредное и его изучением должен заняться
именно их НИИ. Они вышли и очень вежливо предложили мне поехать с ними:
"Мы здесь рядом, недалеко". Мне до сих пор кажется, что если бы я испу-
галась хотя бы в этот момент, они бы меня с собой не взяли. Но я жаждала
этой дуэли, и я ее получила. Откуда мне было знать, каким оружием у них
придется сражаться... Мы вышли к серой "Волге". Во Дворце уже никого не
было. По дороге единственной претензией моих ботаников было то, что я не
дала им спокойно провести праздники дома. (У всех НИИ два выходных дня,
а систематика растений может подождать.) Я, конечно, заявила, что именно
этот праздник хотела им испортить, чтобы было неповадно праздновать та-
кие вещи, как дни несуществующей, да еще сталинской, конституции. Холод-
ные глаза стали хрустальными от любопытства (не от гнева!) и увеличили,
как микроскопы, разрешающую способность. И в "Волгу", и в двери Малой
Лубянки я вошла сама, без всяких наручников, и не мои спутники старались
пресечь мой побег, а я, по-моему, очень бы расстроилась, если бы они от
меня убежали. Как сказал Мережковский о первых христианах: "Мухи летели
на мед..." Малая Лубянка внутри похожа на провинциальный особнячок, в
