- Это не беда при том условии, если ты все-таки окончил среднее учеб-
ное заведение. Когда при тебе говорят о Цицероне или о Тиберии, ты при-
мерно представляешь себе, о ком идет речь?
- Да, примерно.
- Ну и довольно, больше о них никто ничего не знает, кроме десят-
ка-другого остолопов, которые, кстати сказать, умнее от этого не станут.
Сойти за человека сведущего совсем нетрудно, поверь. Все дело в том,
чтобы тебя не уличила в явном невежестве. Надо лавировать, избегать зат-
руднительных положений, обходить препятствия и при помощи энциклопеди-
ческого словаря сажать в калошу других. Все люди - круглые невежды и
глупы как бревна.
Форестье рассуждал с беззлобной иронией человека, знающего жизнь, и
улыбался, глядя на встречных. Но вдруг закашлялся, остановился и, когда
приступ прошел, упавшим голосом проговорил:
- Вот привязался проклятый бронхит! А ведь лето в разгаре. Нет уж,
зимой я непременно поеду лечиться в Ментону. Какого черта, в самом деле,
здоровье дороже всего!
Они остановились на бульваре Пуасоньер, возле большой стеклянной две-
ри, на внутренней стороне которой был наклеен развернутый номер газеты.
Какие-то трое стояли и читали ее.
Над дверью, точно воззвание, приковывала к себе взгляд ослепительная
надпись, выведенная огромными огненными буквами, составленными из газо-
вых рожков: "Французская жизнь". В полосе яркого света, падавшего от
этих пламенеющих слов, внезапно возникали фигуры прохожих, явственно
различимые, четкие, как днем, и тотчас же снова тонули во мраке.
Форестье толкнул дверь.
- Сюда, - сказал он.
Дюруа вошел, поднялся по роскошной и грязной лестнице, которую хорошо
было видно с улицы, и, пройдя через переднюю, где двое рассыльных покло-
нились его приятелю, очутился в пыльной и обшарпанной приемной, - стены
ее были обиты выцветшим желтовато-зеленым трипом, усеянным пятнами, а
кое-где словно изъеденным мышами.
- Присядь, - сказал Форестье, - я вернусь через пять минут.
И скрылся за одной из трех дверей, выходивших в приемную.
Странный, особенный, непередаваемый - запах, запах редакции, стоял
здесь. Дюруа, скорей изумленный, чем оробевший, не шевелился. Время от
времени какие-то люди пробегали мимо него из одной двери в другую, - так
быстро, что он не успевал разглядеть их.
С деловым видом сновали совсем еще зеленые юнцы, держа в руке лист
бумаги, колыхавшийся на ветру, который они поднимали своей беготней. На-
борщики, у которых из-под халата, запачканного типографской краской,
виднелись суконные брюки, точь-в-точь такие же, как у светских людей, и
чистый белый воротничок, бережно несли кипы оттисков - свеженабранные,
еще сырые гранки. Порой входил щуплый человечек, одетый чересчур фран-
товски, в сюртуке, чересчур узком в талии, в брюках, чересчур обтягивав-
ших ногу, в ботинках с чересчур узким носком, - какой-нибудь репортер,
доставлявший вечернюю светскую хронику.
Приходили и другие люди, надутые, важные, все в одинаковых цилиндрах
с плоскими полями, - видимо, они считали, что один этот фасон шляпы уже
отличает их от простых смертных.
Наконец появился Форестье под руку с самодовольным и развязным госпо-
дином средних лет, в черном фраке и белом галстуке, очень смуглым, высо-
ким, худым, с торчащими вверх кончиками усов.
- Всего наилучшего, уважаемый мэтр, - сказал Форестье.
Господин пожал ему руку.
- До свиданья, дорогой мой.
Он сунул тросточку под мышку и, посвистывая, стал спускаться по лест-
нице.
- Кто это? - спросил Дюруа.
- Жак Риваль, - знаешь, этот известный фельетонист и дуэлист? Он
просматривал корректуру. Гарен, Монтель и он - лучшие парижские журна-
листы: самые остроумные и злободневные фельетоны принадлежат им. Риваль
дает нам два фельетона в неделю и получает тридцать тысяч франков в год.
Они вышли. Навстречу им, отдуваясь, поднимался по лестнице небольшого
роста человек, грузный, лохматый и неопрятный.
Форестье низко поклонился ему.
- Норбер де Варен, поэт, автор "Угасших светил", тоже в большой цене,
- пояснил он, - Ему платят триста франков за рассказ, а в самом длинном
его рассказе не будет и двухсот строк. Слушай, зайдем в Неаполитанское
кафеля умираю от жажды.
Как только они - заняли места за столиком, Форестье крикнул: "Две
кружки пива!" - и залпом осушил свою; Дюруа между тем отхлебывал понем-
ножку, наслаждаясь, смакуя, словно это был редкостный, драгоценный напи-
ток.
Его приятель молчал и, казалось, думал о чем-то, потом неожиданно
спросил:
- Почему бы тебе не заняться журналистикой?
Дюруа бросил на него недоумевающий взгляд.
- Но... дело в том, что... я никогда ничего не писал.
Ну так попробуй, начни! Ты мог бы мне пригодиться: добывал бы для ме-
ня информацию, интервьюировал должностных лиц, ходил бы в присутственные
места. На первых порах будешь получать двести пятьдесят франков, не счи-
тая разъездных. Хочешь, я поговорю с издателем?
- Конечно, хочу.
- Тогда вот что: приходи ко мне завтра обедать. Соберется у меня че-
ловек пять-шесть, не больше: мой патрон - господин Вальтер с супругой,
Жак Риваль и Норбер де Варен, которых ты только что видел, и приятельни-
ца моей жены. Придешь?
Дюруа колебался, весь красный, смущенный.
- Дело в том, что... у меня нет подходящего костюма, - запинаясь,
проговорил он.
Форестье опешил.
- У тебя нет фрака? Вот тебе раз! А без этого, брат, не обойдешься. В
Париже, к твоему сведению, лучше не иметь кровати, чем фрака.
Он порылся в жилетном кармане, вынул кучку золотых и, взяв два луидо-
ра, положил их перед своим старым товарищем.
- Отдашь, когда сможешь, - сказал он дружеским, естественным тоном. -
Возьми костюм напрокат или дай задаток и купи в рассрочку, это уж дело
твое, но только непременно приходи ко мне обедать: завтра, в половине
восьмого, улица Фонтен, семнадцать.
Дюруа был тронут.
- Ты так любезен! - пряча деньги, пробормотал он. - Большое тебе спа-
сибо! Можешь быть уверен, что я не забуду...
- Довольно, довольно! - прервал Форестье. - Давай еще по кружке, а?
Гарсон, две кружки! - крикнул он.
Когда пиво было выпито, журналист предложил:
- Ну как, погуляем еще часок?
- Конечно, погуляем.
И они пошли в сторону Мадлен.
- Что бы нам такое придумать? - в сказал Форестье. - Уверяют, будто в
Париже фланер всегда найдет, чем себя занять, но это не так. Иной раз
вечером и рад бы куда-нибудь пойти, да не знаешь куда. В Булонском лесу
приятно кататься с женщиной, а женщины не всегда под рукой. Кафешантаны
способны развлечь моего аптекаря и его супругу, но не меня. Что же оста-
ется? Ничего. В Париже надо бы устроить летний сад, вроде парка Монсо,
который был бы открыт всю ночь и где можно было бы выпить под деревьями
чего-нибудь прохладительного и послушать хорошую музыку. Это должно быть
не увеселительное место, а просто место для гулянья. Плату за вход я бы
назначил высокую, чтобы привлечь красивых женщин. Хочешь - гуляй по до-
рожкам, усыпанным песком, освещенным электрическими фонарями, а то сиди
и слушай музыку, издали или вблизи. Нечто подобное было когда-то у Мюза-
ра, но только с кабацким душком: слишком много танцевальной музыки, мало
простора, мало тени, мало древесной сени. Необходим очень красивый,
очень большой сад. Это было бы чудесно. Итак, куда бы ты хотел?
Дюруа не знал, что ответить. Наконец он надумал:
- Мне еще ни разу не пришлось побывать в ФолиБержер. Я охотно пошел
бы туда.
- Что, в Фоли-Бержер?" - воскликнул его спутник. - Да мы там изжарим-
ся, как на сковородке. Впрочем, как хочешь, - это, во всяком случае, за-
бавно.
И они повернули обратно, с тем чтобы выйти на улицу Фобур-Монмартр.
Блиставший огнями фасад увеселительного заведения бросал снопы света
на четыре прилегающие к нему улицы. Вереница фиакров дожидалась разъез-
да.
Форестье направился прямо к входной двери, но Дюруа остановил его:
- Мы забыли купить билеты.
- Со мной не платят, - с важным видом проговорил Форестье.
Три контролера поклонились ему. С тем из них, который стоял в середи-
не, журналист поздоровался за руку.
- Есть хорошая ложа? - а спросил он.
- Конечно, есть, господин Форестье.
Форестье взял протянутый ему билетик, толкнул обитую кожей дверь, и
приятели очутились в зале.
Табачный дым тончайшей пеленою мглы застилал сцену и противоположную
сторону зала. Поднимаясь чуть заметными белесоватыми струйками, этот
легкий туман, порожденный бесчисленным множеством папирос и сигар, пос-
тепенно сгущался вверху, образуя под куполом, вокруг люстры и над битком
набитым вторым ярусом, подобие неба, подернутого облаками.
В просторном коридоре, вливавшемся в полукруглый проход, что огибал
ряды и ложи партера и где разряженные кокотки шныряли в темной толпе
мужчин, перед одной из трех стоек, за которыми восседали три накрашенные
и потрепанные продавщицы любви и напитков, группа женщин подстерегала
добычу.
В высоких зеркалах отражались спины продавщиц и лица входящих зрите-
лей.
Форестье, расталкивая толпу, быстро продвигался вперед с видом чело-
века, который имеет на это право.
Он подошел к капельдинерше.
- Где семнадцатая ложа?
- Здесь, сударь.
И она заперла обоих в деревянном открытом сверху и обитом красной ма-
терией ящике, внутри которого помещалось четыре красных стула, постав-
ленных так близко один к другому, что между ними почти невозможно было
пролезть. Друзья уселись. Справа и слева от них, изгибаясь подковой, тя-
нулся до самой сцены длинный ряд точно таких же клеток, где тоже сидели
люди, которые были видны только до - пояса.
На сцене трое молодых людей в трико - высокий, среднего роста и ни-
зенький - по очереди проделывали на трапеции акробатические номера.
Сперва быстрыми мелкими шажками, улыбаясь и посылая публике воздушные
поцелуи, выходил вперед высокий.
Под трико обрисовывались мускулы его рук и ног. Чтобы не слишком за-
метен был его толстый живот, он выпячивал грудь. Ровный пробор как раз
посередине головы придавал ему сходство с парикмахером. Грациозным прыж-
ком он взлетал на трапецию и, повиснув на руках, вертелся колесом. А то
вдруг, выпрямившись и вытянув руки, принимал горизонтальное положение и,
держась за перекладину пальцами, в которых была теперь сосредоточена вся
его сила, на несколько секунд застывал в воздухе.
Затем спрыгивал на пол, снова улыбался, кланялся рукоплескавшему пар-
теру и, играя упругими икрами; отходил к кулисам.
За ним второй, поменьше ростом, но зато более коренастый, проделывал
те же номера и, наконец, третий - и все это при возраставшем одобрении
публики.
Но Дюруа отнюдь не был увлечен зрелищем; повернув голову, он не отры-
вал глаз от широкого прохода, где толпились мужчины и проститутки.
- Обрати внимание на первые ряды партера, - сказал Форестье, - одни
добродушные, глупые лица мещан, которые вместе с женами и детьми прихо-
дят сюда поглазеть. В ложах - гуляки, кое-кто из художников, несколько
второсортных кокоток, а сзади нас - самая забавная смесь, какую можно
встретить в Париже. Кто эти мужчины? Приглядись к ним. Кого-кого тут
только нет, - люди всякого чина и звания, но преобладает мелюзга. Вот
служащие - банковские, министерские, по торговой части, - репортеры, су-
тенеры, офицеры в штатском, хлыщи во фраках, - эти пообедали в кабачке,
успели побывать в Опере и прямо отсюда отправятся к Итальянцам, - и це-
лая тьма подозрительных личностей. А женщины все одного пошиба: ужинают
в Американском кафе и сами извещают своих постоянных клиентов, когда они
свободны. Красная цена им два луидора, но они подкарауливают иностран-
цев, чтобы содрать с них пять. Таскаются они сюда уже лет шесть, - их
можно видеть здесь каждый вечер, круглый год, на тех же самых местах, за
