Резко ухудшилось и мое собственное здоровье. Во время
войны у меня был поврежден позвочник. Но занимаясь активно
спортом - зимой лыжами, летом альпинизмом, главным образом
хождением под тяжелым рюкзаком, я держал свою спину в таком
состоянии, что неприятности декабря 1942-го года уже себя
практически не напоминали. Но теперь мне было не до лыж, да и
летом я тоже уже никуда не мог уехать на долго и, как раньше,
по-нстоящему походить по горам. И боли в спине порой выводили
меня из строя на несколько недель.
В это время и в моей служебной деятельности было далеко
не все гладко. Космическая тематика себя явно начала исчерпы-
вать. Надо было открывать новые горизонты. Я с начала 60-х го-
дов исполнял обязанности заместителя директора Вычислительного
Центра по научной работе. По существу на мне лежала ответс-
твенность за судьбу всех математических подразделений институ-
та. Директор, академик А.А.Дородницын в научные дела практи-
чески не вмешивался - его гораздо больше интересовал ЦАГИ, где
он был одним из заместителей начальника этого грандиозного на-
учно-исследовательского центра. Советоваться было не с кем.
Мне надо было самому выбирать направление, в котором следовало
поворачивать работу большого и талантливого коллектива. А по-
ворачивать было необходимо, поскольку обстановка в стране ста-
ла существенно меняться.
Поглощенный своей личной жизнью, я не чувствовал в себе
достаточно силы, чтобы ставить новые задачи, поворачивать нап-
равление работ. Я старался, но мысли и силы в те годы были за-
няты другим. Приходилось искать опору вовне. Я начал создавать
новые отделы, привлекая в качестве их руководителей самостоя-
тельных талантливых и энергичных ученых. Мне кажется, что это
была верная тактика, позволившая избежать кризиса института
или выдвижения на передний план профсоюзных или партийных
функционеров, процесса неизбежного в период тематических труд-
ностей исследовательских организаций, когда прямая потребность
в традиционной деятельности начинала слабеть.
Была создана лаборатория исследования операций во главе с
Ю.Б.Гермейером, лаборатория теории программного управления во
главе с Г.С.Поспеловым, лаборатория дискретной математики во
главе с Ю.И.Журавлевым...Появление в институте сильных и та-
лантливых ученых, обладавших безупречной научной репутацией, в
значительной степени снимало с меня главную трудность научного
руководства - выбор задач и тем исследований для новых талант-
ливых молодых сотрудников. А в то время к нам ежегодно шло от-
личное пополнение - много сильных молодых людей, стремящихся
проявить себя в науке. Правильное использование рвущейся к ра-
боте молодежи было в ту пору самой главной моей и трудной за-
дачей. Гораздо более важной, чем собственная исследовательская
деятельность.
В результате такого расширения Вычислительный Центр прев-
ратился в первоклассное научное учреждение мирового уровня.
Это понимали и у нас и за границей.
Сложная обстановка складавалась у меня и дома. Мне стало
очень трудно находить общий язык с моими детьми. Вместо того,
чтобы сплотиться вокруг общей беды, мы стали жить врозь - каж-
дый сам по себе. Конечно в этом был виноват, прежде всего, я
сам. Я всегда был через-чур занят своей собственной жизнью,
работой, женой, альпинизмом. Хотя очень любил своих девочек,
много думал о них, но я не вводил их в свою личную жизнь так,
как это делали мои родители. В этом и состояла моя главная
ошибка. Я брал их иногда с собой в горы, мы плавали порой
вместе на байдарках. Но надо было нечто гораздо большее, надо
было гораздо больше проявлять сердечности, строить общий ду-
ховный мир и стараться понять не только их духовную жизнь, но
и включать своих детей в свой собственный мир так, как это де-
лали мой отец или дед. Благодаря тому, что они умели разгова-
ривать со мной как с равным, я тогда жил также и в мире их ин-
тересов и забот. Как это благотворно сказалось на моей судьбе!
Что-же касается меня, то я почти никогда не говорил с девочка-
ми как взрослый со взрослыми, не объяснял им своих бед, своих
радостей, не делился мыслями. Впрочем, и это моя беда,
таков мой характер: по-настоящему я умел разговаривать только
с самим собой. Кроме того, за время болезни матери у девочек
выработалась реакция отстранения и они ушли в собственную
жизнь, в которой для меня места почти не было. Во всяком слу-
чае гораздо меньше, чем мне это было необходимо.
А может быть, и им тоже.
Так или иначе, но после трагической кончины моей жены я
остался в глубокой внутренней изоляции от всего окружающего и
должен был начать жить как-то совсем по иному. Но сил у меня
для этого не было. Прежде всего, я нуждался в сочувствии и
поддержке.
И рука помощи мне неожиданно была протянута.
С Антониной Васильевной я познакомился у своих знакомых
более или менее случайно. Мы стали иногда проводить время
вместе. Когда человеку основательно за 50, то романы развора-
чиваются совсем по иному сценарию, чем в юности. Да и чувства,
наверное, звучат по иному, чем в молодости.
Но все же....
Была бы музыка Есенина
И море света из окна,
Была бы даль моя осенняя
Всегда тобой озарена...
ВСТРЕЧА С ГУМАНИТАРНОЙ "ИНТЕЛЛИГЕНЦИЕЙ"
Ранней весной, вернее на той границе зимы и весны, кото-
рую Пришвин называл весной света, я решил поехать отдохнуть. У
меня уже давно уже не было отпуска. Прошедший год был удиви-
тельно тяжелым, я чувствовал себя очень усталым и, может пер-
вый раз в жизни неожиданно осознал, что мне пошел уже шестой
десяток. И я совсем уже не молод. Вот я и решил поехать куда
-нибудь, в какой нибудь санаторий или дом отдыха под Москву
походить на лыжах. Теперь при нынешнем нищенстве, подобный за-
мысел кажется фантастикой, но тогда такое времяпрепровождение
было вполне доступным и даже стандартным для людей интеллекту-
ального труда.
На каком-то заседании в Академии Наук я встретил Ф.М.Бур-
лацкого. Он был в то время заместителем директора института
социологии Академии Наук. Тогда меня уже начинали интересовать
гуманитарные проблемы и я иногда бывал в институте социологии.
Бурлацкий меня спросил о моих планах и я с ним поделился свои-
ми намерениями. Федор Михаилович мне сказал, что завтра он
уезжает в дом творчества под Рузой:"Приезжайте, будет с кем
поболтать". Растолковал где и как купить путевку. Сказал и о
том, что комнаты там отдельные, но удобства общие в корридоре.
Зато все остальное сверх отлично. Особенно окрестности.
Я послушался его совета, купил путевку, сел за руль свое-
го жигуленка и через два часа оказался в живописнейшем уголке
Подмосковья - дальнего Подмосковья, если пользоваться нашим
новым и нелепым языком.
Был ранний март, когда дни уже длинные, когда уже много
солнца, но снег еще ослепительно белый и все кругом сверкает.
Не зря это время Пришвин называл весной света. Это даже какое
-то буйство света. А кругом были березовык леса где особенно
светло. Я наслаждался погодой, лыжами и окрестностями. И я
чувствовал, что такое сочетание света, солнца, березового ле-
са, ослепительного снега и движения по утреннему морозцу и
есть то лекарство, которое мне было необходимым.
Первые дни я только этим и занимался и спал, спал без
конца - все понемногу во мне приходило на место. Потом я начал
присматриваться к окружающей публике. Она была очень своеоб-
разна и для меня совершенно новой и малопонятной. Впервые я
увидел "творческую интеллигенцию" на отдыхе! Врачем этого са-
натория оказалась жена моего знакомого подполковника Самойло-
вича научного сотрудника военного исследовательского института
в Калинине. Через несколько лет Самойлович, получив звание
полковника ушел в отставку и они навсегда и всей семьей уехали
в Канаду, кажется, к родственникам его жены. Госпожа Самойло-
вич была дама с претензиями на литературную и музыкальную об-
разованность. И вообще с претензиями. И кажется не без основа-
ний - она владела тайной все лечить аспирином и снотворным.
На квартире у мадам Самойлович ежевечерне после ужина
собиралась компания "интеллектуалов", как говорила хозяйка до-
ма и тщательно отбирала гостей: Бурлацкий не приглашался, а я
исподобился такой чести. Там, вероятно, бывали действительно
интересные люди. В тот сезон гвоздем "интеллектуального об-
щества" был знаменитый Галич. Это был действительно очень ин-
тересный человек - он писал великолепные стихи, пел их под ги-
тару, говорил умные и злые вещи, но, в целом, произвел на меня
крайне неприятное впечатление. И не только злой оболочкой его,
в целом правильных мыслей. Россия, это моя надежда и моя веч-
ная боль. Я очень чувствителен к интонациям. Если в собеседни-
ке я чувствую ту же боль, то с ним я могу говорит обо всем. Но
достаточно мне почувствовать в человеке высокомерие, хотя бы в
ничтожной доле к "этой стране" и к "этому народу", как такой
человек становится для меня абсолютно неприемлимым. Вот таким
человеком я и ощутил Галича. И раз и на всегда вычирнул его из
числа своих знакомых. И это несмотря на все его таланты.
Несмотря на то, что слушать его всегда было интересно. Несмот-
ря на все это он оставался для меня глубоко чужим. Больше я
его никогда не встречал.
В 90-м году мы с женой были в Париже. Посетили и русское
кладбище в окрестностях Парижа, где почти рядом со скромной
могилой великого Бунина увидели богатейшее захоронение Галича
с православным крестом, к моему удивлению. Так все приходит к
одному знаменателю.
Компания мадам Самойлович мне не понравилаь - она была не
по мне. Я, вобще, не очень любил диссидентский дух, и совер-
шенно не переносил, когда люди не с болью , а с едва сдержива-
емой издевкой начинали говорить о том что происходит в ЭТОЙ
стране. Я всегда был открыт к любому обсуждению того, что про-
исходит в НАШЕЙ стране и не представлял себе как граждане НА-
ШЕЙ страны могут говорить отстраненно о ее бедах. И мне было
обидно, что они причисляли Сахарова и Солженицына к своей ком-
пании, ибо и для того и другого, судьба России была кровоточя-
щей раной.
Одним словом, под разными предлогами, я перестал посе-
щать вечерние посиделки "интеллектуалов".
Компания, в которой вечерами вращался Ф.М.Бурлацкий мне
тоже не очень пришлась по душе. Но все же более приемлимой,
чем "компания интеллектуалов". В ней были люди самые неожидан-
ные и получавшаяся смесь была, вероятно, весьма любопытна.
Особенно для меня, человека постороннего.
Вечером,обычно, смотрели какое либо кино, а после "кина"
шли в столовую пить кефир ("интеллектуалы" у мадам Самойлович
в это время пили водку - ее приносили гости, а мадам обеспечи-
вала чай. Пили мало, потому закуски после ужина не полага-
лось). Вот тогда-то за кефиром и начиналась настоящая жизнь в
этом самом доме творчества. Кто то окрестил это времяпрепро-
вождение кефирной оргией, что очень соотвествовало происходя-
щему. Начинался разговор с обсуждения очередного кинофильма, а
потом уходил далеко в сторону и разгорались нешуточные страс-
ти. Мне было очень интересно все это слушать - как "кефирные
обсуждения" и по тематике и по манере разговора были непохожи-
ми на то, к чему я привык. Как будто бы я попал в другой мир!
Когда кефир оказывался весь выпитым, то компания в полном
составе уходила гулять. Сверкающая луна, воздух напоенный ве-
сенним морозцем и обнимающая ночная тишина совсем не гармони-
ровали с темами кефирных баталий. Споры постепенно затухали и
успокоенная публика по немногу возвращалась в собственные ком-
наты без собственных удобств.
Во время "кефирных оргий" возникали разные неожиданности
и происходили открытия. Как-то давали "Чапаева" - прекрасный
