то следы пальцев, жирных от помады, не то брызги мыльной пены из умы-
вального таза. Все отзывалось унизительной нищетой, нищетой парижских
меблированных комнат. И в душе у Дюруа поднялась злоба на свою бедность.
Он почувствовал необходимость как можно скорее выбраться отсюда, завтра
же покончить с этим жалким существованием.
Внезапно к нему вернулось рабочее настроение, и он, сев за стол,
опять начал подыскивать такие слова, которые помогли бы ему воссоздать
пленительное своеобразие Алжира, этого преддверия Африки с ее таинствен-
ными дебрями, Африки кочевых арабов и безвестных негритянских племен,
Африки неисследованной и манящей, откуда в наши городские сады изредка
попадают неправдоподобные, будто явившиеся из мира сказок животные: не-
виданные куры, именуемые страусами; наделенные божественной грацией ко-
зы, именуемые газелями; поражающие своей уродливостью жирафы, величавые
верблюды, чудовищные гиппопотамы, безобразные носороги и, наконец,
страшные братья человека - гориллы.
Мысли, рождавшиеся у Дюруа, не отличались ясностью, - он сумел бы
высказать их, пожалуй, но ему не удавалось выразить их на бумаге. В вис-
ках у него стучало, руки были влажны от пота, и, истерзанный этой лихо-
радкой бессилья, он снова встал из-за стола.
Тут ему попался на глаза счет от прачки, сегодня вечером принесенный
швейцаром, и безысходная тоска охватила его. Радость исчезла вмиг -
вместе с верой в себя и надеждой на будущее. Кончено, все кончено, он
ничего не умеет делать, из него ничего не выйдет. Он казался себе чело-
веком ничтожным, бездарным, обреченным, ненужным.
Он опять подошел к окну - как раз в тот момент, когда из туннеля с
диким грохотом неожиданно вырвался поезд. Путь его лежал - через поля и
равнины - к морю. И, провожая его глазами, Дюруа вспомнил своих родите-
лей.
Да, поезд пройдет мимо них, всего в нескольких лье от их дома. Дюруа
живо представил себе этот маленький домик на вершине холма, возвышающе-
гося над Руаном и над широкой долиной Сены, при въезде в деревню Кантле.
Родители Дюруа держали маленький кабачок, харчевню под вывеской "Кра-
сивый вид", куда жители руанского предместья ходили по воскресеньям
завтракать. В расчете на то, что их сын со временем станет важным госпо-
дином, они отдали его в коллеж. Окончив курс, но не сдав экзамена на ба-
калавра, Жорж Дюруа поступил на военную службу: он заранее метил в офи-
церы, полковники, генералы. Но военная служба опостылела ему задолго до
окончания пятилетнего срока, и он стал подумывать о карьере в Париже.
И вот, отбыв положенный срок, он приехал сюда, невзирая на просьбы
родителей, которым хотелось теперь, чтобы он жил у них под крылышком,
раз уж не суждено было осуществиться их заветной мечте. Он продолжал ве-
рить в свою звезду; перед ним смутно вырисовывалось его грядущее тор-
жество как плод некоего стечения обстоятельств, которое сам же он, ко-
нечно, и подготовит и которым не преминет воспользоваться.
Гарнизонная служба благоприятствовала его сердечным делам; помимо
легких побед, у него были связи с женщинами более высокого полета, - ему
удалось соблазнить дочь податного инспектора, которая готова была бро-
сить все и идти за ним, и жену поверенного, которая пыталась утопиться с
горя, когда он ее покинул.
Товарищи говорили про него: "Хитрец, пройдоха, ловкач, - этот всегда
выйдет сухим из воды". И он дал себе слово непременно стать хитрецом,
пройдохой и ловкачом.
Его нормандская совесть, искушаемая повседневной гарнизонною жизнью с
ее обычным в Африке мародерством, плутнями и незаконными доходами, впи-
тавшая в себя вместе с патриотическими чувствами армейские понятия о
чести, мелкое тщеславие и молодечество, наслушавшаяся рассказов об ун-
тер-офицерских подвигах, превратилась в шкатулку с тройным дном, где
можно было найти все, что угодно.
Но желание достичь своей цели преобладало.
Незаметно для себя Дюруа замечтался, как это бывало с ним ежевечерне.
Ему представлялось необыкновенно удачное любовное похождение, благодаря
которому разом сбудутся все его чаяния. Он встретится на улице с дочерью
банкира или вельможи, покорит ее с первого взгляда и женится на ней.
Пронзительный гудок паровоза, выскочившего из туннеля, точно жирный
кролик из своей норы, и на всех парах помчавшегося отдыхать в депо, вер-
нул его к действительности.
И в тот же миг вечно теплившаяся в нем смутная и радостная надежда
вновь окрылила его, и он - наугад, прямо в ночную темь - послал поцелуй
любви желанной незнакомке, жаркий поцелуй вожделенной удаче. Потом зак-
рыл окно и стал раздеваться. "Ничего, - подумал он, - утром я со свежими
силами примусь за работу. Сейчас у меня голова не тем занята. И потом я,
кажется, выпил лишнее. Так работать нельзя".
Он лег, погасил лампу и почти сейчас же заснул.
Проснулся он рано, как всегда просыпаются люди, страстно ждущие че-
го-то или чем-нибудь озабоченные, и, спрыгнув с кровати, отворил окно,
чтобы проглотить, как он выражался, чашку свежего воздуха.
Дома на Римской улице, блестевшие в лучах восходящего солнца по ту
сторону широкой выемки, где проходила железная дорога, были точно выпи-
саны матовым светом. Направо чуть виднелись холмы Аржантейля, высоты Са-
нуа и мельницы Оржемона, окутанные легкой голубоватой дымкой, которая
напоминала прозрачную трепещущую вуаль, наброшенную на горизонт.
Дюруа залюбовался открывшейся перед ним далью. "В такой день, как се-
годня, там должно быть чертовски хорошо", - прошептал он. Затем, вспом-
нив, что надо приниматься за работу, и приниматься немедленно, позвал
сына швейцара, дал ему десять су и послал в канцелярию сказать, что он
болен.
Он сел за стол, обмакнул перо, подперся рукой и задумался. Но все его
усилия были напрасны. Ему ничего не приходило в голову.
Однако он не унывал. "Не беда, - подумал он, - у меня просто нет на-
выка. Этому надо научиться, как всякому ремеслу. Кто-нибудь должен нап-
равить мои первые шаги. Схожу-ка я к Форестье, - он мне это в десять ми-
нут поставит на рельсы".
И он начал одеваться.
Выйдя на улицу, он сообразил, что сейчас нельзя идти к приятелю, -
Форестье, наверное, встают поздно. Тогда он решил пройтись не спеша по
внешним бульварам.
Еще не было девяти, когда он вошел в освеженный утреннею поливкой
парк Монсо.
Он сел на скамейку и снова отдался своим мечтам Поодаль ходил взад и
вперед весьма элегантный молодой человек, по всей вероятности, поджидав-
ший женщину.
И она наконец появилась, в шляпе с опущенною вуалью, торопливым шагом
подошла к нему, обменялась с ним быстрым рукопожатием, потом взяла его
под руку, и они удалились.
Нестерпимая жажда любви охватила Дюруа, - жажда благоуханных, изыс-
канных, утонченных любовных переживаний. Он встал и двинулся дальше, ду-
мая о Форестье. Вот кому повезло!
Он подошел к подъезду в тот самый момент, когда его приятель выходил
из дому.
- А, это ты? Так рано? Что у тебя такое?
Дюруа, смущенный тем, что встретил его уже на улице, стал мямлить:
- Да вот... да вот... Ничего у меня не выходит со статьей, со статьей
об Алжире, - помнишь, которую мне заказал господин Вальтер? Это не уди-
вительно, ведь я Никогда не писал. Здесь тоже нужна сноровка, как и во
всяком деле. Я скоро набью себе руку, в этом я не сомневаюсь, но я не
знаю, с чего начать, как приступить. Мыслей у меня много, сколько угод-
но, а выразить их мне не удается.
Он смешался и умолк. Форестье, лукаво улыбаясь, Смотрел на него.
- Это мне знакомо.
- Да, через это, я думаю, все должны пройти, - Подхватил Дюруа. - Так
вот, я к тебе с просьбой... С просьбой помочь моему горю... Ты мне это в
десять минут поставишь на рельсы, покажешь, с какой стороны за это
браться. Это был бы для меня великолепный урок стилистики, а одному мне
не справиться.
Форестье по-прежнему весело улыбался. Он хлопнул своего старого това-
рища по плечу и сказал:
- Ступай к моей жене, она это сделает не хуже меня. Я ее поднатаскал.
У меня утро занято, а то бы я с удовольствием тебе помог.
Дюруа внезапно оробел; он колебался, он не знал, как быть.
- Но не могу же я явиться к ней в такой ранний час.
- Отлично можешь. Она уже встала. Сидит у меня в кабинете и приводит
в порядок мои заметки.
Дюруа все еще не решался войти в дом.
- Нет... это невозможно...
Форестье взял его за плечи и, повернув, толкнул к двери.
- Да иди же, чудак, говорят тебе, иди! Я не намерен лезть на четвер-
тый этаж, вести тебя к ней и излагать твою просьбу.
Наконец Дюруа набрался смелости.
- Ну, спасибо, я пойду. Скажу, что ты силой, буквально силой заставил
меня обратиться к ней.
- Да, да. Она тебя не съест, будь спокоен. Главное, не забудь: ровно
в три часа.
- Нет, нет, не забуду.
Форестье с деловым видом зашагал по улице, а Дюруа, обеспокоенный
тем, как его примут, стал медленно, ступенька за ступенькой, подниматься
на четвертый этаж, думая о том, с чего начать разговор.
Дверь отворил слуга. На нем был синий фартук, в руке он держал поло-
вую щетку.
- Господина Форестье нет дома, - не дожидаясь вопроса, объявил он.
- Спросите госпожу Форестье, может ли она меня принять, - настаивал
Дюруа, - скажите, что меня направил к ней ее муж, которого я встретил
сейчас на улице.
Он стал ждать ответа. Слуга вернулся и, отворив дверь направо, ска-
зал:
- Госпожа Форестье ждет вас.
Она сидела в кресле за письменным столом, в небольшой комнате, стены
которой были сплошь закрыты книгами, аккуратно расставленными на полках
черного дерева. Корешки всех цветов - красные, желтые, зеленые, лиловые,
голубые - скрашивали и оживляли однообразные шеренги томов.
Улыбаясь своей обычной улыбкой, г-жа Форестье обернулась и протянула
ему руку, которую он мог рассмотреть чуть не до плеча, - так широк был
рукав ее белого, отделанного кружевами пеньюара.
- А что так рано? - спросила она и добавила: - Это не упрек, это все-
го только вопрос.
- Сударыня, - пробормотал он, - я не хотел идти, но ваш муж, которого
я встретил внизу, заставил меня подняться наверх. Мне до того неловко,
что я даже не решаюсь сказать, зачем я пришел.
Госпожа Форестье показала рукой на стул:
- Садитесь и рассказывайте.
В руке у нее было гусиное перо, которое она ловко вертела двумя
пальцами. Перед ней лежал большой, наполовину исписанный лист бумаги,
свидетельствовавший о том, что Дюруа помешал ей работать.
Видно было, что ей очень хорошо за этим рабочим столом, что она
чувствует себя здесь так же свободно, как в гостиной, что она занята
привычным делом. От ее пеньюара исходил легкий и свежий аромат только
что законченного туалета, Дюруа пытался представить себе и как будто уже
видел перед собой ее молодое, чистое, сытое и теплое тело, бережно прик-
рываемое мягкою тканью.
- Ну так скажите же, в чем дело? - видя, что Дюруа не решается заго-
ворить, спросила она.
- Видите ли... - начал он в замешательстве. - Право, мне неудобно...
Дело в том, что вчера я сидел до поздней ночи... и сегодня... с самого
утра... все писал статью об Алжире, которую у меня просил господин
Вальтер... Но у меня ничего не выходит... Я разорвал все черновики...
Мне это дело незнакомо, и я попросил Форестье... на этот раз прийти мне
на помощь...
Довольная, веселая и польщенная, смеясь от души, она прервала его:
- А он послал вас ко мне?.. Как это мило с его стороны...
- Да, сударыня. Он сказал, что вы еще лучше сумеете выручить меня из
беды... А я не хотел, не решался. Вы меня понимаете?
Она встала.
- Такое сотрудничество обещает быть очень приятным Я в восторге от
вашей идеи Вот что: садитесь-ка на мое место, а то в редакции знают мой
почерк Сейчас мы с вами сочиним статью, да еще какую! Успех обеспечен.
