занимался, с помощью компьютера, анализом вполне детерминиро-
ванных схем решения простенького уравнения, основанных на ме-
тоде последовательных приближений. И он обнаружил, что после-
довательные итерации ведут себя, подобно некоторому случайному
процессу - они неотличимы от него. Но нечто подобное мы знали
и раньше: по заданной детерминированной программе мы могли
воспроизводить последовательности чисел, которые обладают все-
ми свойствами множества случайных величин. Все это наводит на
ряд размышлений, о которых я кое что скажу позднее.
Можно еще и по иному попытаться интерпретировать появле-
ние случайностей и что-то объяснять. Но для меня, получившего
в университетские годы, изрядную порцию вероятностного мышле-
ния на математическом факультете и ощутившем, еще в юности,
чувство восторга от соприкосновения с самой великой из наук,
созданных человеком - квантовой механикой, казалось более ес-
тественным принять факт изначальной стохастичности природы.
Случайность, я принимаю как констацацию того факта, что так
имеет место "на самом деле".
Эту позицию я принял как догму, особенно о ней не рассуж-
дая, еще в те времена, когда занимался теорией рассеивания
снарядов в Академии имени Жуковского. Она упрочилась, когда я
стал преподовать в Ростовском университете и, особенно тогда,
когда мне было поручено вести семинар по методологии физики и
критиковать Копенгагенскую школу. "Партийное поручение" крити-
ковать буржуазное извращение физики, обернулось для меня тем,
что я стал ревностным сторонником идей Копенгагенской школы, а
Нильса Бора зачислил в число своих основных учителей. Убежден-
ность в правоте позиции этой школы и вера в то, что эту пози-
цию можно обосновать хорошими филосфскими и физическими аргу-
ментами, чуть было не стоило мне тогда партийного билета.
ТАЙНА ВОПРОСА "ЗАЧЕМ"?
Мне всегда казалось, что самым удивительным и загадочным
в нашем мире, является существование того, что существует. Я
об этом уже говорил в настоящем очерке и назвал это удивитель-
ное - тайной вопроса "ЗАЧЕМ". Но приняв эту тайну, как нераз-
решимую загадку, мы уже способны смириться и с тем, что су-
ществует и случайность. В самом деле, ведь мы этим просто
подтверждаем факт ее существования и то, что законы природы
могут носить и статистический характер. И требуют соотвествую-
щего языка для своего описания. Однако речь идет все-таки о
законах природы, а не о случайном хаосе хаосов.
Но ведь наука, она и родилась для того, чтобы помочь че-
ловеку предвидеть результаты своих действий. и, кажется, что
она детерминистична - это по существу: если из A следует B, а
из B следует С, то из A следует С. Если же все хаос, неп-
редсказуемость, то не может быть и науки. И мне стоило большо-
го труда понять, что между стохастичностью и детерминизмом уж
и нет такой большой разницы. Пример Фейгенбаума мне дал допол-
нительные аргументы, показывающие, что так по-видимому и
обстоит дело. И в тоже время, если мы откажемся от существова-
ния принципиально непредсказуемого, то это будет означать и
отказ от всего качественно нового, что может происходить в ми-
ре и так сузит наш горизонт, что и думать о науке уже не захо-
чется. Вот почему, уже чисто эмоционально, я никогда не мог
принять классического детерминизма. Жить без неожиданностей,
вероятно очень скучно и неинтересно!
Тем более, что и сама наука имеет смысл лишь тогда, когда
мы принимаем изучаемое, то есть существующее, существующим.
Так я снова прихожу к тому эмпирическому обобщению, которое
признает фундаментальным факт существования стохастической
природы существующего. И, следовательно, подлежащий изучению.
На меня огромное впечатление произвело открытие антропно-
го принципа. Суть его в следующем. Если бы мировые константы -
скорость света, гравитационная постоянная и другие, были от-
личными от современных всего лишь на десятые доли процента, то
мир был бы совершенно иным. В нем не могло бы возникнуть ста-
бильных образований, не могла бы возникнуть та форма эволюции,
которая привела к рождению звезд, планет, живого вещества,
следовательно, и человека. Вселенная бы развивалась, но как то
совершенно по-иному и, что самое важное, - без наблюдателей,
без свидетелей. Ученые-физики, - а в нынешнем мире все беды
идут от физиков - сформулировали антропный принцип так: мир
таков, потому, что мы (то есть люди) есть!
Как показывает антропный принцип, развитие Универсума
идет, как бы по лезвию. Чем более сложна система, тем более
ее подстерегают опасности разрушения и перестройки.
Сейчас антропному принципу посвящена огромная литература.
Антропный принцип вряд ли имеет, во всяком случае в настоящее
время, какое либо практическое значение. Но его общепознава-
тельное, философское значение огромно. Для меня же он имел
важнейшее значение и ложился в ту схему размышлений и исследо-
ваний, которыми я занимался последние пару десятилетий.
Занимаясь стабильностью сложных систем, я все время стал-
кивался с одной их особенностью: чем сложнее система, тем она
менее устойчива. Но на каком то этапе ее усложнения, в течении
которого происходит снижение ее уровня стабильности, в рамках
системы появляются новые механизмы, которые стабилизируют ее
развитие. Так популяция живых существ вроде бы не имеет права
быть стабильной. Однако, процесс редупликации, то есть само-
воспроизведений не точен, из за случайных мутаций. И вот ока-
зывается, что из за этого механизма неточности воспроизведе-
ния, то есть, казалось бы порока системы, возникает своеобраз-
ная петля обратной связи, благодаря которой популяция сохраня-
ет свои системные свойства и способность сохранять свою це-
лостность в сложных условиях изменяющейся внешней среды.
Так же и появление человека, становление коллективного
интеллекта человечества, мы можем рассматривать в качестве
своеобразного механизма, потенциально способного вносить в
систему стабилизирующие механизмы. Вселенная - Универсум, дол-
жен быть совершенно нестабильной системой. Об этом и говорит
антропный принцип. Но, может быть, это и есть та подстройка
параметров системы, которая ведет к постепенному формированию
механизма стабилизации?
В процессе эволюции Универсума возникают инструменты его
самопознания. Однажды возник мозг головоногих. Но такой инс-
трумент оказался несовершенен - популяции осминогов не могли
создать коллективной памяти (а, следовательно и цивилизации) и
его развитие оказалось завершенным. Другой нам известный
инструмент - человек. Развитие его индивидуального мозга прек-
ратилось уже десятки тысяч лет тому назад, но ему оказалось
доступным создать и коллективную память и коллективный интел-
лект, который развивается все ускоряющимися темпами. Как дале-
ко пройдет этот процесс? Мы сказать об этом ничего не можем.
А, может быть, в других частях Универсума этот процесс уже
проше значительно дальше и разговор о Мировом Разуме не столь
уж бессмыслен. Но тогда совершенно по иному явит себя и проб-
лема мировой "детерминированной программы выдающей случайные
числа" и некого "вселенского компьютера"?
Когда над всем этим начинаешь размышлять, то невольно
оказываешся во власти тех снов, которые нам навевают Лем или
Бредбери.
И все же над всем царит сомнение и те два вопроса
"КАК?" и "ЗАЧЕМ?", о которых я размышлял в этом очерке. А таже
моя детская молитва.
Глава X. ЭПОПЕЯ ЯДЕРНОЙ ЗИМЫ. И ОБ ОТСТАВКЕ, КОТОРАЯ ЗА НЕЙ ПОСЛЕДОВАЛА
НОВАЯ МЕТАМОРФОЗА: БИОСФЕРА И ОБЩЕСТВО
Само по себе, исследование феномена ядерной зимы было бо-
лее чем второстепенным событием в той большой работе, которую
я задумал и начал на грани 60-х и 70-х годов. Анализ этого фе-
номена был всего лишь ее фрагмент, причем, как увидит чита-
тель, достаточно случайный. Но именно "история ядерной зимы",
которая сначала меня особенно и не интересовала, получила ши-
рокую известность и сделала большую рекламу всему направлению,
которое я начал развивать в Вычислительном Центре Академии На-
ук СССР. В то же время, научные результаты, которые мне
представлялись наиболее интересными также как и общее понима-
ние смысла проблемы "человек -биосфера" или особенностей само-
организации материального мира, остались просто незамеченными
а, вероятнее всего, и непонятыми. Я думаю, что такая ситуация
достаточно типична в науке: далеко не все то, что считается
исследователем главным, таковым воспринимается остальными. А,
может быть и является главным: ведь позиции исследователя и
читателя совершенно разные.
Конец 60-х и последующие годы были, может быть, самыми
напряженными и плодотворными годами моей жизни. К этому време-
ни я уже потерял интерес к преодолению чисто технических труд-
ностей доказательства тех или иных теорем, что характерно для
людей более молодого возраста. Я уже внутренне ощутил всю
условность "строгой науки", и любого "абсолютного знания". Ме-
ня все больше тянуло к содержательному естествознанию и гума-
нитарным наукам и их объединению. Так, вероятно происходит со
всеми стареющими учеными, у которых пропадает спортивный
азарт, уступая место стремлению к "сути вещей", обретению
ясности, к углубленному проникновению во что - то, по настоя-
щему непонятное и лежащее на грани логического и чувственного.
Может быть такое же достижение ясности, ясности для себя само-
го было источником размышлений, приводивших однажды к той
прозрачности видения мира, которым обладали отцы церкви. Имен-
но эта ясность, обретенная в себе для себя, для своего внут-
реннего мира, внутреннего равновесия, давала им силы жить,
привлекала и привлекает к ним людей погруженных в суету
повседневности. Даже и теперь!
Когда я начал заниматься проблемами эволюции биосферы,
взаимоотношением процессов ее развития с развитием общества,
мне стало казаться, что я прикасаюсь к святая святых и начинаю
догадываться о нечто таком, что мне ранее было совершенно не-
доступно. Все это наполняло жизнь новым содержанием и меня на-
чала тяготить большая административная работа, которая лежала
на моих плечах в последние четверть века, когда я исполнял
обязанности заместителя директора Вычислительного Центра Ака-
демии Наук СССР академика Дородницына, глубокого и талантливо-
го исследователя, однако человека недоброго, удивительно высо-
комерного и совершенно мне чуждого по своему мировосприятию. Я
стал подумывать об изменении своего общественного статуса. К
тому-же мои новые интересы наполнившие жизнь новым содержани-
ем, значительно отдалили меня от старого круга деятельности.
Да и тех людей, с которыми я был близок по старым интересам.
Я понемногу старел, подходил к концу шестой десяток и я
понимал, что вступаю в совершенно новый этап своей жизни с но-
выми ценностями, которые еще предстоит осознать. Тогда в семи-
десятых годах, в отличие от девяностых, я был вполне метери-
ально обеспечен и, получая свою тысячу рублей, мог не думать о
заработке. Я искал повода освободиться от служебных обязаннос-
тей, которые мне мешали думать над тем, что мне было интерес-
ным и занимали время, необходимое для изучения множества воп-
росов, ставших для меня очень нужными. Однако расстаться с
официальным положением мне удалось только в восьмидесятых го-
дах, когда вышло постановление о том, что членам Академии пре-
доставляется право оставить свои официальные посты, называться
советниками и получать, при этом свое полное жалование - ка-
жется я был первым членом Академии, который по собственной
инициативе отказался от занимаемых постов задолго до достиже-
ния предельного возраста. Расставшись с Вычислительным Центром
и кафедрой, я начал жить очень интересной и насыщенной жизнью.
