А вот стали они подрастать, я и сам почувствовал, что эти самые психоло-
гические тонкости не мешало бы знать и мне. Но теперь постигать их труд-
но. Как нелегко, например, признать себя виноватым, неправым. Прямо все
существо протестует: он - какой-то мальчишка! - со мной не соглашается,
да еще и смеется. Ни на что не похоже! А потом остынешь, подумаешь: ведь
сам его учил не подчиняться слепо, самостоятельно находить решения,
иметь собственное мнение - чем же ты недоволен?
Ну и сильно же у нас, взрослых, это чувство превосходства по отноше-
нию к детям, непоколебимой уверенности в своей правоте. Любое возражение
кажется наивным и бессмысленным: что он понимает, что знает, чтобы воз-
ражать?!
А вот когда допустишь, что он может знать то, о чем ты и не слыхал,
что у него ум непосредственней, живей, прислушиваешься к его мнению и
удивляешься: "А ведь молодец! Получше меня сообразил!" Честное слово,
очень приятно, оказывается, поучиться чему-то у своего сына, даже ма-
ленького. Это поднимает обоих в глазах друг друга и... даже в собствен-
ных глазах.
Л. А.: Мне не хотелось бы, чтобы нас поняли так, что все в семье
должны быть "на равных правах", отец - "свой парень", мать - "закадычная
подружка", все "учат друг друга". Нет, такая "демократия", по-моему,
противоестественна и вредна. Ребенок, вступая в наш сложный противоречи-
вый мир, должен приобрести четкий нравственный ориентир: это можно, а
это нельзя, это важно, а то неважно, это хорошо, а это плохо - из всего
этого и складывается та система нравственных ценностей, которой человек
будет руководствоваться во всех жизненных ситуациях - от будничных до
исключительных, критических.
И этот ориентир, этот нравственный компас даем ребенку мы - взрослые,
живущие с ним рядом. Конечно, многое добавится в характер человека в те-
чение его дальнейшей жизни, общении с разными людьми, в его собственной
деятельности, и все-таки эти новые влияния будут накладываться на то,
что уже есть в нем, на тот фундамент, который заложен в нем с детства.
Заложен нами, взрослыми. И ни на кого эту ответственность свалить
нельзя. Вот и получается, что при всем взаимоуважении и взаимовлиянии в
семье ребенок остается ведомым, а родитель - ведущим, а не наоборот.
СПАСИБО, ОТЕЦ, ЗА НАУКУ!
Как же много надо, чтобы быть этим ведущим надолго. Часто вспоминаю я
своего отца. Он пользовался и у взрослых и у детей непререкаемым автори-
тетом. Ему никогда не приходилось дважды повторять просьбу или распоря-
жение, его редкая похвала запоминалась очень надолго, а укоризненный
взгляд переживался как серьезное наказание. Был он немногословен, суров
на вид и вечно занят: он начал учиться в 16 лет и прошел трудный путь от
неграмотного деревенского парнишки до военного инженера. Очень многое
умел делать и любил работать красиво, с душой и выдумкой, а халтуры и
бессмысленного, как он говаривал, "мартышкиного", труда не терпел. Был
прямолинеен, не выносил никакой фальши и притворства в отношениях между
людьми. Может быть, поэтому его побаивались многие взрослые, но никогда
не боялись дети.
Как мы, ребята, любили те редкие минуты, когда он играл с нами, и как
он сам преображался, отдаваясь игре! Самым удивительным - и притяга-
тельным! - для нас было то, что он никогда не ставил себя над нами, не
боялся показаться смешным, не стеснялся признаться в собственной ошибке,
причем все это без специальных педагогических намерений - просто он та-
ким был.
Однажды в день моего рождения отец подарил мне томик Лермонтова с
надписью: "Дочке Лене в день одиннадцатилетия". Я смущенно поправила
его:
- Пап, а здесь два "н" пишется...
Ручаюсь, что в такой щекотливой ситуации любой взрослый, "спасая"
свой престиж, нашел бы себе какое-нибудь оправдание: мол, описка, зара-
портовался, не заметил... А то и нотацию прочитал бы: мала еще - взрос-
лых учить. А отец хмыкнул смущенно:
- Гм, да... Давай исправим, спасибо...
А один раз мы, ребята, целой ватагой прибежали к нему с новой, модной
тогда шуткой:
- Папа, расшифруй слово "ДУНЯ".
- Как это?
- А вот надо на каждую букву придумать слово, чтобы вместе получилось
предложение.
Отец задумался. А мы все повизгиваем от нетерпения и торопим:
- Ну, ну... хочешь, скажем?
- Ладно, сдаюсь - говорите.
- Дураков У нас Нет! - выпаливаем хором и замираем в ожидании.
Отец, чувствуя какой-то подвох, старательно проверяет и вдруг изум-
ленно спрашивает:
- Позвольте, а как же Я?
Мы все оглушительно орем от восторга и буквально катаемся по террасе
от смеха. Он сначала недоумевает, а потом, обнаружив скрытый смысл, не
обижается, как все взрослые, на эту "дурацкую шутку", а хохочет сам с
нами до слез...
На фронт он ушел добровольцем. Мог бы остаться - его посылали на
Урал, предлагали пост начальника военного училища в Златоусте (его щади-
ли: перед войной он долго лечился и еще не оправился после затяжной бо-
лезни).
- Алеша, как хорошо-то... - робко обрадовалась мама, но встретила су-
ровое:
- Я отказался. Ты пойми меня и не проси о том, что невозможно. Не
умею я прятаться за спины других, не прощу себе этого, если сделаю...
Вот так и нам, детям, он умел не прощать ни одного, даже, казалось
бы, мелкого проступка, в котором проявлялась хоть капелька лжи, трусос-
ти, хвастливости, захребетничества. Помню, я однажды провинилась перед
отцом: он делал забор, я ему помогала. Понадобились срочно гвозди, и я
отправилась за ними, но, увидев играющих на улице ребят, не выдержала
соблазна и убежала к ним играть. Когда я вечером возвращалась домой, но-
ги не слушались меня. Я не боялась, нет, это чувство было сильнее стра-
ха. Может быть, это был стыд и раскаяние? Когда я появилась в комнате,
отец взглянул на меня. Только взглянул. И вот этот взгляд я помню до сих
пор. В нем не было ни упрека, ни осуждения, даже простого неудовольствия
не было, зато было какое-то горькое недоумение: мол, подвела ты меня, не
ожидал... Меня словно кипятком обожгло - я почувствовала, что совершила
что-то бесчестное, постыдное, словно маленькое предательство. Да так оно
и было, и отец дал мне это понять. Он никому ничего не сказал, и мой
проступок не был предметом семейного разбирательства, но этот взгляд!
Мне и сейчас перед ним стыдно...
Я вспоминаю отца часто, особенно когда туго приходится, представляю
себе: а что сделал бы он, что он сказал бы? И всегда я перед ним как де-
вочка, которую он когда-то сажал на колени и спрашивал ласково и заинте-
ресованно:
- Ну, курносая, рассказывай, как дела?
Он погиб осенью сорок первого... Ему тогда было тридцать девять... Я
сейчас уже старше его, но мне никогда не перерасти отца. Он будет всегда
впереди и выше меня, но всегда рядом. Из своего немыслимого далека, из
моего детства, он и сейчас словно руководит моими мыслями, поступками,
как будто в нем, в его образе сосредоточилась вся моя совесть.
К этому рассказу об отце я хотела добавить только одну фразу: весь
наш родительский авторитет - да и не только родительский - зависит не от
возраста, не от служебного положения, не от каких-то там приемов, ухищ-
рений, педагогических (и буквальных!) "кнутов" и "пряников", а от того,
какие мы люди: справедливы ли? Честны ли? Умелы, требовательны, добры?
Благородна ли цель нашей жизни? Чисты ли средства ее достижения?
Написала - и тотчас увидела знакомый прищур насмешливых отцовских
глаз: "Красиво, а неправда..." - "Почему?!" - хочется крикнуть мне,
но... отец никогда не любил подсказывать.
И вот думаю, думаю... почему неправда? Разве уважение к человеку, его
авторитет не зависят от того, каков этот человек? Зависят! Почему же
неправда? Исподволь начинает тревожить мысль: если бы все было так, как
я сказала, тогда уважением и авторитетом пользовались бы лишь самые луч-
шие люди земли. Но как часто можно увидеть совсем другое. Иногда люди
сотворяют себе кумира из того, кто не всегда достоин даже простого ува-
жения. Бывает и так: люди, обладающие весьма невысокими нравственными
качествами, но умеющие быть требовательными и играть на слабостях чело-
веческих, подчиняют себе людей, вызывая их неподдельное уважение. И
здесь как раз существует множество способов, тех самым "кнутов" и "пря-
ников", с помощью которых "стадо" подчиняется "пастуху". Разве главари
банд или воровских шаек не пользуются авторитетом у своей братии? Еще
каким! Причем необязательно завоеванным с помощью запугивания и страха.
Все гораздо сложнее...
Ты прав,. отец... Но как же в этом разобраться?
А если посмотреть с такой стороны: кто у кого пользуется уважением?
Ого, какое богатое поле для наблюдений и размышлений! Для одних важны:
ум, честность, увлеченность, глубина знаний, мастерство, доброта, беско-
рыстность, верность, своеобразие личности. А для других: влиятельность,
связи, изворотливость, известность, обеспеченность, соответствие моде и
принятому стандарту... Разделение это, разумеется, схематично и неполно,
но не в этом дело. Важно другое: почему одними ценится одно, другими -
другое? И заметно это уже с очень раннего возраста - воспитатели и учи-
теля это хорошо знают. Ну, конечно, это зависит от того, что ценится в
семье, в которой растет ребенок. Именно семья ориентирует ребенка в жиз-
ни с самого начала. Не словами, разумеется, а общим настроем, семейным
укладом, отношением к людям и их делам, собственным участием в жизни ок-
ружающих.
Вот говорят: с кем поведешься, от того и наберешься. А с кем пове-
дешься? Разве это не зависит от самого человека? Читаю, например: "Мне
отделением... вместе. Она удивленно посмотрела на нас. человеком". Ду-
маю: не в счастливом случае тут дело, хорошие люди встречаются всем, но
не все их видят. Научить подрастающего человека не пройти мимо настояще-
го, не увлечься ложным, недостойным человека - вот задача необычайной
важности!
Мне всю жизнь везет на хороших людей - спасибо отцу за науку.
И вот теперь, когда у меня самой растут дети, я вновь и вновь вспоми-
наю его уроки простоты, искренности, безупречной честности и высокой
нравственной требовательности к себе и к людям, даже самым маленьким. Не
послушания он хотел от нас, своих детей, а понимания и верных самостоя-
тельных решений. Думаю, это во многом определило весь наш дальнейший
жизненный путь.
СПОРЫ НЕ ССОРЫ
Б. П.: Иногда нас спрашивают, послушны ли наши дети, не вступают ли с
нами в пререкания, в споры. Надо сказать, что мы не стремимся к послуша-
нию, к беспрекословному подчинению. Ребенок должен не бояться быть самим
собой и иметь право высказывать наравне со взрослыми свое мнение.
Когда-то я прочитал о том, что дети в первобытном обществе имели пра-
во присутствовать на общих собраниях племени, и бывало, что по реплике
десятилетнего вносили изменения в какое-то решение. Какое доверие оказы-
вали там детям! Как это было для нас ни трудно, но мы старались избав-
ляться от авторитарности и с самого начала пытались строить жизнь семьи
на демократических началах: все, что касается общих дел или проблем, об-
суждаем вместе с детьми, причем первое слово предоставляем младшему, а
затем - по старшинству - очередь доходит до меня или до дедушки.
Иногда наши споры по наиболее острым вопросам мы записываем на магни-
тофонную ленту, а спустя какое-то время возвращаемся к ним и продолжаем
"скрещивать шпаги" до тех пор, пока не придем к какому-нибудь общему
мнению. При этом можно доказывать, возражать друг другу, но оскорблять и
"обзываться" считается недопустимым.
Л. А.: Однако это бывает, когда у спорщиков не хватает других аргу-
ментов, и они как петухи начинают наскакивать друг на друга. Тут очень
помогает какая-нибудь добрая шутка - она сразу снимает напряжение и раз-
