Проза - Моисеев Н.Н.

Как далеко до завтрашнего дня (мемуары)

                                Н.Н. МОИСЕЕВ
                       КАК ДАЛЕКО ДО ЗАВТРЕШНЕГО ДНЯ

                                1917 - 1993

                           Свободные размышления


     ОГЛАВЛЕНИЕ

К читателям

Начало (вместо предисловия)

Глава I По острию ножа

   * Чреда случайностей
   * Неразорвавшиеся бомбы и похвала Иуды
   * Бегство, обернувшееся победой

Глава II Несколько, по настоящему счастливых лет

   * Завтра будет день опять
   * 21-й год и возвращение в Москву
   * Сходня
   * Ростов на Дону
   * Новая жизнь, новая работа и новые друзья
   * И.И.Ворович
   * Об альпинизме и Игоре Евгениевиче Тамме

Глава III Изгой

   * Зло, которое приходит само по себе
   * Семья Моисеевых
   * Школа и конец семьи
   * Кружек Гедьфанда
   * Я, все же становлюсь студентом
   * Еще раз о Гельфанде
   * Конец изгойства и рассказы моей фуражки

Глава IY Конец войны и поиски самого себя

   * Эйфория Победы
   * Иван и Ленинградская медаль
   * Осень 45-го
   * Волга
   * Кострома
   * Ожидание Завтра
   * Мой последний военный парад
   * Внешняя балистика профессора Кранца
   * Расставание с полком
   * Возвращение в Москву
   * Снова в Академии

Глава Y Восхождение на Олимп

   * Еще одна метаморфоза
   * Староконюшенная академия и профессор Д.А.Вентцель
   * Сергей Моисеев
   * Харьков и кандидатская диссертация
   * Я возвращаюсь в гражданскую жизнь
   * Доклад у М.В.Келдыша
   * Соболев, Виноградов и докторантура в "Стекловке"
   * Я становлюсь доктором физико-математических наук

Глава YI Об интеллигенции, ее судьбе и ответственности

   * Становлюсь ли я интеллигентом?
   * Грызлов и Луначарский
   * Остатки разбитого в дребезги
   * Государство и народ, базис и надстройка
   * Уроки прошлого

Глава YII Работа, поиски и смена декораций

   * Вычислительная техника и симптомы неблагополучия
   * Исследование операций - Гермейер, Беллман, Заде
   * Планомерность, программный метод и К-К экономика
   * Павел Осипович Сухой и автоматизация проектирования самолетов

Глава YIII Весна света

   * Новый кризис
   * Встреча с гуманитарной "интеллигенцией"
   * На кануне новой метаморфозы

Глава IX О Боге, философии и науке

   * Традиции и сомнения
   * Принцип Лапласа
   * Моя картина мира
   * Тайна вопроса "Зачем"

Глава X "Эпопея ядерной зимы" и об отстаке которая за ней последовала

   * Новая метаморфоза: природа и общество
   * Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский
   * Глобальные проблемы: Форрестер, Медоуз и протчие
   * Карл Саган и первые сценарии ядерной войны
   * Гибель Александрова и конец сказки
   * В отставке

Глава XI Моя сельскохозяйственная карьера

   * Помянем Мака Твена
   * Об Иване Николове и пользе отдыха на Золотом берегу
   * А.А.Никонов и моя дружба со Ставропольем
   * Судьба России решается в глубинке
   * Шоры городского мышления и либерализация деревни
   * Земельная собственность - что я под этим понимаю?
   * Небольшое заключение

Глава XII "Золотой век"

   * Феномен привлекательности
   * Средний американец Эдуард Беллами
   * Унылость утопий
   * Поиски альтернативы
   * Идеология большевизма, идеалы среднего американца и "Общее дело"
     Федорова

Глава XIII Сумерки России

   * Век предупреждения
   * Биосоциальная интерпретация
   * Либеральная экономика и ответственность интеллигенции
   * Сценарии возщможного развития событий
   * Рифы либеральной экономики
   * Геополитическое положение России и, что из этого следует
   * О формировании национальных целей
   * Россия в мире XXIвека

Глава XIY 93-й год

   * Завтра еще не началось
   * Советник Академии
   * Опереточный путч
   * Еще одна попытка
   * Президентский Совет



Небольшое авторское пояснение

     О своей книге, о том для кого и почему она была написана,
я уже многое сказал в обращении "К читателям".  Но время бежит
и мы вступем во вторую половину 90-х годов. Книга писалась еще
на грани этого последнего десятилетия нынешнего века.  А время
стремительно меняет  контуры нашей жизни.  Вот почему,  прежде
чем передавать ее новому читателю я невольно  решил  пересмот-
реть написанное. И пришел к заключению ничего не изменять и не
добавлять, ибо книга, как мне показалась, это документ.

     Мои "Свободные размышления" вошли в число победителей  на
открытом конкурсе  "Гуманитарное образование в высшей школе" и
были изданы небольшим тиражем в январе 94 года.  Книга не про-
давалась  (на  ней стоит гриф "бесплатно") и судьба тиража мне
неизвестна. Однако авторские права остаются  за мной.

Я буду рад, если она найдет читателя среди пользователей сети РЕЛКОМ
и еще больше, если издателя. По всем вопросам, связанным с этой
книгой прошу обращаться ко мне по моему домашнему телефону
135-04-97.

Н.Н.Моисеев



СВОБОДНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

                           Туман. Тамань. Пустыня внемлет Богу.
                           Как далеко до завтрешнего дня!
                           Лермонтов один выходит на дорогу
                           Серебрянными шпорами звеня.

                                       (Георгиий Иванов. 1918г.)

НАЧАЛО

(Вместо предисловия)

     Мысль о том,  что однажды я, может быть, напишу эту книгу
появилась у меня более 50 лет тому назад - в июне 1942 года.
     Мы только что выбрались из нелепой ловушки,  откуда,  как
вскоре поняли - могли бы вообще не выбраться.  Последние  нес-
колько дней мы шли по колено в грязи по старым торфяным разра-
боткам где то к югу от станции Войбокала,  не рискуя  вылезать
на сухую землю:  над нами все время баражировал немецкий само-
лет-разведчик, который мы называли рамой.  А в торфяной  грязи
нас не было видно. Мы тогда еще не знали что такое Мясной Бор,
не знали,  что генерал Власов сдался немцам...Мы только искали
линию  фронта.  А  ее то и не было в тех приладожских болотах.
Так мы и вышли к станции Вобокало не найдя линии фронта  и  не
встретив, на наше счастье, ни одного немца.
     А дальше была баня,  чистое белье и более или менее снос-
ная еда.
     И вот я сижу на берегу Ладоги.  Передо мной белесая гладь
воды уходящая за горизонт,  неширокая полоска камышей, в кото-
рых прорублены дорожки для лодок. И кругом разлит удивительный
покой. Я не знаю, который час: в этих широтах в июне вечер не-
заметно переходит в утро. Да так ли это важно, когда война от-
ступила - пусть лишь на какое то время. Она тоже ушла за гори-
зонт как и бесконечная гладь Озера.  А есть ли у  него  вообще
другой  берег?  Прерывается ли где нибудь эта спящая в предут-
ренние часы спокойная водяная равнина?
     О близком будущем как то не думается. Через месяц остатки
полка отвезут в город Алатырь,  где мои товарищи начнут осваи-
вать новые самолеты Казанского завода, с которыми в июне 43-го
мы неожиданно появимся под Мценском. Где то в средине зимы и я
окажусь в Алатыре.  Но меня еще ожидает осень под  Шлисельбур-
гом, куда меня отправят с моими оружейниками.
     Там будут разные перепетии, в которых шансов выжить веро-
ятно было не так уж много.  Но мне "повезет".  Однажды,  когда
блокада Ленинграда уже будет прорвана,  кусок мерзлой глины во
время бомбежки ударит по моему позвоночнику. И меня отправят в
госпиталь под Волхов, а затем в мою старую часть в славный го-
род Алатырь.  Что же касается моих оружейников, то их всех ос-
тавят в четырнадцатой воздушной армии, где их будут продолжать
использовать и как оружейников и как задних стрелков  на Ил-2.
Я  так и не знаю - дожил ли кто из них до конца войны.  Никого
никогда я больше не встретил. Вот и не знаешь от чего тебя ох-
ранила судьба! Может быть ей и был тот кусок мерзлой глины, от
которого я всю жизнь страдал редикюлитом.
     Но все это будет в будущем,  а пока я наслаждался покоем,
смотрел на гладь озера и слушал шепот камышей.  Я повторял ка-
кие то стихи.  То ли я их придумал сам,  то ли они выплыли  из
памяти. Но помню я их и сейчас через 50 лет. Вот они.
            Как светлы без луны
            Эти белые ночи.
            Серым блескоми полны
            От движенья волны
            Камыши у подножия рощи.
     Я лежал на траве у корней старой березы,  смотрел на вод-
ную гладь и лениво думал о будущем. Мне не приходило в голову,
что я могу погибнуть. Нет. Вот окончится война и пройдут деся-
тилетия. Мне, наверное, будет дано многое сделать - я чувство-
вал в себе столько  энергии  и  силы  -  таково  это  свойство
юности,  как  и вера в то,  что со мной и не может ничего слу-
читься! Я, конечно, знал, что порой мне будет очень трудно, но
был  бесконечно убежден,  что со всем справлюсь и,  может быть
однажды я напишу,  ко  всему  пережитому  и  сделанному,  свое
послесловие. А может быть и наоборот - предисловие?
     Я уже  тогда понимал,  что жизнь - это всего лишь хрупкий
мостик между двумя небытиями.  Но все же мне  хотелось,  чтобы
книга, которую я вероятнее всего напишу, была бы предисловием.
А уж если послесловием,  то послесловием к стихам, как символу
чего то прекрасного. Так думал я тогда.
     Но такому свершиться было не суждено.  Да и не могло  оно
свершиться. Тогда я этого еще не понимал, как и того, что силы
и время у человека ограничены, а замыслы, как правило, не сбы-
ваются.  Да  и жизнь,  как оказалось,  вовсе не была похожа на
стихи.  А что касается предисловия,  то мне даже трудно вспом-
нить - что я имел тогда в виду?
     Но все же,  вот она книга.  Не даль свободного романа.  А
даль свободных раздумий и дань памяти.  Некий совеобразный до-
кумент  о  ее  авторе,  его работе и его стране.  О бесконечно
сложном,  противоречивом и трудном ХХ веке, который я, в одной
из своих работ, назвал веком предупреждения. И мне хочется ду-
мать о том,  что эта книга кому то будет интересной и кому  то
окажется нужной  в его трудном пути по шаткому мостику.  Может
быть для него она и окажется предисловием.
     Эти часы,  проведенные на берегу Ладоги, их сосредоточен-
ное одиночество остались со мной на всю жизнь.  Я  понял  пре-
лесть таких часов.  Я шел на озеро, собираясь купаться, но так
в воду и не вошел.  Но когда уходил с озера я,  как бы почувс-
твовал себя крещенным в новую веру.  И эти часы, действительно
вошли в мою жизнь - и в горе,  и в радости я часто снова оста-
юсь  на  едине с самим собой.  Тогда в своих раздумиях я часто
видел снова бледные, бескрайние и успокаивающие просторы озера
,  а в шуме камышей мне чудилась какая то скрытая сила.  И они
мне давали опору в невзгодах,  опору против суеты  и  скверны.
Может быть тогда у Ладоги,  у ее спокойных бледых просторов, я
научился в одиночестве находить защиту от одиночества.
     Эту книгу правильнее всего было бы назвать так:  "избран-
ные места из моих размышлений с Ладожским озером". О, прошлом,
настоящем и, может быть, будущем.



ГЛАВА 1. ПО ОСТРИЮ НОЖА


ЧРЕДА СЛУЧАЙНОСТЕЙ

     Я думаю,  что у многих из тех, кто добивался успеха в ка-
ких то своих начинаниях, или ненароком обходил неизбежные рифы
на своем пути, невольно возникала мысль - а что в происшедшем,
в полученном,  в дараванном тебе  жизнью  действительно  твое,
заслуженное заработанное?  Где в этом успехе ты сам?  А, может
быть твоей судьбой руководила  случайность,  может  быть  тебе
просто повезло?  И для таких размышлений у меня было много по-
водов.
     Действительно, в жизни мне удивительным  образом  помогал
счастливый случай.  И даже тому, что имею возможность говорить
об этом, я обязан чреде случайностей.
     Я много  занимался проблемами самоорганизации и знаю, что
неопределенность и случайность пронизывают весь мир, весь Уни-
версум от  процессов микрофизики элементарных частиц,  до оду-
хотворенной деятельности человека.  Но,  тем не менее, та цепь
случайностей, благодаря которой я могу работать над этой кни-
гой, мне кажется порой фантастической.  Известно,  что Лаплас,
на вопрос Наполеона о месте Бога в его космогонической теории,
ответил весьма лаконично:  "мой император,  такая гипотеза мне
не потребовалась".  Выстраивая тот уникальный ряд событий, ко-
торый называется прожитым,  я вряд ли смог бы принять  позицию
графа де Лаплас.  Впрочем,  любое событие, как уникальный акт,
невероятно! Одним  словом,  я  прошел  по лезвию - судьба меня
хранила "без нянек и месье".
     Вот она частица этой событийной цепи.
     Я начал повествование с того,  что вспомнил о куске мерз-
лой глины,  который повредив мой позвоночник, вероятнее всего,
спас мне жизнь,  ибо  испытывать  судьбу  заднего  стрелка  на
"ИЛЕ" никому  долго не удавалось.  Произошло,  казалось,  нес-
частье, а обернулось оно возможностью прожить долгую жизнь.
     А за несколько месяцев до этого произошло тоже нечто под-
обное. Перед выпуском из Академии имени Жуковского,  мне пред-
ложили лететь а Америку в составе команды специалистов, задача
которой была обеспечение поставок авиационной техники по ленд-
лизу.  Кое-какое знание языков,  хорошие отзывы преподавателей
и, как ни странно, успехи в спорте - все это оказалось весомым
для тех, кому было поручено подобрать команду выпускников Ака-
демии для зарубежной работы.  Правда я не был комсомольцем. Но
кто на это смотрел в апреле 42-го?  Предложение было  заманчи-
вым, меня все поздравляли и мне завидовали. Но я категорически
отказался.  Фронт и только фронт!  И я получил  назначение  на
Волховский  фронт  в  четырнадцатую воздушную армию в качестве
старшего техника эскадрильи по вооружению самолетов.
     Этим решением, как оказалось, я тоже сохранил себе жизнь,
хотя об этом я долго и не догадывался.
     "Американская команда" была укомплектована  и  под  руко-
водством  некого  полковника  благополучно прибыла на западное
порбережье Соединенных штатов.  Года четыре она работала не за
страх, а за совесть. Но дальше ее история трагично прервалась.
На обратном пути через Аляску и Сибирь, во время одной из мно-
гочисленных посадак,  то-ли в Магадане, то-ли в Хабаровске ее,
в почти полном составе, отправили туда, откуда, в те годы люди
обычно не возвращались.  Кажется отправили всех,  кроме самого
полковника,  который благополучно вернулся в Москву. Во всяком
случае,  больше ни о ком из тех "счастливцев" никогда я ничего
не слышал.  Кроме полковника.  Ходили слухи о том, что его од-
нажды в конце сороковых годов,  нашли застреленным в собствен-
ной московской квартире.
     И дальше война меня тоже щадила несколько раз. Над правым
глазом, миллиметра на 3 или 4 вывше глазной впадины до сих пор
видна метка, оставленная каким то "лесным братом". Эту метку я
получил в первых числах мая 45-го в глубоком  тылу  на  летном
поле недалеко от города Августов, на границе с Восточной Прус-
сией. Хотя автоматная пуля и была вероятно на излете, но попа-
ди она в меня на несколько миллиметров ниже и книга не была бы
написана.
     Во время  войны  возникали  и другие ситуации опасные для
моей жизни из которых я более или мене успешно  выкрутился. Но
они носили, скорее приключенческий, а не судьбоносный характер
и более говорили о пользе,  которую  приносит  юношам  занятие
настоящим спортом, чем о роли случайности в моей судьбе.
     Но один раз действтельно случайность в  облике  лени  или
недосуга одного  из чиновников по настоящему спасла мне жизнь.
Но об этом эпизоде я узнал гораздо позднее и  совершенно  слу-
чайно уже в благополучные 50-е годы...

НЕРАЗОРВАВШИЕСЯ БОМБЫ И "ПОЦЕЛУЙ" ИУДЫ

     В 55  году  я  был назначен деканом аэромеханического фа-
культета Московского Физико-технического  института.  На  этом
факультете готовили  специалистов для работы в аэрокосмической
промышленности. Выпускники нашего факультета шли  в самые пре-
стижные и самые закрытые конструкторские бюро, работа в кото-
рых требовалала  очень хорошей подготовки.  Надо сказать,  что
и учили мы их соответственно,  по-настоящему! Если к этому до-
бавить и тот огромный конкурсный отбор,  который в те годы был
обычным явлением для Физтеха, то имидж нашего выпускника - со-
четание  способностей и высокого профессионализма - был обще-
признанным. И "физтехи" тех  лет  были  действительно  специа-
листами  высочайшего класса.  В последующие годы я много бывал
за границей где участвовал в  бесчисленном  количестве  разных
семинаров  и  конференций,  читал лекции в престижных западных
университетах и могу  объективно  сравнивать  уровень  "ихних"
и"наших" молодых специалистов.  Технические успехи 50-х и 60-х
годов я связываю,  прежде всего,  с превосходством наших инже-
нерно-технических кадров.  Качество подготовки молодых специа-
листов во многом компенсировало плохую организацию, отраслевой
монополизм и бездарность чиновного аппарата (впрочем ничуть не
меньшую,  чем лень и прямая бездарность, с которыми мне прихо-
дилось  сталкиваться  в  Америке или Франции).  И наблюдая все
это,  не раз думалось:если бы тогда в пятидесятых  годах  весь
этот интеллект и всю энергию - да в хорошие бы руки...
     Быть деканом аэромеха в те годы означало знание всех тог-
дашних  сверхсекретов  аэрокомической,  да и ядерной техники и
для занятия подобной должности надо  было  быть  допущенным  к
святая святых страны Советов (впрочем, как теперь мы понимаем,
настоящей сверхтайной государства,  в то время, были не техни-
ческие секреты, а затраты на обеспечение существования больше-
вистского режима и привелегии аппарата).Для того,  чтобы иметь
право выполнять свои обязанности,  я должен был получить соот-
ветствующий формальный  допуск,  который  оформлялся  органами
госбезопасности по представлению администрации.
     Необходимые документы МФТИ подготовил, они ушли куда сле-
дует, время шло и...ни ответа ни привета!  Я начал работать, а
начальство начало беспокоиться, ибо имело место прямое наруше-
ние железного порядка: работник не мог быть допущенным к рабо-
те без оформления нужной  формы  допуска,  а  здесь  она  была
высшей!
     Ректором МФТИ  был  тогда  генерал-лейтенант Петров Иван
Федорович - в прошлом матрос "штурмовавший" Зимний  дворец,  в
прошлом известный летчик,  в прошлом начальник ЦАГИ, в прошлом
командующий авиацией Северного флота, в прошлом начальник ави-
ации Северного морского пути,  и прочая и прочая.  И ото всюду
его снимали.  Как то он мне доверительно  сказал  (правда  уже
после ХХ съезда партии):  "меня все спрашивают,  а почему меня
все-таки ни разу не арестовали?  Я и сам этого не понимаю. Вот
я и придумал ответ и всем отвечаю - потому что меня  во  время
снимали". При всей его "матросской интеллигентности", при том,
что он был истинным сыном своего времени, И.Ф.Петров был абсо-
лютно уважаемым человеком.
     Он, по настоящему, много сделал хорошего для всех тех уч-
реждений, которыми руководил - потому его наверное  и снимали
с работы. Так он вывез ЦАГИ из тесных помещений на улице Радио
и создал в Жуковском современный центр авиационной  науки  (до
сих  пор  принято говорить о допетровском и послепетровсом ЦА-
ГИ).  Но главным его достоинством была искренность побуждений,
которой люди верили,  несмотря на изрядную долю,  ему присущей
крестьянской хитрецы. Он умел подбирать людей и защищать их от
разной  скверны.  Благодаря  этим  качествам у него было много
настоящих,  искренних друзей и многие,  многие его  вспоминают
добрым словом.  Будучи начальником ЦАГИ он,  например, на свой
страх и риск допустил М.В.Келдыша - будущего Президента Акаде-
мии Наук СССР,  и будущего Главного теоретика советской косми-
ческой техники до работы в ЦАГИ,  хотя ему,  сыну  генерала  и
внуку  генерала в конце тридцатых годов тоже не давали допуска
к секретной работе.  А вот теперь и я оказался в похожем поло-
жении:  он,  на свой строах и риск, разрешил мне начать работу
без допуска нужной формы, что могло грозить ему самыми разными
осложнениями.
     Так вот однажды,  когда дальнейшее ожидание могло грозить
руководству МФТИ серьезнейшими неприятностями,  Иван Федорович
взял и сам поехал на Лубянку.  Он знал как и с кем надо разго-
варивать. Как там у него произошли все разговоры - не знаю, но
Петров получил возможность прочитать мое досье.  И вот, что он
там,  по  его словам увидел - элементарный донос,  донос моего
"особняка", некого старшего лейтенанта, начальника особого от-
дела СМЕРШ,а того авиационного полка,  в котором  я  прослужил
всю войну. Уже не помню его фамилию. Но хорошо помню, как этот
"осбняк" стремился быть в числе моих друзей. Часто приходил ко
мне. Я поил его спиртом, благо этого добра у меня было сколько
угодно.  Да и закусь у меня водилась - уж очень  хозяйственным
мужиком был мой старшина.
     Будучи инженером полка по вооружению,  я, тем не менее не
любил жить вместе с полковым штабом. Устраивался обычно побли-
же к самолетам вместе со старшиной Елисеевым, бывшим колхозным
шофером, мужиком добрым и умельцем на все руки.  Он был у меня
шофером, писарем и,  одновременно, папой и мамой. Будучи ровно
в два раза старше меня,  он  действительно  относился  ко  мне
почти по-отечески и очень заботился обо мне.  Он  даже  иногда
забывался и обращался ко мне "сынок".  Так вот Елисееич, как я
его называл,  терпеть не мог нашего "особняка". "Ууу... гнида,
любит  на  дармовщину"  -  выражение  "на халяву" тогда еще не
использовали. Спирта он не жалел - казенный. Но луковицу и ло-
моть  хлеба на закуску приходилось вытягивать из Елисеева кле-
щами.
     Особняк никогда  не напивался и мы вели долгие и,  вообще
говоря, добрые беседы. Он был чудовищно невежественен и с види-
мым удовольствием  и  интересам  расспрашивал  меня о всем чем
угодно. Говорили мы и о русской истории и  о  литературе.  Всю
войну в моем вещевом мешке, вместе с домашними свитером и шерс-
тянными носками ездил томик "Антология русских поэтов",  кото-
рый я  купил  в городе Троицке Челябинской области перед самым
вылетом на фронт.  Мы иногда читали что нибудь  вслух.  Иногда
одно и  тоже  по  многу раз.  Мы оба очень любили "Вакхическую
песнь". Я иногда пробывал что-то сочинять.  Мне  иногда  каза-
лось,  что и он тоже:  во всяком случае,  он хорошо чувствовал
музыку русского стиха.  Однажды я вернулся с передовой где це-
лую  неделю пробыл в качестве офицера связи нашей авиадивизии.
Елисеич был рад моему возвращению,  где то раздобыл банку сви-
ной  тушенки  и  мы собрались с ним отметить мое благополучное
возвращение.  И тут в мою землянку ввалился особняк. В тот ве-
чер его приход не испортил настроения даже Елисееву. Мы тогда,
как помню, очень славно выпили.
     Во время моего дежурства на КП, откуда, если понадобится,
я должен был держать связь с авиционным начальством, я написал
вот такие стихи:
         С утра пушистая зима
         Одела праздничным убором
         И лес и поле. Из окна
         Видны холмистые просторы.
         Ковер усыпан серебром,
         Блестящим радостным огнем
         Бесчисленных песчинок света.
             И бруствер снегом занесен,
             И танк, как белая громада
             На минном поле, заснежен
             Разрыв последнего снаряда.
             И снова в мире тишина.
             Светла прекрасна и ясна
             Улыбка зимнего рассвета.
     Особняк был первым и,  может быть единственным человеком,
которому  я прочитал эти стихи.  Он слушал внимательно и,  как
мне казалось вполне искренне сказал мне какие то добрые слова.
И я внутренне доверял ему.  Особенно после того вечера,  когда
капитан,  старший лейтенант и старшина под американскую свиную
тушенку  выпили  хорошую дозу казенного спирта.  У меня начали
складываться с особняком отношения похожие на дружеские.  И  я
даже говорил моему закадычному другу, отличному летчику и доб-
рому смелому человеку,  тогда еще старшему  лейтенанту  Володе
Кравченко - вот и особняки бываю людьми. Но Володя относился к
нему совсем по-другому и не раз говорил мне:  "не  может  нор-
мальный парень залезть в шкуру особняка. Вот потребуют от него
процента раскрываемости шпионов и продаст он тебя за милую ду-
шу". И я, под воздействием таких слов, все-таки, немного осте-
регался моего неожиданного друга-особняка далеко не выкладывая
ему  все  то,  о чем хотелось поговорить.  И,  как оказалось -
совсем не зря! А история была, и в самом деле, нестандартная.
     Наш полк  в 44 году стал получать трофейные авиабомбы.  В
отличие от наших, они требовали боковых взрывателей (немцы ис-
пользовали электрические взрыватели без ветрянок.  У нас их не
было - мы должны были использовать механические взрыватели). У
таких  взрывателей  ось ветряннки должна была быть перпендику-
лярной боковой поверхности бомбы.  Подобные взрыватели исполь-
зовались в русской армии в первую мировую войну - это, так на-
зываемые,  взрыватели Орановского. На наше счастье, оказалось,
что на военных складах, еще со времен самолета "Илья Муромец",
сохранилось довольно много таких взрывателей и они начали пос-
тупать  в  полки.  Но с использованием взрывателей Орановского
дело гладко не пошло. Очень часто сброшенные авиабомбы, по не-
известной  причине просто не взрывались,  хотя сами взрыватели
были безусловно исправными.
     Начальство заволновалось и начало издавать грозные прика-
зы, в которых вина за отказы,  само собой разумеется, приписы-
валась стрелочникам.  В приказах приводились одни и теже аргу-
менты: небрежность в подготовке авиационного оружия, нарушение
инструкций  по  эксплоатации.  На  бедных оружейников сыпались
довольно жесткие наказания.  Особенно неиствовал мой непосредс-
твенный  начальник  - главный инженер по вооружению 15-ой воз-
душной армии полковник Тронза - педантичный жестокий латыш, из
тех которые  делали  русскую революцию в 17-ом году.  И вот он
добрался и до нас.  Прилетел однажды в полк на У-2  вместе  со
своим  механиком.  Демонстративно  при всех снарядил несколько
бомб,  взлетел на том же У-2 и сбросил их на ближайшем болоте.
Все бомбы взорвались!
     Тронза публично  обвинил  меня  в   предательстве   рабо-
че-крестьянского государства (не родины, а государства!), отс-
транил от должности и приказал отдать под суд. Одновременно он
сказал,  что уже давно собирался прислать нового инженера пол-
ка.  Каждый знал,  чем мне грозит происшедшее: по существу это
был смертный приговор.
     Я ничего не мог понять - мы, готовя бомбы, делали все то-
же самое,  ни на иоту не отступаясь от того,  что делал нагря-
нувший полковник  и  его механик.  Но у нас бомбы почему-то не
взрывались! И в мучительном поиске решения,  от которого зави-
села моя жизнь, неожиданная помощь пришла от Елисеева: решение
мне было подсказано.  Он сидел в другом конце  избы  и  мрачно
смотрел на  улицу.  Неожиданно он повернулся ко мне с каким то
просветленным лицом:  "товарищ капитан,  может все потому, что
он бомбил с У-2?" И меня осенило.
     Скорость наших самолетов была в  5  раз  больше  скорости
знаменитого кукурузника. Значит сопротивление воздуха лопастям
ветрянки взрывателя будет больше в 25 раз.  Значит нагрузка на
ветрянку станет больше тоже в 25 раз.  Да  такая  сила  просто
согнет ось ветрянки, она ее заклинит. Ветрянка не вывернется и
взрыватель не взведется. Вот и все! Надо только уменьшить наг-
рузку  на  лопасти ветрянки.  А для этого достаточно кусачками
откусить все ее лопасти,  кроме двух симметричных.  Для  того,
чтобы это понять не надо было быть инженером.
     Позднее за эту догадку меня публично поблагодарит  - нет,
не полковник Тронза,  с ним никогда больше судьба меня не све-
дет, а  сам  командующий  армией  генерал-лейтенант  Науменко.
Предложенный способ "откусывания лишних лопастей" станет широ-
ко использоваться и в других полках,  а сбрасываемые бомбы пе-
рестанут "не взрываться". Но это произойдет несколько позже, а
тогда? Тогда я без оглядки побежал к командиру полка. Он сразу
все понял,  крепко выругался, вспомнив и меня и Тронзу и наших
родителей.  Мы мгновенно поехали на летное поле. Я сам погото-
вил бомбы, дрожащими от волнения руками откусил лишние лопасти
и самолет командира ушел в воздух.  И на том же болоте взорва-
лись все шесть бомб!
     Когда командир выходил из самолета,  неожиданно  появился
Тронза. Он уже собирался улетать из полка, когда услышал взры-
вы. Раздался грозный рык:  "Подполковник,  кто разрешил?  Я же
отстранил капитана Моисеева.  Вы за это ответите!" И т.д.  и в
том же духе - Но все это уже не имело никакого значения!
     Так вот - мой особняк описал в своем доносе всю эту исто-
рию,  конечно,  без финала, без упомянания о благодарности ко-
мандарма. Он так же, как и полковник Тронза называл меня преда-
телем Родины и предлагал незамедлительно арестовать. Но на его
рапорте кто-то размашисто и неразборчиво что то написал,  а за
непонятными словами стояло "отложить" или "подождать" и не ме-
нее неразборчивая подпись.  Так этот донос и оказался  в  моем
досье. Ну,  а на Лубянке, на всякий случай, меня решили не до-
пускать до секретной работы.
     Когда весной 46 года я уезжал из действующей армии, где я
уже исполнял  обязанности инженера авиационной дивизии,  особ-
няк, который тоже поднялся в чинах,  пришел меня провожать. Он
меня облобызал  (я  тогда и не знал,  что это поцелуй Иуды!) и
пожелал всяких благ.  Эпизод,  о котором я рассказал мог легко
стоить мне жизни,  а искалечил бы ее наверняка. Если бы - если
бы не подсказка колхозного шофера старшины Елисеева,  если  бы
не  лень  или нерадивость кого то из начальников моего особня-
ка...А, может быть, как это говорил капитан Кравченко, - в ди-
визионную  СМЕРШ  не  поступило нужной разнарядки на выявление
предателей Родины или старая разнарядка была уже  выполнена  и
донос отложили в запас!
     Ну, а Ивану Федоровичу Петрову, когда он понял в чем суть
дела, не потребовалось больших усилий,  чтобы все поставить на
свое место: Сталин уже умер, Берия был расстрелян и приближал-
ся ХХ съезд партии.  Обстановка изменилась коренным образом. Я
благополучно получил первую,  то есть высшую форму  допуска  к
секретной работе и даже больше того - у меня никогда не возни-
кало трудностей с совмещением полетов на полигон и командиров-
ками за границу.

БЕГСТВО, ОБЕРНУВШЕЕСЯ ПОБЕДОЙ

     Но последняя из историй, которая могла полностью исковер-
кать мою жизнь произошла уже на грани 50-х годов.
     Моя мачеха, которая уже более четверти века работала учи-
тельницей младших  классов сходненской школы,  неожиданно была
арестована по статье 58,  как активный участник группы,  гото-
вившей, не больше ни меньше,  как  вооружкнное  восстание.  Ее
осудили  на  10  лет и отправили в лагерь около города Тайшет.
В общем история весьма заурядная для тех времен. Для меня лич-
но она имела весьма тягостные последствия и могла бы обернуть-
ся настоящей трагедией,  если бы.... если бы снова не счастли-
вый случай. Но, обо всем по порядку.
     После демобилизации, в конце 48 года я стал работать сра-
зу в двух местах. Моя основная работа проходила в НИИ-2 Минис-
терства авиационной промышленности,  где меня назначили  одним
из  "теоретиков" в группу Диллона - главного конструктора ави-
ционных реактивных торпед.  Несмотря на то,  что Диллон  болел
чахоткой и  физически  был очень слаб,  работал он удивительно
много и всегда был полон разнообразных идей и начинаний. О его
изобретательности ходили легенды - проживи он подольше, появи-
лось бы много технических новинок.
     Я оказался в одной группе с моим университетским сокашни-
ком, с моим большим другом Юрием  Борисовичем  Гермейером.  Мы
познакомились и подружились еше в десятом классе,  в математи-
ческом кружке,  который вел в Стекловском институте  И.М.Гель-
фанд, тогда доцент МГУ. Уже в студенческие годы мы жили с Юрой
в одной комнате в общежитии на Стромынке,  мы  кончали  мехмат
МГУ по одной и той же кафкдре теории функций и функционального
анализа под руководством одного и того же профессора Д.Е.Мень-
шова.  И вся наша жизнь, в конечном счете, прошла рядом. Позд-
нее, когда я стал работать в Академии Наук, я перетащил Герме-
йера   в   Вычислительный  Центр,  где  он  организовал  отдел
исследования операций,  а на факультете прикладной  математики
создал кафедру с тем же названием, вероятно, одну из самых ин-
тересных кафедр этого факультета.
     Ну, а тогда,  в 48 году?  Гермейер не был на фронте.  Как
человека, носящего немецкую фамилию, его вообще не призывали в
армию, а, хотя мать у него и была русской, его должны были от-
править на спецпоселение,  как всех лиц немецкой национальнос-
ти.  Для начала он оказался а Сталинграде, где его взяли рабо-
тать на завод.  Во время наступления немцев на Сталинрград,  в
той  суете  и неразберихе,  которая предшествовала героической
Сталинградской эпопее,  Юру кто-то зачем-то послал в Москву. А
возвращаться  обратно было уже некуда.  И ему предложили рабо-
тать в  одном из секретнейших КБ в Москве - там,  где создава-
лись первые "Катюши".  Вот так мы с Юрой оказались снова в од-
ной комнате,  теперь уже не в общежитии,  а в НИИ -2. Он зани-
мался проблемами эффективности, а я динамики и балистики одних
и тех - же авиационных торпед.
     Работал наш  отдел  с  увлечением,  это был общий настрой
послевоенных лет. Работа шла быстро и очень успешно. Начальни-
ком института  был тогда генерал-майор П.Я.Залесский - хороший
инженер, плохой математик и,  как всякий одессит, очень остро-
умный человек.  Когда  ему  надо было участвовать в каких либо
совещаниях, где  предстояло  обсуждать  результаты  каких либо
сложных расчетов, Павел Яковлевич брал меня с собой. И публич-
но именовал меня "ученый еврей при губернаторе", хотя и евреем
и губернатором был он сам. Короче - работа в институте была не
только  успешной  и интересной,  но и вся атмосфера была очень
доброжелательной и творческой - как теперь любят  говорить.  И
мы  очень быстро продвигались вперед и наш отдел и весь инсти-
тут были на подъеме.
     Исследовательскую работу я совмещал с преподолвательской.
Она была не менее увлекательной и приятной.  Я был  принят  на
работу в  качестве исполняющего обязанности доцента на кафедру
ракетной техники в в один из лучших технических  ВУЗ,ов страны
- в МВТУ,  которое еще в далеком XIX веке окончил мой дед и, к
которому еще с детства я привых относится в великим почтением.
Кафедру  возглавлял профессор Победоносцев Юрий Александрович.
Личность легендарная.
     Прежде всего,  он  был  одним из очень немногих отцов со-
ветской ракетной техники, избежавших тюрьмы во время разгрома,
который  учинил  Сталин незадолго до войны всей нашей ракетной
технике,  которую долго  пестовал  расстрелянный  Тухачевский.
Юрий Александрович мне говорил, что он в течение двух лет каж-
дую ночь ожидал ареста.  И,  хотя так же, как и И.Ф.Петров, он
не  мог  бы найти для этого сколько-нибудь разумных оснований,
сумка со всем необходимым для арестанта  вседа  была  наготове
возле его постели.
     Главным своим научным достижением он  считал  изобретение
таких флегматизированных порохов, скорость горения которых бы-
ла постоянна в очень широком диапазоне природных условий (тем-
пературы, влажности).  Собственно это и определило успех наших
"Катюш", грозного оружия Отечественной войны. Юрий Александро-
вич справедливо  полагал,  что его основательно обобрал Кости-
ков, сумевший присвоить себе все лавры "изобретателя катюш".
     В 49 году профессор Победоносцев был в зените своей карь-
еры. Он  был  главным  инжерером,  т.е.   фактическим  научным
руководителем знаменитого  НИИ-88,  в одном из конструкторских
бюро которого начинал тогда работать, еще не реабилитированный
С.П.Королев. Юрий  Александрович в канун пятидесятых годов был
не только руководителем НИИ-88,  но и  реальным  руководителем
складывающегося коллектива  инженеров  и  ученых,  который  за
стремительно короткое время создал основы  современной  косми-
ческой науки и техники.
     В те годы он создал в МВТУ кафедру реактивной  техники  -
позднее ею  в  течение  многих десятилетий заведовал профессор
Феодосьев. Победоносцев собрал  на  кафедре  очень  интересный
коллектив людей,  казалось  бы  совершенно несовместимых между
собой. На кафедре в качестве доцента без степени работал буду-
щий Главный  Конструктор ракетной и космической техники - Сер-
гей Повлович Королев, превосходно читал лекции молодой профес-
сор Челомей, работал мрачноватый и нелюбезный будущий академик
Бармин и многие другие, которым страна обязана созданием своей
ракетной  техники.  Позднее  они  все разошлись по собственным
квртирам, но в конце сороковых годов все еще были вместе.
     Ну, а сам Победоносцев в те годы уже был, к сожалению, на
излете. Его все меньше и меньше интересовала наука и мысли его
больше были в семье ,  в саду,  который он очень любил. Лекции
Юрий Александрович читал небрежно, не особенно к ним готовясь,
часто поручая их молодым преподователям.  Так мне он порой по-
ручал лекции по горению порохов, в чем я очень плохо разбирал-
ся. Текущими  делами  кафедры он также не очень интересовался.
Однажды,  в комнате, где проходили заседания кафедры я повесил
лозунг "братцы, ударим палец о палец!". Юрий Александрович был
человеком добрым и не лишенным чувства  юмора  и  он  искренне
посмеялся, увидев лозунг и попросил его сохранить.  Надо заме-
тить,  что наш коллектив был подобран так,  что на кафедре все
крутилось  по заведенному,  а учебный процесс катился по нака-
танным рельсам,  несмотря даже на то,  что Юрий  Александрович
порой  даже не приходил на заседания кафедры,  а руководил ими
по телефону!  Но неожиданный выговор я все-таки получил...  от
секретаря парткома МВТУ,  но не за работу, и даже не за шуточ-
ный текст плаката, а за то, что я повесил плакат не согласовав
его текст в парткоме. То есть за отсебятину.
     Однажды в преподовательской столовой за  обедом  я  начал
что-то с энузиазмом рассказывать Юрию Александровичу. Речь шла
о какой то особенности управления, какой то ракетной системой.
Он вежливо слушал меня, а затем вдруг перебил:
     - Никита, а Вы ведь тоже живете за городом?
     - Да, на Сходне.
     Он живо повернулся ко мне, лицо его помолодело и он с во-
одушевлением стал говорить: "знаете, у меня вот такая маленькая
яблонька - он протянул руку над полом,  показывая какая она  у
него маленькая,  - а приносит вот такие яблоки" - и он показал
двумя ладонями некий объем,  равный небольшому арбузу.  В этом
эпизоде он был весь - наш добрый,  умный завкафедрой.  Если он
воодушевлялся, то мог свернуть горы. Но только если....
     Мне на кафедре был поручен первый в жизни самостоятельный
курс: динамика управляемых снарядов и ракет.  Он  был  целиком
разработан мной.  Я думаю,  что это вообще был первый подобный
курс, прочитанный в высших учебных заведениях  страны.  Он шел
с грифом "совершенно секретно" и его рукопись я держал в своем
сейфе в НИИ-2. Мой тамошний начальник Диллон ее не раз смотрел
и настаивал на том,  чтобы я ее представил  в  качестве  своей
докторской  диссертации.  Что  я и предполагал сделать в самом
ближайшем будущем. Победоносцев тоже поощрял эту работу, ценил
ее  и часто брал меня с собой на семинары в Подлипки в НИИ-88,
где тогда и рождались проекты будущих ракетных систем и закла-
дывались основы ракетной науки.
     Таким образом  в  моей научной деятельности все складыва-
лось как нельзя лучше.  Каждый день я понимал  что  то  новое.
Перспективы казались бесграничными.  И было еще одно, для меня
очень важное. Я  видел  интерес  к своей работе. Чувствовал ее
нужность. Это создавало ощущение того, что моя работа не прос-
то удовлетворение  собственного  любопытства,  что  она нужна.
Нужна моим товарищам,  нужна моей стране,  которая  только-что
вышла из труднейшего испытания. Я никогда никому не говорил об
этих чувствах,  но для меня они были очень  важной  внутренней
опорой. Я  не  знаю  - всем ли такое чувство было тогда свойс-
твенно, но мне было бы без него жить невыносимо.  Самыми мрач-
ными  периодами  моей  жизни  были те,  когда у меня возникало
убеждение, что моя работа не находит "потребителя".  И, хотя в
своей жизни, мне приходилось много работать "в стол", но я так
и не научился это делать.  Вот почему,  с началом горбачевской
перестройки,  когда государство и страна начали терять интерес
к научным исследованиям,  я стал тратить  время  на  различную
публицистику, хотя  наблюдая  за усилиями дессиденствующей ин-
теллигенции, понимал сколь бессмыслена,  в наших условиях, та-
кая деятельность. Но все-таки мои писания печатали, их читали,
чего нельзя было сказать о научной продукции.
     Но все это было позднее,  а в 49-м году я жил в радостном
возбуждении, которое вызывала моя работа.
     Итак, моя исследовательская деятельность хорошо спорилась
и я быстро входил в число, если и не ведущих, то заметных исс-
ледователей-теоретиков в области ракетной техники, что не мог-
ло не давать удовлетворения.  Я читал интересный и новый пред-
мет  в  одном  из  самых  престжных  инженерных высших учебных
заведений. Мои лекции пользовались успехом не только у студен-
тов. Их приходили слушать и сотрудники различных НИИ и КБ.
     И вдруг крах! Крах всему. Арестовывают мою мачеху. Я сна-
чала даже не оценил масштабы личной катастрофы:  мне было бес-
конечно жалко невинного пожилого человека,  прожившего трудную
и горькую жизнь,  так мало видевшего хорошего на своем веку. И
случившееся не очень связывал с  собственной  судьбой,  наивно
считая себя  достаточно  защищенным  и  своей  квалификацией и
службой в действующей армии, и вполне почетным набором боевых
орденов... Но очень скоро я почувствовал и на себе всю тяжесть
происшедшего.
     Когда однажды я пришел на работу в НИИ-2,  то в проходной
мне сказали, что мой пропуск анулирован, а в отделе кадров мне
объявили, что я уволен по сокращению штатов. Генерал Залесский
принять меня отказался.  Нечто похожее  случилось  и  в  МВТУ.
Правда  там народ был повежливее:  мне объяснили,  что я лишен
допуска к секретной работе и исполнять обязанности  доцента на
закрытой кафедре не имею больше права. Мне предложили работать
ассистентом на кафедре математики или физики, но только на по-
часовой оплате.  Т. е. за даром. Расставание с Юрием Александ-
ровичем было грустным. Оне был искренне  огорчен  происшедшим,
проводил меня до метро.  Давал разные нелепые советы - я пони-
мал,  что ничего другого он мне сказать не мог. Мы встретились
с ним  снова  лишь в 60-ом году на конференции в Баку.  Он был
уже на пенсии.  В номере гостинницы мы выпили бутылку красного
вина,  ели виноград и разговаривали о прошлом.  Нам обоим было
очень приятно это свидание через 10 лет.
     А в 49-ом я очутился не просто на улице, но даже без пра-
ва работать по специальности;  каких либо перспектив в возмож-
ности заняться научной деятельностью у меня,  казалось  бы  не
было совсем.  Рукопись докторской диссертации осталась в сейфе
- я ее никогда больше не видел.  Однажды мне  кто-то  сказали,
что ее все-таки как-то использовали.  Но это было уже в другой
жизни и меня не интересовало.
     Месяц, а  может быть и больше я ходил как опущенный в во-
ду. На  работу  меня  никто  никуда не брал.  Сначала говорили
весьма любезно,  но как только видели штамп  в  моей  трудовой
книжке, всякие переговоры прекращались. Я как-то жил, пока ос-
тавались какие-то деньги. Большинство друзей меня стали сторо-
ниться. И постепенно меня начала охватывать настоящая паника -
дело теперь шло уже не о научной карьере,  а о жизни. Все про-
исходившее было куда страшнее того, что я испытывал на фронте.
И снова меня спас случай - невероятное  стечение благоприятных
обстоятельств.
     Один из моих друзей по альпинизму и товарищей по службе в
Академии имени  Жуковского,  один из немногих,  которые тогда,
зимой 50-го меня не сторонились  был  Александр  Александрович
Куликовский. Тогда,  будучи в майорском чине, он преподавл ра-
диотехнику в Академии.
     В ночь ареста моей мачехи, Саша со своей женой Ниной были
у меня дома на Сходне.  И после ареста они  остались  жить  со
мной. И  всю  эту зиму мы так и прожили втроем на старой сход-
ненской даче.  И вот однажды,  когда я, после  очередного  дня
бесплодных поисков работы, вернулся из Москвы в совершенно по-
давленном состоянии,  Саша  мне сказал:"Знаешь,  Никита,  уез-
жай-ка ты куда-нибудь по добру по здорову.  Да подальше.  При-
дется  тебе,  пока не поздно,  послать Москву к чертовой мате-
ри."- Вот так и сказал!
     Но куда ехать? Кто я? Что я умею делать? - Несостоявшийся
математик, инженер по вооруэжению самолетов, выгнанный с рабо-
ты, как неблагонадежный элемент.  Может и правда, меня возьмут
где нибудь  в  провинциальном вузе:  учители математики всюду,
наверное, нужны?
     И вот утром следующего дня я и поехал в Министерство Выс-
шего образования  в  Главное  управление  университетов,  мало
представляя себе,  что шел навстречу судьбе.  И она подстроила
мне неожиданную  встечу.  В коридоре я столкнулся с бывшим за-
местителем декана механико-математического факультета МГУ про-
фессором  Двушерстовым Григорием Ивановичем.  Он меня увидел и
узнал.
   - "Моиссев? Так  значит жив?" - вопрос типичный для  после-
военного  времени,  когда  с  радостью  встречали  каждого вер-
нувшегося с фронта домой.  " Как видите". "Повоевал, значит" -
Он с уважением потрогал мои ордена на кителе без  погон  -  мы
все  бывшие фронтовики донашивали тогда свою старую офицерскую
форму,  ибо костюмы стоили в 50-м году баснословно  дорого.  А
ордена на кителе носить было тоже принято.  "Ну,  что-ж, пошли
поговорим".
     Оказалось, что  он  и был начальником главного управления
университетов, т.е.  тем человеком, к которому я собирался за-
писаться на прием.
     Разговор сразу начался в добром  ключе.
     - Рад,  что  меня помните, Григорий Иванович.
     - Ну, как же забыть? Как зимняя сессия, так нет Моиссеева,
то на соревнованиях, то на лыжном сборе. Ну, рассказывай - как
воевал, до чего дослужился?
     - До безработицы ...
     И я, поддавшись некоему импульсу, как на исповеди рассказал
Григорию  Ивановичу все, что со мной произошло.
     Двухшерстов был  добрым и участливым человеком и студенты
его любили.  Это особенно чувствовалось в сравнении  с  другим
замдекана, Ледяевым - сухим и неприветливым. Одно плохо - попи-
вал Григорий Иванович. И изрядно. Через несколько лет, когда я
уже стал профессором МФТИ, как то встретил его около памятника
Пушкину. Он уже был под хмельком.
    - Моисеев здорово!
    - Григорий Иванович, зраствуйте.
    - Пойдем выпьем.
    - Не могу, Григорий Иванович, - меня ждет Алексей Андреевич
Ляпунов.  Завтра он  улетает в Новосибирск.  Нам  надо о многом
переговорить.
    - Ничего, подождет твой Ляпунов - вот тут рядом за углом.
    В те времена, в начале Тверского  бульвара,  в  доме, кото-
рый уже давно снесли,был кинотеатр "Великий немой" и маленькая,
паршивенькая забегаловка, где можно было стоя нечто вкусить и
основательно выпить.
     Мы подошли к стойке. Командовал Григорий Иванович: "Два по
сто, две кружки пива и вон тот бутербродик  разрежте напополам".
     Вот такой был Григорий Иванович.
     После моего рассказа он задумался. Довольно долго молчал,
задал мне пару вопросов.  Потом внимательно посмотрел на меня,
как бы что-то оценивая: "Поезжай-ка ты,  батенька,  в Ростов.
Там у  меня посадили всю кафедру механики во главе с профессо-
ром Коробовым.  Некому лекции читать. Будешь читать гидродина-
мику и общую механику".
     - Но ведь я же не механик - университет кончал по функци-
ональному анализу у Меньшова.
     - Ну, знаешь ли? Когда речь идет о голове, о шее не дума-
ют.  Завтра у меня будет ростовский ректор Белозеров.  Я ему о
тебе расскажу.  Приходи завтра в полдвенадцатого и обо всем  с
ним  договорись.  И  чтоб через неделю твоего и духа не было в
Москве!
     Вот так  я и уехал в Ростов-на-Дону,  исполняющим обязан-
ности доцента по кафедре теоретической механики местного  уни-
верситета. Туда  же  Двушерстов направил на такую же должность
Иосифа Израилевича Воровича.  Он также как и я защитил  канди-
датскую диссертацию в Академии им.  Жуковского и, несколько по
другой причине,  тоже был безработный. И не только в этом наши
судьбы оказались  общими - также как и я, он однажды был избран
действительным членом Академии Наук Советского Союза.
     Этот отъезд  из Москвы сыграл решающую роль в моей жизни.
И не только потому,  что условия жизни в Ростове  и  работа  в
Университете, дали  мне  несколько лет спокойной работы,  дали
мне возможность во многое вдуматься и получить те знания,  ко-
торые затем составили основу моей профессиональной деятельнос-
ти.  Самое главное,  как я теперь понимаю,  было в другом.  На
несколько лет я исчез из поля зрения органив безопасности. Ес-
ли бы я остался в Москве,  то в любой момент,  когда пришла бы
очередная "разнарядка на шпионов", как говорил Володя Кравчен-
ко, я мог оказаться на крючке.
     И действительно, примерно через год или полтора после мо-
его отъезда в Ростов,  мной начали интересоваться районные ор-
ганы безопасности.  Как мне однажды стало известно, именно они
организовали донос и дело моей мачехи.  По рассказам  соседей,
ко мне приходили,  и не раз,  но дом был заперт, а соседи и на
самом деле ничего обо мне не знали - я никому на Сходне не го-
ворил о том куда я уехал.  Конечно, найти меня было не трудно,
но меня выручила обычная чиновная безалаберность.  И нежелание
делать хоть что-нибудь, что выходило за их прямую обязанность.
     И все же органы безопасности меня однажды нашли,  но  это
было уже в конце 52-го года.
     Сегодня я  уже  точно знаю,  что на меня в Ростове начали
составлять досье.  Я даже знаю кого и куда вызывали  и  о  чем
спрашивали. И счастлив тем,  что могу  с  полной  уверенностью
сказать: не нашлось ни кого, кто написал, хоть что нибудь меня
порочащее;  даже среди тех,  кого я не относил к  числу  своих
друзей. Донос тогда, на грани 53-го года не вышел. А ведь вре-
мя, под занавес эпохе, было страшное: били на отмаш и, преиму-
щественно тех,  кто защищал Родину.  И от этого удара мне уда-
лось уйти.  Ну а в марте 53-го в бозе почил Иосиф, осенью вер-
нулась  из  тайшетского лагеря моя мачеха и очередная страница
жизни оказалась перевернутой.
     Итак, судьба, счастливые случаи, хранили меня в те труд-
ные годы.  А молодость брала свое: я жил, не очень отдавая се-
бе отчет в том, что надо мной многие годы висел топор. Я этого
не знал и не понимал. На мое счастье!



Глава II. НЕСКОЛЬКО ПО-НАСТОЯЩЕМУ СЧАСТЛИВЫХ ЛЕТ


ЗАВТРА БУДЕТ ДЕНЬ ОПЯТЬ

     Счастье -  это  очень субъективное понятие. Разумеется, у
каждого бывают минуты или часы,  когда у него рождается особая
легкость, особая радостность  восприятия  жизни.  Так  бывает,
когда человек чувствует себя очень здоровым, или когда он ощу-
тил вдруг прелесть окружающей природы, когда его действиям со-
путствовал неожиданный успех...  Такое радостное ощущение меня
охватывает всякий раз,  когда спорится  работа.  Даже  сейчас,
когда я уже так немолод и не могу хвастаться здоровьем.
      Как это не грустно, такое радостное возбуждение с годами
приходит ко мне все реже и реже.  Но все-таки оно  приходит  и
иногда, ложась спать, я и сейчас готов повторять слова детской
песенки - "завтра будет день опять".  Тогда у  меня  возникает
радостное ожидание завтра,  которое обязательно настанет, ожи-
дание созвучное оптимизму детского восприятия, которое так хо-
рошо передается этой незамысловатой строчкой из детской песен-
ки.
     Но сейчас я хочу рассказать немного о  другом.  У каждого
человека  бывали некоторые периоды жизни,  которые он выделяет
из других,  считая их более счастливыми, которые он чаще вспо-
минает. Особенно наедине с самим собой и особенно  в  тяжелые
минуты, когда  он  стремиться  в воспоминаниях о прошлом найти
опору в настоящем.  У меня было два таких счастливых  времени,
два отрезка жиэни,  которые ничем не были омрачены - ни болез-
нями,  ни горем,  ни арестами.  Первый,- это несколько детских
лет, когда  наша  семья жила на Сходне,  еще в полном составе.
Именно тогда я по настоящему пережил то,  что принято называть
счастливым детством,  и прочувствовал то, что означает для че-
ловека и,  особенно, для ребенка настоящая семья. И эти воспо-
минания для меня священны.
     Второй, когда после демобилизации,  после ареста моей ма-
чехи и крушения всех моих московских начинаний - о чем  еще  я
буду рассказывать,  вдруг все неожиданно сложилось:  я получил
настоящую, целиком  захватившую  меня работу в Ростовском уни-
верситете. Тогда же у меня появилась собственная семья и роди-
лась  моя старшая дочка,  вокруг которой вдруг закрутилась со-
вершенно новая, наполненная очарованием жизнь.
     Эти периоды были очень разные.  Но  их  объединяла  одно:
спокойная ритмичность жизни,  спокойная благожелательность до-
ма,  возможность заниматься чем хочется и  возможность  много,
много жить  на природе.  И все-таки главное,  что было тогда -
сердечность отношений.
     Но сначала о начале.

21-Й ГОД И ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОСКВУ

     Я родился 23 августа 1917 года в Афанасьевском переулке в
мансарде дома N 7.  Сейчас это улица Мясковского, а  нумерация
домов идет в сторону обратную тому, как она шла в то предрево-
люционное время. Но сам особнячок сохранился. Там даже есть ме-
мориальная доска,  правда не имеющая никакого отношения к моей
семье. Крестили меня в церкви Николы в Хамовниках. Там же вен-
чался и был крещен мой отец.
     Первые годы моей жизни были очень трудными для моих роди-
телей. В 18-ом году отца уволили из Университета, где он тогда
работал и семья осталась без всяких средств  к  существованию.
Выручил один  наш родственник,  предложивший отцу работу в де-
ревне. И вот мы - папа мама и я, которому тогда не исполнилось
еще и года - уехали в Тверскую  губерню,  в  деревню  Городок,
расположенную  на  берегу  реки Молога,  в семи киллометрах от
большого и в прошлом богатого села Сундуки,  недалеко от стан-
ции Максатиха.  Считалось,  что отцу очень повезло: он получил
место начальника  небольшой  конторы,  которая  заготовляла  и
сплавляла в Москву дрова.
     По рассказам отца, жили мы там очень скудно, но голода не
испытывали. У отца была казенная лошадь, с которой он научился
хорошо управляться. Она занимала большое место в нашей жизни и
даже у меня остались о ней какие-то смутные воспоминания.  Был
огород, а зажиточный крестьянин, у которого контора арендовала
дом,  снабжал нас молоком.  Труднее было с хлебом -  своего  в
Тверской  губернии всегда не хватало.  Революция шумела где-то
вдалеке. На берегу Мологи люди работали и старались выжить.
     Мы прожили там три,  может быть самых трудных и  голодных
года нашей  революции.  Может  быть и еще прожили бы некоторое
время,  но у меня должен был появиться брат и родители  решили
возвращаться в Москву.
     Если жизнь  на Мологе оставила в памяти лишь какие-то ту-
манные картинки, то обратную дорогу в Москву я помню уже очень
хорошо.
     Путь от  Максатихи  до  Москвы  занял у нас целую неделю.
Ехали мы в переполненном товарном вагоне,  который,  почему-то
называли теляьчим.  Нам повезло:  мы все  трое  устроились  на
верхних  нарах.  Поезд  регулярно  останавливался - у паровоза
кончались дрова.  И мужчины с топорами и пилами шли в лес  ру-
бить  новую порцию дров для паровоза.  А сам паровоз вызывал у
меня живейший интерес.  Даже сейчас у меня перед  глазами  его
высоченная  труба.  Видимо это был какой то допотопный локомо-
тив,  чудом сохранившийся где то на запасных путях.  Мальчишек
всегда  привлекает  техника.  Я  вспомнил эпизод с паровозом и
рассказал о нем своей дочери,  когда первым произнесенным сло-
вом моего старшего внука неожиданно стало не слово "мама" или,
в крайнем случае,"папа",  как бывает в нормальных семьях. Пер-
вым  сознательно  изреченным звукосочетанием Алешки было слово
"кран",  что повергло его родителей в некоторое  смятение.  Но
все объяснялось очень просто: перед его окном шло строительст-
во и подъемный кран видимо производил на него особое впечатле-
ние. Не меньшее, чем на меня первобытный паровоз.
     Но вот однажды поезд  все-таки пришел в Москву на Нико-
лаевский вокзал  - так в то время назывался Ленинградский вок-
зал Октябрьской дороги. Была ли тогда уже ночь или поздний ве-
чер,  или ранее утро, я не знаю. Но помню - было темно. И сей-
час я вижу огромную,  пустынную Каланчевскую площадь  и  снег,
который приходил сверху из ночной темноты.
     Отец куда то надолго ушел.  Мы остались одни.  Маме  было
очень трудно.  Через пару месяцев должен был родиться брат.  Я
прижался к ее ногам и чувствовал как она плачет.  Я думаю, что
она даже не плакала,  а слегка стонала. Ей было холодно и пло-
хо. Раньше,  когда ей бывало трудно она любила прижать меня  к
себе, тихо говоря, при этом:"ох-охонюшки, трудно жить Аленушке
на чужой сторонушке". Мою маму звали Еленой.
     Но вот появился отец и привез какие то санки. На эти сан-
ки положили наш незатейливый скарб и водрузили меня. И начался
длинный многочасовой путь по ночной Москве 21-го года.  И сей-
час  у  меня  перед  глазами эта ночная московская пустыня без
единого огонька.  Вместо тротуаров горы снега,  а  посредине
улицы протоптанная дорожка.
     Мы, наконец, дошли до Афанасьевского переулка и того дома,
в мансарде которого я родился. Он принадлежал Николаю Карлови-
чу фон Мекк.  Он был сыном знаменитой Надежды Филаретовны фон
Мекк, столь много сделавшей для того, чтобы Чайковский был ли-
шен материальных забот и мог посвятить свою жизнь музыке.  На-
дежда Филаретовна никогда не  встречалась  с  великим  русским
композитором, но их опубликованная переписка сделалась своеоб-
разной классикой. Николай Карлович более лет десяти тому назад
удочерил мою маму, которая в одночасье сделалась круглой сиро-
той.  Он никогда не отличал ее от других своих дочерей.  Более
того,  мне  кажется,  что  моя мама была его самой любимой до-
черью.
     Нас не ждали.  Письмо,  которое написала мама не дошло до
"дедуси", как звали в семье Николая Карловича.  Весь дом вспо-
лошился. Стали охать и ахать,  говорить о том,  как опасно хо-
дить по Москве ночью и что-то еще,  что говорят в таких случа-
ях. Нагрев на буржуйке воду меня сразу посадили в ванну и ста-
ли отмывать коросту грязи,  накопившуюся за неделю путешествия
в телячем вагоне. А потом чистая кровать и блаженный сон!
     Роды у моей мамы проходили тяжело и она  заболела родовой
горячкой, а через несколько месяцев скончалась от общего зара-
жения крови.  Еще во время ее болезни,  к нам приехала  мамина
приятельница, вернее  сослуживица - они вместе работали сестра-
ми-милосердия в одном и том же санитарном поезде на  галицийс-
ком фронте. После кончины моей мамы она осталась в нашей семье
,  а вскоре вышла за отца замуж. Так у меня и моего брата Сер-
гея появилась мачеха.
     Брат звал  ее  мамой.  Она очень любила Сергея и была ему
настоящей матерью - ведь и остался он у  нее  на  руках  всего
лишь  несколько  месяцев от роду.  А я так и не мог забыть как
прижимался к маминой ноге,  как она гладила меня по  голове  и
приговаривала "ох Никитка,  ты мой Никитка". И никогда в жизни
я не слышал больше, столько любви и ласки, сколько было в этих
словах.  И  никогда не мог забыть как она мне тихо напевала на
ухо "ямщик лихой,  он спал пол-ночи".  А мачеха,  при всей  ее
любви к отцу и брату,  при всей ее способности к самопожертво-
ванию, так никогда и не стала мне близким человеком. Нас всег-
да что-то разделяло.  Меня это очень огорчало.  Но я ничего не
мог с  собой поделать.  Сейчас мне очень грустно думать о том,
что я ей не смог дать той сердечной  теплоты,  которая  важнее
всего для одиноких людей.
     Итак, о Сходне.

СХОДНЯ

     Сходня -  самое  дорогое для меня место на Земле и время,
там прожитое - самое счастливое в моей жизни,  хотя трудностей
и горестей в той сходненской жизни было больше чем, достаточно.
Но,  может быть,  именно это сочетание и было тем дорогим, что
жило о мне всю жизнь.
     Итак, гражданская война позади. Дальний Восток стал снова
частью России.  Это  позволило  моему деду вернуться в Москву.
Сергей Васильевич Моисеев в 1915 году был назначен начальником
дальневосточного железнодорожного  округа.  В него входили все
русские железные дороги на восток от Читы,  в том числе и зна-
менитая КВЖД. Во время существования Дальневосточной республи-
ки, дед был  некоторое  время  ее  министром  железнодорожного
транспорта (или путей сообщений - я точно не знаю, как называ-
лась его должность).  Во время же окупации Дальнего Востока он
жил  на каком то полустанке под Хабаровском, в старом брониро-
ванном вагоне оставшимся от разбитого бронепоезда.  Жил он там
вместе  с  моей бабушкой и прабабушкой.  Как уж он там пережил
трудные времена окупации,  я не знаю. Бед было, во всяком слу-
чае не мало. Одним словом, он не эмигрировал, а японцы и белые
его, вроде бы особенно и не трогали. Другими словами - он дож-
дался окончания войны. В 22-м году, в том же вагоне, в котором
он жил последние два, года Сергей Васильевич Моисеев приехал в
Москву.
     В тот год мы уже поселились  на  Сходне.  Тогда  это  был
очень симпатичный пригородный поселок.  Он возник еще во время
строительства Николаевской (позднее Октябрьской) железной  до-
роги и в нем жили, главным образом, квалифицированные железно-
дорожные рабочие и служащие разных рангов,  но связанные преи-
мущественно с железной дорогой. До революции там было построе-
но и некоторое количество хороших и благоустроенных дач,  при-
надлежащих людям разного достатка.  Была там и дача Гучкова. В
ней, в мое время там размещалась школа, в которой мне предсто-
яло учиться до 29-го года, когда она неожиданно згорела. В од-
ной из таких дач мы и сняли несколько комнат.
     Наш поселок был примечателен во многих отношениях. Прежде
всего большинство  его улиц было мощеными,  что тогда было от-
нюдь не часто в подмосковных поселках.  Его пересекали  прямые
улицы,  которые  тогда  именовались  проспектами  - они и были
проспекты. Многие из них выходили к чистой, пречистой и холод-
ной речке Сходня - одной из источников радости сходненской ре-
бятни.  Кроме того, поселок был непьющий. В отличие от большой
и грозной деревни - вечно пьяной Джунковки, которая начиналась
прямо за Сходней,  через овраг.  Но самой главной особенностью
нашего поселка был кооператив железнодорожников.  Его организ-
овали еще в 80-е годы прошлого столетия.
     Многие из железнодорожников - жителей поселка имели коров
и другую скотину.  Это и была основа кооператива. Он арендовал
у волости покосы и имел магазин. Так он и назывался - железно-
дорожная лавка.  Кооператив  торговал не только молоком,  но и
свежайшей сметаной и творогом,  которые производили жены рабо-
чих и служащих.  Продавал он и мясо и овощи, выращиваемые чле-
нами кооператива.  Вся эта деятельность процветала  и  вносила
важный вклад в благосостояние поселка.  Кооператив успешно пе-
режил и мировую войну и гражданскую.  Пережил он и коллективи-
зацию.  Выстоял  он  и трудные годы Отечественной войны,  хотя
фронт был от него всего в трех киллометрах.  В 50-е годы я еще
сам  ходил  в  кооперативную лавку за молочными продуктами для
своих детей.  Но кооператив не смог пережить реформы  Хрущева.
Коров уничтожили и весь поселок, тогда уже несколько тысяч жи-
телей сел государству  на  шею:  ему  самостоятельно  пришлось
снабжать  поселок  молочными  продуктами.  Снабжение населения
резко ухудшилось. Все подорожало.
     И вот  однажды на запасных путях станции Сходня,  в одном
из тупичков появился вагон от бронепоезда,  в котором  приехал
дед со  своей  семьей.  Внутри вагона была настоящая квартира,
такая в какой он жил последние два года - просто  ее подцепили
к поезду,  который шел в Москву. Мое детское воображение пора-
зила не только обстановка этой квартиры  с  хорошим  писменным
столом, кроватями,  мягкими  креслами,  картинами  на стенах -
особое впечатление на меня произвел боченок с  красной  икрой,
который также совершил далекое путешествие. Дед мне очень пон-
равился - большой, сильный, лысый и усатый. На фронте я однаж-
ды тоже было отпустил рыжие усы, они свисали, как у моих люби-
мых запорожцев и в них застревала лапша,  как и у деда.  Мы  с
ним сразу сделались настоящими друзьями.
     С приездом  деда начался самый спокойный и счастливый пе-
риод моей жизни - 6-7 детских лет до расстрела дедуси -  Нико-
лая Карловича.
     Сергей Васильевич был приглашен с  Дальнего  Востока  для
работы в  НКПС,е  - народном комиссариате путей сообщения.  Он
получил крупное назначение: сделался членом коллегии наркомата
и начальником  финансово-контрольного комитета (Фи-Ка-Ка - как
любил называть дед свой комитет) с хорошим окладом (жалованием
- как  говорил  Сергей  Васильевич) и разными прочими благами.
Отец работал в том же здании наркомата у Красных Ворот старшим
экономистом  центрального  управления внутренних водных путей.
После трагичного разговора с  Луначарским,  о  котором  я  еще
расскажу, отец понял,  что университетская, да и любая научная
карьера для него закрыта раз и на всегда.  Он очень  переживал
крушение  своих  научных замыслов и невозможность опубликовать
свою диссертацию.  Позднее,  как я узнал уже в 60-х годах  она
была опубликована  Иельским  университетом на английском языке
еще в  самом начале 20-х годов.  Об этом отец так и никогда не
узнал. Русский же экземпляр диссертации  был  изъят  во  время
обыска и, наверное, приобщен к делу. Мои попытки его разыскать
не увенчались успехом.
     Постепенно отец,  видимо, смирился со своей судьбой и на-
чал снова активно работать на новом для себя поприще.  На  его
столе  появилось много книг по статистике и разные годовые от-
четы.  Он начал серьезно  заниматься  статистическим  анализом
речных грузопотоков, что стало его служебной обязанностью. Мне
трудно судить о его успехах на экономическом  поприще,  но  он
время от времени печатал статьи в отраслевом журнале, которые,
что было немаловажным,  хорошо оплачивались. А один из извест-
ных  тогда  специалистов,  профессор  Осадчий (в будущем "член
промпартии",  из за которого, вероятнее всего, был арестован и
погиб  мой  отец)  написал  отцу письмо со всякими похвалами и
предложил вести совместную работу.
     Одним словом,  очень  скоро служебные дела и моего деда и
отца сложились вполне благополучно.  Семья обрела материальный
достаток, причем такой, какой я уже не имел никогда, даже тог-
да, когда меня избрали действительным членом Академии. Мы пос-
троили собственный дом,  в котором прошли мои детские  и  юно-
шеские годы.
     Иван Бунин однажды сказал -  сегодня  трудно  представить
себе, какой умной и содержательной была наша жизнь.  Нечто по-
добное могу сказать и я: сегодня с удивлением вспоминаю, сколь
размеренной, содержательной  и  умной  была  тогда  жизнь моей
семьи; в нашей суетной нелепой теперешней жизни невозможно се-
бе  представить,  как люди могут жить спокойной рабочей жизнью
без нервотрепок и стрессов.  Весь тогдашний  распорядок  жизни
был каким то душеоблагораживающим.  Каждое утро мой отец и дед
выходили из дома в 8 утра,  шли не торопясь на станцию и ехали
на  работу (дед всегда говорил - на службу) одним и тем-же по-
ездом 8 -15.  Тогда по Октябрьской дороге ходили паровички. Но
путь до Москвы занимал только 40 минут.  Это быстрее,  чем те-
перь ходят электрички.
     За несколько минут до прихода поезда у первого вагона со-
биралось несколько инженеров,  едущих на работу в наркомат пу-
тей сообщения. Все друг друга хорошо знали и здоровались назы-
вая по имени и отчеству. Их провожать обязательно приходил на-
чальник станции.  Это был железнодорожный служащий старой про-
бы. Он всегда был в красной фуражке,  хотя в другое время,  не
на  станции носил обычную железнодорожную фуражку с инженерным
значком.  Так повелось со времен Николая  Первого,  когда  еще
строили дорогу - начальствующее лица всегда должны были быть в
красной фуражке, чтобы их было видно из далека.
     К деду начальник станции относился  с  особым  почтением.
Никогда не  называл  его  по имени и отчеству,  а только "Ваше
превосходительство" и произносил он это словосочетание без те-
ни юмора. Дело в том, что согласно петровскому табелю о рангах
дед занимал генеральскую должность,  следовательно его  должно
было  именовать  "превосходительство".  А служащие на железной
дороге еще долго после революции чтили старые  порядки.  И  не
зря, русские железные дороги всегда были нашей гордостью. Да и
транспорт после гражданской войны наши железнодорожники  восс-
тановили  очень  быстро  и  во времена НЭП,а он работал "как в
мирное время". Во всяком случае дед это утверждал с гордостью.
Начальник станции был один из наших завсегдатаев. Он любил за-
ходить к нам на огонек,  попить чаю, покидать карты. Вообще, в
карты у нас играли мало.  Мужчины иногда играли в винт.  А ба-
бушка Ольга Ивановна любила рамс.  Что эта за игра - не  знаю.
Кажется, что то вроде преферанса, только еще более примитивная
по сравнению с винтом,  который счтитался мужской игрой, в от-
личие от "дамского" преферанса!.
     Поезд приходил минута в минуту. Октябрьская дорога слави-
лась точностью  и  все  служащие очень ревниво следили за тем,
чтобы расписание поездов не нарушалось. В первом вагоне всегда
уже было несколько,  ехавших на работу железнодорожных  служа-
щих.  Они жили в Фирсановке и Крюкове.  Все всегда здоровались
друг с другом и занимали "свои места". Если кто нибудь ненаро-
ком сядет на чье нибудь место, то ему сейчас же скажут: "изви-
ните,  но это место Ивана Ивановича или Петра Петровича".  Дед
всегда  сидел  во втором купе,  у окна,  лицом по ходу поезда.
Отец неизменно садился от него слева.
     От вокзала  вся группа наркоматовских служащих шла обычно
пешком и неспеша. Работа начиналась в 9-30, а до Красных Ворот
было недалеко. Поскольку ритмичность - основа работы транспор-
та и всех его служб,  то все и возвращались обычно одним поез-
дом и ритуал возвращения не нарушался.  Дед очень любил, чтобы
я его встречал.  Когда мне это удавалось,  я это делал с  удо-
вольствием. Мы  шли  с дедом впереди,  я рассказывал ему сход-
ненские новости, а отец на шаг сзади. На улице все друг с дру-
гом здоровались.
     К нам любили приходить гости.
     Но визиты были совершенно не в современном стиле.  Прихо-
дили просто так, на огонек. Как то само собой сложилось, что у
нас образовался "приемный день". Это была суббота. После рабо-
ты - в субботу она кончалась  на  два  часа  раньше.  Заходили
местные "железнодорожники". Я помню милейшего железнодорожного
врача Н.А.  Шалякина,  который лечил всю нашу семью.  Приходил
тот же начальник станции, еще кто-то, кого уже почти не помню.
Но часто приезжали и из Москвы.  Отец  был  неплохим  художни-
ком-любителем. В студенческие годы, он учился и школе живописи
и ваяния и у него сохранилось много знакомых в этом  мире.  Он
был в приятельских отношениях с Кориным,  который не раз бывал
у нас в гостях.  Однажды к нам приезжал и великий русский  ху-
дожник Нестеров. Это был кумир моего отца.
     Никакого специального стола не делалось. Ужин бывал очень
простой. Даже  не ужин,  а скорее чай.  Бабушка обычно пекла к
ужину пирог. Особенно ей удавался пирог с грибами. В те време-
на, как  известно,  "ничего  дешевше  грибов" не было!  У деда
всегда был в запасе графинчик водочки, настоянной на зубровке.
Но подавался  он крайне редко.  Разве,  что по рюмочке в честь
дня рождения кого нибудь из гостей или в  двунадесятый  празд-
ник. Семья  не была особенно религиозной.  Дед о отец ходили в
церковь крайне редко. Только бабушка ходила в нашу сходненскую
церковь каждое воскресенье, хотя и была лютеранкой. Но все по-
ложенные праздники, но не посты, семья соблюдала неукоснитель-
но.
     Когда приходили  гости,  то меня из столовой не выгоняли,
как сейчас  принято  обращаться  с детьми в большинстве семей.
Более того,  считалось, что я должен присутствовать при разго-
воре старших.  Но и не сажали за общий стол. Рядом ставили ма-
ленький столик.  И я очень любил слушать то, о чем и как гово-
рили взрослые.  А говорили о чем угодно, никак меня не стесня-
ясь.  И о  политике,  в  том  числе.  Но  больше  об  истории,
литературе  и  вообще о самых неожиданных вещах.  Говорилось о
заветах Рериха,  которого отец считал не только велмким худож-
ником,  но замечательным мыслителем.  Спорили о писаниях мадам
Блаватской,  сочинения которой были  позднее  конфискованы  во
время  одного из обысков.  Я помню как обсуждалась болезнь ху-
дожника Кустодиева, которого у нас в семье очень любили.
     Все это  мне было интересно,  я слушал внимательно,  хотя
понятным было далеко не все,  а встревать в разговор и спраши-
вать мне не разрешали. Иногда читались вслух стихи. Эти вечера
были особенно памятными.  До декабря 42-го года, когда я полу-
чил небольшую контузию во время бомбежки,  у меня была патоло-
гическая память.  Я легко выучивал наизусть все, что угодно. В
университете я на пари однажды выучил наизусть второй том тео-
ретической механики Бухгольца.,  книгу, до ужаса занудливую, и
мог читать ее на память с любой страницы.  Поэтому,  почти все
стихотворения, которые читались за нашим  субботним  столом  я
запоминал и мог их декламировать. Читали самых различных русс-
ких поэтов особенно  Пушкина,  Тютчева,  А.К.Толстого.  Любили
крамольных тогда Есенина и Гумилева. До сих пор я помню и могу
прочесть на память  гумилевских  капитанов.  Пробовали  читать
молодых, например Мандельштама,  Маяковского и кого то еще. Но
они "не пошли".  Так у меня на всю  жизнь  осталось  неприятие
этой, как  бы не настоящей поэзии.  Уже совсем недавно,  когда
Бродский получил нобелевскую премию,  я попробывал читать  то,
что называлось его стихами.  Но мне показалось,  что  все  это
имеет  очень малое отношение к русской культуре,  к нашему ду-
ховному миру и особенно к поэзии, хотя и написано по-русски.
     На наших субботних встречах много говорили и  об  истори-
ческих  сюжетах  и  судьбах России - традиционная тема русской
интеллигенции.
     Эти вечера  оставили  неизгладимый  след  в моей памяти и
формировали мировозрение,  куда более  эффективно,  чем  любая
пропаганда и изучение краткого  курса  истории  партии.  Очень
важно,  что  они побуждали меня к чтению "взрослых книг".  Мне
было 8 лет, когда я прочел всю трилогию Мережковского "Христос
и Антихрист".  Сейчас у нас полностью исчезла культура неспеш-
ной беседы,  столь распространенная в былые годы в среде русс-
кой интеллигенции. Людям было просто интересно общаться за ча-
ем.  Сейчас  же  когда  приходят  гости,  мы  много  пьем,  не
рассуждаем, а "обмениваемся информацией" о жизненных тяготах и
почти не принято, как в былое время размышлять вслух. Наши се-
годняшние встречи  больше  напоминают  американские вечеринки,
чем традиционные русские "посиделки".
     Для моего будущего было крайне важно  постоянное  общение
со взрослыми.  Из разговоров, которые я слушал, мне очень мно-
гое западало в душу и осталось там на всю жизнь.  А непонятное
- оно служило источником вопросов, которые я, позднее, задавал
отцу и деду,  во время прогулок. Я любил гулять со взрослыми и
возникавшее,  при этом,  ощущение единства команды.  Я, чем-то
напоминал барбоса,  который гуляя с людьми,  все время на  них
оглядывается, чувствуя себя членом компании: все вместе!
     Мне были  очень  интересны жизнь и работа отца и деда.  О
том, что происходит в мире,  я узнавал из их разговоров  между
собой и у меня возникал образ мира, моей страны и нашего в ней
положения. О многом я спрашивал,  когда мы бывали одни и дед и
отец мне охотно отвечали на мои детские вопросы. Они мне также
многое рассказывали и об истории семьи и судьбах наших  много-
численных родственников.
     Из разговоров деда и отца я понимал,  что в те  благосла-
венные  годы  позднего  НЭП,а  все постепенно стабилизируется,
Россия снова становится державой,  с которой начинают считать-
ся. И этому все радовались.  Только вот,  по-прежнему, больше-
вички в косоворотках постоянно делают глупости.  Но они быстро
учаться.  И мой мудрый дедушка думал,  что  лет,  этак,  через
десяток  все  снова выйдет на круги своя.  Отец был более реа-
листичен, но и он,  как потом оказалось,  переоценивал возмож-
ности здравого смысла: там на верху идет борьба за власть, по-
бедят мерзавцы,  причем те,  кто мерзее.  А современное  госу-
дарство,  конечно,  снова возникнет.  Не не такое как Германия
или Франция,  а наше русское. И не скоро - через поколение. Но
оказалось, что и отец был чрезмерным оптимистом.
     Отец и дед многое оценивали по-разному. Сергей Васильевич
считал революцией только Февральскую,  полагал,  что именно  в
ней корень всех бед,  которые испытывает наш народ. Не случись
ее, не возьми верх демократы, сбежавшие потом из России и ост-
авившие нам все расхлебывать, война закончилась бы еще в нача-
ле 18 года.  Октябрьскую революцию дед считал только переворо-
том, однако сохранившим целостность страны. Что считал наиваж-
нейшей задачей  любого  правительства.  Поэтому  и относился к
большевикам гораздо более терпимее чем мой отец.  Отец  же  не
мог им простить гражданской войны,  миллионов жертв и той раз-
рухи,  которую она принесла.  Отец был уверен, что Россия была
на кануне нового взлета и в экономике и, особенно, в культуре.
Ее серебрянный век должен был перасти в новый золотой. Удар по
культуре,  российским традициям,  прививка России европейского
мышления с его гипертрофированной экономичностью  и  атеизмом,
отец считал главной мерзостью, учиненной большевиками.
     Его понимание революционных событий было, наверное, близ-
ко к тому,  которое было у  Черчиля,  сказавшему  в  те  годы:
"русский  дредноут  затонул при входе в гавань".  Отец считал,
что никакими аргументами,  в том числе и  государственной  це-
лостности, Октябрьская революция и гражданская война оправданы
быть не могут.  Он полагал также,  что  Февральскую  революцию
предотвратить  было уже нельзя,  что корень зла был раньше,  в
том, что Россия вступила в германскую войну, как ее называли и
отец и дед. Отец был человеком "серебрянного века" нашей стра-
ны. Он видел лучше деда взлет ее культуры, быстрый прогресс во
всех направлениях,  ценил нашу самобытность, и в культуре, и в
организации жизни и остро горевал по утере всего этого. Он мне
много рассказывал о героизме русских войск на германском фрон-
те,  но считал, что это уже ничего не могло изменить. Трагедия,
по его мнению,  произошла раньше.  Он  считал,  что  это  было
убийство  Столыпина.  "И  зачем охранке это понадобилось" - он
часто повторял эту фразу, когда речь заходила о Столыпине. Те-
перь я, наверное, смог бы ответить на такой вопрос.
     Но в  одном  сходились и дед и отец - они были искренними
русскими патриотами в  самом  цивилизованном  понимании  этого
слова.  Одной  из  официальных  доктрин  в двадцатые годы была
борьба с русским шовинизмом. Объявлять себя себя русским, про-
являть интерес и симпатию к русской культуре и, особенно, тра-
дициям и истории,  считалось проявлением чуть ли не  антисовь-
етизма. А русской истории мы в школе вообще не учили.  О Петре
Великом, о победе на Куликовом поле и о других страницах исто-
рии, мы могли узнать только в своих семьях и то тайком.  У нас
дома было много книг по истории России,  были исторические ро-
маны Загоскина,  Толстого, Мережковского. Отец мне все это да-
вал  читать (что я делал с удовольствием) и потом долго обсуж-
дали прочитанное.  Отец любил рисовать. Тогда мы читали вслух.
Иногда  читал  я,  иногда  моя мачеха.  Так мы прочли "Воину и
мир".  Сцена кончины князя Болконского произвела на меня такое
впечатления, что я потом не спал почти всю ночь.
     Вот так, в 10 - 12-летнем возрасте я входил в мир.
     Я много гулял с отцом и он мне  с  видимым  удовольствием
рассказхывал что  нибудь из истории или о книгах,  которые мне
следовало прочесть.  Я  помню,  как  за  несколько прогулок он
рассказал мне всю историю пунических воин и Ганибал  на  долго
сделался моим  любимым героем.  Однажды - это было в 27 или 28
году, мы с отцом вдвоем, во время его отпуска поехали в какую-
то деревню, расположенную в верховьях Западной Двины, прямо на
ее берегу.  И прожили там едва ли не целый месяц. В нашем рас-
поряжении  были  лодка,  удочка и все тридцать лет эпопеи трех
мушкетерах на французском языке.  Мы отплывали в какой  нибудь
тихий  заливчик,  где,  по нашему разумению должна была бы во-
диться рыба и становились на якорь (то есть бросали в воду ка-
мень на веревке) и начинались увлекательные часы. Мы по очере-
ди  следили   за   удочкой   и   по   очереди   читали   вслух
дартаньяновские приключения.  Отец ими увлекался почти на моем
уровне. Как ловилась рыба и ловилась ли она вообще - я не пом-
ню,  но все перепетии отважного гасконца до сих пор могу восп-
роизвести во всех деталях.  Отец - он был тогда совсем молодым
человеком,  ему еще не исполнилось и сорока,  читал Дюма с не-
меньшим увлечением чем я.
     Такая совместимость поколений полностью исчезла в  после-
военное время.  У меня, к моему великому огорчению уже не было
душевных контактов с моими детьми.  Я им был уже  неинтересен.
Может быть это веяние времени. А может я сам был настолько ув-
лечен своей работой,  спортом, жизнью, что не мог отдавать им
нужную частицу собственного я? Нужной сердечности? А без этого
мои попытки "организовать духовную преемственность" были обре-
чены. А позднее, даже простые попытки более глубоко вникнуть в
детали  их  жизни категорически ими пресекались и,  причем,  в
весьма резкой  и  даже обидной форме.  Такая отстраненность от
детей, это, может быть, самое тяжелое бремя, которое я несу на
склоне лет. Я утешаю себя мыслью о том, что в таком разобщении
проявляется дух времени - дети, в нынешнее время, очень крити-
чески относятся к отцам. Ведь подобное происходит сейчас почти
во всех семьях.  Тоже я видел и за границей - дети очень  рано
уходят в самостоятельную жмзнь.  Но мне от этого не легче, ду-
шевный вакум остается незаполненным.  Да, эта разобщенность не
только личное горе,  но оно опасно для нации в целом. Мы лиши-
лись очень многого, утеряв ту общность поколений, которая была
так характерна для всего русского общества,  особенно для  ин-
теллигенции и крестьянства.
     Наши субботние посиделки продолжались еще довольно долго.
Люди к нам тянулись,  хорошие люди,  как я теперь понимаю.  Но
постепенно разговоры начали менять свой характер.  Несмотря на
кажущееся нэповское  благополучие  в атмосфере появилось нечто
тревожное. Начались "чистки".  Людей увольняли с работы и  они
стали  отъезжать за границу.  И правительство особенно не пре-
пятствовало эмиграции интеллигенции. И она собиралась понемно-
гу  в дальний путь,  с глубокой убежденностью в том,  что этот
отъезд не на долго. И тем не менее, с горем и болью, и с ясным
сознанием того, что там за кордоном лежит земля чужая, а вовсе
не обетованная.  Как непохожа была эмиграция 20-х годов на ны-
нешнюю полуинтеллигенцию, которая говорит о России - эта стра-
на.  Мне иногда хочется ей сказать: ну и скатертью вам дорога,
а мы попытаемся эту страну сохранить нашей страной!
     Каждый раз, когда шел разговор об отъездах, я слышал, как
называли то одну знакомую фамилию, то другую. Особенно памятно
прощание  с семьей Петрункевичей.  Глава семьи был сослуживцем
моего отца, вроде бы даже каким-то начальником. Но однажды его
"вычистили", предложив, правда должность бухгалтера в каком то
небольшом  учреждении  железнодорожного   ведомства.   Причины
увольнения  даже  не скрывали.  Петрункевичи - старая тверская
помещечья фамилия, а их ближайший родич, кажется дядя, был из-
вестным кадетом. Мой отец еще в студенческие годы вступил тоже
в партию кадетов, но скоро в ней разочаравался. Но факт пребы-
вания  "в кадетах" тщательно скрывал.  По тем временам это был
настоящий криминал.
     Я помню, как мадам Петрункевич обняв мою мачеху рыдала на
ее плече.  Мы,  как могли,  их успокаивали. Дед говорил о том,
что через 2-3 года они вернуться.  В стране начинается индуст-
риализация и ей понадобятся хорошие инженеры.  Мой милый и хо-
роший дед,  так похожий на Тараса Бульбу,  - он всегда был че-
рез-чур оптимистом - сказались гены: он пошел в своего внука.
     Я хорошо помню и отъезд Шлиппенбахов -  забавное  семейс-
тво: папа,  два  сына  и  дочь и все ростом около двух метров.
Отец говорил - четыре сажени шлиппенбахов. Их предок, какой то
пленный швед, остался в России во времена Северной войны. Шли-
пенбахи тоже были инженерами и все работали на одном  и том-же
заводе (кажется, на Гужоне, как раньше называли Серп и Молот).
Вся их вина состояла в том,  что пленный швед во времена Петра
Великого, сумел сохранить не только свою фамилию, но и баронс-
кий титул.
     Получил  предложение уехать за границу и мой дед.  Знаме-
нитая фирма Вестингауз приглашала деда на  работу  в  качестве
консультанта с  каким  то фантастическим окладом.  Однажды дед
вернулся со службы много позднее обычного и был  мрачнее тучи.
Оказывается было заседание коллегии наркомата,  членом которой
он был и на нем рассматривалось письмо фирмы Ветингауз,  кото-
рое пришло по официальным каналам.  Коллегия решила - рекомен-
довать Сергею Васильевичу Моисееву выехать в  Америку, причем,
обязательно со всей семьей, включая и детей и внуков.
     Обедали мы обычно около 7 часов вечера,  когда отец и дед
возвращались со  службы и мы собирались за столом всей семьей.
В этот день мы обедали много позднее - ждали возвращения деда.
За столом царила тяжелая атмосфера.  Дед угрюмо молчал.  Потом
сказал одну фразу "Я не уехал тогда из Хабаровска,  хотя оста-
ваться там было угрозой для моей жизни, а теперь..". Дед встал
из  за  стола,  вынул  из за галстуха солфетку и ушел в другую
комнату.
     Вскоре он вышел на пенсию.
     Атмосфера сгущалась - это чувствовали все.  Во время суб-
ботних встреч  все  меньше и меньше говорили о политике.  Да и
сами встречи становились малочисленнее и происходили уже дале-
ко не каждую субботу. А потом и вовсе прекратились.
     В конце 28 года был неожиданно арестован Николай Карлович
фон Мекк,  занимавший  довльно  высокий пост в ВСНХ.  А вскоре
после своего ареста он был расстрелян. Наша семья почувствова-
ла,  что  снаряды  ложаться где то рядом.  Через год по делу о
промпартии был арестован мой отец.  В конце тридцатого года  в
больнице бутырской  тюрьмы  мой отец скончался - от сердечного
приступа, как,  во всяком случае,  было сказано  моей  мачехе.
Проверить этот факт мне не удалось.
     Через несколько  месяцев  скоропостижно  скончался  и мой
дед. Пережить гибель своего  сына  он  не  мог.  Горе  сковало
семью. Средств к существованию не было.
     Начиналась новая и очень трудная страница жизни.

РОСТОВ-НА-ДОНУ

     Другой, очень радостный период моей жизни,  начался после
переезда в Ростов на Дону.  Он открылся неожиданно после  всех
страшных передряг, горя и опасностей, которые свалились на ме-
ня зимой 49- 50-го года.  Неожиданно пришло счастье - я к нему
никак  не был готов.  Это был подарок Неба - я его тогда так и
воспринял.
     В начале  зимы 50-го года меня лишили работы и на до мной
повисла угроза ареста.  Вот тогда мне пришлось оставить все  и
дом, и Москву и уехать в неизвестность. Причем уже не одному -
к этому времени я был женат и нес ответственность не только за
себя. Зима того года была была одним из самых трудных периодов
моей жизни.  Произошло обрушение всего - произошло вдруг и со-
вершенно  неожиданно,  когда,  казалось бы кругом сопутствовал
успех.  Война была за спиной, все двери, как мне казалось были
открыты, жизнь налаживалась, в сейфе моего институтского каби-
нета в НИИ-2 лежал черновик докторской диссертации, начиналась
семейная жизнь...Как я тогда не сломался?  Ума не приложу! По-
могли,  конечно,  обстоятельства - о чем я уже рассказывал  и,
может больше всего,  друзья - Саша и Нина Куликовские, которые
ту страшную зиму прожили со мной на Сходне. И, они (может быть
только они) по-настоящему, были рядом со мной.
      Тогда, неожиданно была арестована  моя  мачеха,  которая
проработав более четверти века учительницей сходненской школы,
уже вышла на пенсию.  Тогда-то и произошла,  действительно ка-
тастрофа.  И  не только для нее,  но и для меня.  Я должен был
поставить крест на своей научной деятельности, на своей специ-
альности.  Искать  какие-то иные формы работы,  существования,
наконец.  Меня мгновенно лишили допуска к секретной работе, а,
тем самым и к моей диссертации,  которая так и канула в Лету -
через пять лет я защищал,  уже совершенно другую  работу.  Моя
первая докторская диссертация, была связана с теорией управля-
емых ракетных снарядов, важной и очень закрытой темой.
     И тут же, как только я был лишен допуска, меня прогнали с
работы. В моей трудовой книжке появился штамп - уволен по сок-
ращению штатов. Но в те годы, когда всюду нехватало людей, та-
кой штамп означал только одно - уволен,  как не  заслуживающий
доверия,  то есть как родственник репрессированного и кандидат
в арестанты.  Я пробовал устроится в разные места.  В  отделах
кадров  сидели тогда обычно бывшие фронтовики.  И видя мой ки-
тель без погон и три ордена и серию медалей, которые, я носил,
как и все, которые в то время еще донашивали старые гимнастер-
ки и кители,  начинали разговор доброжелательно, с явным жела-
нием помочь.  Но как только  обнаруживался  штамп  в  трудовой
книжке,  лица  сразу  каменели  и стандартный ответ "Извините,
но..."
     Деньги стремительно кончались.  Оставались те,  которые я
сумел отложить на первый гражданский костюм.  Я собирался  его
купить сразу после войны.  Но и  с  ними  мне  скоро  пришлост
расстаться. А  нужный  мне костюм я купил лишь через несколько
лет, уже работая в Ростове накануне докторской защиты.
     Стал реальным вопрос - как выжить?  Теперь уже  вдвоем  -
моя жена была еще студенткой Энергетического института.
     Итак, что делать?  Меня выручил случай,  о котором я  уже
рассказал. Мне предложили занять должность,  исполняющего обя-
занности доцента кафедры  теоретической  механики  Ростовского
Университета. И  это  несмотря  на штамп,  о котором я заранее
рассказал ректору,  профессору Белозерову.  Вечно ему благода-
рен! Ведь время было страшное и он рисковал.
     Вот и  началась  моя жизнь в Ростове на Дону - почти пять
очень счастливых моих лет. Несмотря на многие, как говорят ма-
тематики,  технические  трудности,  жизнь  очень скоро вошла в
спокойное хорошее русло. Как это ни странно, но квартирные де-
ла довльно скоро устроились. Во всяком случае к моменту рожде-
ния моей старшей дочери у меня уже было  две  хороших  больших
комнаты в старой шестикомнатной профессорской квартире в одном
из лучших домов на улице Энгельса,  в самом центре  города.  В
той же квартире жило еще две семьи сотрудников университета.
     Сегодня принято ругать коммуналки -  конечно  это  не от-
дельные квартиры, а тем более котеджи. Но мы жили очень дружно
в нашей квартире и я с удовольствием вспоминаю довольно частые
вечерние посиделки на общей кухне. Как это ни странно, но наи-
более дружны между собой оказались женщины.
     Я никогда не забуду, как в памятный день марта 53-го года
я вернулся домой и застал всех трех обитательниц нашей кварти-
ры на кухне - они дружно ревели.  Я же шел домой в приподнятом
настроении и размышлял: вот теперь, наверное, мою мачеху скоро
вернут в Москву, а меня перестанут подвергать остракизму. Гля-
дишь и мне в Москву скоро можно будет вернуться. Поэтому, уви-
дев энтузиазм кухонных плакальщиц, я сказал фразу, которую они
мне долго не могли простить,  и за возможные последствия кото-
рой, я  потом весьма опасался:"Чего дуры ревете?  Может теперь
только и начнется жизнь без страхов и оглядок".
     В те годы мы,  действительно, почти не говорили о полити-
ке. Это была запретная тема:  нас всех научил горький опыт. Но
и еще - она нас и не интересовала.  Опять же жизнь так научила
нас всех.  Мы знали - никто ни о чем не должен спрашивать, нам
все скажут,  что нам надо знать и нечего проявлять инициативу,
ни в чем,  что даже отдаленно относится к компетенции  "компе-
тентных органов". Занимайтесь своим делом и не суйте не во что
свой нос! Вот так мы и жили - работали, растили детей.
     В Ростовском Университете мне как то поручили  вести  фи-
лолсофский кружок по методологическим вопросам физики. Одна из
тем - "критика копенгагенской школы", о которорй я тогда впер-
вые услышал.  Поэтому я начал с того, постарался добросовестно
разобраться в том,  что утверждают Бор, Гейзенберг и их учени-
ки. В библиотеке я раздобыл статьи Бора и других крупных физи-
ков,  которые приезжали к Бору и дискутировали с ним. Проблема
мне казалась очень интересной, по-настоящему научной и я радо-
вался такому партийному поручению.  Замечу,  что именно с того
времени я стал считать Бора одним из величайших мыслителей  ХХ
века и моим первым настоящим учителем филисофии.
     Однако, эти  занятия  методологическим  вопросами  физики
чуть было не окончились трагически. Кто то кому то рассказал о
наших занятиях.  Меня  вызвали  в  отдел науки обкома партии и
спросили:"Что это Вы там прете всякую отсебятину. Вместо того,
чтобы  заниматься творческой работой и изучать рекомендованные
материалы - популяризируете Гейзенберга (накануне мы разбирали
его статью)?  Так можете и положить на стол свой партбилет!" Я
был снят с поста руководителя кружка. Правда, каких либо адми-
нистративных последствий эта история,  кажется,  не имела. Вот
мы и избегали любых обсуждений хоть как-то относящихся к поли-
тике и,  особенно, коментирования происходящего. И даже смерть
Сталина никак не обсуждалась.  Ну просто никак! Умные пожимали
плечами - поживем,  увидим.  Те,  кто поглупее,  повторяли на-
писанное  в газетах.  У меня был тогда лишь один запомнившийся
разговор.
     В соседнем  подъезде  моего  дома жил известный профессор
ихтиолог Пробатов Александр Михаилович.  Я пошел как то  погу-
лять  по  улице  Пушкина  -  хорошая тихая улица,  с бульваром
посредине и неожиданно его встретил.  Поздоровались,  сели  на
лавочку - был хороший светлый день.  Март в Ростове бывает ве-
ликолепен!  Помолчали.  Подумали,  как выяснилось - об одном и
том же.  "Хочется надеется Алесандр Михаилович". "Хочется, Ни-
кита Николаевич.  Но хуже не будет -  некуда.  Мера  все- таки
есть". Вот и весь разговор.
     Мое отношение к Сталину было однозначным  и  выработалось
еще в детстве, в семье - ее бедами. Отец их связывал со Стали-
ным и его стремлением утвердится единовластным,  монархоподоб-
ным, как он говорил, хозяином страны. Он считал, что революция
только и может кончится абсолютным  единовластием,  а  тираном
может стать только Сталин - "мерзавец должен быть,  в этой си-
туации,  абсолютным", как он говорил деду. Вот и я воспринимал
и Сталина и все происходящее сквозь призму этих разговоров от-
ца и деда.  Несмотря на свое крайнее неприятие Сталина как по-
литической  персоны,  во  время  войны я готов был кричать как
все:  за Родину, за Сталина. Но и намека на ту любовь к Стали-
ну, которую я видел в некоторых стихах Симонова, у меня не бы-
ло.  Я его в те годы принимал как неизбежность, даже как исто-
рическое благо. Сталин второй раз сохранял Россию как целое.
     Здесь я во многом шел по стопам своего деда. Он ненавидел
либералов временного правительства и прощал большевикам многое
за то, что они сохранили целостность страны. Большевики придут
и уйдут,  а Россия останется - любил он говорить. Ни с кем ни-
когда не делясь мыслями,  я думал примерно так же и о Сталине.
Мне только казалось,  что после войны,  когда столь неоспоримо
было показано единство народа,  когда цели - его  личные  цели
"абсолютного повелителя" и победителя фашизма, были вроде бы и
достигнутыми, и Сталин должен начать вести себя по  другому. Я
понимал,  что Ягода, Ежов, Берия - всего лишь креатуры ЕГО са-
мого.  Я думал, что после окончания войны, такие персонажи пе-
рестанут быть ему нужными. Но я тогда не понимал еще, что дело
не только в Сталине - он лишь образ и реализация СИСТЕМЫ! Сис-
темы, достигшей в его лице "оптимальной" реализации.
     И вот постепенно мои иллюзии,  вернее надежды начали отс-
тупать. Я  видел,  что сбываются худшие предчувствия - все эти
"особняки" ушли в тень лишь временно.  Скоро они опять понадо-
бятся. И снова начинается старое. И снова подбираются к нам, к
людям,  стоящим вне системы и ко мне лично.  Вот я и удрал  из
Москвы,  по совету мудрейшего Саши Куликовского! А теперь Ста-
лина уже и нет. Неизбежна некоторая передышка. А потом - исто-
рия  не повторяется,  трагедия перерождается в комедию,  также
как и демократия в хаос - это сказал,  кажется,  еще  Цицерон.
Жить будет мерзко, но можно. Менее опасно, во всяком случае. И
все же вся эта сволочь однажды оставит  Россию,  прекратит  ее
терзать  - об этом говорили и дед и отец.  Они просто ошиблись
во времени - они оказались через-чур оптимистами и им не  при-
ходило в голову, что одна сволочь заменит другую.
     Но хочется сохранить оптимизм и думать, что следующие бу-
дут лучше предыдущих.  А если так, то надо работать и работать
- все это пойдет на пользу России. Вот так я думал 40 лет тому
назад, в мартовские дни 1953-го года!
     Я иногда говорил об этом моей покойной жене. Она была ме-
дицинской сестрой  на фронте и работала в медсанбате на том же
Волховском фронте и в ту же памятную весну 42-го, была вероят-
но где то очень недалеко от меня;  вступила там в партию, при-
мерно в тех-же условиях,  что и я. Ее медсанбат тоже попадал в
окружение.  Она  с  ужасом  слушала мои речения,  не спорила и
только просила, чтобы я об этом ни с кем никогда не разговари-
вал.  Но я ни с кем и не разговаривал на подобные темы. Даже с
Иосей Воровичем.

НОВАЯ ЖИЗНЬ, НОВАЯ РАБОТА И НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

     Вот мы и стали жить в двух наших роскошных комнатах в са-
мом центре Ростова.  Но жизнь сначала была очень скудной - де-
нег катастрофически  нехватало  -  я получал оклад ассистента.
Думаю, что уровень жизни был примерно таким же как у меня сей-
час,  то есть как у нормального научного сотрудника,  живущего
на зарплату в 93-ем году,  вне зависимости от степеней и  зва-
ний.  Но разница все же была: тогда я не был академиком, и был
на 40 лет моложе.
     Но денежные дела нас особенно и не смущали. Самое главное
- мы были полны надежд и уверенности в нашем будущем, чего те-
перь, увы нам всем так не достает. Я старался где мог подрабо-
тать. На все лето уезжал в горы в качестве инструктора по аль-
пинизму.  На этом я тоже кое что зарабатывал, да и семья могла
жить со мной в  горах,  в  альпинистском  лагере,  практически
бесплатно.  Кроме  того материальные дела скоро наладились.  Я
был утвержден доцентом и моя зарплата увеличилась вдвое, нача-
ла работать жена, появились и дополнительные заработки и я до-
вольно скоро вышел,  вероятно,  на уровень жизни академика  до
начала перестройки! И смог, наконец, купить костюм и перестать
донашивать штаны с голубым кантом.
     Я постепенно  отходил от шока - дома было хорошо и уютно,
несмотря на почти полное отсутствие мебели.  В  ней  ли  дело,
когда люди были молоды, здоровы и им было по настоящему хорошо
вместе.  Особенно я любил ростовский сентябрь.  Первый учебный
месяц,  нагрузка еще небольшая и из университета я возвращался
рано. А погода в сентябре стоит еще жаркая. Но жара уже не уг-
нетающая,  как в ростовском июле или августе.  Мы часто ходили
на Дон,  брали лодку и втроем под вечер плыли немного вверх по
реке.  Там есть несколько песчанных островков,  туда приплывло
немного людей,  было пусто,  особенно в будние дни и мы любили
там проводить предвечерние часы. Моя дочурка была очарователь-
ным существом - мы с женой ее  звали  славнюшечка.  Она  была,
действительно  очень занятная девка,  топала своими ножками по
самому урезу воды и заливисто хохотала.
     Ездили компанией на Дон,  покупая канистру пива  и  ведро
раков, а  гостей  угощали  черной  икрой купленной на базаре у
браконьеров. А ими были все рыболовы.
     В Ростове мне, северянену недоставало зимы.  Но зато весна
там бывала ранняя и какая-то захватывающая.  Однажды у нас был
московский гость,  мы сидели долго и уже ночью пошли  с  женой
его провожать в гостинницу. Возвращались обратно по пушкинско-
му бульвару.  Было какое-то весеннее неистовство. Мы шли взяв-
шись  за  руки  по лужам и я сочинял стихи.  Остались в памяти
лишь несколько строчек,  отвечавших тому, что творилось вокруг
нас:

         Все ветер рвал и брызгами играя,
         Ворвался мокрым тающим теплом.
         А ночь дышала, влажная, живая
         И трудно было возвратиться в дом.

     Через много лет эти строрчки,  но уже в совсем ином  кон-
тексте, я повторил снова. Но об этом я расскажу позднее.
     Мы вернулись домой и открыли настежь окно.  Весна  ворва-
лась и в нашу квартиру. А следующее утро уже было ясным и сол-
нечным. Начиналась настоящая южная весна.
     Легко и естественно возникла дружеская компания,  связан-
ная общей  работой в университете.  Мы отправлялись часто всей
этой компанией на Дон, где проводили целые воскресные дни, лю-
били ходить друг к другу в гости.  Была очень легкая атмосфера
общения. Не было ни склок ни пересудов. Ростов нас принял бла-
гожелательно  и  быстро  зачислил "в свои".  Собирались у нас,
благо мебели не было и было много свободного места.  Часто бы-
вали и у Пробатовых, особенно, когда он приглашал петь русские
песни.  Мне однажды слон наступил на ухо - даже в строю запре-
щали петь,  чтобы колонна не сбивалась с шага.  А вот слушать,
как пел Пробатов я очень любил. У них очень неплохо получалось
пение в два голоса с И.И.Воровичем, у которого был тонкий слух
несостоявшегося музыканта.
     Неожиданно оказалась очень приятной и  деловой  атмосфера
на нашем физико-математическом факультете. Там собралась весь-
ма квалифицированная  компания доцентов,  подобранная еще про-
фессором Морухай-Болтовским, приехавшим в 14-ом году из Варша-
вы.  Может быть,  они и не были первоклассными учеными, но все
были знающими,  интеллигентными преподователями вполне универ-
ситетского  уровня.  Теперь я уже имею право сказать,  что все
доценты факультета были профессионалами высокого класса. Имен-
но они определяли погоду на факультете,  который тогда был за-
метным явлением на фоне других провинциальных университетов. И
что было особенно приятным - преподаватели факультета были все
какие - то очень беспартийными.  Как это отличалось от того, с
чем я сталкивался на моем родном  механико-математическом  фа-
культете   МГУ,  где  группа  партийно-комсомольских  деятелей
присвоила себе право решать и судьбы отдельных людей и факуль-
тета в целом!
     С особой симпатией я вспоминаю доцента  М.Г.Хапланова. Он
заведовал  кафедрой математического анализа.  Во многом он мне
очень помог.  Особенно своей критикой моих первых работ, кото-
рые Михаил Григориевич читал в рукописях.  Были среди препода-
вателей факультета,  конечно, и пара "острых" дам. Как правило
добившись определенного положения, подобные научные дамы быва-
ют очень "конкретно образованными" - знают может быть и немно-
го, но зато знают так, что сразу фиксируют любую неточность. И
на научных семинарах ведут себя как на экзамене со студентами.
С ними надо держать ухо востро. Но это тоже полезно!
     Мы жили раскованно и весело.  После заседаний кафедры или
ученого совета было принято ходить  в  "букинистический  мага-
зин". Мы так называли небольшую забегаловку,  расположенную на
улице Энгельса около букинистического магазина.  Там продавали
в разлив донские вина.  Вина там были хорошие и дешевые, но не
было закуски.  Поэтому иногда,  мы шли куда-нибудь еще и поужи-
нать.  Обычно  шли в ресторан Дон (в ресторан - при доцентском
жалавании! Такое тогда бывало,  времена были куда,  как  более
легкие - прошу верить!), расположенный на той же улице.
     Были распространены шутки и безобидные розыгрыши. Однажды
из ресторана Дон,  ректору университета была прислана страница
из жалобной книги с такой записью:"Когда я попросил тртью пол-
литру, мне в этом грубо отказали!" И подпись - доцет универси-
тета Ворович." Надо сказать ,  что будущий действительный член
Российской Академии Наук И.И.Ворович,  в особенности в те годы,
практически ничего не пил спиртного.  Письмо из ресторана  де-
монстрировали  на общем партийном собрании факультета,  однако
экспертизу почерка не проводили.
     Я стал  снова  заниматься  спортом - играл за сборную фа-
культета в волейбол и сделался председателем  городской секции
альпинизма. Уже  с ранней весны мы начинали готовится к предс-
тоящему сезону - но об альпинизме будет еще  особый разговор.
     Стихи я уже не писал совсем - настоящее дело меня  погло-
тило полностью.

И.И.ВОРОВИЧ

     По приезде  в  Ростов,  без  всякой  раскачки  я оказался
невероятно загруженным - прежде всего чтением  лекций. И  это,
при полном  отсутствии  у меня опыта преподавательской работы.
Сейчас,  когда с тех пор прошло уже более 40 лет,  я удивляюсь
своей  смелости  и  легкомыслию  -  как  я мог принять на себя
столько обязанностей. Уже в своем первом семестре мне поручили
читать пять (5!) самых разных курсов.  И я за все взялся. Пер-
вым был курс теоретической механики, который я читал всему фа-
культетскому потоку.  Я его еще знал, хотя и с грехом пополам.
Кроме того, мне поручили курс теории относительности и римано-
вой  геометрии  для  физиков-теоретиков.  Этот курс я слушал у
академика Тамма и у меня сохранились записи лекций.  Но об ос-
тальных курсах я просто ничего на знал.
     На подготовку сложнейшего курса гидродинамики,  который я
никогда  не изучал у меня было лишь два-три месяца подготовки.
Я читал его прямо "с колес":  то,  что вчера  выучил,  сегодня
рассказывал студентам. Мог ли я тогда думать, что через четыре
года я буду защищать докторскую диссертацию по ...гидродинами-
ке! Да еще в институте имени Стеклова. Все это начало ростовс-
кой деятельности мне кажется почти фантастическим.  И тогда же
я понял - читать лекции куда легче,  чем сдавать по ним  экза-
мен!
     Конечно - молодость,  конечно - здоровье.  Но была еще  и
удивительная послевоенная атмосфера общей приподнятости. Стра-
на была на подъеме.  Все трудились с хорошим рабочим настроем.
Почти  не  было  разговоров о трудностях жизни,  хотя она была
очень и очень нелегкой особенно в  начале  пятидесятых  годов.
Впрочем,  с чем сравнивать? Не с началом девяностых годов, ко-
нечно!  Тогда каждый день мы ждали что-нибудь новое и хорошее.
И, что было удивительным - это случалось!
     На кафедре механики,  где я оказался,  была по-настоящему
рабочая обстановка.  Кафедра была совсем новой. Она только-что
сформировалась заново после разгрома и  посадок.  Ректор  уни-
верситета,  профессор Белозеров привез трех москвичей: И.И.Во-
ровича, Н.Н.Моисеева и Л.А.Толоконникова. Все мы были кандида-
тами наук,  только что защитившими свои диссертации и без вся-
кого опыта педагогической работы.  Мы сразу вцепились в  дело,
начали его терзать и это определило дух кафедры. Нами командо-
вал немолодой, как нам тогда казалось, доцент А.К.Никитин. Ему
было  уже  около 40 лет.  Но он не был в армии и уже много лет
преподавал.  Он был знающим преподавателем, но собственных на-
учных работ у него почти не было.
     Кафедра была не только новая, но и молодая. Все мы пришли
из армии,  кроме Никитина. Это было еще одним объединяющим на-
чалом.  Надо заметить, что дух "фронтового братства" еще долго
чувствовался после войны.
     Никто кроме нашего заведующего кафедрой раньше не препо-
давал в университетах. К тому же Никитин был на кафедре единс-
твенным доцентом. Все остальные были ассистентами. Он нам осо-
бенно работать не мешал,  но за качеством преподавания следил,
Ходил на  лекции,  делал  замечания.  Однажды  он мне преподал
урок, оставивший след на всю жизнь.  Готовясь к лекциям, я сос-
тавлял подробный конспект и, беря с собой в аудиторию, часто в
него заглядывал, сверяя выкладки и окончательные формулировки.
После одной из таких лекций Никитин мне сделал выговор:"Неуже-
ли Вы не можете подготовится настолько добросовестно, чтобы не
лазить в свои бумажки?" Я покраснел как рак - мне было стыдно.
И я научился читать без бумажек. Готовясь к лекциям, я продол-
жал портить много бумаги и составлять подробные  конспекты, но
на лекции я ходил уже без всяких записей. Только теперь, когда
мне пошла вторая половина восьмого десятка и приходится читать
лекции гуманитарного характера, лишенные логики математических
доказательств, я беру с собой перечень вопросов, боясь забыть,
что-нибудь важное.
     Вместе со  мной  из Москвы приехал Иосиф Израилевич Воро-
вич. Для меня его присутствие рядом было очень важным и он мне
основательно помог,  особенно на первых порах. В университетс-
кие годы,  как я теперь понимаю,  спорт занимал, мягко говоря,
несколько большее  место  в моей жизни,  чем это следовало бы.
Я учился  кое-как  и  науки  были  для меня чем-то вторичным и
учился я только в сессию.  И вот теперь в Ростове, все пробелы
моего  образования  стали  видными.  И я их остро чувствовал и
очень стеснялся своего невежества. А, готовя лекции и, особен-
но,  семинарские занятия,  я часто нуждался в срочной  помощи.
Ворович  же  был  своим  и я не стеснялся обнаружить перед ним
своего незнания и мог задать ему любой вопрос. И он никогда не
отказывал  мне  в  помощи - он учился в университете несколько
иначе,  чем я.  Чувство благодарности за это я сохранил на всю
жизнь.
     С Воровичем у меня,  вообще, были особые отношения. Иосиф
Израилевич был моложе меня на два года и судьба  нас  свела  в
университетском общежитии на Стромынке, когда я уже был "мате-
рым студентом" третьего курса, а он только что поступил в Уни-
верситет. Это был, кажется сентябрь 37-го года. В нашей комна-
те жило пять студентов третьего  курса  и  одна  кровать  была
свободна.  Вот сюда, в эту обитель матерых студентов и послали
жить нового первокурсника.  Им оказался будущий действительный
член Российской Академии наук И.И.Ворович.
     Мы много  раз  вспоминали нашу первую встречу и надо ска-
зать, что  мои  воспоминания о нашей комнате и первой встрече,
несколько отличаются от того,  что осталось в памяти у Ворови-
ча. Иосиф Израилевич вспоминает, что войдя в комнату он увидел
несколько полуголых парней,  которые резались в карты и приняв
на жительство без энтузиазма нового постояльца , сразу же про-
явили иной  энтузиазм - отправили его за пивом - тогда оно су-
ществовало,  как распространенный продукт,  доступный даже для
студенческого кармана!? Что сегодня кажется почти фантастикой!
     Мне же запомнилось другое.  В комнату вошел невысокий ху-
денький мальчик с большими грустными глазами,  в которых запе-
чатлелась вся   мировая  скорбь.  Но  особенно  запомнилось  -
большой чемодан или сак, перевязанный ремнями, под которые бы-
ли засунуты бурки, в которых маленький Иосик должен был ходить
в холодную московскую зиму. Я не помню эпизода с пивом, а он с
бурками.
     Но так ли важно,  какие детали сохранила нам память о на-
чале нашего знакомства.  Гораздо важнее то, что вся наша жизнь
прошла, так  или иначе,  но рядом.  Я просто все делал немного
раньше. На два года раньше родился,  на два года раньше  начал
учится в университете.  Мы оба попали в Академию имени Жуковс-
кого. Только я, как окончивший полный курс университета учился
в Академии всего лишь один год, а Ворович все три. Точно также
я раньше защитил кандидатскую диссертацию  и  получил  степень
кандидита технических наук, как и он. На два года раньше я за-
щитил и докторскую диссертацию и мы оба тогда получили уже фи-
зико-математическую степень. И мы оба, однажды, были избраны в
Академию наук. И опять же я на несколько лет раньше.
     Сразу же, как только мы начали работать в Ростовском Уни-
верситете, нашей первой совместной инициативой была  организа-
ция семинара  посвященного математическим проблемам механики -
теории упругости и гидромеханики.  Довольно скоро семинар сде-
лался весьма  популярным  среди  студентов  и из него вышло со
временем довольно много первоклассных математиков.  Как теперь
уже можно  сказать,  он сыграл значительную роль в становлении
математического факультета, а однажды, и определил его лицо.
     Дело в том, что до появления нас в университете, его пре-
подаватели работали в классических областях математики,  ей же
учили студентов,  в таком же духе воспитывали аспирантов.  Наш
семинар выпадал из стандартной схемы.  Прежде всего,  мы  сами
занимались "новой" - по тем временам,  конечно,  математикой -
теорией операторов, нелинейным анализом и т.д. Но главное было
в том, что во главу угла мы ставили конкретные задачи физики и
механики. И полагали, что для их решения математика, пусть да-
же самая современная, всего лишь - средство анализа. Не зря же
мы с Воровичем были учениками Д.А.Вентцеля!
     Семинар оказался привлекательным для молодежи, да и руко-
водили им тридцатилетние доценты. И надо заметить, что его ус-
пехи вызывали у некоторых наших коллег по факультету,  извест-
ное чувство ревности.  Особенно у профессора Д.Ф.Гахова, тогда
маститого математика прекрасного специалиста по теории краевых
задач для функций комплексного переменного. Он считал эту тео-
рию наиболее перспективным направлением тогдашней  "ростовской
математики".  Я  называл  его  деятельность панкраевизмом - он
сердился. Впрочем, он вообще любил сердится. Особенно на моло-
дежь, если она проявляла излишнюю самостоятельность.
     И.И.Ворович был всегда одним из самых близких мне людей и
я к нему относился с абсолютным доверием, как к Андрею Несмея-
нову, Юре  Гермейеру,  Володе  Кравченко.  Ворович был один из
очень немногих, к которым я обращался за советом в трудных для
меня ситуациях.
     Мы работали  много и слаженно.  Часто ездили в Москву.  Я
начал выступать с научными докладами на семинарах М.В.Келдыша,
С.Л.Соболева и Л.И.Седова,  вошел в новый для меня научный мир
и начал печататься в серьезных научных журналах.  Постепенно я
перестал грустить о несостоявшейся защите докторской диссерта-
ции. Появились новые горизонты. Но об этом я расскажу в другом
очерке.

ОБ АЬПИНИЗМЕ И ИГОРЕ ЕВГЕНИЕВИЧЕ ТАММЕ

     Рассказывая о своей жизни,  о том добром, что в ней было,
о том,  что невольно воскрешает моя память, я не могу не расс-
казать о  моих  занятиях  альпинизмом.  Я не достиг каких либо
особых высот в этом виде спорта и в моем послужном  списке  не
было  вершин  той самой шестой категории трудности,  о которых
мечтает каждый альпинист.  Я ходил на некоторые восхождения  с
настоящими большими альпинистами.  И видел их в деле, это поз-
волило мне не строить каких либо иллюзий  о  своих  спортивных
возможностях.  Несколько лет на одной веревке я ходил с Вален-
тином Михаиловичем Коломенским.  Мы сделали  с  ним  несколько
восхождений четвертой и пятой категории трудности и я понимал,
что то,  что он легко проделывал, никогда не будет мне доступ-
ным. И об этом особенно не грустил.
     Я был  очень посредственный скалолаз.  Правда у меня было
одно качество,  которое ценилось и из за которого  меня охотно
включали во  всякие  команды  - я был хороший шерп - мог долго
переносить тяжести на больших высотах.  И в лыжных своих увле-
чениях я  предпочитал длинные дистанции - особенно гонку на 50
киллометров.  Она у меня  получалась  лучше  чем  спринтерские
дистанции.  Это  качество  стайера  мне во многом помогло и на
фронте.  И, наверное, прояви я большее стремление к достижению
спортивных  высот,  я  бы  мог  получить  и мастерский значек.
Но...здесь уже вмешалась наука.
     После демобилизации из армии я подружился  с альпинистами
МВТУ. Ее  команду  возглавлял прекрасный альпинист и очень мне
приятный человек Слава Лубенец,  с которым мы и сегодня сохра-
няем дружеские отношения.  Команда готовилась к свеому рекорд-
ному  траверсу  Дых-тау - Межирги - Каштан-тау.  Мне было нед-
вусмысленно сказано,  что я имею определенный шанс быть  вклю-
ченным  в окончательный состав восходителей,  но надо начинать
много и серьезно тренироваться. А я?...Уехал работать инструк-
тором в альпинистский лагерь Алибек. Выбор был сделан.
     Любое восхождение,  начиная  с пятой категории трудности,
требует не только физической подготовки и хорошей техники. Оно
требует огромной психологической подготовки,  затраты душевных
сил. В альпинизме нет подбадривающих трибун - ты  и  скала!  А
тут 18  дней  на на гребне пятой категории трудности.  К этому
надо было готовится всю зиму и даже больше -  этим  надо  было
жить!  Может  быть еще год назад я бы включился в подготовку к
этому рекордному траверсу.  Но в тот год у меня появились  уже
другие  ориентиры - я начал жить другим.  После одного из моих
докладов на семинаре академика С.Л.Соболева,  он  мне  сказал,
что  полученные  результаты могут быть представлены в качестве
докторской диссертации и он готов быть мои  оппонентом.  Более
того, он  доложил об этом на совете Стекловского Института и я
получил отпуск на завершение диссертации. Одним словом, "наука
пошла",  как сказал бы Горбачев, и жить чеи либо другим, я уже
не мог.  Альпинизм, при всей моей любви к горам, стал лишь со-
путствующим обстоятельством.
     После этого эпизода я полностью перешел на инструкторскую
работу. Такая деятельность во время летнего академического от-
пуска меня вполне удовлетворяла. Я работал с альпинистами, уже
имеющими тот или иной спортивный разряд и ходил с ними на вер-
шины средней - третьей или четвертой категории  трудности. Это
удовлетворяло мои спортивные аппетиты и давало  неограниченные
возможности  для  всяких интересных походов или восхождений по
новым,  может быть и не очень трудным,  но интересным маршрут-
ам. Я работал,  как правило в лагере Алибек в Домбае. Но часто
бывал и на Алтае,  где  был  первым  начальником  спасательной
службы первого альпинистского лагеря в ущелье Ак-тру. Один раз
был на Тянь-Шане, где работал в лагере Талгар, тоже начспасом.
     Инструкторская работа имела еще одну приятную сторону - я
встречался со множеством интереснейших людей.  Одним  из  них,
был  человек,  сыгравший в моей жизни весьма важную роль.  Это
был Игорь Евгениевич Тамм - один из самых крупных наших  физи-
ков, человек огромного обаяния и доброты..
     В конце тридцатых годов я в течение месяца  был  в  школе
инструкторов, как мы ее громко называли. Домбайская поляна бы-
ла тогда еще первозданна и прекрасна.  Единственным  строением
там был дом выстроенный комиссией содействия ученым (КСУ) и мы
его называли ксучим домом. Это было красивое деревянное двухэ-
тажное здание.  А на другом берегу реки,  прямо  около  начала
подъема на ишачий перевал,  как тогда мы называли начало тропы
на перевал Птыш,  нашим университетским  спортивным  обществом
(тогда оно  носило гордое название "Наука") был разбит неболь-
шой лагерек на десяток палаток.  Там готовили будущих инструк-
торов  альпинизма.  Моим  главным  учителем был австриец Франц
Бергер,  высланный из Австрии, как активный участник выступле-
ний  Шуцбунда,  рабочей  коммунистической организации.  Он был
профессиональным альпинистом и дал нам неплохое понимание сов-
ременной  техники альпинизма,  о которой мы имели весьма отда-
ленное представление.
     После окончания этой школы, я получил приглашение порабо-
тать в лагере Алибек в качестве стажера. Мне не дали самостоя-
тельной группы,  а поручили моему попечению  небольшую  группу
приехавших ученых.  Я должен был их "пасти":  Взяв,  на всякий
случай, веревку и ледоруб, сопровождать их в разнообразных про-
гулках и не мешать в высоконаучных разговорах, которые они ве-
ли между собой. Вот тут-то и произошло мое знакомство с Игорем
Евгениевичем. Но, сначала, одно пояснение.
     Курс теории электричества в МГУ нам читал профессор Бели-
ков. Я не знаю, каким он был физиком, но читал лекции с удиви-
тельным занудством.  А для подготовки к экзаменам рекомендовал
нам книгу Эйхенвальда,  добавив,  при этом - настоящая физика,
никакой математики.  Для меня  "барьер  Эйхенвальда"  оказался
непреодолимым:  сплошной набор отдельных примеров,  не объеди-
ненных никакой общей руководящей идеей.  И я в блестящем стиле
получил  пару.  После  чего  уехал в горы с хвостом и с книгой
"теория электричества",  которую написал восходящая звезда со-
ветской физики, профессор И.Е.Тамм. И вот этот самый Игорь Ев-
гениевич оказался в группе, которую мне поручили "пасти". Но о
том, что в группе как раз и находится автор той книги, которую
мне предстоит учить, я и не имел представления.
     Обязанностей у  меня было немного,  мои подопечные ходили
сами по себе,  мало обращая на меня внимания и я  начал  гото-
виться к переэкзаменовке.  Сидя однажды на камушке около своей
палатки, я  читал  мой учебник Тамма и делал какие то выписки.
Неожиданно за спиной я услышал негромкий голос. "А ведь забав-
но,  когда мой инструктор меня читает". Я вскочил. Передо мной
стоял невысокий человек,  который во время прогулок пугал меня
своей активностью, бесстрашием или, вернее, непониманием опас-
ностей. Он курил и улыбался. "Меня Никита, зовут Игорь Евгени-
евич, я и есть автор этой книги. Зачем здесь в горах Вы читае-
те эту ерунду".
     Я ему покаялся в своих грехах, к которым он отнесся весь-
ма снисходительно. Два или три раза Игорь Евгениевич заговари-
вал со мной о тех или иных вопросах,  спрашивал меня о том как
мне читается его книга. Но я стеснялся с ним разговаривать.
     В начале  сентября  в  деканате  я получил направление на
сдачу экзамена ...  профессору Тамму. Придя на кафедру физики,
я сразу начал с того, что попал к нему чисто случайно и специ-
ально я не просил направить меня к нему. "Ей Богу - это чистая
случайность" - конец фразы я запомнил. "Вот сейчас и проверим"
сказал Игорь Евгениевич и попросил какого то молодого человека
в очках,  которого звали Миша меня проэкзаменовать. После чего
сам  куда-то  ушел  и  надолго.  С Мишей я разделался довольно
быстро и мы стали ждать профессора.  Он пришел часа через два.
Мой  экзаменатор  сказал,  что  никаких претензий ко мне он не
имеет.  Игорь Евгениевич задал мне еще пару  простых  вопросов
общего характера и спросил: "Ну как Миша поставим этому альпи-
нисту пятерку?" Такая идея была  Мишей  поддержена  и  "хвост"
благополучно   отрублен.  Более  того,  Тамм  мне  посоветывал
прослушать его некоторые курсы и ходит на его семинар.
     Я это старался делать.  Во всяком случае я прослушал  его
курс по  теории  относительности.  Он произвел на меня большое
впечатление. Я записал его полностью и очень  тщательно. Может
быть  это  был единственный университетский курс,  конспект по
которому у меня был. Лет через 12 он мне очень пригодился.
     На следующий  год  я встретил Тамма в районе Тиберды.  Он
был вместе со своими детьми - мальчиком  и  девочкой.  Мальчик
Женя сделался впоследствии знаменитым альпинистом, руководите-
лем нашей первой гималайской экспедицией на  Эверест.  Но  уже
тогда он был не Женей, а Евгением Игоревичем Таммом.
     В 50-е года мы неоднократно встречались с Таммом  в горах
и вели уже настоящие научные беседы.  Еще  в  Ростовском  Уни-
верситете  я задумал прочесть все,  что относится к механике в
университетской программе - раздел механики в курсе общей  фи-
зики, теоретическую механику и специальный принцип относитель-
ности, как единый курс механики.  Я полагал,  что  такой  курс
должен читать один профессор,  который обязан соединить в еди-
ное целое мировозренческие, экспериментальные и математические
аспекты того,  что принято относить к механике. Такой курс был
мной прочитан дважды и я получил от сделанной работы  огромное
удовлетворение. Мне было важно рассказать об этом опыте. Тамму
он был тоже интересен и мы с ним много раз его обсуждали.
     Года через два или три уже в физико-техническом институте
я сделал попытку прочесть единый курс механики  сплошных сред,
включая гидродинамику, теорию упругости и магнитную гидродина-
мику. И тоже советовался с Игорем Евгениевичем. Он горячо под-
держал эту идею и я с его благославления несколько лет читал в
МФТИ подобный курс.  Очень важно, чтобы его читал один профес-
сор. Только тогда достигается эффект системности и можно  пос-
ледовательно провести свою точку зрения на предмет.  К сожале-
нию, после того, как я прекратил читать курс механики сплошных
сред  в  МФТИ не нашлось человека,  который взялся бы прочесть
его целиком.  Член-корр. Соколовский и профессор Войт, которым
было  поручено  его  читать,  снова разделили этот курс на три
части.
     Таким образом, альпинизм свел меня с человеком, оказавшим
большое влияние  на  формирование  моего мировозрения.  Прежде
всего его лекции - их настрой, их ориентация были так непохожи
на то,  что  читали нам другие профессора физики.  То,  что он
рассказывал и как он это рассказывал было близко к моему восп-
риятию  математика и я,  если так можно выразится,  слушал его
"взахлеб".  А когда я сам  уже  стал  профессором,  то  советы
И.Е.Тамма помогли мне утвердиться в моем собственном понимании
фундаментальности обучения.
     Как-то однажды на заседании методической  комиссии  МФТИ,
после одного из моих выступлений,  профессор Рытов бросил  мне
упрек  - Вы учите не физике,  а моделям физики.  Я с этим сог-
ласился и сказал, что это мой принцип: в основе физического (и
любого  другого)  образования  должна лежать некоторая система
мышления.  Ничего другого по своей целостности и логике, срав-
нимого с системой моделей физики, человечество еще не придума-
ло. Владея такой системой, чувствуя ее, человеку гораздо легче
усвоить все конкретные факты, чего добивается обычная традиция
обучения физики.  Поэтому, системе "моделей физики" надо учить
не только теоретиков, но и экспериментаторов. Игорь Евгениевич
утвердил меня в этих суждениях. А также и в моем представлении
о Нильсе Боре,  как о величайшем мыслителе ХХ века.  60-е годы
были основой моей последующей  деятельности  методологического
характера, которой я придаю особое значение и И.Е.Тамм был од-
ним из двух людей,  разговоры с которыми позволили мне опреде-
лить свою собственную "парадигму".
     Вот почему рассказ об альпинизме здесь занял столько мес-
та!
     В 1960-ом году я прекратил свое занятие спортивным альпи-
низмом. Для этого была причина. Я чуть было не сорвался на от-
носительно легком участке.  Это случилось во время восхождения
по стене на Кара-таш - невысокая скальная вершина в ущелье Ак-
тру на Алтае.  Степень трудности невысокая - 4-А и то за  счет
первых  200  метров довольно крутой стены.  Ее то я прошел без
всяких особых трудностей.  А дальше начиналось лазанье по  до-
вольно  пологим скалам,  похожим на бараньи лбы,  трудности не
выше третьей. Мой напарник крикнул мне снизу:" забей крюк" - я
в этот момент шел первым. Я этого не сделал, думая, что у меня
хватит сил на последние 2-3 метра.  Мне их хватило, но на пос-
леднем пределе. Я побледнел и долго не мог придти в себя.
     Вернувшись в лагерь и рассказывая обэтом эпизоде, я остро
почувствовал, что фраза, сказанная Кторовым в прекрасном филь-
ме "Праздник святого Иоргена" относится и ко мне. А сказал  он
тогда - в профессии жулика,  главное во-время смыться!.  Это в
равной  степени касается и альпинистов - глаза  видят  еще  по
старому, а силы,  увы,  уже новые. Такое рассогласование очень
опасно. Я почувствовал это на себе.  И решил больше не  повто-
рять экспериментов.
     В своей жизни, я неукоснительно использовал этот "принцип
жулика". Так однажды я оставил  факультет,  затем  заведование
кафедрой, а еще через несколько  лет,  воспользовавшись  новым
положением  о советниках,  кажется,  первым из членов Академии
ушел в полную отставку. И сейчас, наедине с компьютером, отве-
чая только перед ним, я могу еще делать кое что полезное и мне
интересное,  а не пытаться выполнять обязанностей, требующих и
большей энергии и большего здоровья.
     А в  61-ом  году начался новый и не менее привлекательный
этап горной жизни,  отказываться от которой я совсем не  соби-
рался. Я уже не помню,  чья это была идея,  но мы организовали
шуточны клуб с шуточным названием "Пузогрей -  любитель"!  Ка-
жется, что это название придумал ныне покойный профессор Вадим
Борисович Устинов из Ленинграда.  Принимались в него  люди  не
моложе  40 лет и имеющие звание старшего инструктора альпиниз-
ма. У клуба был "фюрер". Им был единогласно избран заслуженный
мастер спорта Василий Павлович Сасоров.  Но кроме того, мы ре-
шили иметь еще и президента и им согласился быть....Игорь  Ев-
гениевич Тамм.
     Смысл этого  "клуба"  был  более чем прост:  группа давно
знакомых и симпатичных друг другу любителей гор собиралась где
-нибудь на  Кавказе.  Приезжали  на своих машинах,  с семьями.
Разбивали маленький палаточный лагерек и жили несколько недель
в свое удовольствие ничего и никого не спрашивая.  Выбирали мы
место около какого-нибудь альпинистского лагеря и он нам обыч-
но  немного  помогал,  поскольку в альпинизме мы были люди из-
вестные и кругом были друзья.
     Наш фюрер следил, чтобы у членов клуба не отрастали жмво-
ты и раз в три-четыре дня мы отправлялись в какой-ибудь поход
требующий весьма  основательной нагрузки.  Так,  что мы были в
отличной форме.  Для остального времени придумывались не менее
приятные занятия. Особенно запомнились вечера, которые мы про-
водили у костра.  Люди были интересные и разговоры были  инте-
ресные.  Пили мы чай и не потому,  что у нас был сухой закон -
нам просто было не до спиртного. К нам на наши костры из лаге-
ря приходили обычно инструкторы старшего поколения,  приезжали
знакомые из Москвы, Ленинграда, Свердловска....
     Вот там  раскрывалась  еще одна замечательная особенность
Игоря Евгениевича.  Он был удивительным рассказчиком.  А  пос-
кольку он  был знаком со всеми великими физиками мира и помнил
множество интереснейших деталей,  то его вечерние рассказы  за
чаем у  костра и коментарии к ним превращались в явления куль-
турной жизни.  Для меня это была перекличка  времен:  как  эти
разговоры за  чаем  по духу своему напоминали мне те субботние
вечера на Сходне где-нибудь году в двадцать пятом. Тот же круг
людей, тоже умение друг друга слушать и желание - скорее необ-
ходимость, просто общаться.
     Как то к нам приехали  два  ленинградских  физика  Никита
Алексеевич Толстой  и  Алексей (кажется) Михаилович Бонч-Бруе-
вич.  Зная, что они оба принадлежат к старинным дворянским ро-
дам,  я предложил дискуссию на тему: чей род старше! Как потом
сказал Вадим Устинов,- мои ленинградцы не подвели - они хорошо
знали свою "геникологию".  Действительно, они показали знание,
не только собственных генеалогических деревьев. Оба остроумные
и веселые,  они превратили этот вечер в  замечательное  шоу  и
убедили  нас в том,  что Бончи безусловно старше Рюрика и всех
его предков! А Толстые явно жили во времена Цицерона.
     А через несколько дней,  взяв на борт своего москвича еще
дополнительную ношу - солидное количество  Никиты  Толстого  я
поехал в Крым.  Но видимо для моей антилопы-гну лишние полтора
центнера графа Толстого оказались слегка избыточными.  Автомо-
биль все время отказывался нас вести - он явно протестовал.  И
я с удивлением (и злорадством) обнаружил,  что познания и воз-
можности   математика   и  физика-зспериментатора,  когда  это
касается автомобиля, мало чем отличаются друг от друга. Мы оба
высказали гипотезу  о  том,  что мой москвич,  просто не хочет
вести двух Никит!  И она нас примерила.  А тут еще моя младшая
дочурка  все  время  ныла  "хочу  плавать на матрасе".  Никита
Толстой ее троготельно убеждал в необходимости потерпеть  и  в
том,  что однажды она обязательно будет в Коктебеле плавать на
матрасе. Что и в самом деле случилось! К нашему удивлению.



Глава III. ИЗГОЙ


ЗЛО, КОТОРОЕ ПРИХОДИТ САМО ПО СЕБЕ

     Я уже  рассказал  немного  о моем детстве,  о нескольких
счастливых детских годах, которые прошли в, тогда еще благопо-
лучной семье до начала катастрофы, в которую ее повергли собы-
тия конца 20-х годов.  До полного и беспредельного ее разруше-
ния. Детские годы времен НЭП,а определили многое в моей жизни,
они дали мне представление о человеческом начале, о добре, ко-
торое объединяет людей, они помогли устоять в минуты трудные и
опасные, которых было немало на моем пути. Но семья это далеко
еще не все.  Как говорят "правда,  но не вся правда". Было еще
общество,  недоброжелательное и жестокое.  Уже в те счастливые
времена я узнал, что существует нечто, очень злое и тревожное.
Оно приходит откуда-то извне,  от общества.  Его  недоброжела-
тельность  вошла  в  мою жизнь и на протяжении многих,  многих
лет, его преодоление, преодоление ощущения изгойства, было од-
ним из определяющих мотивов моего поведения.  Об этом я обязан
рассказать.
     Ощущение себя изгоем,  стоящим как бы вне общества возник-
ло еще  в школе.  Оно было одним из самых острых и болезненных
ощущений моего детства и юности.  Это чувство  начало  притуп-
ляться  вместе  с  моими успехами в спорте.  Но и там,  в моей
спортивной компании   была   какая  то  дистанцированность  от
остальных ее членов - я был в ней единственным  не  комсомоль-
цем,  как бы принадлежащим другому миру.  Были,  конечно, люди
вроде Андрея Несмеянова или Юры  Гермейера,  искренняя  дружба
которых смягчали это чувство.  Но все-же...  Я никому о нем не
рассказывал и никто о нем не догадывался.  Разве,  что Андрей.
Мне иногда казалось, что оно и ему присуще, хотя он все же был
комсомольцем.  Я искренне стремился стать как все -  я  дважды
подавал  заявление в комсомол и дважды мне в этом отказывали -
публично и с издевкой!  Как бы подчеркивалась моя  ущербность,
неполноценность, исправить которые я не могу, чтобы я для это-
го не делал.  Мне давалось понять,  что общество  меня  как-бы
только терпит и ни на что я не имею права претендовать.
     Свою общественную  полноценность  я впервые начал ощущать
только во время войны.  И эта возможность воспринимать  самого
себя как полноценного гражданина,  нужного обществу,  а не от-
торгаемого им,  была для меня необходима,  без этого моя жизнь
просто  лишалась смысла.  Я стремился все время поддерживать в
себе самом это ощущение полноценности. Мне очень помогал спорт
- там не спрашивали кто и где твой отец.  Подобное  стремление
было,  вероятнее всего, главной причиной моих отказов от лест-
ных предложений,  которые я получал после  окончания  Академии
имени Жуковского.  Фронт и только фронт! На фронте я вступил в
партию,  причем в очень острой ситуации, когда кое кто из пар-
тийцев  собирался закапывать свои партийные билеты.  И не вер-
ность делу Ленина-Сталина,  а стремление преодолеть  изгойство
руководили моими  действиями:  я  русский  и на фронте я хотел
быть как все, как все русские. И еще одно - там также, как и в
спорте, никому не приходило в голову спрашивать о том к какому
сословию принадлежал мой отец и есть ли в моей семье репресси-
рованные.
     Я уже начал было излечиваться от своего недуга, как вдруг
в 49-м  арестовали  мою  мачеху и все снова вернулось на круги
своя. Только в 55 году, получив первую форму допуска к секрет-
ной работе,  я смог работать там, где мне было интересно и без
всяких оглядок на разную сволочь.  Вот тогда я, кажется, начал
по-настоящему излечиваться от своего недуга. Но и позднее, ни-
кому,  даже самым близким друзьям, я не говорил о том, что моя
мать была   приемной   дочерью  Николая  Карловича  фон  Мекк,
расстрелянного зимой 29 года,  и,  что мой отец  погиб  в  Бу-
тырской тюрьме накануне 31 года,  поскольку он был сотрудником
члена промпартии профессора Осадчего.
     Моя семья принадлежала к той значительной (вероятно,  са-
мой большой)  части  русской интеллигенции,  которая уже много
поколений жила только трудами рук своих. Никогда никакой собс-
твенностью, из которой можно было бы извлекать "нетрудовой до-
ход", Моисеевы не обладали.  Семья была очень русской по  духу
своему и очень предана России.  Ее выталкивали в эмиграцию, но
она старалась оставаться дома и работать на пользу своей (а не
этой,как теперь говорят,  страны). Такой настрой был очень ти-
пичным для того круга,  к которому принадлежало мое семейство,
ибо в своей массе русская,  особенно техническая интеллигенция
была  настроена  по  настоящему патриотично и никогда не отож-
дествляя большевизм и Россию. И, несмотря на неприятие больше-
вистской идеологии,  она была готова в любых условиях работать
для своей страны не за страх,  а за совесть (позднее я убедил-
ся, что и оказавшаяся за рубежом, русская техническая интелли-
генция тоже жила мыслями о благополучии своей страны  -  а  ею
всегда была Россия!). И, тем не менее, в тридцатые годы вокруг
меня образ образовалась пустыня - кругом шло  поголовное  ист-
ребление  моих  родственников.  Случайные остатки семьи и нес-
колько дальних родственников были добиты на фронте.
     Я каким то чудом уцелел.

СЕМЬЯ МОИСЕЕВЫХ

     Мой отец,  Николай  Сергеевич Моисеев окончил юридический
факультет Московского университета,  где специализировался  по
экономике и  статистике.  После  окончания он был оставлен при
университете для "подготовке к профессорскому званию"  и  нап-
равлен в  русскую  миссию  в город Нагасаки для написания док-
торской диссертации, посвященной экономике стран Дальнего Вос-
тока, главным образом истории экономических отношений Японии и
Китая.
     Во время  войны,  в  15 году,  отца отозвали в Россию для
прохождения воинской службы.  В качестве вольноопределяющегося
его направили братом милосердия - сиречь санитаром, в санитар-
ный поезд,  который  обслуживал  Юго-Западный фронт.  Там он и
познакомился с моей мамой,  которая работала в том  же  поезде
сестрой милосердия.
     Его служба в армии была недолгой. Через несколько месяцев
его отозвали из армии и снова направили в  Японию,  но  теперь
уже не в Нагасаки, а в Токио и не для исследовательской работы
и написания диссертации,  а в качестве сотрудника какой то  из
служб русской  дипломатической миссии,  где использовалось его
знание японского языка и японской экономики.
     Несколько месяцев пребывания в санитарном поезде и месяца
жизни в Воскресенском на Десне - имении Н.К.  фон-Мекк, прием-
ной дочерью которого была  моя  мать,  оказалось  достаточным,
чтобы отец  уехал  в Японию со своей молодой женой.  Моей маме
тогда было 18 лет. Она действительно была очень молода. Верну-
лись мои родители в Москву в июле 17-го года за месяц до моего
рождения.  Отец получил место исполняющего обязанности профес-
сора (экстраординарного  профессора  или  приват-доцента,  как
тогда говорили) Московского  университета.  Это  место  давало
право читать  лекции и получать зарплату - правда очень скром-
ную по тем временам,  но достаточную для жизни, тем более, что
семья фон  Мекков  им  предоствила двухкомнатную мансарду в их
особняке. Там я и родился.
     Дед -  Сергей Васильевич Моисеев был тогда еще на Дальнем
Востоке,  где он занимал высокий железнодорожный пост - он был
начальником дальневосточного железнодорожного округа. Дед про-
исходил из старой дворянской семьи,  но не земельного дворянс-
тва, а служилого.  Дед не был помещиком. Во всяком случае, се-
мейные воспоминания не сохранили в памяти  рассказов  о  каких
либо имениях или вообще о земельной собственности и помещечьей
деятетельности.  А вот о перепетиях разной государевой службы,
воспоминаний было много. Дед любил рассказывать о всевозможных
приключениях и заслугах различных должностных лиц, преимущест-
венно военных, офицерах разнообразных армейских полков, бывших
его родственниками.
     Дворянство Моисеевых  было  старое.  Во всяком случае оно
было получено в допетровские времена.  Сохранилось предание  о
том, что какой то рославльский дьяк Иван Моисеев ходил с каким
то атаманом то ли в низовья Оби,  то ли еще куда то и,  что то
об этом  походе написал.  И поскольку род Моисеевых происходил
из Рославля, то деду хотелось считать этого Ивана своим прямым
предком. Во всяком случае, когда он начинал мне читать нравоу-
чения,  что случалось достаточно часто, то любил приговаривать
- помни  Никитка,  в  тебе течет кровь "землепроходимца" - ему
это слово нравилось больше, чем "землепроходца". Я подозреваю,
что рославльский дьяк был выдумкой моего деда,  который на них
был горазд.  А если этот мифический  дьяк  и  существовал,  то
признать  его  родство  могло  бесчисленное количество жителей
этого города:  все служилые люди в те  стародавние  времена  в
славном городе Рославль были либо Моисеевы, либо Наумовы, либо
Ильины! И сейчас в Рославле очень много людей с "пророческими"
фамилиями.  И  установить  кто и чей был далекий предок времен
Ивана Грозного,  вероятнее всего, невозможно. Да и существовал
ли он?
     Но одно  известно  точно:  отец  моего деда был последним
станционным смотрителем, а позднее почтмейстером в городе Рос-
лавль,  что  на большой смоленской дороге.  Дед был старшим из
многочисленных сыновей Василия Васильевича женатого  на дочери
капитана  первого ранга Белавенца - до революции,  кажется все
Белавенцы всегдак были капитанами первого ранга - говорят, что
они ими рождались.  Моисеевы были в родстве со многими извест-
ными смоленскими фвмилиями - Бужинскими,  Белавенцами, Энгель-
гартами.
     Дед и его младший брат дядя Вася, сделались инженерами, а
все  остальные братья после окончания кадетского корпуса вышли
в офицеры и растворились в бесконечном русском  воинстве. Один
из  братьев моего деда погиб в Манжурии во время японской вой-
ны. Другой - в германскую войну, будучи уже в больших, кажется
генеральских чинах.
       Мой дед  женился лишь в предверии своего сороколетия на
Ольге Ивановне -  дочери  профессора  математики  университета
Святого  Владимира  в Киеве Ивана Ивановича фон Шперлинга. Мой
этот прадед происходил из обрусевшей немецкой семьи, сохранив-
шей,  однако, лютеранство и некоторые особенности свойственные
русским немцам,  имевшим прибалтийские корни.  Так,  например,
моя бабушка Ольга Ивановна,  несмотря на то, что была лютеран-
кой ходила только в русскую церковь и очень не любила латышей,
хотя, кажется ни с одним из них никогда не имела дела.
     Все наши родственники очень почитали и любили мою  бабуш-
ку. И когда кто-нибудь из них оказывался в Москве, считали не-
обходимым ее навестить.  Не столько дедушку,  сколько бабушку.
Несмотря  на  кажущуюся легкость в обращении с людьми она была
очень одиноким человеком - больше слушала и мало кому говорила
о своем сокровенном.
     Несмотря на почти двадцатилетнюю разницу лет дед и бабуш-
ка прожили большую и, как мне кажется, счастливую жизнь. Ольга
Ивановна была человеком,  во многих отношениях, замечательным.
Можно сказать без преувеличения, что она была цементом, связы-
вающим большую и очень разбросанную по стране,  (да и по всему
миру) семью. Несмотря на некоторую немецкую педантичность, она
была очень добра и отзывчивой на чужие беды. И, что очень важ-
но в наш суровый век, она была человеком огромного внутреннего
мужества.  Когда после гибели отца и скоропостжной кончины де-
да семья осталась,  практичеки, без всяких средств к существо-
ванию, бабушка, уже в очень преклонном возрасте, начала давать
уроки немецкого языка. В ней появилась какая-то целеустремлен-
ная суровость - поставить внуков на ноги.
     Бабушка была  очень образованным человеком - читала и го-
ворила на трех европейских  языках.  Хорошо  знала  не  только
русскую, но и немецкую и французскую литературу.  Могла на па-
мять читать множество стихотворений.  По-немецки,  преимущест-
венно Гете, а по русски Тютчева и Алексея Толстого. Всех пора-
жала ее собранность.  Она все делала хорошо. Прекрасно готови-
ла, не  гнушалась никакой работы,  квартира была всегда в иде-
альном порядке.  Бабушка никогда не  бывала  неряшливо  одета.
Никто никогда  не  видел ее в халате или небрежно причесанной.
Со мной была строга и тщательно контролировала мои уроки  Я ей
обязан очень многим. Хотя понял это, увы, слишком поздно.

ШКОЛА И КОНЕЦ СЕМЬИ

     На Сходне была единственная школа  -  ШКМ,  сиречь  школа
крестьянской молодежи,  куда я и был определен в 24-ом году по
достижению семилетнего возраста.  К этому времени я уже  читал
для собственного удовольствия:  к моему семилетию мне подарили
Тома Сойера с иллюстрациями и я прочел его запоем.  Терпеть не
мог арифметику,  считая, что она мне не будет нужна, поскольку
я собирался стать  астрономом  -  знал  созвездия  и  объяснял
взрослым особенности календаря.  Говорил,  достаточно свободно
по французски и немецки. Немецкий я потом потерял полностью, а
французский легко  восстановил,  когда во Франции мне пришлось
читать лекции по-французски.
     Первое сентября  1924-го  года остался для меня очень па-
мятным и грустным днем.  Бабушка отвела меня в школу в  первый
класс.  Я вернулся домой зареванным: меня побили, измазали, но
самое обидное - назвали буржуем.  И сказали, что я из тех, ко-
торых еще  предстоит добить.  В школе я оказался действительно
чужаком и остро чувствовал это.  Я не понимал откуда такое об-
щее ко мне недоброжелательство,  за что меня бьют,  что во мне
не нравится моим одноклассникам.  И вообще - почему  люди  де-
руться и откуда у них такая злоба к другим?
     Позднее я и сам научился драться  и  как  следует  давать
сдачу. Когда в школу пошел мой младший брат,  то его уже никто
не трогал - знали, что даром это не пройдет, знали, что у Сер-
гея Моисеева есть брат Никита Моисеев.
     В первые годы я очень не любил и боялся ходить  в  школу.
Отец  получил  разрешение,  чтобы я ходил туда не каждый день.
Моя мачеха,  которая работала в той же школе учительницей, за-
нималась со мной дома (а бабушка проверяла уроки).  Моя непос-
редственная школьная учительница Зинаида Алексеевна  время  от
времени проверяла меня и, как мне помнится, была довольна мои-
ми успехами.  Отметок тогда не ставили и я спокойно  переходил
из класса в класс.
     В пятом классе я перешел в школу второй ступени, как тог-
да назывались классы с пятого по седьмой. Школа была маленькая
- всего три класса по 20-30 человек и преподаватели были хоро-
шие, да и я уже адаптировался и в школу начал ходить с охотой.
Она размещалась в красивейшей даче,  расположенной высоко  над
рекой. До революции она принадлежала знаменитому Гучкову. Ког-
да я уже начал учиться в шестом классе,  то наша Гучковка, как
мы звали свою школу, сгорела. Сначала мы, с каким то радостным
недоумением бродили по пепелищу. Ну а потом - на Сходне другой
школы  не  было,  пришлось начать ездить в Москву.  Я поступил
тогда в школу N 7,  что в Скорняжном переулке на Домниковке...
Мне было тогда 12 лет.
     Времена стали стремительно меняться. Начиналась эра пяти-
леток  и коллективизации.  Прежде всего изменилась дорога - та
самая Николаевская или Октябрьская дорога,  честь которой под-
держивали все старые железнодорожники. К стати, их становилось
все меньше и меньше,  а вскоре и вовсе уже почти не стало. Ис-
чезла патриархальность и неторопливость,  о которых я писал. А
поезда стали ходить медленнее и их опоздания  стали постепенно
обычным явлением.  Как и сейчас электрички,  стали часто отме-
нять пригородные поезда.  Их приходилось долго ждать и мы  ни-
когда не были уверены,  что приедем во время к началу занятий.
Поезда стали ходить переполненными, появилось множество мешоч-
ников, началось воровство, драки, хулиганство.
     В стране начинался голод.  Ввели карточки.  По  карточкам
давали 200 граммов мокрого непропеченого хлеба. Жить стало, по
настоящему трудно и голодно. Немного выручал огород. Кроме то-
го, мы собирали много грибов, тогда они еще были в сходненских
окрестных лесах и я хорошо знал места где они  растут.  Мы  их
сушили,  солили.  После  смерти  деда,  я остался единственным
"мужчиной" в доме.  Надо было носить воду, наколоть и напилить
дров на всю зиму - все это легло на мои плечи.  Стало трудно с
керосином - электричества на Сходне тогда  еще  не  было.  Его
приходилось возить из Москвы, тайком, так как возить горючее в
поездах запрещали.  Мы основательно поизносились. Денег на по-
купку одежды не было.  Бабушка и мачеха все время что-то пере-
шивали из старого мне и брату - мы росли не считаясь с обстоя-
тельствами.   Я   продолжал   учиться   на  Домниковке.  Тогда
нуждающимся школьникам давали ордера на покупку дешевой,  а то
и бесплатной одежды.  Однако, хотя я и относился к числу самых
нуждающихся,  мне никогда ордеров не давали: буржуй и сын реп-
рессированного.
     В 32 году мне исполнилось 15 лет и я  подал  заявление  с
просьбой принять меня в комсомол. Однако собрание в приеме мне
отказало.  Но жестоко травмировало и удивило даже не  то,  что
меня не приняли - к этому,  внутренне,  я был как-то готов,  а
то, как вели себя на собрании мои одноклассники. Мне казалось,
что все они мои приятели и ко мне хорошо относятся. Я исправно
составлял для многих шпаргалки,  помогал отстающим,  играл  за
сборную школы в волейбол...И тут вдруг - единодушный протест и
обидные слова. Особенно рьяно выступала Рахиль Склянская, пле-
мянница известного большевика,  соратника Ленина,  занимавшего
тогда высокий пост в партии. Через несколько лет Склянский был
расстрелян.  Судьба Рахили мне неизвестна. Но тогда, под апло-
дисменты зала она сказала в  мой  адрес  и  адрес  моей  семьи
столько  обидных и несправедливых слов,  что я не выдержал и в
конце собрания стал плакать несмотря на мой 15-летний  возраст
и ощущение себя взрослым мужчиной. Меня увел к себе домой Миш-
ка  Лисенков,  сын  преподавателя  математики   в   одном   из
московских вузов. Его отец напоил меня чаем и внимательно слу-
шал наш рассказ.  Потом положил мне руку  на  плечо  и  сказал
"Держись Никита.  Сегодня надо уметь терпеть. Даст Бог времена
однажды переменяться".
     В нашем классе был еще  один  изгой  -  князь  Шаховской.
Длинный нелепый  и очень молчаливый,  он учился более чем пос-
редственно. Я был однажды дома. И даже пил чай в семье Шаховс-
ких.  Его отец - тихий богобоязненный старичек - таким он  мне
во всяком случае показался, работал где-то бухгалтером. Он был
лишенцем, то есть официально лишенным каких либо избирательных
прав.  Говорили,  что  до  революции отец моего Шаховского был
блестящим гвардейским офицером.  Как то мне в это не очень ве-
рилось, что  таким мог быть это богобоязненный старичек.
     Шаховской был старше меня на год и его, еще в прошлом го-
ду  приняли  в  комсомол.  Он был изгой и держался как изгой -
всех сторонился.  А я не мог так держаться. Потому мне и каза-
лось,  что у него был какой-то психический сдвиг.  Перед самой
войной, когда я уже кончал университет, однажды встретил его у
Никитских ворот.  Я возвращался тогда с концерта в консервато-
рии.  Он шел,  держа на плече лестницу.  Оказывается князь Ша-
ховской работал ночным монтером.  Вот так складываются судьбы:
для того,  чтобы его сын мог работать монтером, отцу моего Ша-
ховского не надо было уезжать в эмиграцию.
     Через несколько лет я еще раз попытался вступить  в члены
комсомола.  Это было уже на втором или третьем курсе универси-
тета.  Собрание было настроено благодушно и я, наверное был бы
принят  в комсомол,  если бы не вошедший замдекана Ледяев.  Он
мне задал только один вопрос:"А наверное, Ваш отец - профессор
Моисеев был  из  дворян?".Что я мог ответить на его вопрос?  Я
мог только подтвердить его подозрения.  После этого,  он пожал
плечами и сказал обращаясь к собранию:"Это,  конечно, ваше де-
ло. Пусть Моисеев учится, коли мы уж ему позволили учиться, но
зачем принимать в комсомол?" На этом тогда все и кончилолсь. Я
так никогда комсомольцем и не стал.

КРУЖЕК ГЕЛЬФАНДА

     Со стороны могло показаться, что я, в своих попытках сде-
латься комсомольцем,  все время старался прорваться в какое-то
запретное место, старался пробиться в люди и делать карьеру, а
меня какая-то сила,  восстанавливая справедливость,  все время
отбрасывала  назад.  Такая  сила и в правду существовала и она
меня действительно не пускала - это был порядок советской дер-
жавы, это было советское общество, которое меня и в самом деле
отторгало.  Но я не думал об этой силе.  Я не отдавал,  на мое
счастье, себе отчета в том положении, которое я занимал по от-
ношению к этому обществу.  Я просто делал то, что мне казалось
необходимым  в  данный момент.  Я чувствовал себя обыкновенным
человеком,  им я и хотел  быть,  быть  как  все,  я  стремился
слиться  с обществом.  Все были комсомольцами - почему я один,
как белая ворона!  Вот я и "рвался в комсомол".  Я не думал  о
его содержании,  для меня не существовало идеологии.  Я просто
не хотел быть человеком второго сорта.  Вот и  весь  сказ!.  У
каждого  изгоя  превалирует стремление быть как все,  не отли-
чаться от других, стушеваться, как говорил Достоевский.
     Наверное такое стремление во многом, определяло мое пове-
дение. Я был просто мальчишкой и хотел к людям, а меня не пус-
кали.  И я даже уже было смирился и стал привыкать чувствовать
себя человеком второго сорта. О том, что я именно такой, что я
не  имею тех прав,  которыми пользуются другие мне прямо так и
сказал, за два - три года, до описанного случая все тот же Ле-
дяев.  Об этом я еще скажу.  И мне очень хотелось учиться. И я
очень боялся, что мне этого не дадут делать. Я хорошо учился в
школе, но уверенности в будущем у меня не было.
     Несмотря на то,  что в 24-ом году, я терпеть не мог ариф-
метику, в 35-ом я решил поступать на мех-мат,  причем на мате-
матическое отделение,  а не на астрономическое,  как мне хоте-
лось  еще в детстве.  Но такая смена приоритетов произошла до-
вольно случайно. Как и многое, что с нами происходит.
     История моего поступления в университет - это пример про-
явления самого острой недоброжелательности  общества  к  людям
моей судьбы, которую я испытал еще мальчишкой.Эта история мог-
ла окончится для меня катастрофой, могла полностью исковеркать
мою жизнь.  Лишь доброжелательство двух человек, нарушивших, к
тому же правили приема в МГУ,  плюс бешенная работа в  течение
нескольких месяцев  позволила  изгою войти в студенческий мир.
Она заслуживает, чтобы о ней рассказать более подробно.
     Когда я учился в десятом классе,  то Академия Наук и Мос-
ковский Университет организовали первую в стране  математичес-
кую олимпиаду.  А для будущих участников олимпиады в математи-
ческом институте имени Стеклова -  знаменитой,  в  те времена,
Стекловке -  был  организован  школьный математический кружок.
Руководил им Израиль Моисеевич Гельфанд, выдающийся математик,
будущий академик,  а тогда, всего лишь доцент мехмата. Он сыг-
рал  в моей жизни огромную роль,  изменившую однажды,  в одно-
часье, всю мою судьбу. Но об этом я расскажу немного позднее.
     В нашей седьмой школе математику преподавала Ульяна  Ива-
новна Логинова  -  человек большой математической одаренности.
Внимательный и добрый учитель. Математика у нас была поставле-
на хорошо и,  более того:  вокруг Ульяны Ивановны образовалась
группа  учеников,  изучавших математику более глубоко и прояв-
лявших определенные способности к математике.  Звездой  первой
величины  был Моня Биргер.  Я думаю,  что он сделал бы хорошую
научную карьеру,  если бы не погиб на фронте  в  самом  начале
войны.  Были  и  другие  очень  сильные ученики.  Та же Рахиль
Склянская, Яшка Варшавский, Женя Шокин....Все они записались в
математический кружок Гельфанда.
     Ульяна Ивановна посоветовала и мне начать  посещать  этот
кружок. Но  я  чувствовал  себя в математике не очень прочно и
полагал, что  для  такого  кружка я совсем не подготовлен.  Во
всяком случае, гораздо хуже,чем наши первые ученики. Да, к то-
му-же на  носу  был лыжный сезон,  а меня включили в юношескую
сборную Москвы.  Об этом я и сказал нашей учительнице.  А  она
меня в  ответ обругала и добавила:"ты бы мог учится не хуже их,
если бы меньше ходил на лыжах и больше бы занимался". И Ульяна
Ивановна настояла на том,  чтобы я тоже стал ходить на занятия
в "Стекловку".  А занятия спортом надо бы отложить  до  лучших
времен. "И вообще, тебе пришло время серьезно подумать о буду-
щем - у тебя за спиной никого нет".  Она мне не раз читала по-
добные нравоучения.
     Стекловский кружок оказался по настоящему  интересным. Те-
перь  я  могу,  уже  профессионально сказать - он был блестяще
поставлен. И это заслуга не только  Гельфанда.  С  кружковцами
работало несколько молодых талантливых математиков. Они решали
с нами нестандартные задачи, демонстрировали, на этих примерах
удивительные возможности математического изобретательства, чи-
тали нам лекции.  Да и собрались в этом кружке очень незауряд-
ные  молодые  люди.  В кружке я подружился с Юрой Гермейером и
Борисом Шабатом - будущими профессорами Московского  Универси-
тета,  будущим профессором Ленинградского университета Володей
Рохлиным, Олегом Сорокиным - удивительно способным юношей, по-
гибшим  на  фронте уже в 41-ом году и многими другими.  Кружок
работал по воскресеньям  и  для  него  приходилось  жертвовать
воскресными  тренировками - той зимой я твердо решил выполнять
заветы Ульяны Ивановны.
     Весной 35-го состоялась олимпиада.  Конурс  первого  тура
из нашей  школы  успешно преодолели только два человека:  Моня
Биргер и я. Второй же тур прошел я один. Моня Биргер сам потом
удивлялся, как это он не решил одну относительно простую зада-
чу. Но соревнование есть соревнование и любые случайности  не-
избежны. На третьем туре я чуть было не сорвался,  но все-таки
прошел. В результате и Гермейер, и Шабат, и я сделались лауре-
атами олимпиады  и  получили  право не сдавать математику:  на
вступительных экзаменах при поступлении на математическое  от-
деление мехмата МГУ нам "автоматом" ставилась пятерка по мате-
матике. Это и решило все - я выбрал  математическое  отделение
мехмата МГУ  и начал готовиться к вступительным экзаменам, уже
видя себя студентом университета.  Однако меня поджидал страш-
ный удар, который, на некоторое время, привел меня в состояние
оцепинения и безнадежности.
     Я сдал все вступительные экзамены. Без особого блеска, но
и без троек.  По моим расчетам, я должен был поступить без ка-
ких либо трудностей: уровень экзаменующихся был не очень высо-
кий, лишь очень немногие сдали экзамены, по-настоящему, хорошо
- Гермейер и Шабат сдали почти также как и я.  Только Олег Со-
рокин сдал на все пятерки. Основная масса экзаменующихся сдала
значительно хуже меня. И, тем не менее, я принят не был!
     Во время экзаменов я подружился с Семеном Шапиро. В Моск-
ве он был первый раз в жизни,  приехал поступать в  Московский
Университет из  какого-то маленького белорусского городка.  Он
был добрый и тихий человек.  Его подготовка  оставляла  желать
лучшего  и  Гермейер и я ему старательно помогали.  Он получил
много троек (тогда сдавали 7 или даже 8 экзаменов), в том чис-
ле  и тройку по математике.  И,  тем не менее,  был зачислен в
число студентов.
     Когда я убедился,  что меня нет ни в списках зачисленных,
ни в списках кандидатов - были и такие,  меня охватило  отчая-
ние. Я не знал, что мне делать и как вообще жить дальше. Опять
чья-то жестокая рука мне преградила дорогу. Семен переживал со
мной мое несчастье, утешал как мог и потащил к, отвечавшему за
прием, заместителю декана Ледяеву.
     Куда девалась тихая сдержанность Семена Шапиро.  Он начал
громко и очень темпераментно объяснять какая произошла неспра-
ведливость, он  думает,  что  допущена  ошибка  и надо пока не
поздно ее исправить.  Ледяев его прервал.  Он повернулся в мою
сторону и сухо сказал:  "Чего Вы хотите Моисеев? Посмотрите на
себя и на него - он показал пальцем на Семена,  подумайте кого
должно принять  в университет рабоче-крестьянское правительст-
во, на кого оно должно тратить деньги?  Неужели Вам это  непо-
нятно".  Моя судьба была решена.
     Бабушка была в отчаянии.

ВСЕ ЖЕ СТАНОВЛЮСЬ СТУДЕНТОМ

     Осень 35-го  и зима 36-го были самым критическим периодом
моей жизни. Я уже не говорю о моральной подавленности. Что де-
лать? Куда идти? Я не мог сидеть на шее у моей мачехи и бабуш-
ки, которые  зарабатывали нищенские гроши.  Общество отторгало
меня, отбрасывало  куда  то вниз и я чувствовал это всем своим
существом. Я погрузился в какой то транс. Меня охватило отчая-
ние и ощущение беспомощности и некому было мне помочь или даже
дать разумный совет.  Я был готов на что угодно - законтракто-
ваться  куда-нибудь на Север или ловить рыбу на Охотском море.
Но где то внутри у меня жил еще здравый смысл  и  хватило  му-
жества  не  наделать глупостей.  И в результате,  как я теперь
вижу, мне удалось принять самое правильное решение.
     Я поступил в педагогический институт и переехал со Сходни
в студенческое общежитие. Самое главное - я стал получать сти-
пендию. Это был, конечно, сверх скудный, но все же прожиточный
минимум. И вместе с ним я обрел известную самостоятельность  и
получил небольшой тайм-аут.  Появилось время осмотреться и по-
думать.
     Сам институт произвел на меня весьма тяжелое,  я бы  даже
сказал  -  угнетающее  впечатление.  Студенты,  в своей массе,
очень напоминали мне моих соклассников по  Сходненской  ШКМ  и
совсем не  были похожи на тех умных и образованных молодых лю-
дей, с которыми я общался последний год в математическом круж-
ке Стекловского института и,  вместе с которыми хотел учится в
университете. А  преподаватели  в  пединституте - они вероятно
были опытными учителями и знали,  как надо  готовить  учителей
для школ того времени,  но как они были мало похожи на тех мо-
лодых математиков, которые нам читали лекции в кружке Гельфан-
да и, которых мы с энузиазмом слушали по воскресеньям!
     Одним словом, учится мне в этом институте не хотелось, да
я и не учился. Лишь иногда ходил не лекции. В ту зиму мне было
еще 18 лет и по возрасту я имел право выступать на соревновани-
ях по лыжам за юношестские команды. Что и делал не без успеха.
Кроме того,  эти спортивные увлечения меня  основательно  под-
кармливали: я был включен в сборную юношестскую команду Москвы
по лыжам и получал бесплатные талончики на обед - для меня это
было очень важно! В тот год, в составе этой команды я ездил на
первенство Союза в Кавголово.  Команда,  в целом выступила от-
лично - по всем статьям она была первой. Сам же я выступил до-
вольно средне.  Только в составе эстафетной гонки я оказался в
числе чемпионов Союза по разряду юниоров,  как теперь говорят.
Мне было не до занятий в пединституте и  зимнюю  сессию  я  не
сдавал  вовсе.  Все шло к тому,  что я брошу институт и уйду в
профессиональный спорт.  Например,  поступлю в институт  физи-
ческой культуры,  куда меня звали и где даже не надо было сда-
вать экзаменов.  Но судьбе было угодно  распорядится  со  мной
по-другому. Она мне иногда и улыбалась. Или, во всяком случае,
предоставляла неожиданные возможности.
     Как-то весной, уже после окончания лыжного сезона, я заб-
рел на мехмат,  посмотреть моих более удачливых друзей. В кор-
ридоре третьего этажа старого здания мехмата на Волхонке я не-
ожиданно встретил Гельфанда.  Израиль Моисеевич  посмотрел  на
меня изподлобья и спросил: "Моисеев, почему я Вас не вижу, по-
чему на семинары не ходите?  Как сдали зимнюю сессию?" "Так  я
же не учусь, меня не приняли" "Вы что, не сдали приемные экза-
мены?" "Нет сдал". Он помолчал и снова спросил: "А, что Вы де-
лаете?" "Хожу на лыжах!" Опять помолчал,  а затем весьма энер-
гично взял меня за пуговицу -"идемте".
     Он повел меня в деканат факультета. Деканом был тогда мо-
лодой профессор Тумаркин Лев Абрамович. Когда мы вошли в дека-
нат, он был там один. Ледяева, на мое счастье не было. Гельфанд
сказал буквально следующее:" Лев Абрамович, я прошу Вас разре-
шить этому человеку - (так и сказал этому человеку), сдать все
за весь  год.  Он  учился у меня в кружке.  Если он справиться
с зачетами и экзаменами,  то я утверждаю, что он будет студен-
том не хуже среднего".  Вот так и сказал - не  хуже  среднего!
Тумаркин разрешил. Вопреки всем инструкциям!
     Я получил необходимые направления на экзамены  и  зачеты,
которые я должен был сдать вне всяких правил и сроков. И нача-
лась сумасшедшая работа.  Мне очень помог Олег Сорокин.  Он не
только дал  мне все свои конспекты,  но все время помогал мне.
Без его помощи было бы очень трудно.  Ибо одно - слушать  лек-
ции, учить  на семинарских занятиях как надо решать задачи,  и
совсем другое все это осваивать по чужим конспектам,  да еще в
каком-то диком темпе. Тем более на первом курсе, когда человек
начинает осваивать азы высшей математики,  так мало похожей на
то, чем мы занимались в школе.
     Но все подобные трудности уже оказались преодолимыми. Бо-
лее  того,  по всем предметам,  кроме высшей алгебры я получил
отличные отметки. Лишь по высшей алгебре доцент Дицман - суро-
вый и педантичный немец,  мне поставил тройку. Но это было уже
не существенно.  Я был зачислен в число студентов математичес-
кого  отделения  механико-математического  факультета  и  стал
учиться в одной группе с Гермейером и Сорокиным.  Борис  Щабат
был невоеннообязанным - он учился на другом потоке. Мы все во-
еннообязанные учились тогда 6 лет, то есть на год больше.
     Итак, несмотря ни на что, я сделался студентом Московско-
го Университета, того самого, где учился и мой отец.
     Несказанно рада была моя бабушка!

ЕЩЕ РАЗ О ГЕЛЬФАНДЕ

     Прошло много,  много лет. В действительные члены Академии
Наук СССР я был избран  одновременно  с  Израилем  Моисеевичем
Гельфандом - в один и тот же год.  Президентом Академии  в  те
еще  благополучные времена,  устраивались богатые приемы "а ля
фуршет" в честь вновь избранных академиков. В тот памятный год
прием  был  организован в ресторане гостинницы Россия и мы оба
были на том приеме. С бокалом шампанского ко мне подошел Гель-
фанд.  Поздравляя меня,  он сказал - "но я же знал Никита, что
Вы будете студентом не ниже среднего!". Такое поздравление бы-
ло для меня особенно приятным.
     Я тоже поздравил его с избранием, которое запоздало мини-
мум  на двадцать лет и еще раз поблагодарил его за ту поддерж-
ку,  которую он мне оказал в самом  начале  моих  студенческих
лет. В самом деле, не случись ее, не пойди декан факультета на
прямое нарушение правил о приеме, вероятнее всего, я бы никог-
да не поступил бы в университет. И у меня оставался единствен-
ный путь - в инфискульт.  По началу  был  бы  профессиональным
спортсменом  среднего уровня,  а в последствие - учителем физ-
культуры, в лучшем случае!
     Так человеческое доброжелательство еще раз мне  помогло в
жизни. И позволило заниматься тем,  к чему лежала душа. Таковы
привратности судьбы - можно ли после этого не верить в людей?
     Нужны ли коментарии?
     Итак, я  однажды сделался студентом Университета,  однако
изгойство на этом не кончилось - мне  советское  общество  еще
долго демонстрировало мою неполноценность. Я уже рассказывал о
том, как меня не приняли в комсомол и на своем курсе я был ка-
жется единственным "некомсомольцем". Позднее произошла история
еще более грустная,  которая могла кончится  для  меня  траги-
чески.
     Как и все военнообязанные, с проходил в Университете выс-
шую вневойсковую подготовку, в результате которой я должен был
получить звание младшего лейтенанта запаса.  Меня определили в
группу летчиков.  И у меня там все получалось  очень  неплохо:
мной были  весьма  довольны.  Но вдруг обнаружилось,  что я не
комсомолец. А потом выяснили и почему меня не приняли в комсо-
мол. А  дальше  пошло уже и невесть что:  начальству попало за
то, что меня определили летать на самолете, а меня, разумеется
выгнали - таким как я быть в авиации было нельзя. В результате
офицерского звания я не получил и в случае  войны  должен  был
пойти на фронт рядовым.  И именно в таком качестве я был приз-
ван на финскую войну.  Правда не как солдат,  а как  лыжник  -
спорт мне много раз в жизни был палочкой-выручалочкой.
     Когда началась Отечественная война, на биографии не стали
обращать внимания  и  меня  на  год  отправили учиться в Воен-
но-воздушную Инженерную Академию имени Жуковского,  которую  я
окончил в  мае  42-го  года  и в лейтенантском звании уехал на
Волховский фронт в качестве сташего техника по вооружению  са-
молетов..

КОНЕЦ ИЗГОЙСТВА И РАССКАЗЫ МОЕЙ ФУРАЖКИ

              "Нас кругом подстерегает случай
               То он, как образ неминучий,
               То ясность Божьего лица.."

     Так писал Блок.  В этих словах глубокий смысл. Этот фено-
мен случая на каждом шагу сопутствует нашей жизни. Но и память
людская - тоже не менее удивительный  феномен.  Человек  легко
забывает "призрак неминучий",  но помнит все те эпизоды, в ко-
торых случай ему благоприятствовал. Все мрачное однажды уходит
куда-то в небытие,  а остается все радостное, а тем более, юмо-
ристическое.  И это,  в принципе тяжелое повествование о  моем
изгойстве, которое,  что греха таить, наложило тягостный отпе-
чаток на всю мою жизнь - во всяком случае, на молодость, я хо-
чу закончить одним юмористическим эпизодом.  Он тоже прошел не
без следа в моей жизни и, в какой-то степени, завершил годы из-
гойства.
     Летный состав  полка,  в  который  я  был направлен после
окончания Академии,  комплектовался  из  летчиков  гражданской
авиации. Это были отличные пилоты и штурманы,  но.... они были
обмундированы уже по стандартам военного времени. А, поскольку
я приехал в полк из Академии и считался кадровым офицером,  то
и обмундирование у меня было соответствующим.  А,  главное - у
меня была фуражка с  "крабом"  -  довоенная  авиационная  офи-
церская  фуражка,  едва ли не единственная на полк.  Остальные
ходили в пилотках "хб-бу" - хлопчато-бумажные,  бывшие в упот-
реблении.  Фуражка  - это был мой признак,  по которому,  меня
можно было выделить из числа других офицеров,  как красная фу-
ражка дежурного  по перрону отличала его от остальных железно-
дорожников.  Ибо количество звездочек на погонах было не видно
-  все  ходили  в комбинезонах.  Когда моего старшину Елисеева
спрашивали - где найти инженера,  то он лаконично отвечал:" На
еродроме,  в фуражке и сусам".  Признак однозначный:  командир
полка усов не носил, хотя тоже ходил в фуражке.
     Так вот, она, эта фуражка была не только предметом завис-
ти, но и вожделения.  Можно ли представить себе боевого летчи-
ка, с  кучей орденов,  звенящих на его гимнастерке - тогда все
их носили,  который идет на свидание с девицей, имея на голове
пилотку - эту самую хб-бу ? Оказывается можно, но с трудом, но
только  не  девице,  с которой должен встречаться мой летчик -
это ей недоступно.  Вот и приходит ко мне какой-нибудь герой -
причем настоящий герой,  считающий свой героизм, свою ежеднев-
ную игру со смертью,  естественным, повседневным делом и гово-
рит:  "капитан,  одолжи фуражечку на вечерок".  Ну разве я мог
ему отказать?  Но просто так, давать фуражку тоже не хотелось.
"Бери, но потом расскажешь - ну прямо,  все как  есть!"  Ответ
положительный и лаконичный.
     Ну вот и ходила на свидания моя фуражка.  У  кого-то  она
сидела на макушке, у другого сползала на нос, но ходила и, как
правило,  с успехом - на то мои друзья и были герои.  А  потом
бесконечные рассказы. Вероятнее всего с некоторыми преувеличе-
ниями - герои должны всюду быть героями! Но всякий раз занима-
тельные.
     Так вот,  однажды,  через много лет, во время летнего от-
пуска мне  пришла  в  голову  мысль  написать  книгу  с  таким
заглавием "рассказы  моей  фуражки".  Память  мне их сохранила
более чем в достатке для того,  чтобы написать хороший том. Но
вот  найдется ли издательство способное переварить такие расс-
казы - мне в это не верилось.  Впрочем это было тогда;  теперь
это все уже тоже не проблема - печатают даже понографию Милле-
ра! Были бы деньги.
     А рассказал я эту историю вот почему.
     Когда я отдавал фуражку кому-нибудь из моих друзей, а по-
том слушал рассказ о ее похождениях,  от моего  чувства  изгоя
уже ничего не оставалось. Я становился как все, членом единого
братства. Вот здесь, среди этих ребят, я был полностью излечен
от жившего внутри меня ощущения ущербности.  И никогда не ощу-
щал себя столь полноценным сыном своего народа,  как тогда  на
фронте, среди молодых, здоровых русских и украинских парней, с
которыми жил одной жизнью.
     Вот какие они были эти мои друзья, ходившие на свидания в
моей фуражке.
     Пашка Анохин - однофамилец знаменитого летчика испытателя
- летал фотографировать порт Пиллау.  Без прикрытия истребите-
лей. Были ранены и штурман и стрелок. Самого пуля пощадила, но
не пощадила самолет. И все же он привел его на аэродром и при-
вез необходимые фотографии. Вот он какой:

         Машина шла, не слушаясь руля,
         Мотор дымил и поле опустело.
         Над головами с хлопьями огня
         Последний раз призывно проревела.
             И, накренясь на правое крыло,
             В последний раз громадой многотонной,
             Закрыв заката бледное стекло,
             Зарылась в снег в ста метрах от бетона.
         А через час, играя пистолетом,
         Разбитым пулей только-что в бою,
         Шутя за рюмкой рассказал об этом
         Как будто знал заранее судьбу.

     И он тоже ходил в моей фуражке, как и я сам!
     Значит и я такой же как они!



Глава IY. КОНЕЦ ВОЙНЫ И ПОИСКИ САМОГО СЕБЯ


ЭЙФОРИЯ ПОБЕДЫ

     Ремарк, после первой мировой войны,  писал о  "потерянном
поколении"  - это выражение превратилось в термин и вошло в ли-
тературу. Тогда многие рассказывали  о  людях,  которые  после
окончания войны - той первой, так и не нашли себя, чья жизнь в
мирное время покатилась под откос. И я знал сильных мужествен-
ных  людей,  заслуживших  на  фронте доброе имя и много боевых
наград, которые так и не сумели приспособится к мирной  после-
военной  жизни.  Она требовала иных качеств в трудной и унылой
повседневности,  часто  лишенной  каких  либо   обнадеживающих
перспектив.
     Одним из таких был майор Карелин - Димка Карелин, первок-
лассный штурман, чудный товарищ, тонкий и наблюдательный чело-
век. Я встретил его года через полтора - два  после  ухода  из
полка. Из смелого, сильного, здорового, хотя и прихрамывающего
- пуля ему повредила связку на ноге, он превратился в развали-
ну с дрожащими от пьянства руками. Его уволили из армии, он не
нашел себе  работы по душе и жил на крошечную пенсию,  а лучше
сказать на милость собственной жены.
     Но "потерявших себя" у нас в стране  были,  все-же,  лишь
отдельные единицы - мы не знали потерянного поколения, как это
было в послевоенной Германии.  Окончание войны и первые после-
военные годы были нестерпимо тяжелыми.  Жилось трудно и бедно.
Но не это было еще самым трудным.  У каждого из нас  во  время
войны  было дело.  Теперь все сломалось.  Надо было думать как
жить дальше. Искать новое дело и привыкать к нему. И, конечно,
не   все  справились  с  навалившимися  трудностями  и  смогли
приспособится к новой гражданской жизни.  И, все же того о чем
писал Ремарк, в нашей действительности не было. Читая его кни-
ги, я увидел сколь отличной было то, с чем я сталкивался у нас
в стране, от послевоенной Германии двадцатых годов.
     Мы победили.  Конец войны - это наша Победа!  Моя Победа!
Нас фронтовиков,  долго не покидала удивительная радость того,
что произошло.  Может быть даже смешанная с удивлением, но ра-
дость.  Победа вселяла оптимизм, веру в будущее. Горизонты ка-
зались необъятными, а энергия людей била через край.
     Сегодня этот  послевоенный  феномен мало кто помнит.  Еще
меньше тех ,  кто говорит о нем или понимает его, и еще меньше
тех, кто хочет его понять. Но это Россия, ее феномен и для то-
го,  чтобы жить в ней, это все надо знать. А что такое Россия,
я начал понимать еще на фронте.  Но по-настоящему понял  ее  в
первые послевоенные голодные и бедные годы. Сегодня принято, с
легкой руки,  так называемых демократов и эмигрантов последней
волны поливать все черной краской и не замечать тех  глубинных
пружин, которые оказались способными возродить страну.
     И.А.Ильин в своем двухтомнике "Наши  задача" подчеркивает
на каждом  шагу  -  Россию  нельзя  отождествлять  с Советской
властью, с большевиками. С этим нельзя не согласится, это вер-
но, но  только  в принципе.  В последние месяцы войны и первые
послевоенные годы, партия, правительство, сам Сталин имели та-
кую поддержку  народа,  которую,  может быть никогда,  никакое
правительство, всех времен,  не имело!  Грандиозность  Победы,
единство цели,  общее  ожидание будущего,  желание работать во
благо его - все это открывало невиданные возможности для стра-
ны.
     Однако воспользоваться всем этим нам,  по- настоящему, не
удалось. Теперь мы понимаем, что мы и не могли воспользоваться
в полной мере результатами победы.  Система была настроена  на
обеспечение  иных,  совсем не народных приоритетов.  Народу не
верили,  народа боялись, его стремились держать в узде. И люди
постепенно  теряли веру,  угасала энергия,  рождалось противо-
поставление "мы и они",  а потом и ненависть  к  тем,  которые
"они". Там за зелеными заборами.
     Но тогда в первые годы, мы об этом не думали. Однако мно-
гих из  нас огорчило и удивила депортация народов Крыма и Кав-
каза. И в тоже время, особой реакции тоже не было. Тогда легко
поверили, да и удобно было в это верить, что выселяют не наро-
ды  а  гитлеровских пособников. Тем не менее даже в армии, эта
акция не прошла так уж просто.  У нас в дивизии народ зашумел,
когда одного  летчика,  крымского  татарина по национальности,
демобилизовали и отправили на жительство в Казахстан. А у это-
го  летчика было 4 ордена боевого красного знамени и два ране-
ния. А начальник политотдела дивизии полковник Фисун, сам бое-
вой летчик, только разводил руками.
     И несмотря на начинавшиеся эксцессы,  мы верили - партия,
которая в труднейших условиях привела нас к победе сумеет, тем
более в мирное время, открыть двери в "светлое будущее". Прав-
да,  не очень понятным было, каким оно должно быть это светлое
будущее.  Но это уже другой вопрос,  а пока возвращались домой
двадцатилетние мальчишки,  снимали погоны со своих гимнастерок
- им еще долго придется носить  сами  гимнастерки,  засучивали
рукава, чтобы   начать  работать  и...искали  девченок!  Жизнь
продолжалась и мы ждали завтрашнего дня.
     Сомнения начали закрадываться позднее,  когда в конце со-
роковых стали появляться сведения о новых арестах,  о том, что
твориться на Колыме,  в Магадане и других местах заключения, о
том, что начинают арестовывать и нас фронтовиков и партизан! И
невольно у каждого возникал вопрос - неужто  опять  начинается
37-ой?  И каждый думал - а как же можно не верить нам,  нашему
поколению,  которое стояло насмерть в Ленинграде, Москве, Ста-
линграде,  поколению,  которое пришло в Берлин? И мы начали об
этом говорить, причем вслух!
     Но все-таки,  уже  тогда  весной 45-го далеко не все были
охвачены эйфорией победы и столь оптимистично,  как автор этих
строк, смотрели в будущее.  И тревога о нем, о собственном бу-
дущем, нет - нет да и поднималась в наших душах.

ИВАН И ЛЕНИНГРАДСКАЯ МЕДАЛЬ


     Перед самым окончанием войны, в начале мая 45-го года ме-
ня подстрелили,  причем прямо на одном из  полевых  аэродромов
нашей дивизии. Мы были уже в глубочайшем тылу - фронт был в са-
мом Берлине.  Но кругом постреливали - особенно  дружественные
поляки. Всякое  могло  случится и случалось в ту весну.  Так и
осталось неизвестным кто в меня стрелял. В конечном счете, все
окончилось благополучно:  отметиной на лбу и несколькими днями
в полковой санчасти. Вот там меня и нашел Иван Кашировский или
Кашперовский - запамятовал его фамилию.
     Осенью 42-го,  когда мой полк уехал  в  Алатырь,  а  меня
вместе с моими оружейниками оставили на время в 14-ой  воздуш-
ной армии, я оказался вместе с Иваном в одной эскадрилье штур-
мовиков ИЛ-2.  Стрелок на этом самолете был вооружен 20-милли-
метровой автоматической пушкой ШВАК.  Это было очень хорошее и
скорострельное оружие.  Но...производства военного времени, на
заводах эвакуированных  за  Волгу!  Делалались пушки почти под
открытым небом руками женщин,  детей,  инвалидов, почему и ка-
чество изготовления оставляло желать лучшего.  Благодаря нему,
как говорят оружейники,  происходили частые отказы.  Они  были
ахилесовой пятой этих пушек. Было особенно страшно, если отказ
происходил в воздухе.  Это стоило жизни многим.  Я же научился
быстро обнаруживать причины отказов и устранять,  если они во-
обще устранялись.
     Воздушных стрелков на ИЛ,ах обычно нехватало.  Их кабина,
в отличие от кабины летчика,  не была бронирована и они в пер-
вую очередь подвергались атакам истребителей и  стрелки  гибли
чаще летчиков. Поэтому часто, по мере необходимости, роль воз-
душных стрелков исполняли оружейники, которые не хуже стрелков
умели обращаться с пушкой.  Вот и мне, начальнику команды воо-
руженцев,  порой приходилось выполнять обязанности  воздушного
стрелка. Из за моей сноровки в обращении с пушкой, меня с осо-
бой охотой брали на боевые вылеты.  И летал я обычно вместе  с
Иваном. Причем два раза мы были подбиты и очень непросто выби-
рались "домой".  Вот почему ленинградская медаль,  т.е. медаль
"За оборону Ленинграда" мне дороже всех тех орденов, которые я
получил позднее.
    Такие ситуации,  в  которых мы оказывались вместе с Иваном
не забываются и навсегда остаются в жизни,  а товарищ делается
роднее родных.  Вот почему, как только Иван узнал, что я здесь
рядом в соседней дивизии,  он сразу же меня рсзыскал и нашел в
изоляторе полковой санчасти.
     Первые дни мая,  открытое настежь окно,  створки которого
упираются в цветущую вишню. На небе ни облачка. Да и война уш-
ла за горизонт, и все надеются, что на-совсем. Поэтому и наст-
роение у меня было соотвествующим несмотря на дурацкий эпизод.
Я отделался очень легко - небольшое сотрясение  мозга  у  меня
уже проходило.  Кость повреждена не была, правда пуля довольно
основательно вспахала кожу моего лба, было много крови и голо-
ва  была  похожа  на  белый чурбан.  Но это не мешало хорошему
настроению. Я был на попечении очень милой  "хохотливой"  хох-
лушки  - летенанта медицинской службы.  Она по долгу службы (и
без оного) часто подходила ко мне и мои руки невольно тянулись
туда, куда не следует. Она их отбрасывала своими ручками, при-
говаривая:"Ну,  що Вы товарыщ капитан, Вам такого сейчас нель-
зя. Опять Вам будет плохо".
     Вот за этим занятием Иван меня и застал.  Он принес с со-
бой  флягу  - плоскую немецкую флягу,  а я стал упрашивать мою
симпатичную начальницу принести чего-нибудь закусить. Она дол-
го  сопротивлялась,  уговаривая  не пить - для меня мол де это
очень опасно. А потом сходила на кухню и принесла два обеда.
     Я выпил очень немного.  Иван же - два больших полных ста-
кана. По тому как он пил,  по тому, как долго потом не закусы-
вал,  я видел,  что в нем многое не в порядке. Нет, внешне все
было очень ладно: он хорошо смотрелся, был уже подполковником,
летал на новом бомбардировщике,  орденов основательно поприба-
вилось.  Но ушла куда-то залихватская удаль того старшего лей-
тенанта,  с  которым  я познакомился два с половиной года тому
назад.  И я чувствовал у него внутренний надлом.  "Да, укатали
сивку крутые горки" - подумал я, невольно. И мне стало грустно
от этого видимого надлома.
     У меня же был совсем иной настрой.  Я говорил  о  победе.
Строил разные планы. Будущее рисовалось мне в радостных тонах.
Я был горд тем, что наша страна сделалась самой могущественной
европейской державой. Вековой спор между славянами и германца-
ми раз и на всегда решился в нашу пользу - какая же  нас  ждет
чудная жизнь!  И много еще подобной чепухи я нес в тот веселый
майский день.
     Несмотря на  хорошую  дозу  почти  неразведенного спирта,
Иван совершенно не захмелел. Он меня слушал и молчал. И молча-
ние его было угрюмым,  как и последующий монолог. "Интеллигент
ты, сказал он с легкой усмешкой, и ничему тебя война не научи-
ла. Ты, что думаешь, там - он показал пальцем на потолок - что
нибудь изменилось? Та же сволота, думающая о собственной жрат-
ве, о власти,  как была так и осталась. Вот очухаются немножко,
опять за свое  возмуться,  опять сажать начнут.  Без этого они
же выжить не смогут.  Да и все же эти "особняки" тоже ведь  не
могут  без дела остаться.  А самым главным всегда враг нужен -
без врага не проживешь, все сразу видно. Кто и чего! Какая без
врага возможность людей в узде держать.  Был немец,  придумают
американцев. Какая разница? Ты думаешь им людей жалко - кладут
не  задумываясь.  Будут  и дальше класть и класть.  Ты что - и
вправду им веришь?" И в том же духе,  и в том же духе... А под
самый конец:"Чего тебе - ты инженер. Дело всегда найдешь. Свое
дело. А я что? Свое отлетал. Скоро спишут. Куда я денусь? Куда
идти?".
     И верно,  как мне стало известно,  его  демобилизовали  в
47-ом: к летной работе негоден! И уехал товарищ подполковник с
четырмя боевыми орденами Красного Знамени к себе  на  Украину.
Работал,  кажется,  трактористом;  рассказывали, что спился. А
потом,  то ли замерз,  то ли утонул. Вот так и кончилась жизнь
лихого боевого летчика, доброго и душевного, бесконечно смело-
го человека.
     Я слушал его мрачные речения,  столь контрастирующие моим
мироощущениям и  в  меня закрадывались сомнения - а может быть
и верно - рассвета нет и не будет?  А если и будет,  то ох как
не скоро! И после ухода Ивана уже совсем по другому смотрел на
цветущую вишню в моем окне.
     К моей медице я больше не приставл и она по этой причине,
естественно, утратила ко мне всякий интерес.

ОСЕНЬ 45-ГО

     Тяжелые предчувствия  и ожидания новых бед были уделом не
только моего подполковника. Тем более, что кое-что начало сбы-
ваться. В предверии демобилизации загрустил и мой Елисеев. Его
серьезно беспокоили известия из своей рязанской деревни.
     Осень 45-го нас застала в селе Туношное или Тунашная, как
его звали местные жители. Оно расположено на берегу Волги меж-
ду  Ярославлем  и Костромой.  Там был старый военный аэродром,
куда и переехала наша дивизия,  теперь уже четвертая гвардейс-
кая бомбардировочная дивизия генерала Сандалова. Мы переучива-
лись. Была поставлена задача - в предельно короткий срок осво-
ить  новые  бомбардировщики  ТУ-2.  А  затем лететь на Дальний
Восток. Переучивание шло быстро - у нас  был  первоклассный  и
летный и  технический  состав,  но поставки техники задержива-
лись. И осенью, когда полки дивизии оказались полностью укомп-
лектованными, на Дальнем Востоке, на наше счастье, мы были уже
никому не нужны:  война с Японией уже стала историей и  о  ней
начали забывать.
     Мы с Елисеевым поселились в самой крайней избе, поближе к
аэродрому. Деревня - некогда богатое село  -  производила  тя-
гостное  впечатление.  Было  видно,  как  ей  недостает умелых
мужских рук.  За годы войны все кругом пришло в  упадок.  Избы
покосились, скотины почти не было. Нас приняла "на постой" не-
молодая больная женщина.  Ее муж погиб на  фронте.  Она  ждала
возвращения двух сыновей - они были призыва 44-го и,  кажется,
остались живы.  Елисеев все время старался помочь  ей  по  хо-
зяйству.  Все свободное время что-то чинил, колол на зиму дро-
ва.
     В один из дождливых осенних дней я написал себе на память
об этой деревне такие шуточные стихи:

         Вот она -
                 деревня без улицы
                 и дома - шалаши.
         Вон церковь
                 старая
                       сутулится
         Над прудом.- Кругом ни души...
                 Дома закрытые прочно
                 Неизвестно против кого.
                 А у крыльца моего
                 Словно нарочно
                           Лужа
                               глубиною в аршин -
                                       горе груженных  машин.
         И почти уже забылось,
                 Что ведь есть дома
                 С теплой уборной и ванной и светом
                 И книжною полкой, где папа Дюма
                 Улегся на Блока стотомным атлетом.

     Вот и сейчас, закрываю глаза и снова вижу эту россыпь по-
черневших изб,  Богом забытую полуразрушенную церковь над пру-
дом и бедность и скорбь людскую.  А ведь было богатое когда то
село. Торговое, на Волге и на дороге Ярославль-Кострома. Одним
словом Тунашная - как его называли раньше. И жили в нем мужики
самостоятельные - волгари, этим все сказано.
     В тот день на улице шел мелкий дождик. Под вечер я пришел
из штаба  полка.  В  избе уже темнело.  Елисеев сидел у окна и
грустно смотрел на капли,  которые бежали по стеклу.  На столе
лежало письмо.  Елисеев так задумался, что не обратил внимания
на мой приход.
     "Что загрустил Елисееич? Домой хочется?" "Ох как хочется,
сынок". Потом вдруг опомнился, вскочил: "Извините, товарищ ка-
питан". "Да  чего  извиняться,  не первый год вместе.  Домой и
верно хочется старина.  Ну рассказывай чего пишут". "Безрукого
Акима, что в 44-м с войны вернулся,  забрали. Он у нас год как
был в председателях.  Честный мужик,  не пьющий.  Не о себе, а
больше о людях думает.  Вот картошку не дал вывести. От того и
забрали. А теперь?" Елисеев помолчал,  вздохнул "Нет теперь ни
Акима, ни картошки.  Опять эти все начнут под чистую забирать.
Как тут жить будем?"
     Достал Елисеев канистру со спиртом, свою неизменную луко-
вицу, поставил горячую картошку и мы долго в  тот  вечер  вели
неторопливую тяжелую беседу.
     Она была особенно трудна теперь  после  Победы.  Казалось
все трудное позади, ночь вроде бы кончилась, казалось бы расс-
вет уже должен начаться и небо вроде бы посветлело.  Но где то
с горизонта опять поднималась туча.  Неужели она снова закроет
небосклон?
     Через неделю  наш  полк улетел в Прибалтику,  а Елисеева,
как солдата старшего возраста демобилизовали и он уехал в свою
Рязаньщину. Я  ему дал адрес свой мачехи.  Просил написать как
устроится. Но так никогда никаких писем от него и  не получал.
Может быть  он  потерял мой адрес.  А может...может быть и его
постигла судьба однорукого Акима.  Ведь он  тоже  был  человек
честный и бескомпромиссный.

ВОЛГА

     Но случайные мрачные предчувствия и  грустные  разговоры,
которые нет,  нет, да и случались в первые послевоенные месяцы
не могли омрачить общего радостного ощущения наступившего мира
и ожидания жизни, которая вот, вот начнется. Все мы фронтовики
всматривались в окружающее,  в нашу дорогу, с радостным ожида-
нием ее нового поворота.

         Ты стала странная, непохожая,
         На ту, которую раньше знал.
         И в доме твоем, как прохожий я
         Перед дверью нежданный стал.
             Робко стучусь, неуверенно
             В мутную темень окна.
             Многими верстами время измерено
             И улыбнется ли снова она?
         Ночь сегодня раскрылась
                                приветливо,
         Ветер ласково зовет идти.
         Скоро ведь день,
                                 не рассвет ли его
         Укажет мне путь где ее найти!

     Вот такой я чувствовал свою дорогу, сидя в своей избе или
гуляя по берегу Волги.  И, в тоже время, во мне все время жила
тревога:"Так  далеко до завтрашнего дня" - впрочем,  эти ива-
новские строчки были вечным лейтмотивом всех моих размышлений.
     Той осенью у меня было довольно много свободного времени.
Все войны окончились и моя служба была не  обременительной.  Я
мог много  времени  быть на едине с самим собой.  Теперь Волга
мне заменила Ладогу и я часто гулял или сидел  на  ее  берегу.
Здесь Волга не очень широка. В ней еще нет той величественнос-
ти, как у Саратова.  Но двухсотметровая полоса воды, которая с
каким-то удивительным  упорством и энергией стремилась на вос-
ток, производила завораживающее впечатление.  Окаймленная жел-
теющими деревьями, Волга, в тот год, была прекрасна!
     И чем больше я бывал на едине с природой,  с Волгой,  тем
крепче становилась вера в завтрашний день и в душе моей рожда-
лась убежденность  в  собственных  возможностях  и способности
противостоять тем трудностям, которые неизбежно еще встанут на
моем пути, прежде чем я найду ее - ДОРОГУ !
     Но я не мыслил о демобилизации - я был  кадровым офицером
с боевым опытом и академическим дипломом и мне казалось, что я
на всю жизнь связал себя с армией.  Я совсем тогда не понимал,
что армия во время войны - это одно,  а рутинная служба в мир-
ное время - совсем другое и требует от человека  совсем других
качеств. Пройдет время и жизнь все расставит по своим местам.

КОСТРОМА

     Мирное время  входило в нашу жизнь и вело свой новый отс-
чет. Мирная жизнь обвалакивала нас,  меняла  нашу  психологию,
наши  устремления.  Служба  была легкой и довольно интересной.
Мой полк получил уже около трех десятков новых  бомбардировщи-
ков туполевского КБ. По тем временам, это были самые современ-
ные ближние бомбардировщики. На них стояло и новое вооружение,
которое еще никто не знал, как эксплуатировать. Особенно инте-
ресными были новые прицелы.  О таких мы не слышали даже в Ака-
демии. Мой непосредственный начальник - дивизионный инженер по
вооружению подполковник Тамара (Иван Тимофеевич - родом из за-
порожцев) отправил меня в Москву на выучку,  как единственного
"академика" в дивизии.  Я с радостью поехал в свою же Академию
имени  Жуковского, к  своим знакомым преподавателям на кафедру
полковника Сассапареля,  у которого я писал выпускную  работу.
Когда  он  увидел  мою работу с,  черт знает как нарисованными
графиками,  то брезгливо сказал: из Моисеева инженера не полу-
чится!  ( Скажу откровенно - мне очень хотелось ему показаться
со своими тремя "инженерными" орденами!).
     Там, в  Академии,  я за неделю освоил всю новую технику и
еще неделю предавался всяким дозволенным и недозволенным  уте-
хам.
     По возвращении  в  Туношную,  мне  было  поручено обучить
новой вооруженческой  технике весь технический и летный состав
дивизии.  Все это я делал с большой охотой. Обучение проходило
в Костроме, где стоял один из полков дивизии. Там же мы прово-
дили и учебные стрельбы.
     Там же в Костроме я, вроде бы и влюбился и возник роман,
который чуть было не окончился браком. Рассказывать о нем осо-
бого смысла нет.  В целом история достаточно банальная. Четыре
года строевой, а особенно фронтовой жизни, превращают здорово-
го человека в двадцать с чем-то лет в  нечто  очень  мягкое  и
податливое, особенно к  проявлению  женской  ласки.  Несколько
добрых  слов  и ему уже кажется невесть что!  И отсюда все - и
радость и муки, и надежды и тревоги. И все это приходит вместе
с обращенной к тебе улыбкой,  как какое-то навождение! Впрочем
порой это наваждение и очень быстро куда-то улетучивается.
     Вот, что  по  этому поводу я написал одним ранним утром в
славном городе Костроме,  что на Волге - другой Костромы,  ка-
жется просто нет.  Во всяком случае и Кострома и все,  что там
происходило,  мне казалось той осенью, единственным и неповто-
римым. Правда недолго! Так значит дело было так:

         В провале посеревшей улицы
         Лицо усталое и сжатый рот.
         Без слов ответа - завтра збудется ли?
         И неба пасмурного грот.
             Рассвет туманит окна в комнате,
             Булыжник влажный от росы.
             А это утро - Вы запомните ли -
             Минуты ночи и дня часы.
         И Вы ушли слегка покачиваясь
         В рассвет туманный и сырой,
         Куда-то вдаль, не оборачиваясь
         Со счастьем вместе с темнотой.

     В летописях  города  Костромы есть такая запись - передаю
ее почти  текстуально:  Новогородские  девки-ушкуйницы,  взяли
приступом  городок Кострому (тогда он еще был городком) и учи-
нили с  его мужиками всяческие безобразия.  На этот раз так не
случилось.  О других говорить не могу,  но с одним мужиком все
окончилось  вполне благополучно (и с ушкуйницей кажется тоже).
И костромской эпизод ушел из моей жизни, не оставив в ней осо-
бого следа. Разве, как в одесском анегдоте: приятно вспомнить.
А волнений и переживаний было сколько!
     Одним словом мирная жизнь, которую мы совсем забыли - это
нечто совсем иное чем война.  Она нам приносит и новые радости
и новые горести.  Ко всему этому  надо  снова  привыкать.  Что
просто лишь на первый взгляд.


ОЖИДАНИЕ ЗАВТРА

     В ту памятную осень 45-го очень  рано  начались  утренние
заморозки. Погода стояла прекрасная - настоящая золотая осень.
Сверкало солнце, бездонное голубое небо, золото листьев. Каза-
лось, что каждое утро жизнь начиналась  сначала.  И  созвучный
этому утру,  ранней морозной ранью по тропинке, которая вилась
вдоль Волги я спешил вместе с солнцем к своим самолетам.

         Прозрачная свежесть осеннего утра,
         Яркий румянец  на  женских щеках.
         А под ногами хрустящая пудра
         Инея в травах, на желтых листах.
             И с шагом упругим желанья рождались,
             Созвучные ветру, морозу, заре.
             Так здраствуй же утро, заволжские дали,
             Синеющий лес на высокой горе!

     В это раннее осеннее утро не было прошлого.  Ни войны, ни
прочих горестей - было только настоящее и,  конечно,  будущее,
вон там за тем поворотом дорожки.  И действительно,  как то на
этой дорожке из за поворота мне навстречу вышла девушка.  Лад-
ная, прямая - через плечо несла мешок и корзину, видно торопи-
лась к утреннему пароходу.  Все в ней было гармонично и краси-
во,  несмотря  на кирзовые сапоги и невзрачную одежку военного
времени.
     "Здравствуй красавица.  Не торопись, успеешь!" Недоверчи-
вый взгляд  с  некоторой опаской.  И в самом деле,  чего можно
ожидать от этих мальчишек в авиационных погонах, да с орденами
и медалями  - им все нипочем.  "Ну чего торопишся,  катер ведь
только-что пришел".  Мое  настроение  видно  передалось   моей
встречной. Она  поняла,  что я не страшен и улыбнулась в ответ
на мою улыбку, остановилась и опустила свой груз на землю, что-
бы сменить плечи.  Я смотрел на нее и улыбался.  "Ну чего ска-
лишся! Не видишь, помоги". Я легко вскинул на ее плечо корзину
и мешок с бидонами. "Ну постой еще". "Ну вот еще. Да ни к чему
это. Глядишь и катер отвалит"!  Несмотря на  резкий  тон  этих
слов, она еще раз улыбнулась и не спешила уходить.  Я проводил
ее взглядом до того момента пока она не  сбежала  к  пристани.
Перед тем как вступить на сходни, она обернулась. Увидев меня,
помахала рукой и исчезла в чреве речного трамвая.
     Вот так все и было той удивительной осенью 45-го.
     Я пробовал заниматься. Ездил в Ярославль в публичную биб-
лиотеку. Убедился, что забыл математику - совершенно! Все нау-
ки были от меня где-то бесконечно далеко - еще в той прошлой и
совсем нереальной жизни.  И,  тем не менее,  она существовала.
Более того,  она все приближалась. И понемногу становилась ре-
альностью - к ней надо быть готовым.  Пробывал и писать стихи.
Быстро понял,  что это не мой удел - так иногда,  для себя под
настроение, а серьезно.... тоже нет.
     Я много был на едине с природой и ко мне порой снова при-
ходило безмолвное спокойствие Ладожского озера.  Я сегодня уже
не могу припомнить то,  о чем думалось в те часы. Я строил ка-
кие-то планы,  фантазировал.  Потом пробовал говорить о них  с
друзьями.  Но сам для себя я знал,  что все это пока игра. Что
настоящая жизнь впереди и идет она,  меня ни о чем не  спраши-
вая. И произойдет все так, как призойдет!
     Я знал, что пока надо служить в полку. Будущее само пока-
жет, что и как.  А служба у меня пока получалась. Дело свое я,
кажется знал.  Начальство меня ценило, товарищи тоже. Ну а то,
что чины росли медленно - в этом ли дело?  На то я  и технарь!
Зато и демобилизовывать меня никто не собирался.  За плечами у
меня Академия имени Жуковского - не так было много оружейников
с таким дипломом. На всю дивизию я один. Вот так я и рассуждал
тогда.
     И все же я понимал, что, то состояние, в котором я пребы-
вал -  временное.  Я чувствовал приближение перемен и ждал их.
Но даже не догадовался откуда они могут придти. Мне даже в го-
лову не приходили те повороты судьбы, которые меня ожидали.
     Но несмотря  на послепобедную эйфорию,  я уже тогда пони-
мал, что рассвет пока так и не  наступил  и  остро  чувствовал
смысл ивановской строки:"так далеко до завтрашнего дня".
     Впрочем, это ощущение в той или иной степени  не покидало
меня всю жизнь.

МОЙ ПОСЛЕДНИЙ ВОЕННЫЙ ПАРАД

     В первых числах ноября наша дивизия перелетела в  Прибал-
тику. Ее  полки  расположились  на аэродромах в Якобштате (как
его звали русские и немцы или Якобпилсе по латышски) и  Круст-
пилсе -  двух городках,  расположенных по обе стороны Западной
Двины. Штаб дивизии разместился в  столице  Курляндии,  старом
немецком городе Митава, который латыши переименовали в Елгаву.
Для него отвели старый замок, вернее большой дом, который, как
говорили, принадлежал еще Бирону.
     Я поселился вместе с Володей Кравченко,  который тоже по-
лучил звание капитана. Мы сняли комнату у учительницы русского
языка. Елисеева со мной уже не было. Его должны были демобили-
зовать и он остался в Туношной. Демобилизация шла не очень ак-
тивно.  Пока  демобилизовали  лишь  несколько техников старших
возрастов, которые сами хотели уйти в гражданку. Летный состав
не  трогали - медицинские комиссии ожидали только весной.  На-
чальство стремилось сохранить профессиональные кадры. И летчи-
ков и техников.  Но несколько человек по медицинским показате-
лям было все же отстранено от летной работы - в  мирное  время
требования к здоровью ужесточились, да и самолеты теперь у нас
стали по-сложнее.
     Весной 46-го был демобилизован  мой  непосредственный на-
чальник - дивизионный инженер по вооружению подполковник Тама-
ра. Его  подвела  графа  об образовании - "ЦПШ и 20 лет коман-
дирскрй учебы - именно учебы", а не учобы. А ЦПШ - абревиатура
церковно-приходской школы.  По нынешним временам, это 4 класса
деревенской школы.  Он вышел из простых оружейных мастеров.  А
достиг  в своей профессии очень многого.  Во время войны прек-
расно справлялся со своими обязанностями - я  многому  у  него
научился.  Особенно хорошо он знал стрелковое оружие,  гораздо
хуже понимал прицелы и совсем пасовал перед разными расчетами.
Он, например, меня спрашивал: "ну объясни мне почему синус бы-
вает и большой и маленький?" Он  совершенно  не  разбирался  в
таблицах стрельбы, особенно реактивными снарядами. Но зато ве-
ликолепно умел ремонтировать  и  отлаживать  любое  стрелковое
оружие, как никто другой в дивизии. И нас всех он этому научил
- оно у нас во всех полках всегда было  всегда  исправным.  Он
был  добрым  и хорошим человеком и мы с ним сдружились за годы
войны.  Любил попивать - впрочем кто тогда не любил  попивать?
Тем более, что спирта было -  море разливанное.
     Уехал от нас Иван Тимофеевич Тамара в свою Северскую зем-
лю и,  как рассказывали,  устроился механиком в МТС.  Я же был
назначен на его место и он мне сдавал дела.  Меня все поздрав-
ляли - место дивизионного инженера для капитана  -  более  чем
почетно, тем более, что в соседнем полку нашей дивизии, полко-
вым инженером был майор Алексеев,  которого,  как старшего  по
званию,  и прочили на должность дивизионного инженера.  Но на-
чальство выбрало меня.
     Странная была эта наша зима 45-46го года. Все было непри-
вычно - прежде всего безделие. Летом и осенью 45-го в Туношной
мы осваивали новый бомбардировщик и новое незнакомое  вооруже-
ние. Порой было даже разобраться не легко кое в чем новом, бы-
ли полеты,  были учебные стрельбы. Одним словом была осмыслен-
ная работа,  у  каждого  было  дело.  Конечно,  это был уже не
фронт. Исчезло постоянное напряжение, постоянные дежурства. Но
дело оставалось.  В Прибалтике же дела , осмысленного дела уже
почти не было.  Его приходилось выдумывать. Я постепенно начал
понимать,  что означает строевая служба в  мирное  время.  Лев
Толстой  ее  назвал узаконенным безделием.  Я бы еще добавил -
непрерывным поиском и выдумыванием дела. Бензина больше не да-
вали  -  он  нужен  был теперь для других дел.  Поэтому полеты
практически прекратились.
     Все это имело множество пренеприятнейших следствий. Нача-
лось повальное пьянство,  дебоши, пошла волна венерических за-
болеваний. К этому располагали и тогдашние  латвийские  нравы:
женщины оказались поразительно доступными.  Ничего подобного в
России не было. Каждая пьянка превращалась в оргию. Дисциплина
падала. Бесконечные ЧП и разбирательства личных дел.
     Но бывали моменты, когда мы снова чувствовали себя насто-
ящей кадровой частью. Я помню девятое мая 1946-го года. Празд-
новалась первая годовщина дня Победы.  В Якобштате было решено
провести гарнизонный парад. На параде я шел в составе сводного
офицерского батальона нашей дивизии.  Мы вяло,  кое как, почти
не в ногу прошли мимо начальства и уже покинули площадь. Вдруг
кто-то запел - запел шуточную строевую песню,  которую пели  в
те годы в авиационных военных учебных заведениях:

         Давно уж знаем
         Ходить как надо,
         А все же ходим,
         Как ходит стадо... и т.д.

     Батальон подтянулся,  шаг стал четким - любо дорого смот-
реть! Командир  дивизии  догнал на виллисе нашу колонну:  "Что
мерзавцы, пройти как следует перед трибунами не могли,  а  тут
вдруг курсантскую жизнь вспомнили?" А в ответ, не сговариваясь
в пару сотен молодых глоток,  батальоен гаркнул  такое  "УРА",
что стало ясно - есть порох в пороховницах.
     У меня лично тоже была довольно трудная зима: я продолжал
искать себя и дело,  которое могло бы меня  по-настоящему  за-
нять. Служба постепенно стала терять для меня всякую прелесть.
Вместо изучения и эксплуатации новой техники,  чем мы  занима-
лись на Волге,  приходилось придумывать какое либо дело, чтобы
занять людей,  хотя бы уберечь от пьянства.  Мы проводили раз-
личные  проверки  в эскадрильях,  устраивали разные "тревоги".
Даже занимались строевой подготовкой.  Служба в строевой части
меня начала по-настоящему угнетать.
     Но никогда ничего не рисуется одними черными красками - у
меня образовалась своеобразная отдушина. Среди всякого трофей-
ного хлама,  которого было в избытке, я обнаружил забавный ав-
томобиль. Он назывался "фиат-западная пустыня". Трудно сказать
откуда  он  взялся в Латвии,  ибо был приспособлен для езды по
пескам. На  нем  стояли широченные колеса,  больше похожими на
самолетные дутики, чем на обычные автомобильные колеса. Прохо-
димость его была потрясающая. К тому-же у него было правое уп-
равление, а слева стоял пулемет. Первыми этот экспонат обнару-
жили  мои механики на какой то свалке трофейного имущества. Мы
его прибуксировали на аэродром и отремонтировали  - оказалось,
что на нем можно еще ездить. Эта смешная машина дала мне дело,
которым можно было заниматься с удовольствием.  И я  начал  на
нем раскатывать.  Изъездил я всю Латвию.  Пулемет я,  конечно,
снял, но всегда возил с собой автомат: в лесах еще пострелива-
ли,  хотя дороги, в особенности большие, были уже безопасными.
Все же однажды недалеко от городка с ласковым  именем  Мадона,
он мне пригодился.  Я лихо отстреливался,  но все же несколько
пробоин в кузове я потом обнаружил.
     Этот автомобиль дал мне свободу передвижения,  которой  я
хорошо попользовался.  Очень часто, иногда два раза в неделю я
ездил в Ригу. Мне там было интересно все, а люди прежде всего.
Я перезнакомился с множеством людей и несколькими русскими ин-
теллигентами, оставшимися от дореволюционных времен и со  мно-
гими латышскими  интеллектуалами.  Я  специально не употребляю
термин "интеллигенция", ибо латышской интеллигенции я так и не
обнаружил.  Сначала я был удивлен, а потом понял, что ее еще и
не могло быть - она просто не успела "созреть".  До революции,
рижская интеллигенция - это русские и немцы.  Причем,  немцы в
Прибалтике  и  немцы в Германии,  даже в близкой Пруссии,  это
совсем разные немцы.  Все эти  Корфы,  Рененкамфы,  Плеве,  не
просто служили верой и правдой русскому престолу,  но и внесли
заметный вклад в русскую  духовную  жизнь.  Они  действительно
восприняли нашу культуру. Благодаря жэизни в России они и сами
во многом изменились, показав на деле возможность и благотвор-
ность симбиоза православия и лютеранства.  Я это видел по Риге
и вспоминал свою бабушку.  Хотя она до самой смерти  сохранила
лютеранство  и  по  ее просьбе была похоронена по лютеранскому
обряду,  она всегда ходила в православную церковь и крестилась
по-русски.  Она по культуре была очень русской, любила и знала
ее, внося в повседневный быт собранность и рационализм.  К со-
жалению  латыши к нашей культуре были восприимчевы значительно
хуже немцев - я понял почему именно латышии делали революцию и
служили в ЧК.
     Ездил я и в Двинск - по латышски Даугавпилс.  Он располо-
жен на Двине выше и недалеко от Якобштата.  Впрочен,  в Латвии
все недалеко.  Двинск  это старый русский город и в нем живут,
по преимуществу русские и сохранился какой-то старый  и  милый
мне быт.  Я  подружился с одним немолодым учителем математики,
ездил к нему в гости и даже оставался ночевать.
     Весной я был назначен инженером дивизии, но в Митаву пол-
ностью не переехал,  так как полки стояли в Якопштате и Круст-
пилсе и  дел  у  меня  здесь  было  много.  Да и от начальства
по-дальше. В Якобштате мы с Кравченко снимали хорошую комнату,
а в Митаве я спал на диване в своем "кабинете" - так я называл
коморку под лестницей в старом замке,  которую мне определили,
как служебное помещение.
     В июле, событие произошло чрезвычайное!
     Был жаркий воскресный день и я,  в компании своих друзей,
нежился на берегу Двины. Вдруг из штаба полка прибежал солдат.
"Товарищ капитан, срочно в штаб"!
     Меня встретил дежурный офицер:"Тебя,  несмотря на воскре-
сенье срочно разыскивает дивизионный кадровик. Полетишь на ко-
мандирском У-2".
     Часа через полтора я стоял  перед  дивизионным  "кадрови-
ком" -  сумрачным  немолодым  майором:  "У тебя,  что - тетя в
Москве?  Читай!" И протягивает телеграмму:"Срочно откомандиро-
вать  капитана  Моисеева в распоряжение начальника руководящих
кадров главного управления ВВС.  Вершинин." А был тогда маршал
Вершинин главкомом авиации. За такой подписью телеграммы в на-
шу дивизию еще никогда не приходили.  "Завтра сдашь дела Алек-
сееву. Я его уже вызвал. Получи командировочное предписание и,
чтобы через два дня ноги твоей здесь не было. Ясно!"
     Почему, отчего я вдруг понадобился Москве? Я ничего тогда
не понимал в происходящем,  но все  приказания  выполнил.  Что
греха таить - с радостью.
     Так что же произошло?  Какая сила меня, полкового инжене-
ришку вдруг перенесла в штаб Военно Воздушних  Сил  Советского
Союза? Для того, чтобы объяснить тот поворот судьбы, который я
искал, который я ждал и даже предчувствовал,  и в  тоже  время
для меня совнршенно неожиданный, я должен вернуться назад.

ВНЕШНЯЯ БАЛИСТИКА ПРОФЕССОРА КРАНЦА

     Начальником политотдела дивизии был подполковник, а может
быть и полковник - я уже запямотывал,  Фисун. Большой нетороп-
ливый украинец. Раньше он был замполитом в нашем полку. Судьба
нас свела еще в 42-ом году и он  мне  давал  рекомендацию  для
вступления в партию.  Политработник он был никакой. Зато прек-
расный летчик.  Летал много, охотно и с успехом - бывают люди,
получившие в дар от природы воинское счастье. Подполковник Фи-
сун обладал  им в полной мере.  Потом у него начало неладиться
со здоровьем,  ему запретили летать и он полностью перешел  на
политработу.  Получив повышение и уйдя в дивизию, он продолжал
ко мне хорошо относится и регулярно проявлял те или иные знаки
внимания.
     Однажды Фисун   вызвал   меня  в  политотдел  и  дал  мне
трофейную книгу.  Это  была  работа  известного немецкого бал-
истика Кранца,  посвященная внешней балистике ракетных  снаря-
дов:"Посмотри  Моисеев,  вроде бы по твоей части?" Тогда я еще
не совсем забыл немецкий язык и без особого труда начал читать
сочинение  Кранца.  Это  занятие  оказалось и приятным и инте-
ресным и вносило разнообразие в мое строевое существование.  У
моего  знакомого в Двинске я взял какой то курс высшей матема-
тики - из моей головы всякая  математика  весьма  основательно
выветрилась,  и начал разбираться в премудростях тогда еще но-
вой науки - расчета траекторий ракетных снарядов.
     Надо сказать,  что я довольно быстро стал восстанавливать
свои математические познания и чтение книги  Кранца  оказалось
делом не  очень трудным.  Я не только сумел разобраться в этом
сочинении, но и увидел целый ряд  возможностей  усовершенство-
вать его работу. Кранц, со свойственным для всех немцев педан-
тизмом и отсутствием чувства юмора,  для целей совершенно ути-
литарных, развил общую теорию движения ракеты в гравитационном
поле круглой вращающейся Земли.  И уже из  этой  общей  теории
стал выводить правила для расчета траекторий ракет, которые мы
сейчас относим к классу земля-земля!  а тогда  они  назывались
V-2.
     Но в Академии я учил балистику под руководством Д.А.Вент-
целя,  одного из самых блестящих профессоров,  которых я когда
либо слушал.  Он ко всему относился с огромным чувством юмора,
а в науке исповедовал религию своего учителя - знаменитого ад-
мирала и академика  А.Н.Крылова:  неверная  значащая  цифра  в
расчетах,  это  ошибка,  а  лишняя после запятой - пол-ошибки.
Всякие лишние усложняющие вычисления,  не мотивированные необ-
ходимостью - смертный грех!  Вот так!  Любая прикладная теория
должна бить в точку - быть предельно простой!
     А тогда ракеты летать далеко еще не могли - десятки  кил-
лометров. Даже знаменитая V - 2 (ФАУ-2), летала всего на две с
небольшим сотни киллометров. Поэтому теория Кранца для решения
балистических задач тех лет,  мне показалась "сверхизбыточной".
И его книга мне не понравилась.
     Я поставил себе простую задачу в  духе  Крылова-Вентцеля:
как научиться вычислять траектории балистических ракет неболь-
шой дальности наиболее простым способом, опираясь, желательно,
на приемы,  уже известные артиллеристам. Я с этой задачей, ка-
жется, справился и построил простые формулы для поправок, поз-
воляющие  использовать существовавшие в то время балистические
таблицы.  Написанное сочинение составляло,  что  то  около  10
страниц. Встал вопрос: а что с этими страничками делать?
     Когда я еще учился в  Академии,  то  прослушал  несколько
лекций по балистике ракетных снарядов. Их прочел нам Ю.А.Побе-
доносцев - "гражданский профессор" и,  как его рекомендовал ге-
нерал Вентцель "отец советской реактивной техники". Его лекции
произвели на меня определенное впечатление.  Я с ним пару  раз
разговаривал и, как говорится, он мне запал в душу, настолько,
что даже в качестве выпускной  работы  я  делал  балистический
расчет бетонобойной  бомбы с дополнительной (т.е.  реактивной)
скоростью. Как оказалось и Победоносцев меня запомнил.
     Мне казалось,  что в контактах с профессором Победоносце-
вым  должен быть мой академический преподаватель Е.Я.Григорьев
- очень способный, молодой подполковник. Вот ему - то в Акаде-
мию Жуковского  я и послал написанные странички с просьбой пе-
редать их Юрию Александровичу  Победоносцеву.  Как  выяснилось
однажды,  мои странички до адресата дошли.  И не только дошли,
но и сделались истинной причиной моего неожиданного  вызова  в
Москву и полного расставания со строевой службой.  Но тогда об
этом я ничего не знал.  Мне и в голову не  приходила  истинная
причина переполоха, который наделал мой отъезд - никакого зна-
чения своему  письму  я не придал,  а тем более тем наброскам,
которые я сделал.

РАССТАВАНИЕ С ПОЛКОМ

     Последствия моих упражнений в немецком языке и балистике,
мне довелось узнать уже через несколько дней.  А пока - пока я
сдал свои дела в дивизии и вернулся в полк, где я очень быстро
завершил свои несложные сборы.  Но тут произошла осечка. Я на-
деялся  забрать  с собой свой "фиат-западная пустыня" и триум-
фально уехать на нем в Москву.  Представляю,  какой  бы  фурор
(тогда говорили,  "фураж"!) он бы произвел!  Я считал его пол-
ностью своим, поскольку мои механики вернули его из абсолютно-
го небытия.  Однако,  не тут-то было.  Оказывается на него уже
давно положил глаз помошник командира дивизии по хозчасти. По-
ка  я был дивизионным инженером,  он мне не мешал пользоваться
моим фиатом.  Но,  тихо, тихо, никому ничего не говоря, он его
уже  давно  оприходовал  -  теперь  это было уже имущество со-
ветской армии (как потом выяснилось его личной - как и при ны-
нешней приватизации).  И я уехал,  как все смертные на поезде.
     Мое расставание с полком сопровождалось  такой  попойкой,
которой в истории полка,  кажется никогда не было. Даже в день
Победы.
     Все началось рано утром,  когда нам позвонил наш командир
полка и потребовал,  чтобы я и Кравченко к нему пришли - неза-
медлительно! Подполковник Андрианов был, что называется, воен-
ная косточка - сын военного, он с детства был настроен на вен-
ную службу.  Всегда подтянуьый,  стройный молодой.  Никогда не
хмелел. Летал много,  с удовольствием,  бывал в тяжелейших пе-
редрягах. В полку все считали,  что он давно должен был бы по-
лучить героя.  Но чрезмерная храбрость и военная удачливость в
сочетании с самостоятельностью не очень нравиться вышестоящим.
     Лет через пять-шесть я его неожиданно встретил в Ростове.
И не где нибудь, а в бане. Я уже разделся о шел мыться. Прохо-
дя мимо зеркала, неожиданно увидел в нем знакомое лицо: Андри-
анов, в кителе без погон,  стоял у зеркала и прихорашивался. Я
невольно остановился.  Он увидел меня в зеркале и сразу узнал,
хотя я был в костюме Адама:"Инженер - так твою растак,  ты от-
куда взялся?"
     Я быстро оделся и мы пошли ко мне. Моя покойная жена была
смущена неожиданным визитом.  Однако собрала на стол,  что Бог
послал - жили мы тогда очень "аккуратно",  и мы долго и славно
поговорили. Вскоре после моего отъезда из полка, Андрианов по-
лучил  полковника  и был назначен заместителем командира диви-
зии.  Однако,  с ним он не поладил и был выведен за штат. А во
время очередного сокращения армии - демобилизован,  верее уво-
лен в отставку.  Сейчас он работает в райисполкоме в какой  то
из станиц.  Но медицинская комиссия признала его годным к лет-
ной работе и он собирался вернутья  в  авиацию  -  теперь  уже
гражданскую. Там  он был бы при настоящем деле,  так как летал
на всем чем угодно, даже на метле.
     Тогда же, летом 46-го он был хозяином полка, снимал хоро-
ший дом с садом и устроил в этом саду прощальный "завтрак" для
своего бывшего инженера. Собрались почти все те, кто остался в
живых из первого состава офицеров полка.  Личности колоритней-
шие - потому и выжили!  И настрой у всех был соответствующий -
по моему теперешнему разумению,  неисправимые мальчишки,  нес-
мотря на  иконостасы  орденов  и  уже совсем не мальчишестские
воинские звания. И какие мальчишки! Действительно цвет русской
боевой авиации. И я был горд, что они собрались ради меня. Эта
пара часов, проведенных у моего бывшего командира, осталась на
всю жизнь радостным воспоминанием.
     Но "завтрак" у командира - это было только легкое начало,
если угодно,  разминка перед настоящим "боем".  А дальше пошла
круговерть.  К ночи целой толпой поехали на станцию Крустпилс,
откуда уходили поезда в Москву.  Там продолжали пить и куроле-
сить.  На вокзале к нашей компании присоединился какой то  ар-
тиллерийский майор, который тоже куда то ехал. Его очень быст-
ро довели до нашей общей кондиции.
     Поезда тогда ходили плохо. А поезд, на котором я собирал-
ся уехать и вовсе не пришел.  Вместо него пришел какой то эше-
лон, в  составе которого было два-три классных вагона.  Но мои
друзья сумели нас на него устроить. Более того, для меня и ма-
йора раздобыли даже отдельное купе - авиация все может!  Я во-
шел сам, майора внесли.
     Проснулся я поздно.  Поезд где-то стоял.  Майор храпел на
соседнем диване. На столе чья то услужливая рука поставила бу-
тылку водки,  краюху черного хлеба,  два огурца и кусок сала -
очаровательный натюр-морт,  достойный кисти голандцев. И очень
уместный после вчерашних проводов.
     Поезд стоял, видимо, уже долго. На перроне ни души, в ва-
гоне тишина. Я растолкал майора и сказал первое, что мне приш-
ло на ум."Вставай майор,  водка стынет. Уже Великие Луки". Ма-
йор  поднялся,  посмотрел на меня,  явно не узнавая,  а потом:
"Какие Великие Луки,  мне нужно в Виндаву".  Он  схватил  свой
вещмешок и  выкатился на пустой перрон.  Меня всю жизнь мучает
неразрешимый вопрос - а доехал ли мой майор до  Виндавы  -  по
латышски Венспилс?
     В Москву  наш эшелон пришел только на следующий день ран-
ним, ранним утром.  И пришел он не на Рижский вокзал, как дол-
жен был бы придти нормальный поезд из Риги, а его подали поче-
му-то на Киевский вокзал,  да еще на боковой путь. Но для меня
это какого либо значения не имело: я вышел в Москву!

         Вокзал был сер. Тяжелой глыбой храма,
         В уже беззвездной тишине утра
         Молчал без встреч, без суеты и гама
         В провале темном мрачного двора.
             Последних верст, последние минуты
             И в запотелой проседи стекла
             Уже мелькают полные уюта
             Мест подмосковных спящие дома.
         Вот где то здесь, на Наре
                                  иль на Сходне,
         Судьба решалась. Кажется вчера
         С надеждой ждали мы такое вот сегодня,
         Когда в лазурной тишине утра
             Пойдем назад дорогою знакомой
             Для новых встреч, для новой суеты....

     Я помню  это утро возвращения - все до деталей.  Было хо-
лодно, несмотря на июль месяц.  Солнце только только вставало,
внизу на площади еще было темновато.  Но окна  верхних  этажей
уже горели в лучах встающего Солнца. Я был дома, по-настоящему
дома. Я повторял эти слова и не верил им.
     Метро было еще закрыто и трамваи не ходили.
     У меня был тяжелейший рюкзак и два чемодана - за год мир-
ной жизни барахла поприбавилось,  завелись даже книги. Я вышел
на площадь и присел на чемодан, ожидая, когда откроется метро.
Такси было тогда для меня столь же недоступным,  как и теперь.
Впрочем,  тогда это обстоятельство пережить было легче - такси
вообще не было.
     Ко мне подошел человек в гимнастерке со споротыми погона-
ми, "Что капитан,  отслужился?" "Нет еще". "А я все, - жду мет-
ро, спешу на работу" сказал он с некоторой гордостью.  Случай-
ный спутник  помог  мне  сесть  в  метро  и  даже  проводил до
электрички - я ехал на Сходню, где по-прежнему жила моя мачеха
и мой младший брат, который вернулся с войны инвалидом.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОСКВУ

     До назначенного мне  приема  в  управлении  кадров  Воен-
но-Воздушных сил,  оставалось  еще несколько дней и я бездумно
погрузился в Москву - я совсем обалдел от этого города, от то-
го ощущения, что это снова мой город. Я его узнавал как-бы за-
ново. Я писал стихи, понимая, что это вероятно последние стихи
в моей жизни, которая потечет по совершенно иному руслу. Жизнь
потребует отдачи всех моих душевных сил и всего времени и сти-
хи просто перестанут быть мне нужными - будет не до них, у ме-
ня начнется настоящее дело.
     А пока я ходил по знакомым,  где меня угощали пустым чаем,
как правило  морковным  -  трудно жила Москва!  Не каждый день
возвращался на Сходню,  ночевал у кого нибудь из друзей и  хо-
дил,  ходил,  ходил. Меня больше всего тянули старые арбатские
переулки - Афанасьевский,  Сивцев Вражек,  те места, где я ро-
дился,  куда мы приехали в 21 году из Тверской губернии. Потом
шел по Воздвиженке к Кремлю,  заходил в  Университет  на  свой
старый мехмат.  Но были каникулы и из знакомых я никого не на-
ходил.  Работала только приемная комиссия - какие-то  новые  и
незнакомые мне лица.
     Целые дни я проводил в городе и не мог от него оторваться:

         Москва, Москва - она все та-же
         Метро, трамваи и дела.
         И человек в ажиотаже,
         Спешит до вечера с утра.
             Покой арбатских переулков
             Их милый и уютный сон
             И площадей широких гулких
             И улиц бешенных кордон
             Вокруг старинного Кремля,
             Родная милая земля.
         И в глубине московских улиц,
         Затянутый в водоворот,
         Лишь вечером с трудом сутулясь
         Я приходил в квартирый ДОТ.
             Но и чрез спущенные шторы
             Я слышал городской прибой
             Волненье улиц-корридоров
             Вседа наполненных толпой...

     Я еще что-то написал под настроение, но в памяти остались
только последние строчки:

         И там - высоко над крышами
         Где звезды уже видны.
         Я слышу давно не слышанный
         Голос ночной Москвы.

     Я искал знакомых,  друзей.  Многих уже и не было.  Но, на
удивление много и осталось.  Демобилизованные уже во всю рабо-
тали. Встречались с радостью.  Радость была от того, что выжи-
ли, от того,  что снова в Москве. Много разговаривали. Но не о
политике и даже не о трудностях  послевоенной  жизни.  Главной
темой была работа, будущее страны, ее восстановление, проблема
обучения молодежи,  обстановка в ВУЗ,ах. Ну и, конечно, домаш-
ние дела.
     Но любой  разговор всегда начинался с одного и того-же, с
разговора о судьбах общих знакомых и друзей - кто  где воевал,
кто остался жив, кто еще холост, а кто женат. Бывшие приятель-
ницы - это все сверстницы,  меня особенно не интересовали: они
казались мне дамами уже довольно почтенного возраста. Дело тут
было, вероятно, даже не в годах. На фронте, при всех его тяго-
тах мы сохранили многое от тех мальчишек, которые в 41-ом ушли
в армию.  А на плечи наших сверстниц легли тяжелейшие  тыловые
заботы  -  как  прокормиться,  как одеться,  как помочь выжить
семье, что-то похожее на то,  что у нас сейчас в  92-ом  году.
Эти заботы старят и угнетают человека куда больше,  чем прямая
опасность, которая становится потом, как бы чужим воспоминани-
ем.

СНОВА В АКАДЕМИИ

     Но вот настал день, когда я явился перед (не очень) ясны-
ми очами самого  генерал-лейтенанта  Орехова  начальника  всех
кадров Военно Воздушных Сил, всего Советского Союза - человека
жестокого (в чем я позднее убедился),  перед которым трепетали
все те, кто вынужден был иметь с ним дело. Огромный темноватый
кабинет в  огромном здании на Пироговской улице.  Строгая,  но
очень дорогая мебель.
     Когда я вошел,  какой-то полковник стоял склонившись  над
столом - оказывается,  это и был "начальник отдела руководящих
кадров", к которому я был командирован.  Он как раз докладывал
мое "дело".  В отличие от принятого порядка,  оно мне не  было
вручено в опечатанном виде при моем отъезде из дивизии, а отп-
равлено в Москву фельдпочтой. Этим и объяснялась задержка мое-
го  приема у высокого начальства - оно должно было иметь время
в разобраться  в  моем "деле",  и те несколько свободных дней,
которые у меня оказались и, которые я посвятил Москве и друзь-
ям. Рядом с моим делом, лежала какая то бумага, в которую пол-
ковник тыкал пальцем.
     Должившись о прибытии,  я стал на вытяжку - я все же пока
еще строевой офицер, и ждал судьбу. Генерал перекладывал бума-
ги и  что-то бурчал под нос,  задавая малозначащие вопросы и в
конце разговора сказал: "Будете работать в отделе главного ре-
ферента главкома. У Вас хорошие аттестации. Знаете и любете ра-
кетную технику. Это сейчас нужно". И всее!
     Пока я стоял по стойке смирно, мои глаза ели не начальст-
во, а ту самую бумагу,  которая лежала около  дела,  была  ему
явно посторонней и,  в которую полковник тыкал пальцем.. Тогда
мое зрение было несколько лучше чем сейчас и  я  разглядел  на
ней титул:  Министерство Сельскохозяйственного машиностроения.
Так называлось тогда то министерство,  которое во время  войны
проектировало  и производило ракеты.  Последнее возбудило осо-
бенно мое любопытство и я постарался увидеть нечто большее чем
название. Разобрать то, что было написано в самом письме было,
конечно,  невозможно.  Но кое-что я все-таки увидел.  Первое -
письмо было  адресовано  главному  маршалу авиации Вершинину -
тогдашнему главкому. А второе - через всю страницу размашестым
почерком было  написано  красным  карандашем:  "Использовать в
центральном аппарате". И подпись - Вершинин.
     Итак, моей  судьбой  распорядился  сам главком.  Отсюда и
прием у самого Орехова,  который редко кого удостаивал  личной
беседой и необычность процедуры отправки "дела". Большего тог-
да я не понял и не узнал.
     Отдел, куда меня направили работать - большая комната и в
ней  несколько  полковников  или подполковников,  уже не помню
точно.  Даже майоров не было.  А я всего лишь капитан. Мой на-
чальник,  тоже полковник сказал, что мне очень повезло. Служба
здесь "не бей лежачего", а штатные звания высокие - это не ди-
визия!  "И как тебя взяли - видно рука сильная" добавил он без
всякой иронии и даже с некоторым почтением. И впоследствии, он
ко мне относился вполне доброжелательно, но все-таки с некото-
рой опаской,  ибо ему было,  по-настоящему, непонятно, как это
капитан, да еще из строевой части, мог здесь оказаться?
     А на самом деле,  все было совсем не так, как об этом ду-
мали мои новые сослуживцы.  Никакой руки у меня,  конечно,  не
было и  я представить себе не мог как и почему здесь оказался.
Сам я узнал о том, как и почему произошло мое назначение толь-
ко  через  несколько лет.  Все происшедшее было и в самом деле
весьма необычным. Вот как это случилось.
     Мое письмо  дошло  до  профессора Победоносцева - спасибо
Григорьеву, который передал его ему  лично.  Оказывается  Юрий
Александрович меня  даже  вспомнил.  Он  занимал тогда высокие
посты. Будучи одним из создателей НИИ-88 в Подлипках,  он  был
его главным инженером,  что по тем временам означало должность
научного и технического руководителя основной кузницы ракетно-
космической техники. Одновременно он был и членом коллегии ми-
нистерства. Как это не странно, но несколько страниц моих рас-
четов ему очень пригодились.  Оказалось,  что моя записка была
исторически первым критическим коментарием  немецких трофейных
исследований, перед которыми все стояли на задних лапках.  Бо-
лее того,  в моей работе предлагался некий альтернативный под-
ход к решению задач балистики реактивных снарядов класса "зем-
ля-земля".  Хорош или плох был предлагаемый подход,  это  было
уже другое дело. Более того, сейчас я могу сказать, что он был
плох и совершенно примитивен.  Но он был другой, нежели у нем-
цев и, несмотря на все его недостатки, все же лучше, чем метод
Кранца и более удобный,  поскольку позволял использовать  при-
вычные схемы балистических расчетов.
     На мое письмо водрузили гриф "сов. секретно" и Победонос-
цев доложил о нем министру. Тому понравилось - "сами с усами".
И он написал письмо главкому: такой вот есть в ВВС капитан Мо-
исеев, и который...  и т.д.  и т.  п.- куча дифирамбов.  Одним
словом, демобилизуйте Моисеева и отдайте его нам. А там где он
сейчас, с его работой справится любой инженер полка. Но по-ви-
димому он уж очень хорошо меня расписал,  потому что Вершинину
стало жалко кому то отдавать этого самого Моисеева,  как нечто
ему, главкому, принадлежащее. И на этом министерском письме он
и начертал - не отпустить, а использовать!
     Все это мне рассказал милейший Юрий Александрович, причем
дважды. Первый  раз после моей кандидатской защиты,  а второй,
когда после моей демобилизации пригласил работать на свей  ка-
федре в МВТУ.
     А пока, не ведая, что как и зачем, я оказался в штабе ВВС
в отделе,  где работа оказалась, действительно "не бей лежаче-
го". Главной моей обязанностью,  как младшего по званию,  было
доставать  билеты  на футбол.  Кроме того,  приходилось иногда
просматривать трофейные материалы по ракетной технике и писать
какие-то справки,  которые, как я вскоре понял, никто не читал
и они оставались в сейфе у моего начальника. Одно было трудным
- режим работы.  Он и вправду был очень странным. Приходили мы
на службу под вечер. Зато сидели на работе - если не было фут-
бола, едва ли не до утра, до тех пор пока был в своем кабинете
сам главком.  А Вершинин ждал пока уйдет спать сам Сталин. Вот
так и ждали друг друга - а вдруг спросят!
     Я загрустил - Москва себя не оправдывала,  хоть обратно в
часть собирайся.  В дивизии,  а особенно в полку, я чувствовал
себя куда комфортней:  было дело. Даже в периоды безделия надо
было смотреть, чтобы пулеметы не ржавели и люди не пьянствова-
ли! А тут...высиживать часы и звания, к которым особого почте-
ния  я никогда не питал.  И я стал серьезно размышлять куда бы
податься. Искал всякие способы демобилизации - уйти в граждан-
ку, как тогда говорили. Но у меня был академическмй диплом и я
считался кадровым.  А таких в гражданку в те годы не очень от-
пускали.
     В то  время,  в  моей Академии,  на моем факультете N 2 -
авиционного вооружения, начали создавать новую кафедру - реак-
тивного вооружения   самолетов.   Ее   начальником   назначили
Е.Я.Григорьева, моего бывшего преподавателя,  с которым у меня
сложились самые  добрые  отношения.  Мы с ним часто виделись в
нерабочей, а дружеской обстановке и я попросился к нему на ка-
федру. Научных званий у меня тогда не было, зато был опыт экс-
плуатации в боевых условиях тогдашних РС-ов на  штурмовиках  и
бомбардировщиках. Тогда  это было важно.  Начальник факультета
генерал Соловьев  - в простречьи "Соловей",  - мою кандидатуру
одобрил.
     Соответствующие письма,  необходимые звонки и через  пару
недель  выходит  приказ,  за подписью того же Вершинина о моем
назначении младшим преподавателем - сиречь ассистентом, кафед-
ры номер такой-то в ВВИА им профессора Жуковского.  На кафедре
кроме Григорьева  и  меня  был  еще только один человек сташий
лейтенант П.А.Агаджанов, будущий генерал-лейтенант и член кор-
респондент  Академии Наук СССР.  Тогда он исполнял обязанности
инженера кафедры, т.е. лаборанта.
     Мои сослуживцы по отделу ахали и соболезновали - этот ка-
питан, который  так  успешно доставал билеты на все интересные
матчи переведен на новое место службы с понижением, по меньшей
мере, на две ступени. Значит никакой руки у него на самом деле
и не было. А мы то думали!
     Но это как раз и был тот поворот моей жизненной тропинки,
который я так ждал. Теперь я это понимаю. И благославляю судь-
бу. А  также  Соловья,  которому  предстоит  еще один раз меня
по-настоящему выручить.



Глава Y. ВОСХОЖДЕНИЕ НА ОЛИМП ИЛИ СЕМЬ ОЧЕНЬ СТРАННЫХ ЛЕТ МОЕЙ ЖИЗНИ


ЕЩЕ ОДНА МЕТАМОРФОЗА

     Годы с 47-го по 55-ый были,  действительно, самыми удиви-
тельными годами моей жизни.  За эти семь лет,  я из армейского
капитана, полкового вооруженца, превратился сначала в кандида-
та  технических наук,  а затем в доктора физико-математических
наук,  в почтенного профессора и декана престижного факультета
самого престижного  ВУЗ,а страны.  То,  на что у научных мужей
уходят десятилетия,  а порой и вся жизнь, произошло за считан-
ные  годы.  Если  к этому добавить,  что в эти же годы,  после
ареста моей мачехи,  меня прогнали с работы и я  был  вынужден
уехать из Москвы и начать все заново, то получается такая кон-
центрация событий,  что я до сих пор удивляюсь - как  это  все
могло случиться.  Не понимаю я до сих пор и того, как мне уда-
лось все это пережить. Конечно, была молодость, было здоровье,
может быть, и везение. Была, конечно, и невероятная жажда жить
и работать.  Но главное было в каком-то удивительном сочетании
неожиданных  удач,  человеческой  благожелательности и ударов,
способных размозжить голову.  Ну и были в  ту  пору,  конечно,
друзья.
     А, может  быть,  и страна была другой и время было таким,
что все невероятное казалось обыденным.
     А может быть, прав был Остап Бендер, когда сказал - жизнь
это трогательная комбинация!

СТАРОКОНЮШЕННАЯ АКАДЕМИЯ
  И ПРОФЕССОР Д.А.ВЕНТЦЕЛЬ

     Восхождение на Олимп было нетривиальным и для меня совер-
шенно неожиданным.  Даже в самых смелых планах, даже в мечтах,
я не мог его предвидеть.  Буквально за два-три года я оказался
в обойме специалистов,  получивших имя в соответствующих инже-
нерных и научных кругах.  Как бы дальше не складывалась жизнь,
какие  бы горести меня не преследовали,  но ко мне уже относи-
лись серьезно,  как специалисту и я мог расчитывать  на  место
под Солнцем.
     Этот "Подъем на Олимп" оказался связанным с  одной  зада-
чей,  которая однажды обсуждалась на заседании Академии Артил-
лерийских Наук. Такая академия была организована после войны и
просуществовала всего лишь несколько лет. Ее возглавлял акаде-
мик Благонравов,  а  мой  академический   учитель,   профессор
Дмитрий Александрович Вентцель был,  как мне помнится вицепре-
зидентом. Размещалась Академия в  Староконюшенном  переулке  -
все ее тогда так и звали "Староконюшенная Академия".  Мне уда-
лось предложить новый подход к анализу обсуждавшейся там зада-
чи оценки рассеивания авиационных реактивных снарядов и, к мо-
ему собственному удивлению, дать ее решение, которое в те годы
вполне удовлетворило инженеров. Этот эпизод и послужил старто-
вой площадкой,  которая мне обеспечила получение, минуя всякие
аспирантуры,  первой ученой степени и определенное положение в
научном мире. А, может быть, и будущее.
     Снова случайность и снова везение. Случайность - она про-
должала  мне порой благоприятствовать  и подбрасывать ситуации,
предвидеть которые было выше моих сил.  Однажды я прочел, зна-
менитое утверждение Эйнштейна о том, что "Бог не играет в кос-
ти". Я тогда возмутился и подумал:"У каждого,  наверное,  есть
свой собственный Бог. Мой - не только играет в кости, но порой
и выигрывает!"
     О Боге  я еще поговорю серьезно.  А пока - пока вернусь в
Академию имени Жуковского,  куда я был назначен младшим препо-
давателем кафедры  реактивного вооружения самолетов,  в Акаде-
мию, которая в 42-м году мне дала второй,  теперь уже инженер-
ный диплом, и которой я бесконечно обязан. И не только за дип-
лом, но и за жизненную позицию.
     В качестве преподавателя Академии я проработал  недолго -
года полтора.  Но это время сыграло в моей жизни,  в моем ста-
новлении как личности очень важную роль. Я встретил там людей,
чья деятельность  производила  на меня большое впечатления,  у
которых мне хотелось учиться.  И, кое чему я там на самом деле
научился.
     Теперь я могу сказать с полной ответственностью - факуль-
тет авиацинного вооружения Академии,  в те далекие времена был
действительно уникальным явлением. Прежде всего, там был высо-
кого профессионализма преподавательский коллектив.  Его  бесс-
порным лидером был начальник кафедры балистики профессор,  ге-
нерал-майор Дмитрий Александрович Вентцель.  Его  авторитет  и
популярность были огромны. Он и в правду, превосходил на целую
голову  всех остальных преподавателей факультета и своей общей
эрудицией, живостью и остротой ума и благожелательностью к мо-
лодежи  и  многими другими человеческими качествами.  Вентцель
поражал своих слушателей и  молодых  преподавателей  независи-
мостью и остротой суждений,  а больше всего смелостью высказы-
ваний столь несвойственной кадровому  военному.  Когда,  после
ареста моей мачехи,  я был вынужден уехать из Москвы,  генерал
Вентцель был единственным из моих бывших академических  препо-
давателей, кто продолжал поддеоживать со мной отношения.
     Я вспоминаю последнюю встречу  с  Дмитрием  Александрови-
ченм. Она произошла,  вероятнее всего, году в 54-ом, уже после
смерти Сталина. Он рассказывал мне о том, сколь дорого ему об-
ходилась эта смелость - он всю жизнь,  больше всего  на  свете
боялся ареста  и  считал ,  что это было чудо - воистину чудо,
что его так ни разу и не посадили. Я тоже полагал, что это бы-
ло настоящее чудо и его слова перекликались с моими мыслями.
     Я тогда  уже понимал,  что наша жизнь устроена так,  что,
каждый непосаженный должен был мысленно  благодарить  Сталина,
оказавшим тем самым ему милость,  разрешившим жить просто так,
а не в лагере. Именно так я тогда понимал распространенный ло-
зунг:"Спасибо товарищу Сталину за счастливую жизнь".  Это была
молитва непосаженных,  кому еще разрешалось ходить не под  под
конвоем. Эта милость относилась ко всем нам, тем более к Вент-
целю.  Однажды я сказал своей покойной жене - спасибо Великому
Сталину за то,  что,  после ареста мачехи, он мне разрешил уе-
хать из Москвы и не послал работать на урановые  рудники.  Чем
привел  ее в ужас.  Но ведь так и было на самом деле.  Ведь на
самом деле,  каждого раскованного человека  мы  подозревали  в
стукачестве  и  только этим и объясняли то,  почему его до сих
пор не посадили!  И вообще - если человека не арестовывали, то
это казалось странным и требовало объяснения. Сказанное не пе-
рехлест, а точная характеристика психологического настроя зна-
чительной части интеллигенции.
     Дмитрий Александрович происходил из семьи,  которая  вела
свое начало  от некого эстляндского дворянина,  который еще во
времена императрицы Елизаветы перешел на русскую службу. Вент-
цель получил прекрасное инженерное и военное образование. Сво-
им учителем он считал  Алексея  Николаевича  Крылова.  Дмитрий
Алексанжрович исповедовал его принципы и научные взгляды. Он и
нам их старался проповедовать.
     Благодаря общению с Дмитрием Александровичем  я понемногу
начал  понимать прелесть прикладной науки и задач, возникающих
в инженерной практике,  которые требуют остроумия и  изобрета-
тельности  не меньшие чем любые высокие материи.  И постепенно
осознал,  что наука едина, если она, действительно, НАУКА. Нет
наук  первого  и  второго сорта.  Они делятся по совсем другим
принципам:  есть настоящая глубокая наука и есть спекуляции на
науке.
     Такое видение научной деятельности,  при всей своей  оче-
видности, было для меня новым. Оно плохо совмещалось с тем ма-
тематическим снобизмом, который процветал (я думаю, что и сей-
час процветает) на математическом отделении мехмата Московско-
го Университета.  Лишь чистая наука,  лишь идеальные конструк-
ции,  не зависящие ни от чего земного - вот истинное призвание
истинного ученого!  Это  и было законом Лузитании - московской
математической школы Н.Н.Лузина,  именно этому нас учили, хотя
сам  академик  Лузин немало занимался прикладными задачами.  Я
помню забавный эпизод на  одном  из  семинаров,  который  имел
место  еще  в  мои студенческие годы.  Одного из самых любимых
профессоров факультета,  Александра Генадиевича Куроша спроси-
ли:  для  чего нужна теория идеалов полей алгебр?  Курош заду-
мался,  а потом вполне серьезно ответил - для  теории  идеалов
полей алгебр!  В Академии же я стал понимать,  что,  как бы не
притягательны были "чистые науки",  они вовсе  не  исчерпывают
научного мира, не менее прекрасного и в своих других областях.
Это было для меня открытием,  так как я был убежден, что прик-
ладные науки, это лишь способ зарабатывания денег!
     Ирония Дмитрия  Александровича начисто выбила из меня ос-
татки математического снобизма,  что и уберегло от участи мно-
гих неудачников,  получивших отличное математическое образова-
ние и,  не нашедших себя в жизни.  Многие из них полагали, что
единственное стоящее занятие - доказательство теорем, не пони-
мая,  при этом,  что оно требует особого таланта, как и игра в
шахматы.  И он далеко не каждому дан природой.  А математика -
прекраснейшая из наук и искусств, тем еще и прекрасна, что по-
могает  относительно просто понять то,  что без математики по-
нять очень сложно.
     Я, вероятно,  кое что утрировал в своих воспоминаниях. Но
сказанное как-то отражало мое постмехматовское восприятие нау-
ки и  то,  что  я от него отрешился и увидел привлекательность
конкретной деятельности было для меня очень важным.  Я бы ска-
зал - судьбоносным.  Вот почему я отношу Д.А. Вентцеля к числу
своих основных учителей. По существу двух людей, давших мне то
видение науки,  с которым я прожил жизнь - Вентцеля  и  Тамма,
хотя я не был формальным учеником ни того ни другого.
     Но основной ценностью факультета вооружения первых после-
военных лет, была молодежь, направленная в Академию по мобили-
зации в июне 41-го года. Тогда наше правительство в тяжелейших
условиях  нашло  мужество  сохранить университетскую молодежь,
направив значительное число выпускников  и  студентов  старших
курсов в военные инженерные академии.  Не, располагая цифрами,
я тем не менее думаю,  что быстрое  создание  ракетно-ядерного
потенциала и развитие военной промышленности во многом обязано
этой акции, сохранившей для страны молодых инженеров и ученых.
В  послевоенные  годы  во многих НИИ и КБ я все время встречал
выпускников различных военных и  нженерных  академий,  которые
были туда направлены для обучения в первый месяц войны.
     Что же касается нашего факультета  авиационного  вооруже-
ния, то  там из числа его окончивших бывших универсантов, было
оставлено в качестве адъюнктов, младших преподавателей и инже-
неров  несколько  десятков  по-настоящему  талантливых старших
лейтенантов.  Возник совершенно уникальный молодежный  коллек-
тив,  который в сочетании с Вентцелем, Пугачевым, Покровским и
многими  другими  талантливыми  учеными   старшего   поколения
представлял огромную национальную ценность.  К сожалению,  на-
чальство ВВС не сумело должным образом оценить этот  коллектив
и его хорошо использовать для решения проблем развития авиаци-
онного вооружения.  Вместо этого,  оно начало  его  постепенно
разгонять. Под разными предлогами.
     Я могу понять некоторые соображения  высокого начальства,
связанные с ведомственным принципом.  Академии созданы для то-
го, чтобы учить людей,  а не  заниматься  новыми  техническими
разработками и  большой  наукой.  Да  и сам коллектив не очень
нравился начальству - все какие-то "индивидуи",  каждый сам по
себе и собственное мнение иметь хочет. И строевая подготовка у
них - хуже некуда!  А тут появился повод - целый  ряд  средних
учебных заведений стали преобразовывать в высшие.  Вот они нас
и стали рассылать по всей стране.  Осенью 47-го года меня отп-
равили  в  Харьков с большим повышением - начальником учебного
отдела Харьковского Высшего Технического Училища.  Такую долж-
ность  обычно занимает полковник,  в крайнем случае подполков-
ник. А я же продолжал оставаться капитаном.
     Вскоре за мной следом и мой начальник Е.Я.Григорьев уехал
в Пермь заместителем начальника училища. Туда же в Харьков уе-
хал майор Дезорцев.  И потянулись в разные  концы  необъятного
Советского  Союза те,  которых следовало бы держать в кулаке и
не терять критической массы их интеллекта и способностей.  Хо-
рошие мозги,  как и ядерное горючее тоже дают  эффект  взрыва,
лишь в том случае, когда есть критическая масса!
     Когда в средине 50-х годов мне снова была оказана милость
оказаться допущенным  до  "закрытой науки",  то опять пришлось
иногда бывать на своем факультете. Но я его уже не узнал. Хотя
целый  ряд талантливых "бывших молодых" и сохранился,  превра-
тившись в степенных старших офицеров,  атмосфера была  уже  не
та.  В  первые  послевоенные годы все было устремлено к поиску
нового.  Мы все время учились и математике, и техническим нов-
шествам,  решали всякие задачи,  соревновались друг с другом и
благодаря этому быстро двигались вперед.  Теперь же мои бывшие
товарищи  солидно и профессионально выполняли свои профессорс-
кие и доцентские обязанности.
     Факультет продолжал существовать,  как  отличная  кузница
отличных кадров  - чего и хотело начальство.  Но он уже был не
тем - послевоенным и страна от этого потеряла многое!  Факуль-
тет потерял душу, да и Вентцель скончался.

СЕРГЕЙ МОИСЕЕВ

     Несмотря на то,  что кафедра реактивного вооружения толь-
ко, только организовывалась, работы у нас оказалось очень мно-
го. В 46-ом году началась систематическая переподготовка инже-
нерного состава  строевых  частей  военно-воздушных сил  и их
обучение новой  технике.  И  мое стремление попробовать себя в
науке или хотя бы вспомнить то,  что я когда-то знал, пришлось
временно отложить.  тем не менее я начал готовить к сдаче кан-
дидатские экзамены,  которых в то время было много - шесть или
восемь. И за зиму я их почти все сдал.
     Но тут резко ухудшилось здоровье брата и мне уже стало не
до "возвращения в науку".
     Сергей был призван в армию в 39-ом году сразу после окон-
чания десятилетки. Это было время реформ Тимошенко и всех юно-
шей годных к военной службе и  достигших  18-летнего  возраста
призывали в армию,  а поступление в высшую школу откладывалось
на неопределенный срок.
     На фронте  Сергей оказался в звании старшего сержанта. Он
был командиром расчета 45 миллиметровой  противотанковой пушки
- знаменитой сорокопятки, которая выкатывалась на открытую по-
зицию и один на один сражалась с танками.  И,  тем  не  менее,
Сергей прошел  без  особых потерь все солдатские испытания и в
43-м году, получив целую серию солдатских медалей уехал вместе
со своей частью на Дальний Восток.
     Тогда из под Сандомира я получил от него письмо - фронто-
вой треугольничек.  "Я уже благополучно вышел из войны - писал
Сергей. Постарайся выжить и ты.  Тогда заживем после  Победы!"
Вот так  складывается  жизнь - кто знал,  что произойдет через
два года!
     Когда началась война с Японией, Сергей был в составе дес-
санта,  высадившегося на  остров  Итуруп.  Это  был,  кажется,
единственный  остров  Курильской гряды где были бои.  И там он
был ранен. Ранение само по себе не было тяжелым. Но он потерял
много  крови и несколько часов пролежал в болоте без сознания.
И ему в кровь попала какая-то гадость,  какой-то стрептокок. И
в критическом состоянии оказалось сердце.  Одним словом, домой
он вернулся инвалидом первой группы.
     Тем не менее,  он мечтал о поступлении в университет. Го-
товился всю зиму и в 46-ом году поступил на отделение геофизи-
ки физического факультета.  Зимой 46-47-го годов учился с удо-
вольствием и начал, кажется, себя лучше чувствовать. У нас да-
же появилась надежда на его выздоровление. Но летом 47-го года
его здоровье неожиданно резко ухудшилось. Я его устроил в кли-
нику,  которую  тогда возглавлял светило кардеологии профессор
Бурмин.  Однажды он мне сказал,  что Сергей безнадежен: у него
септический  эндокардит,  по тем временам болезнь неизлечимая.
Единственная надежда на только что открытый пеницилин - доста-
вайте!
     Тогда у нас в стране пенецилин еще не производился.  Дос-
тавали его в разных местах и за  большие  деньги.  В  один  из
прохладных осенних дней профессор мне сказал: остались считан-
ные дни - неделя,  от силы две.  Я приезжал домой из клиники и
обычно долго не мог заснуть. Я все время думал о том, что сей-
час переживает мой маленький братишка,  которого я ходил защи-
щать от пацанов из Джунковки, которые приходили на Сходню бить
буржуев. Почему-то  я  все  время  вспоминал те страницы,  где
Толстой описывает последнюю ночь князя Андрея.
     И именно  в это время я неожиданно получил приказ - новое
назначение в Харьков и выезд немедленно! Я попросился на прием
к начальнику  управления  кадров  генералу Орехову - только он
мог дать отсрочку. Я о нем уже рассказывал в предыдущем очерке
и упомянул о его жестокости. Теперь я ее испытал полной мерой.
     Он меня принял.  И прежде чем я успел доложить, начал го-
ворить сам: "Капитан, Вы  уже  один раз не захотели работать в
аппарате главкома,  куда я Вас направил.  Теперь Вы не  хотите
ехать в  Харьков и пришли ко мне со всякими отговорками.  Если
через три дня не окажетесь на месте службы  буду  считать  Вас
дезертиром". Я пытался объяснить,  что вовсе не собираюсь про-
сить об изменении назначения и рассказал о  том,  что  умирает
мой младший брат,  в результате ранения полученного на фронте.
Умирает здесь рядом в клинике на Пироговке.  Можно проверить -
это происходит  в  трех минутах от кабинета Орехова.  Остались
считанные дни. Я его похороню и сразу же уеду в Харьков.
     Я замолчал.  Генерал смотрел на меня презрительно, как на
червяка: "Можете быть свободным. Вы получили приказание. Выпол-
няйте!"
     Я был в отчаянии. Уехать я не мог. Нарушить присягу тоже.
Что делать?  Мои знакомые в штабе Военно-Воздушных Сил достали
мне телеграфный адрес начальника Харьковского училища генерал-
лейтенанта Хадеева.  Я  ему  послал длинную телеграмму - самую
длинную, которую я когда либо посылал в жизни.  И в ней я объ-
яснил все.  Все,  вплоть до угрозы отдать меня под суд.  Через
два дня получил лаконичный ответ:" Жду штабе,  комната  N  ..,
такого-то числа 16.00. Пропуск заказан. Хадеев".
     Невысокий пожилой генерал.  Лицо неулыбчатое,  суховатое,
как и манера разговора.  Кратко рапортую и протягиваю ему кон-
верт с сургучными печатями - мое личное дело.  С ним рядом ка-
кой то  уже  немолодой сумрачный подполковник.  Как оказалось,
начальник кадров училища.  Я об этом догадался сразу: все кад-
ровики всегда  сумрачные и всегда немолодые!  Генерал разорвал
конверт, вынул дело,  бегло пролистал его и передал кадровику.
Молчание. Ничего обнадеживающего. Я волнуюсь.
     Потом вопрос:"Где брат?" "Здесь в клинике  Бурмина.  Надо
только перейти через улицу". Генерал повернулся к подполковни-
ку: "Ждите меня здесь,  я  скоро  вернусь."  Поворот  ко  мне:
"Идемте". Мы молча пересекли Пироговку, прошли, вероятно, мет-
ров около 300 между клиниками и вошли в палату.  Хадеев  сразу
же  узнал Сергея.  И что то в генерале вдруг переменилось.  Он
сел к нему на кровать."Держись солдат".  "Стараюсь,  да не  за
что ухватиться". Сергей виновато улыбнулся.
     Я вышел на улицу, чтобы не разрыдаться.
     Хадеев пробыл  в  клинике около часу.  Он подошел ко мне,
положил руку на плечо: "Итак капитан считай, - с  сегодняшнего
дня ты у меня на службе и на все виды довольствия поставлен. Я
разговаривал с профессором.  Конец  может  быть  даже  сегодня
ночью. Перед выездом дай телеграмму".
     Через несколько дней Сергей скончался. Перед моими глаза-
ми мое  последнее посещение клиники.  В палате лежало еще нес-
колько молодых людей,  тоже бывших фронтовиков.  Во время  его
болезни я  принес в палату старые журналы "Всемирный Следопыт"
и "Вокруг Света", которые издавались еще в двадцатые годы. Они
лежали около его кровати.  Я сел рядом,  мы молчали.  Вдруг он
сказал:  "Ты их не забирай - он показал глазами на  журналы  -
они с удовольствием их читают". У меня комок подкатился к гор-
лу.
     Зал крематория был забит людьми в  шинелях  со  споротыми
погонами. Это были студенты 46-го года.  Я видел их лица. Муж-
чины плакали.  Плакали молча и  никто  не  произносил  никаких
слов. Война  снова  вошла в нашу жизнь.  Из жизни ушел солдат,
погибший тогда,  когда уже все казалось позади. Стояла тишина,
которая объясняла все лучше всяких слов.
     Из жизни ушел последний мне родной человек.
     На следующий день я выехал в Харьков.

ХАРЬКОВ И КАНДИДАТСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ

     Оказавшись в   Харькове,  я  окунулся  в  напряженную  и,
по-своему, интересную жизнь.  Харьковское ХАТУ  преобразовыва-
лось в  ХВАТУ.  В  его  абревиатуре появилась буква В - высшее.
Среднее учебное заведение еще  продолжало  готовить  механиков
разных  специальностей.  Но доживало последние месяцы.  По-су-
ществу, я был одним из первых должностных лиц будущего высшего
учебного заведения,  которое должно готовить военных инженеров
для строевых частей. И на меня, как начальника учебного отдела
легла нелегкая  обязанность разработки концепции обучения тех-
ническим дисциплинам в новом высшем учебном заведении, которую
начальнику Училища генерал Хадеев должен будет уже весной док-
ладывать на каком-то высоком совете.
     Предстояло понять  и  разобраться  в том, чему учить, как
учить, какова должна быть структура учебных  планов  и  решить
множество других вопросов.
     Все время приходилось ездить в Москву - по  меньшей  мере
два раза в месяц. Сидел там на всяких заседаниях, изучал чужие
планы, опыт подготовки инженеров в других  учебных  заведениях
ВВС. Это была работа по моей военной специальности. Она требо-
вала квалификации,  изобретательства - одним словом,  это была
настоящая работа,  которая,  что греха таить, мне нравилась. К
тому-же она была и довольно результативной -  мои предложения,
как правило, принимались и, несмотря на мое смехотворно низкое
воинское звание,  в управлении учебных заведений ВВС  со  мной
считались.
     В Харькове у меня завелся "штат" - немолодая делопроизво-
дитель, жена одного из старших офицеров Училища и заместитель,
который был старше меня по званию.  И порой мне казалось,  что
жизнь - жизнь кадрового офицера вроде бы и устраивается. Такое
мироощущение я начал обретать особенно тогда,  когда я получил
комнату - первую собственную жилплощадь. В то время многие се-
мейные старшие офицеры ютились еще в снятых  частных каморках.
Хадеев, тем самым, признал мою полезность для Училища. Мне это
было приятно. Работа и жизнь как-то складывались.
     Мой начальник очень любил спорт - недаром  ХВАТУ называли
в шутку украинским инфизкультом. Узнав, что у меня первый раз-
ряд по лыжам и что я выступал за вторую команду ЦДСА,  он отп-
равил меня на первенство Украины по лыжам, благо оно проходило
в районе Харькова.  Я удачно прошел свой коронный марафон и...
был включен в состав сборной Украины.  И даже съездил в Сверд-
ловск  на первенство СССР.  Я участвовал в двух индивидуальных
гонках и оказался в начале ...второй половины участников -  не
так уж плохо,  если подумать! А в эстафетной гонке команда Ук-
раины  заняла  твердое  последнее  место.  Но  уже  без  моего
участия.
     Иногда по  субботам  играл у Хадеева в преферанс.  Обычно
выигрывал,  поскольку никаких игр, ни шахмат ни карт не любил.
И  во время игры не заводился!  Вот так и покатилась моя новая
харьковская жизнь.
     Каждый приезд  в Москву я использовал для встреч и разго-
воров с моими знакомыми по Академии.  Старался  не  пропускать
интересных семинаров,  особенно у Вентцеля и Пугачева. Бывал я
и на заседаниях в Староконюшенной Академии.  Вот на  одном  из
таких заседаний и произошел эпизод,  благодаря которому я ока-
зался на подступах к Олимпу.
     В те годы специалистов в области балистики занимали проб-
лемы рассеивания (или кучности стрельбы) неуправляемых  ракет-
ных снарядов. Христиановичем, Гантмахером и Левиным был разра-
ботан простой метод расчета с успехом применявшийся  во  время
войны для  реактивных снарядов,  используемых в наземных уста-
новках легендарных "Катюш". Однако применение этого метода для
авиационных  ракетных  снарядов давало совершенно неверные ре-
зультаты.
     Владимир Семенович Пугачев,  который делал доклад, на пя-
мятном заседании,  наглядно  объяснил  присутствующим,  почему
этот метод,  удостоенный в свое время Сталинской премии нельзя
применять для расчета рассеивания авиационных систем. Суть де-
ла в том,  как справедливо  утверждал  будущий  действительный
член Академии Наук СССР, что реактивная тяга это некоторый нес-
тационарный случайный процесс.  А так как активный участок, на
котором работает реактивный двигатель,  у авиационных реактив-
ных снарядов достаточно протяженный,  то связать закон распре-
деления снарядов у цели с параметрами этого случайного процес-
са вроде бы пока и невозможно.  Все это Владимир Семенович нам
объяснял,  написав сложнейшее уравнение Фокера-Планка-Колмого-
рова.
     Дмитрий Александрович Вентцель,  который  вел  заседание,
поблагодарил докладчика и коротко резюмировал:"Итак, в ясном и
высоконаучном докладе показано,  что нам пока неизвестно что и
как надо мерить у этого случайного процесса,  а тем более рас-
считывать траекторию   снаряда,   который  находится  под  его
действием.  Ну что-ж,  как говорил Алексей Николаевич Крылов -
поставить задачу, это уже наполовину ее решить".
     В ночь  после  доклада  я  уезжал в Харьков.  Мне удалось
достать билет только в общий,  битком набитый вагон и  у  меня
было только сидячее место.  О сне нечего было и думать.  И всю
ночь я размышлял о прошедшем заседании.  Мне казалось противо-
естественной сама мысль об использовании сложных уравнений для
функций распределений - уравнений, которых мы не умеем решать.
И зачем нам столь подробная  информация.  Я  вооруженец,  если
угодно, артиллерист.  Для  расчета  потребностей в боеприпасах
мне достаточно  знать  только  средне-квадратичное  отклонение
снаряда  у  цели.  А  для  этого  мне достаточно знать то-то и
то-то.  Так понемногу этой ночью у  меня  выстраивалась  некая
схема  логических  узелков,  которая позволяла совсем по-иному
поставить задачу расчета рассеивания и  обработки  результатов
стендовых  испытаний  реактивного двигателя снаряда.  А дальше
дело уже оставалось за техникой анализа.
     Я довольно быстро со всем справился, но меня глодали сом-
нения - уж больно простой оказалась задача.  Эта простота меня
очень смущала,  поскольку я не был специалистом в теории веро-
ятностей и уж совсем ничего не понимал в теории случайных про-
цессов - новой области,  которая тогда только, только начинала
развиваться. Я поехал к Александру Михаиловичу Обухову ученику
академика Колмогорова.  Мы с ним кончали Мгу в один год и я не
боялся показать ему свое невежество.  Он, как мне помнится, не
воевал и к этому времени был уже доктором наук.  Я, как истин-
ный военный тогда благовел перед званиями и стал  обращаться к
нему на "Вы". Он, правда не сразу, но затем, как истино интел-
лигентный человек тоже перешел на "Вы".  Вот с того  памятного
разговора и  до  самой его смерти,  мы,  два бывших сокурсника
стали обращаться друг с другом  на "Вы".
     Оказалось, что все у меня правильно.  Более  того,  Алек-
сандр Михаилович мне показал cовсем свежую,  46-го года статью
Дуба (Doob),  в которой известный американский  математик,  по
какому то другому поводу использует похожие рассуждения.
     Окрыленный я  позвонил  Вентцелю  и попросил поставить на
его семинаре мой доклад.  Доклад был назначен и через месяц  я
привез законченную рукопись работы и довольно долго ее расска-
зывал придирчивым слушателям на семинаре. На моем докладе при-
сутствовал будущий академик, тогда начальник кафедры воздушной
стрельбы Академии имени Жуковского,  только что получивший ге-
неральское  звание профессор В.С.Пугачев.  После моего доклада
он произнес хвалебную речь и сказал, что мною написана хорошая
диссертация и он готов стать моим оппонентом.  О чем и был на-
писан протокол и представление кафедры Вентцеля.  Мою рукопись
у  меня отобрали,  и поставили на ней гриф "совершенно секрет-
но". И через полтора месяца была назначена моя публичная защи-
та на Ученом Совете факультета авиационного вооружения.
     Эти научные  успехи  были  встречены в Харькове совсем не
однозначно. Кое кто искренне порадовался и меня поздравлял. Но
генерал Хадеев тоже вполне исренне....  огорчился:  "Вот защи-
тишся  и  уедешь.  Подобрать нового начальника учебного отдела
будет нетрудно - место выгодное! Представлю того-же майора По-
тапова - это был мой заместитель -,  но с кем же я буду играть
в преферанс и кто будет ходить четвертый этап в этафете?"
     Но, тем не менее,  дело шло к защите.  Я быстро сдал пос-
ледний кандидатский экзамен - это была философия. Получил чет-
верку и был счастлив!  Сдавал экзамен вместе с  Воровичем.  Он
тогда пребывал в Академии в качестве адъюнкта - по гражданской
терминологии, аспиранта.  Он готовился долго и как все, что он
делал -  сверхдобросовестно.  Но получил он всего лишь тройку!
Я, тем более, почувствовал себя на коне.
     И вот однажды я поехал в Москву на защиту.  И не с окази-
ей,  как ездил по своим научным делам. Училище мне дало офици-
альную командировку,  причем на целую неделю.  А  сама  защита
чуть было не сорвалась.
     Вторым моим оппонентом был назначен полковник доцент Бой-
ко, о котором слушатели говорили так: Бойко бойко ставит двой-
ку -  человек педантичности и занудливости необыкновенной. Вот
и мне он тоже чуть было не поставил двойку.  Отзывов о диссер-
тации пришло много и все были отличные,  но отзыва второго оп-
понента не  было.  А без второго оппонента защита состоятся не
может.
     Я пошел на кафедру где работал мой оппонент.  Ноги у меня
дрожат - завтра защита, а отзыва нет. В чем дело? А он мне го-
ворит буквально следущюее: "Я еще не во всем у Вас разобрался.
Видите ли Моисеев,  мне надо еще один-два месяца".  Вот так! А
защита завтра!
     И снова добрый случай и снова добрые люди.
     В коридоре я встретил Володю Семенова.  Мы с ним были од-
ного выпуска - май 42-го.  Но он на фронт не попал,  а был ос-
тавлен в Академии в качестве адъюнкта.  Успел защитить диссер-
тацию и обогнать меня в звании:  он только-что получил майора.
Впоследствии Владимир Михаилович Семенов сделался доктором на-
ук, вышел в генералы и был под занавес своей  военной  карьеры
заместителем по научной части начальника знаменитого тридцато-
го института.
     Я ему поплакался - завтра защита, а тут такое!
     "Пошли к Соловью,  чего нибудь придумаем".  Генерал-майор
Соловьев был  начальником нашего факультета и человеком доста-
точно доброжелательным,  хотя и трусоватым. Пришли, докладыва-
ем. Соловей пожимает плечами и сетует о неприятностях, которые
могут последовать для ученого совета,  если защита сорвется  -
на меня ему,  разумеется,  наплевать.  Вроде бы уже отрезанный
ломоть. И тут Семенов подает блестящую идею.
     "Товарищ генерал,  разрешите  мне завтра выступить вторым
оппонентом". "А диссертация?  Она же секретная". "Устроим!" "А
отзыв?" "Напишем!"  "Ну  авиация,  смотрите не подведите!" "Не
подведем!" - ответили мы уже хором.
     Диссертация была, действительно с высоким грифом и храни-
лась под семью печатями. Но кто поверит диссертанту, что у не-
го нет черновиков? И они у меня конечно были. А кроме того го-
лова - это ведь самый надежный сейф для секретных  документов.
Мы поехали к Володе домой. Он был уже женат. Его жена Лена нас
накормила обедом и мы сели работать.
     Володька Семенов  был  очень способным человеком.  Слегка
безалаберный, слегка с ленцой - что греха таить?  Но был всегда
прекрасным  товарищем  и когда надо понимал все быстро,  делал
четко и хорошо.  За два часа он во всем разобрался. Еще час мы
с  ним  вместе писали отзыв,  а потом - само собой разумеется,
весьма неплохо выпили. Я у него остался ночевать. Утром вместе
поехали в  Академию.  А  к трем часам дня я уже был кандидатом
технических наук.
     Защита прошла под барабанный бой. Очень хорошо говорил В.
С.Пугачев. Не ударил в грязь  и  Володя  Семенов,  первый  раз
выступавший в  качестве иоппонента.  Его похвалил Соловей -"не
подвели!" Было много людей из гражданских КБ и  НИИ.  Задавали
вопросы.  Я  получил  много  лестных предложений.  Генерал За-
лесский - начальник НИИ-2 звал меня к себе и я этим  приглаше-
нием однажды воспользовался.
     Пришел на защиту и профессор Победоносцев.  Тогда то он и
рассказал мне о судьбе письма, которое я написал ему еще буду-
чи инженером дивизии. И мне стали понятными неожиданные выкру-
тасы моей судьбы. После защиты мы с ним долго гуляли по корри-
дорам Академии и он мне убедительно втолковывал, что я должен,
нет, обязан приложить все усилия,  чтобы уйти из армии. И не в
неизвестность. Теперь, когда я кандидат наук, да в такой быст-
ро развивающейся и престижной области,  как ракетная техника и
реактивная наука,  каждое КБ меня возмет. Возможностей много и
материально я буду обеспечен не хуже чем в армии.
     А еще он мне сказал - "Но Ваше место, я в этом убежден, в
ВУЗ,е. Демобилизуйтесь и приходите на мою кафедру в МВТУ".
     Нет ни в чем он меня тогда не убедил.  Уж очень  казалась
заманчивой устроенность  кадровой  офицерской  службы.  Я  был
представлен  к  очередному званию и генерал Хадеев обещал дос-
рочно представить к званию подполковника, благо я занимал пол-
ковничую должность. Была уже и собственная комната - впервые в
жизни.  Правда  в ней кроме раскладушки,  табуретки и стола на
трех ножках ничего не было.  Но тем не менее у меня  уже  была
свя крыша над головой.  Все это казалось заманчивым. Что греха
таить!"
     Но не зря говорят, что лучший учитель - Жизнь!

Я ВОЗВРАЩАЮСЬ В ГРАЖДАНСКУЮ ЖИЗНЬ

     Возвращение в  Харьков  было  триумфальным.  Хадеев  меня
поздравил публично. Но за праздничными днями пошли будни.
     И они оказались куда менее привлекательными, чем предыду-
щая  харьковская  деятельность  и чем то,  на что я расчитывал.
Концепция Училища была составлена,  планы утверждены, курсанты
появились и началась рутинная работа учебного отдела - состав-
ление расписаний, проверка занятий, заполнение форм отчетности
и тому подобное.  Одним словом началась полная забот жизнь во-
енного чиновника,  который к тому-же и находится все  время  в
поле  зрения своего начальства.  Поездки в Москву прекратились
вместе с окончанием пускового периода.
     Вместе с этими поездками прекратились и  научные семинары
в Академии  Жуковского  и разговоры,  наполнявшие жизнь особым
содержанием. Я  пробовал завязать контакты в Харьковском мате-
матическом обществе и с  Университетом.  Математическую  жизнь
города возглавлял тогда Наум Ильич Ахиезер - первоклассный ма-
тематик и доброжелательный человек. Харьковские математики от-
неслись ко мне с симпатией. На их семинарах я даже сделал пару
докладов. Но наши интересы были уж очень разные. Я жил тогда в
мире  инженерных  задач,  а они были все "чистые" математики и
занимались классическим анализом.
     Так же как и несколько лет тому назад, когда я еще служил
в дивизии,  я  снова,  но с еще большей остротой почувствовал,
что регулярная армейская или чиновная служба - не по мне! Надо
было что существенное менять во всей моей жизни.
     Я не сразу пришел к мысли о необходимости оставить армию.
Форму носить привык, как и чувствовать себя кадровым офицером.
Гражданская жизнь меня слегка страшила своей неопределенностью
и высокой мерой самостоятельности и ответствености  за  самого
себя. Но постепенно я понял неизбежность расставания с армейс-
кой жизнью. Иного пути у меня просто не было. Все то, что вок-
руг происходило,  что  приходилось  делать,  я воспринимал как
"преджизнь". Ежевечерне  я  думал о том,  что мне уже 30 лет и
что надо что-то устраивать, надо...А что надо, я пока не очень
то и понимал.  И постепенно пришел к пониманию необходимости -
надо снимать погоны.  Хоть и страшно,  но надо!  И чем быстрее
это случиться. И однажды написал рапорт.
     Хадеев был мрачен и неприветлив,  как в первый час  нашей
первой встречи  в  штабе ВВС.  Он долго смотрел на мой рапорт.
Читал и перечитывал.  А потом взял ручку и написал на  рапорте
очень смешные  и мудрые слова:  "Использовать по специальности
не могу.  С мотивом демобилизации не согласен". Дело было сде-
лано: согласно устава армейской службы, я теперь мог обращать-
ся в высшие инстанции. Рапорт ушел в Москву.
     Через пару месяцев в Училище пришел приказ о моей демоби-
лизации,  причем  за подписью того самого генерала Орехова,  с
которым я встречался уже дважды. Он наверное был рад избавить-
ся раз и на всегда от назойливого подчиненного.
     Новый 49-ый  год я встречал уже без погон,  но в кителе -
цивильный пиджак у меня заведется еще совсем не скоро.
     Еще летом  я договорился о своей возможной работе в НИИ-2
и МВТУ.  Защита открыла, практически, все двери. Я начал зани-
маться динамикой управляемых реактивных снарядов.  Эта дисцип-
лина делала  только  свои первые шаги и каждый,  даже незначи-
тельный результат воспринимался чуть ли  не  как  открытие.  Я
часто выступал с докладами,  публиковался в закрытых изданиях.
Мне казалось,  что в слующем году я смогу представить рукопись
книги,  которую я писал,  в качестве докторской диссертации. В
этом меня очень поддерживал профессор Победоносцев и ряд  моих
коллег. Мне казалось, что моя жизнь уже навсегда связана с тем
техническим миром,  в который я вошел.  Но судьбе было  угодно
распорядится по-другому.
     Однажды все рухнуло,  когда арестовали мою мачеху.  Я уже
об этом рассказывал - меня отовсюду выгнали и мне пришлось уе-
хать  из  Москвы в Ростов и начать все совсем заново!  Почти с
нуля.
     Жизнь оказалась, действительно, совсем новой и была отде-
лена непроходимой стеной от всего, что было раньше. Из прошло-
го остался только один Ворович, такой же изгой, как и я. Приш-
лось прекратить все контакты с моими друзьями  по  Академии  и
моими преподавателями.  Я допускал возможность для них всевоз-
можных неприятностей - как никак,  а контакты с кандидатоми  в
арестанты вряд  ли могли приветствоваться соответствующими ор-
ганами. Единственный человек из "старого мира",  который  мной
интересовался,  причем по собственной инициативе, и которого я
иногда посещал - примерно раз в год, был Д.А.Вентцель.

ДОКЛАД У М.В.КЕЛДЫША

   Жизнь и вправду пришлось начинать сначала. Семья, универси-
тет в Ростове - все было совсем не так,  совсем не  похоже  на
то, что было в предыдущей жизни.  Но одно я знал теперь совер-
шенно твердо  -  я  буду учить студентов и заниматься наукой в
меру своих возможностей. И не математикой, в том ее понимании,
которое исповедовалось на математическом отделении МГУ,  кото-
рое я окончил. Я буду заниматься теоретическими исследованиями
проблем, имеющих совершенно конкретное содержание - физическое
или техническое.  Но каких задач - этого я еще не знал. Ракет-
ной техникой я заниматься не мог,  будучи лишенным допуска,  а
других задач я пока не знал.  Однако принципиальный выбор  был
уже сделан. И этим я обязан Д.А.Вентцелю.
     Когда я пришел на кафедру теоретической механики, мой но-
вый начальник доцент А.К.Никитин сразу же задал мне вопрос - а
какими задачами я собираюсь заниматься.  Он рассматривал  меня
как  специалиста  и ждал ответа,  А что я мог ему ответить?  Я
действительно не знал чем я буду заниматься.
     Надо сказать,  что и потом,  мне всегда было трудно отве-
чать на подобные вопросы.  Мне всегда было очень трудно плани-
ровать  свою  исследовательскую  деятельность.  Я мог говорить
только о направлении,  а конкретные вопросы  возникали  как-то
сами собой.  Я никогда не могу сказать заранее более или менее
точно то,  что я буду делать.  Порой я начинал одно, а получа-
лось сосем другое. Я думаю, что это особенность любой творчес-
кой деятельности.  Как-то я прочел у Симонова фразу -  "..и  я
пошел  писать  для газеты стихи о смерти Сталина".  Я не читал
этих стихов,  но думаю,  что они не могли  бы  быть  хорошими.
Убежден, что нельзя писать стихи по заказу, как и думать о не-
понятном тоже по заказу!
     Любое исследование - всегда размышление о  непонятном.  И
получается оно лишь  тогда,  когда  входит  в  жизнь,  в  твою
собственную, когда  о  нем  думаешь  все  время.  Один наш со-
курсник,  человек очень  посредственных  способностей  защитил
докторскую диссертацию,  раньше очень многих, кто считался та-
лантливыми.  Я удивился, когда мне сказали о его научных успе-
хах.  А  другой  мой  сокурсник,  очень  талантливый математик
Александр Львович Брудно мне ответил:  "Ну и что? Он все время
только и думал о своем флаттере".
     Задачи, которыми я начал заниматься и, которые через нес-
колько лет  составили предмет моей докторской диссертации воз-
никли тоже,  более или менее, случайно. Как только я начал ра-
ботать в университете мне поручили подготовить серию задач для
дипломных и курсовых работ по гидродинамике.  Эту дисциплину я
знал плохо, точнее совсем не знал. И поэтому искал задачи, ко-
торые были бы близки тем областям математики, которые я изучал
в университете. А это была теория нелинейных возмущений линей-
ных операторов.  Так я вышел на задачи  теории  гравитационных
волн в ограниченных объемах жидкости,  то есть на задачи о ко-
лебании жидкости в сосудах и ограниченных водоемах.
     Я начал разбираться в этих задачах и вскоре появились да-
же некоторые результаты.  Я написал о них  небольшую  заметку,
страниц на 5 или 6.  Ее первым читателем был покойный М.Г.Хап-
ланов, который,  по существу переписал ее заново - такое коли-
чество замечаний он мне сделал.  И во время  одного  из  своих
приездов в Москву, я встретился с профессором Я.И.Секерж-Зень-
ковичем,  специалистом по теории волн и милейшим человеком. Он
одобрил мою заметку и предложил мне сделать доклад на семинаре
математического института у академика М.В.Келдыша.
     Мстислав Всеволодович Келдыш  находился  тогда  в  зените
своей научной славы. Он еще не стал Президентом Союзной Акаде-
мии и не был безымянным Главным Теоретиком,  также как и Коро-
лев  еще не был Главным Конструктором.  Но ряд блестящих работ
по теории несамосопряженных операторов выдвинули его  в  число
самых "острых" математиков  "сборной команды мира по математи-
ке". В тод год ему исполнилось только - только 40 лет.  Но  он
был уже действительным членом Академии Наук Союза и директором
организующегося института прикладной математики.
     Келдыш славился удивительной быстротой сообразительности.
Во время семинаров он понимал  суть  дела  не  только  быстрее
всех в аудитории,  но,  как мне кажется,  и самого докладчика.
Владея  такой остротой мышления,  он не скрывал своего превос-
ходства. Поэтому не удивительно, что люди его семинаров побаи-
вались и терялись в его присутствии.  Это ощущение усугублялось
еще одной его особеностью.
     Люди обычно делятся на два очень разных типа. Одни, назо-
вем их доброжелательными.  Таких,  наверно,  большинство.  Они
apriori  считают  каждого  нового человека умным и порядочным.
Позднее они с грустью убеждаются,  что не все умные и  не  все
порядочные.  Но есть и другие, которые каждого незнакомого по-
дозревают в глупости и подлости.  А,  потом,  тоже  с  грустью
убеждаются, что не все дураки и не все мерзавцы. Мое многолет-
нее знакомство с Келдышем дает основание думать,  что если  он
прямо и не принадлежал к этому типу людей,  то был к нему зна-
чительно ближе чем к первому.  Но и этого мало. М.В.Келдыш был
сыном  генерала  и внуком генерала и он полностью усвоил гене-
ральское высокомерие. Пережив в молодости все горести дворянс-
кого изгойства, он, тем не менее, в последующие, тоже достаточ-
но трудные годы,  не очень  стремился  облегчать  участь  себе
подобных.
     И Келдыша люди боялись. Был, кажется, только один человек
, полностью лишенный этого  чувства.  Им  был  Костя  Бабенко,
позднее Константин Иванович Бабенко - член корреспондент Союз-
ной Академии. Я еще скажу о нем два слова.
     Если не все,  то многое о Келдыше я знал заранее и  очень
волновался  перед  семинаром.  Когда  я вошел в аудиторию и он
увидел мой китель с орденами,  то на его  лице  появилась  ка-
кая-то кривая усмешка, что меня еще больше смутило. Тогда в 51
-ом году я уже начинал стесняться своего кителя.  В Ростове  я
ходил  в свитере.  Я хотел снять ордена,  но они были военного
времени на  винтах и под ними на кителе были дырки.  А другого
кителя у меня не было.  Я чувствовал всю нелепость своего вида
и понимал ответственность момента - первый матч на чужом поле!
     Мне было  дано  15 минут на изложение результата.  Только
результата - никаких коментариев.  Потом Келдыш стал  задавать
вопросы. Иногда он что-то спрашивал у  Я.И.Секрерж-Зеньковича,
к которому относился весьма почтительно.  Главным образом, это
были библиографические справки и перечисление  незнакомых  мне
имен.  В какой то момент Келдыш задал вопрос.  Я было собрался
отвечать,  но  тут  вдруг  услышал  голос  Бабенко:"Опять  Вы,
Мстислав  Всеволодович  не  поняли,  это следует...  и т.д." И
...Келдыш стушевался. А был тогда Костя Бабенко таким же как и
я кандидатом технических наук.
     Весь семинар продолжался около часа.  В результате Мстис-
лав Всеволодович был очень лаконичен:"Теорема простая,  но по-
лезная. Могу Ваше сообщение представить в Доклады",  то есть в
Доклады Академии  Наук  -  весьма престижное издание "Готовьте
текст". Я сказал, что текст у меня с собой. Он смпросил у Яко-
ва  Ивановича,  видел ли он этот текст и после утвердительного
ответа, уже не читая, написал на нем "Представляю".
     Так был сделан еще один шаг к Олимпу. И первая публикация
в академическом журнале.

СОБОЛЕВ, ВИНОГРАДОВ
И ДОКТОРАНТУРА В "СТЕКЛОВКЕ"

     В науке  всегда существует некая ниточка преемственности,
связывающая исследования, которые исследователь проводил рань-
ше с  тем,  что он делает теперь,  с его выбором и постановкой
задач, методами анализа и т.д. И на эту "связь времен" уже на-
низываются второстепенные обстоятельства.  Вот так и возникает
некая логика исследования.  И часто мы сами не  осознаем  этой
преемственности. Тем  не менее она существует и проходит через
наше сознание, как бы независимо от нас.
     В число  моих обязанностей в Ростовском Университете было
включено руководство студенческим семинаром  по гидродинамике.
Студенты  должны  были  читать оригинальные работы и делать их
рефераты.  Я стал перед трудной задачей выбора работ для рефе-
рирования,  поскольку сам был очень необразован в этой области
и только, только начинал входить в курс дела. В этой обстанов-
ке я принял некоторое решение,  которое оказалось, может быть,
самым разумным.  Я предложил начать изучение работ  классиков.
Тогда стали  издавать собрание сочинений Николая Егоровича Жу-
ковского - простой и ясный язык,  отчетливо поставленные зада-
чи. И  мастерство  анализа.  Одним словом классика!  И студены
многому смогут научиться на хороших примерах. Глядишь, и я сам
кое чему научусь! Мое предложение кафедра приняла.
     Среди работ  отобранных мной для реферирования на студен-
ческом семинаре осенью 50-го года  была  и  знаменитая  работа
Н.Е.Жуковского, посвященная изучению движения твердого тела, с
полостями целиком заполненными идеальной жидкостью.  В ней  он
показал,  что  такая  система в динамическом отношении эквива-
лентна некоторому другому твердому телу - новых степеней  сво-
боды жидкость не добавляет.
     Но в это время я уже начал с дипломниками заниматься  за-
дачами о колебании жидкости в сосудах.  Но ведь сосуд это тоже
твердое тело с жидкостью.  Только она не целиком заполняет его
полость. Жидкость имеет свободную поверхность,  на которой по-
являются волны. Эта жидкость как-то колеблется от движений са-
мого сосуда и, в свою очередь оказывает на его движение какое-
то влияние. Теорема Жуковского для такой системы уже, конечно,
не применима, поскольку в такой системе, число степеней свобо-
ды бесконечно. Но может быть эта система - тело плюс, колеблю-
щаяся  в нем жидкость обладает какими то особыми свойствами? Я
начал думать над этим вопросом.
     Я поступил  как математик:  мною было составлено описание
подобной системы в достаточно общей операторной форме и я  на-
чал  подробное  изучение  свойств  полученного класса линейных
операторов.  Неожиданно мне удалось обнаружить,  что  оператор
расщепляется на бесконечномерный,  который всегда положительно
определен и конечномерный,  который может обладать весьма про-
извольными свойствами. Этот чисто математический и очень прос-
то факт мог иметь самые разнообразные физические и технические
следствия.  Я их сразу увидел. Не зря же я был инженером и был
приучен Академией Жуковского к тому, чтобы искать именно такие
следствия.
     Во-первых для  устойчивости такого тела с полостью необхо-
димо (а потом оказалось, что и достаточно!) устойчивости неко-
торого другого  твердого тела.  Это было обобщение теоремы Жу-
ковского. Если угодно, это был уже факт, причем факт для учеб-
ника.  Но  и была чисто практическая сторона вопроса.  Ракета,
космический аппарат на своем активном участке  -  это  и  есть
сосуд с жидкостью,  т.е. система с бесконечным чмслом степеней
свободы. Естественный вопрос - а как ей управлять?
     Вот, в постановке  этого  вопроса и проявилась та ниточка
преемственности, о которой я упомянал. Мое сознание, независи-
мо от меня было настроено на те самые задачи динамики ракетных
аппаратов, которые и составляли мой первородный грех  в науке.
В силу обстоятельств,  от меня независящих я отошел от них. Но
первая же аналогия, меня к ним вернула. Тем более, что из моей
теоремы  следовало,  что  управлять такой системой,  в которой
много жидкости,  можно также как и обычной системой  конечного
числа степеней свободы. Надо только ввести новые переменные.
     Пройдут годы и за эту работу я  получу  сталинскую,  или,
как она стала называться к этому времени, государственную пре-
мию.
     В тот вечер я сразу понял все перспективы, которые откры-
вает обнаруженный факт, что он означает и с точки зрения боль-
шой науки  и  для технических приложений.  У меня родился план
работы, работы,  которая должна занять,  вероятно,  целый  ряд
лет. Радостный я вернулся домой и с порога сказал своей жене -
ты знаешь, а у меня в руках докторская диссертация! Моя покой-
ная жена относилась,  и не без оснований, довольно скептически
к моим подобным высказываниям.  Да и ко всей моей научной дея-
тельности,  честно говоря!  Меня не раз подводил неоправданный
оптимизм. Задачи появлялись, казалось, что их решение перевер-
нет мир,  а затем незаметно исчезали.  Чаще всего они оказыва-
лись гораздо сложнее,  чем мне казались сначала. Вот и сейчас,
она только отмахнулась и позвала меня ужинать. Впрочем мне это
настроение не испортило.  Но обоснованность своей затеи, я все
же решил проверить.
     В Воронежском университете профессором математики работал
Селим Григориевич Крейн. Будучи моим ровесником, он успел сде-
лать в науке куда больше чем я и,  конечно, гораздо лучше меня
знал функциональный анализ. Я ему написал письмо и просил меня
послушать.  Собрался небольшой семинар. Из известных математи-
ков на нем присутствовал еще М.А.Красносельский, который заве-
дывал кафедрой в том же университете.  Семинар прошел  тихо  и
спокойно. В целом мою теорему одобрили. Каких либо ляпов в до-
казательстве не обнаружили.  Что же касается перспектив,  то о
них посоветовали поговорить с академиком С.Л. Соболевым.
     Однако прошло  не  менее полугода,  прежде чем я попал на
его семинар.  На семинаре у академика Соболева я держался куда
более уверенно, чем на семинаре у академика Келдыша. И причина
этого не в моей возросшей опытности. Совершенно иная обстанов-
ка создавалась вокруг самого Сергея Львовича. Он был человеком
совсем другого склада чем Келдыш.  Соболев светился доброжела-
тельностью. Во  время  доклада не было настороженного подозри-
тельного молчания. Он сам подсказывал формулировки, коментиро-
вал выкладки,  следил за доской. Одним словом, он был не гроз-
ным судией,  а участником доклада.  Это была моя первая с  ним
встреча.  Первая,  как автора работы.  А как слушатель,  я уже
несколько раз видел Сергея Львовича.
     Соболев, который был избран в академики в возрасте 31 го-
да,  производил блестящее впечатление.  Он был высок, строен и
казался  очень  молодым - почти мальчиком,  хотя в те годы ему
было уже хорошо за 40. Первый раз я увидел Соболева на семина-
ре  -  знаменитом  семинаре Петровского - Соболева - Тихонова.
Его каждое заседание - событие в математической жизни.
     На том заседании,  на котором мне довелось присутствовать
произошел эпизод,  как мне сказали, достаточно характерный для
того семинара. Докладчик доказывал нечто мудреное. Как мне ка-
залось в аудитории никто ничего не понимал. Когда теорема была
доказана, воцарилось  неловкое молчание.  Его нарушил академик
Петровский: "Я не могу понять,  почему" - и  он  сформулировал
вопрос. Ему ответил академик Соболев, по-моему больше ради то-
го, чтобы поддержать докладчика: "Ну как же Иван Георгиевич" -
он вышел к доске и повторил схему доказательства. Потом теоре-
му понял,  кажется,  Тихонов.  Во всяком случае, он ее положи-
тельно прокоментировал.  Дальше  началось  уже нечто комичное.
Вроде бы весь семинар кроме Петровского (и, конечно, меня) все
уже  понял и присутствующие начали хором объяснять Петровскому
в чем суть дело и как это все просто! И вообще - есть ли здесь
что-либо такое, что трудно понимать? Но Петровский упорно про-
должал не понимать.  Наконец,  что-то невнятно говоря, пожимая
плечами и как бы стесняясь своего непонимания,  Петровский вы-
шел к доске и....построил пример,  показывающий,  что  теорема
элементарно неверна.
     Кажется никто не почувствовал неловкости, кроме  Тихонова
(и меня).
     Но на  том семинаре Соболева,  где я делал доклад никаких
историй уже не происходило - все было гладко. А после семинара
Сергей Львович подошел ко мне и сказал, что полученные резуль-
таты прочная основа для докторской диссертации. Более того, он
готов рекомендовать меня в докторантуру математического инсти-
тута имени Стеклова.
     На следующий  день  Соболев  привел  меня к его директору
академику Виноградову Ивану Матвеевичу. Эту встречу трудно за-
быть, столь комичной она была.
     Виноградова я знал уже давно.  Когда я был еще  студентом
МГУ,  то Виноградов нам читал курс теории чисел.  Читал - надо
признаться не плохо,  а очень плохо. Мы его почти не слушали и
он читал только нескольким прилежным пятерочникам.  Нас стыди-
ли.  Говорили,  что Виноградов великий математик, что он решил
какую  -  то  проблему Гольдбаха.  Но нас мало трогали и дека-
натские увещивания и живший неизвестно когда и зачем этот  са-
мый Гольдбах.  Мы  были веселыми студентами и умели голосовать
ногами.  Так вот теперь я стоял перед великим ученым и он меня
с любопытством рассматривал.  Я радовался, что пришел не в ки-
теле, а в свитере.
     Сергей Львович начал рассказывать Виноградову о моей  ра-
боте, которая, как я понял, его совершенно не интересовала. Он
быстро свернул научный разговор и перешел на совсем другую те-
му.  Его почему-то очень заинтересовал вопрос - а не еврей  ли
я?  Я ему объяснил,  что нет. Он начал допытывать - какие были
фамилии у дедушек и бабушек,  причем его особенно интересовали
девичьи  фамилии  моих бабушек.  Виноградова очень насторожило
то,  что фамилия одного из моих прадедов была фон Шперлинг. Он
остановил разговор и стал в меня вглядываться.  Я понял, может
быть по-своему и сказал с усмешкой:  "Но он же  фон".  На  что
Иван Матвеевич почти серьезно:  "фоны тоже бывают из жидов". Я
видел, что Виноградов разыгрывает какую-то привычную комедию -
по русски говоря,  ломает дурака. Соболев следил за происходя-
щим с усмешкой понимающего человека.
     А финал был уже совсем неожиданным.
     Виноградову, придуманная им игра, видно уже надоела. И он
резюмировал: "Ну  все-таки в вашем роду был какой-то Моисейчик
- от него вы все и пошли".  И помолчав несколько секунд:  " Ну
ладно, давай потянемся". Он снял пиджак и поставил на стол ло-
коть.
     Виноградову тогда было,  вероятно,  около 70. Рука у него
была крепкая,  жилистая - не математика, а крестьянина. Но я в
те годы занимался большим спортом, да и был в два раза моложе.
Для приличия я подержал его руку,  а потом медленно и спокойно
ее положил. И добавил: "А Вы Иван Матвеевич, сильный".
     Я понял,  что  игра закончилась.  Виноградов повернулся к
Соболеву" "Ну что,  берем Никиту?" И с тех пор Иван  Матвеевич
звал меня только по имени и только на "ТЫ".  Мы вышли с Серге-
ем Львовичем вместе.  Он как-то очень тепло со мной попрощался
и я понял, что в спектакле, который только-что окончился в ка-
бинете директора, я достаточно взвешенно сыграл свою роль - не
переиграл ее ни в какую сторону. Все было в меру.
     Докторантура давала право провести до двух  лет  в  Стек-
ловском институте,  но ....за счет университета,  где работает
докторант.  Т.е.  за счет Ростова.  По закону, мне сохранялась
доцентская зарплата и я полностью  освобождался  от  педагоги-
ческой  нагрузки.  Но  в моем университете ситуация была очень
тяжелая:  курс гидродинамики читать было физически  некому.  И
вести дипломников тоже.  Поэтому был найден своеобразный комп-
ромисс.  Университет, сиречь ректор, профессор Белозеров, меня
отпускал  в докторантуру,  но одну неделю в месяц я должен был
проводить в Ростове.  За эту неделю я прочитывал  4-5  лекций,
работал с дипломниками и уезжал в Москву.
     Моим научным  консультантом  в  докторантуре   согласился
стать академик Леонид Иванович Седов.  Меня это вполне устраи-
вало. Я и раньше ходил на его семинары.  Мне импонировала чет-
кость мысли  Седова  и  известная приземленность в постановках
его задач и анализе,  несмотря на высокий "штиль" используемой
математики.  В  своем отношении к теоретическим исследованиям,
он мне, чем-то напоминал Д.А.Вентцеля. По отношению к теорети-
ческим работам,  правда не к собственным,  у него проскакивала
некоторая ирония.  Однажды, псле одного из моих докладов, свое
отношение к нему,  он резюмировал так: " Для высокой науки че-
рез-чур много предположений,  а для настоящего дела, через-чур
сложно". Это было справедливо, работа так и осталась неопубли-
кованной.  Всю жизнь я старался  придерживаться  именно  этого
принципа, но не всегда получалось.
     Но меня всегда  настораживал  известный  снобизм  Леонида
Ивановича..  Однажды я встретил его в тролейбусе, когда ехал в
ЦИАМ,  где Седов имел лабораторию. Он почему-то смутился и на-
чал, к  моему удивлению оправдываться и объяснять,  что за ним
мол де во-время не прислали автомобиль и вот он вынужден ехать
городским транспортом. Он тогда был еще молодым, сильным чело-
веком. Ему было еще далеко до 50 и подобное объяснение, да еще
малознакомому человеку,  мне показалось странным.  И я почувс-
твовал себя неловко.
     Одним словом,  я держался с Седовым настороженно и друзь-
ями мы с ним не стали,  хотя и могли бы ими сделаться, так как
в очень многом,  особенно в оценках работ,  наши всзляды были,
практически, тождественны.
     В докторантуре я пробыл недолго,  поскольку все  основные
результаты были  уже получены.  Мне оставалось только подгото-
вить к публикации несколько статей и написать текст  диссерта-
ции.
     В заключение,  один забавный штрих.  В тот года на  одну
"лишнюю", месячную,  доцентскую зарплпту,  которую я получил в
качестве премии в университете,  я купил немецкую пищущую  ма-
шинку  "Зрика" и первый в жизни цивильный костюм.  Как измени-
лась за эти годы жизнь - сейчас,  всего того,  что я  получаю,
как  действительный член Российской Академии наук вряд ли дос-
таточно,  чтобы купить и пол костюма. Ну а машинка (или компь-
ютер) живут вообще в неком зазеркалье. Что же сказать о доцен-
тах? Но ведь у них нет и старых кителей!

Я СТАНОВЛЮСЬ ДОКТОРОМ
ФИЗИКО-МАТЕМАТИЧЕСКИХ НАУК

     Примерно через год с небольшим, после памятного разговора
с Иваном Матвеевичем Виноградовым, в Ученом Совете Стекловско-
го института состоялась защита моей докторской диссертации.
     В начале 50-х годов они были довольно редким  явлением  и
потому, на  моей  защите  присутствовал весь синклит тогдашней
Стекловки - все ее знаменитости. На первом ряду сидел академик
Лаврентьев и,  как ни странно, слушал внимательно. Это обстоя-
тельство сыграло, в дальнейшем, немаловажную роль в моей судь-
бе. Пришел и Келдыш, как член Совета. Он сел рядом с Седовым в
одном из последних рядов.  Они оба мало  слушали  и  о  чем-то
оживленно  говорили.  Судя  по их веселым лицам они говорили о
дамах.  Тема более чем непредосудительная,  особенно на Ученом
Совете,  особенно,  когда  мужики в самом соку и тем более уже
академики:  Келдышу было тогда 43 или 44, а Седов двумя годами
старше. Самое время говорить о дамах!  Позже воспоминания  уже
не будут столь радостными.
     Я был в меру лаконичен.  Говорил минут 20,  не больше.  Я
думаю, что Совет это оценил. Оппоненты были весьма солидными -
академики Соболев, Векуа и будущий академик Ишлинский. С Собо-
левым  произошел  забавный эпизод.  Он прочел короткий положи-
тельный отзыв,  а потом в самом  конце  вдруг  засомневался  в
справедливости основной теоремы - той самой,  из за которой он
меня привел за ручку к самому Виноградову.  Завязался спор,  в
котором я  не участвовал,  поскольку за меня яростно вступился
Векуа.  С характерным кавказским акцентом он начал:" Ну как же
Сережа..." и т.д.  Ни Келдыш, ни Седов на этот спор не прореа-
гировали и даже его не заметили. Видимо они были целиком в об-
ласти приятных воспоминаний или еще более приятных перспектив.
Я бы с удовольствием поменялся бы с ними местами.
     Ишлинский, в своем отзыве,  говорил что-то об аналогиях с
колеблющимися  маятниками - красиво,  но как мне казалось,  не
очень по существу. Но оппоненту дозволяется говорить, что душе
угодно,  ведь  не он же защищает диссертацию!.  А у меня с Иш-
линским были особые и очень добрые  отношения.  Прежде  всего,
Александр Юлиевич был тем  ассистентом,  который  вел  в  моей
учебной группе упражнения по теоретической механике на третьем
курсе мехмата. И надо сказать, что вел он их отлично. Я бы да-
же сказал - сверхотлично.  И,  как это не странно, механике он
нас научил.  Я это понял, когда сам начал преподавать теорети-
ческую механику. Даже годы службы в армии не полностью очисти-
ли мою голову от тех приемов решения задач,  которые  нам  де-
монстрировал Ишлинский.
     Но было и еще одно поприще совместной деятельности -  во-
лейбол. Я играл за первую команду факультета, а Ишлинский, ка-
жется за третью.  И, что греха таить, в наши студенческие годы
я посматривал  на  нашего любимого преподавателя,  чуть-чуть с
высока - всего лишь третья команда.  Артем Григорьянц - основ-
ной нападающий  первой  команды представлялся мне фигурой куда
более значительной,  чем талантливый кандидат нук, но играющий
за ...третью команду.
     Одним словом все окончилось  благополучно  и  доктором  я
стал единогласно.
     Затем был банкет в ресторане на Петровских линиях.  Из ве-
ликих пришел один Седов.  Там-то он мне и поведал, что диссер-
тацию мою и не читал. Вот почему он и удивился: " И почему эти
математики Вас так хвалили".  И тоже похвалил и поздравил. Мне
показалось,  что вполне искренне и с симпатией.  Наши  научные
дороги потом как то разошлись. Но добрые отношения сохранились
на всю жизнь - он следил за моей научной  карьерой  и  не  раз
оказывал мне знаки внимания.  Где мог,  я  тоже  старался  его
поддерживать.
     На радостях я тогда основательно надрался. Но не настоль-
ко,  чтобы не заметить,  что две или три бутылки с шампанским,
так и остались неоткрытыми.  Утром я их  обнаружил  у  себя  в
портфеле  и  мы  с  тестем,  вместо  утреннего кофе продолжали
праздновать защиту.  Замена утреннего кофе на шампанское,  тем
более если оно уже куплено,  вряд ли кем либо может осужджать-
ся.  И тем более мне показалось неуместным возражение,  правда
довольно  робкое,  моей уважаемой тещи.  У меня в ту пору было
много друзей и празднование закончилось лишь  тогда,  когда  в
кармане осталось лишь ровно столько, чтобы не умереть с голоду
по дороге в Ростов.
     Мое утверждение в докторской степени состоялось,  даже по
тем временам,  молниеносно:  через два месяца я получил диплом
доктора физико-математических наук.  И все благодаря тому, что
академик Лаврентьев сидел в первом ряду во время моей  публич-
ной защиты, слушал и задавал вопросы. Именно он и был назначен
моим черным оппонентом.  Докторские диссертации тогда были еще
в редкость и их рецензировать приглашали маститых ученых. Ког-
да Михаил Алексеевич пришел на заседание  экспертной комиссии,
то он даже не стал читать работу. Сказав, что он был на Ученом
Совете, тут же написал короткий и положительный отзыв. Но ско-
ро  его  присутствие  на моей защите сыграло значительно более
важную роль.
     Вернувшись в Ростов, я стал исполнять обязанности заведу-
ющего кафедрой вместо доцента Никитина. Однако, уже через нес-
колько месяцев  я  навсегда  распрощался  с милым моему сердцу
Ростовом и уехал в Москву, хотя до этого я и не помышлял расс-
таваться с Ростовским Университетом. Причин было много. Прежде
всего меня обидел новый ректор член-корреспондент Академии На-
ук Олекин О.А.  Сначала, я действительно обиделся, а потом по-
нял,  что действия ректора просто следствия его  серости.  Но,
тем не менее, прямой повод для отъезда был дан именно этим ин-
цидентом. А суть его была вот в чем.
     Весной должен  был состоятся конкурс на замещение вакант-
ной должности заведующего кафедрой, обязанности которого я ис-
полнял. И  в  объявлении  было  указано  звание - доцент.  Это
значило, что,  заняв эту должность,  я не имею права претендо-
вать на  звание профессора.  Я пошел к ректору и поросил изме-
нить штатное звание на профессорское,  поскольку я был уже ут-
вержденным доктором наук и, естественно, хотел стать и профес-
сором. Однако ректор сказал,  что механика это  не  математика
или физика, а университет не политехнический институт и доцен-
та для кафедры механики вполне достаточно!
     А тут  я  получил лестное предложение от самого академика
Лаврентьева участвовать в конкурсе на замещение должности про-
фессора  на  его  кафедре  "теория  взрыва" в Московском Физи-
ко-техническом институте.
     Шел уже 55-ый год, Сталин ушел в небытие, моя мачеха вер-
нулась домой из Тайшетского лагеря и я снова оказался допущен-
ным до закрытых работ,  правда с несравнимо более низким уров-
нем допуска,  чем это было в НИИ-2 и МВТУ. Поэтому предложение
Михаила Алексеевича работать на его кафедре было вполне умест-
ным.  Но самым приятным в этом предложении была просьба читать
одновременно два курса - курс гидродинамики,  к которому я уже
привык и уже читал по-своему, а не "по учебнику" и курс теории
функций комплексного переменного.  Второй курс уже относился к
компетенции кафедры математики. До меня этот дубль читали мно-
гие знаменитые профессоры, в том числе, Лаврентьев и Седов.
     От такого предложения отказаться я не мог.
     Осенью я получил предложение стать еще и деканом  аэроме-
ханического факультета.  О  драматических обстоятельствах свя-
занных с моим утверждением в этой должности я уже рассказывал.
     Итак, на  38-ом  году  жизни я достиг Олимпа.  Издали мне
казалось, что там живут боги с докторскими степенями и профес-
сорскими званиями. И вот я оказался среди них. Среди докторов,
но среди богов ли? Это предстояло еще узнать!



Глава YI.ОБ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ, ЕЕ СУДЬБЕ И ОТВЕТСТВЕННОСТИ


СТАНОВЛЮСЬ ЛИ Я ИНТЕЛЛИГЕНТОМ?

     Ощущение своей  принадлежности к интеллигенции было одним
из довольно ранних.  Оно возникло задолго до того,  как я стал
задумываться о смысле этого слова.  Поэднее я нередко сам себе
задавал вопрос о том,  в какой степени я имею право причислять
себя к этой группе граждан. Именно граждан, ибо интеллигент не
мог не быть гражданином. В том высоком смысле этого слова, по-
нимании смысла этого слова, которое пришло к нам еще из антич-
ного мира.  В моем представлении,  интеллигент - это не просто
образованный гражданин, а человек обладающий еще, определенны-
ми нравственными началами.
     Сначала я  воспринимал себя,  как члена своей семьи,  как
русского, сыном своего отца, внуком своего деда, с их восприя-
тием России,  русской культуры,  прежде всего. И надо сказать,
что то первоначальное представление об интеллигенции,  об  ин-
теллигентности, которое  я  воспринял в детстве так и осталось
со мной на всю жизнь,  хотя многое коренным образом менялось в
моих взглядах и восприятии действительности.
     Принадлежность к интеллигенции была моим первым  проявле-
нием социальности.  Я  на многое смотрел именно с позиции этой
части русского общества и той трагедии  русской интеллигенции,
которая разворачивалась у меня на глазах. И по этой же причине
я никогда не мог принять большевизм и сталинизм,  хотя чуть ли
не полвека был членом партии. Но зато я внутренне принимал со-
циализм, мне  всегда была глубоко симпатична его доктрина, так
же как и доктрина христианства и я долго не видел иной альтер-
нативы  тому образу жизни,  который описали Дикенс,  Бальзак и
другие великие,  писавшие о капиталистическом обществе XIX ве-
ка. На всю жизнь у меня осталась в памяти экскурсия в Иваново-
Вознесенск - теперь просто Иваново, и посещение рабочих казарм
с их подслеповатыми окнами, затхлым воздухом, двухэтажными на-
рами в комнатах-пеналах,  на которых ютились по две  семьи.  А
ведь рядом были светлые виллы и выезды рысаков.
     Я никогда не мог отрешиться от того  чувства  глубочайшей
несправедливости, которая  лежит  в  основе капиталистического
общества, забыть о том,  что оно возникло из горя согнанных  с
земли миллионов разороенных крестьян,  горя тех, кому было не-
куда податься кроме фабрики. Мне всегда казалось, что мог быть
и другой путь промышленного развития человечества.
     Даже оказавшись на Западе и увидев сколь жизнь там  непо-
хожа на стандарты капитализма,  внушаемые нам книгами прошлого
века и пропагандой,  я не отрешился от своих симпатий. Я пола-
гал,  что социализм не может не быть привлекательным для поис-
тине интеллигентного человека.  Думаю так и сейчас, хотя пони-
маю,  что социализм - не более чем утопия. Но всегда существо-
вали утопии, людям необходимы сказки! Пусть одной из них и ос-
танется социализм.
     Через-чур тяжела была судьба моей семьи, да и сам я пере-
жил немало, чтобы не видеть весь ужас окружавшей меня русской,
советской действительности.  Но я старался не связывать его  с
социализмом  и много размышлял о том,  как ее можно исправить.
Самым страшным мне представлялась беспомощность человека перед
лицом власти,  ее монополизм, поднимавший наверх людей духовно
ущербных, обладавших психологией люмпенов, которые из за свое-
го  интеллектуального и духовного убожества отказывают нации в
возможности развернуться,  раскрыть свои истинные  спосбности,
скованные разной сволочью, которая о людях и думать не способ-
на. Но еще страшнее, как я сейчас понимаю, люмпен одетый в то-
гу демократа.
     В своих  обществоведческих  взглядах  я  долгое время был
весьма близок  к марксизму,  однако не связывал происходящее у
нас в стране напрямую с реализацией идей марскизма, а  полагал
происходящее, случайной и крайне опасной флуктуацией. И только
тогда,  когда в 70-х годах я стал  профессионально  заниматься
проблемами эволюции биосферы,  теорией самоорганизации материи
и универсальным эволюционизмом в самом  широком  смысле  этого
слова, я  начал понимать,  сколь были убоги наши многие предс-
тавления,  особенно марксистская философия истории с ее предс-
тавлениями об упорядоченной чреде формаций.
     На мои взгляды повлиял один эпизод,  в целом очень незна-
чительный, но,  как  это  часто  бывает,  повернувший  мысли в
другую сторону.
     В начале  зимы 39-40-го года во время финской войны я был
мобилизован в армию в качестве лыжника. Слава Богу, непосредс-
твенно в  боях  мне  не довелось участвовать,  но месяца три я
прожил на Севере Карелии и готовил группы лыжников. По вечерам
в командирском бараке велись долгие и, наверное, очень смешные
дискуссии.  Замечу, что командиры этих лыжных групп были преи-
мущественно  мобилизованные студенты,  то есть люди достаточно
образованные. И вот однажды на полном серьезе обсуждался  воп-
рос - а почему же финны нам не сдаются?  Ведь мы же идем их ос-
вобождать от ига капитализма!  А кто то вспомнил Бабеля. В ка-
ком то рассказе подобный вопрос задает красноармеец,  во время
войны с Польшей.  Но на этого знатока литературы зашикали -  к
этому времени Бабель уже был расстрелян. Пришел комиссар наше-
го батальона и кто то ему задал  тот  же  вопрос  о  причинрах
отсутствия  классовой солидарности у финнов,  добавив при этом
-"так что же лозунг "пролетарии всех стран соединяйтесь",  се-
годня уже больше не работает?"
     Я не помню, что нам на это сказал комиссар. Вероятно неч-
то  невразумительное,  потому что я долго лежа на нарах не мог
уснуть,  размышляя на эту же тему.  Так что же,  пролетарии не
так уж хотят объединяться и классовая солидарность не такой уж
магнит,  который притягивает друг к другу людей одного класса,
но разной национальности. И даже вставал крамольный вопрос - а
может быть и вообще все не так, как нас тому учат?
     В марте 40-го меня демобилизовали, но эпизод с финнами не
прошел даром.
     Я стал  постепенно понимать насколько жизнь сложнее любых
кабинетных схем, какими бы логичными они не казались. И у меня
понемногу  стала складываться собственная система взглядов. Но
и гораздо позднее, уже понимая, неизбежность расставания с ил-
люзией социализма я не мог не испытывать чувства грусти, как в
детстве при окончании хорошей и доброй сказки.
     Но представления об интеллигентности,  усвоенные в раннем
детстве не изменились.  Они стали только наполняться новым со-
держанием. И оно приводило меня постепенно к пониманию ее  ос-
обой роли в общественном развитии и смысле словосочетания "от-
ветственность интеллигенции".
     Тема интеллигенции  и  эволюция  моих   обществоведческих
взглядов были  у  меня неразрывно связаны между собой.  Начало
ревизии своих воззрений,  может быть более точно -  начало  их
формирования,  я связываю с одной книгой Карла Каутского, того
самого,  кого Ленин называл ренегатом. В 1909-ом году в Петер-
бурге  была  издана на русском языке его работа:"Античный мир,
иудейство и христианство".  В ней подробно описывается  посте-
пенное  перерождение  коммунизма  первых  христианских общин в
деспотическую иерархию католической церкви с ее  безапеляцион-
ностью  канона и кострами инквизиции.  И кончает Каутский свою
книгу вопросом - не разовьет ли современный коммунизм такую же
диалектику,  как и христианский, превратившись однажды в неко-
торый новый организм эксплуатации и господства?  Умным челове-
ком был этот "ренегат"!
     Может быть  существуют  некие законы эволюции организации
подобные законам биосоциальным.  Ведь еще Цицерон писал о том,
что монархия неизбежно вырождается в деспотию,  аристократия в
плутократию, а демократия в хаос.  Но с другой  стороны,  ведь
биосоциальным законам   человечество   смогло  противопоставть
нравственность, право,  законы государства и  ограничило,  тем
самым  их эффективность.  Может быть и здесь ум и таланты тех,
кто способен заглядывать вперед,  смогут преодолеть это  неиз-
бежное вырождение? Вот так у меня постепенно и возникло предс-
тавление об ответственности тех, кого хочется назвать впередс-
мотрящими,  кто обладает нужными знаниями, кто способен не за-
мыкаться в свою скорлупу, для кого слово сочетание "нравствен-
ные начала" не пустой звук, одним словом - интеллигенции.
     Через несколько лет во Франции я прочел книгу Хайека:"До-
рога к рабству".  Она тоже произвела на меня большое впечатле-
ние и  заставила о многом подумать.  Но тогда я уже был значи-
тельно более самостоятелен во взглядах.  Далеко не все я мог у
него принять,  а кое что готов был и оспорить. Мне показалось,
что Маркс и Хайек в чем то друг друга дополняют.  Но об этом я
скажу позднее.
     Таким образом, то представление об интеллигенции и интел-
лигентности, которое у меня сформировалось не всегда соответс-
вует общепринятому.  Но именно сочетание  гражданственности  с
нравственным началом  и  гуманистической системой обществовед-
ческих суждений у меня и связывается с  понятием  интеллигент-
ности. В гораздо большей степени, чем с понятием интеллектуал.

ГРЫЗЛОВ И ЛУНАЧАРСКИЙ

     Слово "интеллигент" я впервые услышал ,  вероятнее всего,
от отца.  Причем как осуждение человека в  неинтеллигентности,
то есть в отрицательном контексте. На Сходне в двадцатых годах
жило и имело хорошую дачу  некое  семейство  то ли Семенковых,
то ли Семененковых. В памяти остались большие и светлые комна-
ты,  красивая мебель. Был рояль: кто то из семьи любил музици-
ровать.  Было много книг в дорогих переплетах.  Семенковы были
людьми явно образованными.  Был там и мальчик,  примерно моего
возраста.  Вероятнее всего, как я сейчас думаю, это была семья
преуспевающего нэпмана, которых в те годы было немало. В конце
20-х годов они всей семьей уехали за границу.
     Несмотря на внешнюю  респектабельность  Семенковых,  отец
несколько раз говорил о том,  сколь они не интеллигентны,  как
всегда они врут,  даже в мелочах,  сколько у  них  внутреннего
хамства, как они не умеют уважать труд других людей. Мне труд-
но судить о причинах такой оценки,  но отец, насколько я помню
очень не  любил  говорить плохо о людях.  Во всяком случае,  я
довольно рано понял, что нельзя отождествлять образованность и
интеллигентность, которая суть некая высшая категория. "Интел-
лигентность", это свойство людей обладать особым духовным  ми-
ром  и духовными потребностями,  это способность ценить и ува-
жать духовный мир другого человека, может быть и очень непохо-
жий  на  собственный.  И среди интеллигентных людей могут быть
представители самых разных сословий и  профессий.  Вот  такова
была  моя  первооснова понимания интеллигентности,  на которую
нанизовалось множество конкретных обстоятельств.
     В нашем доме на Сходне было три печки, которые в те дале-
кие 20-е годы топили дровами.  И все три печки клал один и тот
жн печник Иван Михаилович Грызлов. Он был, прежде всего масте-
ром в том самом настоящим понимании этого слова,  которое  хо-
чется писать  с большой буквы.  И брал за свою работу дорого -
грызловская работа должна была цениться.  Как то он переклады-
вал одну из наших печек. Работа была закончена и дед уже соби-
рался заплатить ему за работу.  Но Ивану Михаиловичу что то  в
печке не понравилось.  Он остановил деда и сердито сказал:"По-
годи Сергей Васильевич. Ты в печах ничего не понимаешь. А при-
дет  понимающий  и  спросит  - кто клал?.  Ты что ему скажешь?
Грызлов". И на следующий день он всю работу сделал заново.
     Но не  только  порядочностью  мастера и уважением к собс-
твенной профессии Иван Михалович был мил моему деду.  Он о нем
говорил так:  умнейший и интеллигентнейший человек.  Дед любил
поговорить с ним о том,  что твориться в  мире.  Говорили  они
долго, неторопясь внимательно вслушиваясь в слова друг друга -
старый железнодорожный инженер  в  генеральских  чинах  и  уже
тоже очень немолодой печник.  Любила Ивана Михаиловича  и  моя
бабушка  и когда он к нам иногда днем заходил,  то бабушка его
обычно угощала чаем и с удовольствием с ним пускалась в разго-
воры.  И эта симпатия и его любовь к чаю, обошлись однажды для
бедного Ивана Михаиловича весьма недешево.
     Как то  Иван Михаилович зашел к нам и по традиции бабушка
предложила ему выпить чаю.  Он с охотой согласился. Чай он пил
в прикуску,  любил  его  очень крепким и пил много,  особенно,
когда разговор был ему интересен.  Но тут в  моем  рассказе  я
должен сделать маленькое отступление. У бабушки, как и у боль-
шинства пожилых людей был крепковат желудок.  И  она  пила  на
ночь завар александрийского листа.  Теперь его стали называть,
кажется,"сена". И всегда на кухне стоял чайник с его заваркой.
На  вид это был очень крепко заваренный чай,  а на вкус?  Но о
вкусах не спорят.
     Разговор в тот день с бабушкой был, видимо, Ивану Михало-
вичу очень по душе и он пил,  похваливая чай, стакан за стака-
ном.  И выпил весь чайник.  Когда Грызлов ушел,  бабушка вдруг
обнаружила, что она по ошибке наливала Ивану Михаиловичу вмес-
то  обычного чая завар александрийского листа.  Чем окончилась
эта история и как перенес пожилой человек такую порцию  слаби-
тельного я, к сожалению, не знаю. Но отношения сохранились са-
мые добрые.
     В жизни я не раз убеждался, что среди простых русских лю-
дей нередко встречаются  люди  глубокой  интеллигентности,  со
своей системой  взглядов,  выработанных  долгим размышлением и
природной мудростью. Таким был и мой старшина Елисеев, с кото-
рым я провел бок о бок несколько трудных фронтовых лет.
     И еще один эпизод, повлиявший на мое отношение к проблеме
интеллигенции.
     Отец был исключен из состава сотрудников Московского уни-
верситета сразу же после революции.  Но все время мечтал и на-
деялся вернуться к преподавательской и  научной  деятельности.
Однажды, по совету своих университетских учителей,  он написал
письмо  Луначарскому  с просьбой восстановить его в числе сот-
рудников университета на любых условиях.  Тогда  времена  были
иные чем теперь и несмотря на всю их суровость,  члены  прави-
тельства иногда отвечали на письма. Луначарский пригласил отца
приехать к нему на дачу.  День был воскресный и отец уехал  на
встречу  окрыленный и полный надежд.  Вернулся он поздно вече-
ром, очень расстроенный и весь дрожал от обиды.
     Как оказалось никакого серьезного разговора, на что наде-
ялся мой отец,  так и не состоялось. Собственно говоря, разго-
вора и вообще на было. Отец даже ничего и не смог сказать Ана-
толию Васильевичу,  которого  все  считали   интеллигентнейшим
человеком, чуть ли не совестью партии.
     Луначарский принял отца в холле большой  двухэтажной дачи
и довольно долго заставил его там ожидать.  Затем он спустился
к нему в халате, который был едва застегнут. Держа в одной ру-
ке письмо,  а другой придерживая полы халата и даже не предло-
жив сесть,  Анатолий Васильевич начал сразу говорить на  повы-
шенных  тонах:"Как Вы можете мне писать такие письма.  Неужели
Вы и те,  которые за Вас ходатайствуют  не  понимают,  что  вы
здесь ни кому не нужны,  что вам никто никогда не доверит обу-
чать студентов.  Скажите спасибо,  за то,  что партия вас пока
терпит". И так далее и все в таком же духе.
     Все надежды отца рухнули,  причем, на всегда! А ему тогда
еще не было и сорока.  Он был сильный и энергичный человек.  И
его действительно самым большим желанием было  служить России.
Можно представить себе его состояние! И сцена возвращения отца
у меня и сейчас перед глазами - отец  весь  поникший  сидит  в
столовой на  стуле.  Дед стоит посреди комнаты.  Отец говорил,
что то в таком духе:  "Он же министр,  не может же министр  не
понимать, что России без грамотных людей не обойтись. Да и как
он мог вести себя так,  как барин с холопом? Ведь он же интел-
лигентный  человек?"  Дед подошел к отцу и положил ему руку на
плечо:  "Успокойся малыш - так дед всегда звал отца,  какой он
интеллигентный человек. Хам он. И все. Я тебе еще в 903-м году
показывал его писания о Чехове,  где он говорит о том, что Ан-
тон Павлович, что и умеет делать, так это пускать слюни по по-
воду судьбы трех сестер.  Да может ли разве интеллигентный че-
ловек,  да еще русский так не понимать Чехова? А кто Блока го-
лодом сморил.  Был самовлюбленным хамом ,  таким и остался.  А
ты...  министр, интересы России..." И т.д. Гумилева еще вспом-
нил.
     Финал разговора я тоже помню. "Ну будет ли когда нибудь в
России интеллигентное  правительство?" На этот вопрос-крик дед
реагировал очень спокойно - "Не волнуйся будет!  Будет! Только
твои "интеллигенты" такое еще наворотить сумеют,  что  сам  не
обрадуешься!"  -  Я  уже рассказывал о том,  что главной бедой
России дед считал февральскую революцию и  тех  интеллигентных
людей, которые разрушили в России власть.
     Вот так  - будучи десятилетним мальчишкой я уже знал, что
печник Иван Михаилович Грызлов  интеллигентнейший  человек,  а
Анатолий Васильевич Луначарский,  хам и прохиндей,  не имеющий
никакого отношения к русской интеллигенции.  С такими разноре-
чивыми представлениями об интеллигенции я входил в жизнь.  А в
целом, как я сейчас понимаю,  эти взгяды были правильными, или
почти правильными. Я тогда уже четко понял, что не только и не
столько  образование,  но  и  определенное нравственное начало
должно быть заложено в человеке, для того, чтобы он имел право
считаться интеллигентным. Но и этого мало: интеллигенту должны
быть присущи определенные интересы,  выходящие за пределы  его
профессии, его семьи, его повседневности.

ОСТАТКИ РАЗБИТОГО В ДРЕБЕЗГИ

     Году в пятьдесят девятом мне довелось провести пару меся-
цев в Фонтенбло, в центре, который занимался проблемами управ-
ления техническими системами.  Тогда Франция еще входила в во-
енную организацию НАТО,  которому и  принадлежал  этот  центр.
Никто, в том числе и я сам не понимали,  почему меня  туда  не
просто допустили,  а даже и пригласили. И почему НАТО мне пла-
тило деньги.  И неплохие! Я думаю, что всему вина - перебюрок-
ратизация, которая на деле означает "бардак". А его во Франции
не меньше чем у нас.  Вероятно и в НАТО тоже.  Впрочем никаких
секретов  я  там для себя не открыл,  а уровень управленческой
науки оказался существенно ниже чем у нас.  И чем я ожидал. Да
и  использовать  компьютеры,  в  то время мы умели получше чем
французы. Впрочем, все, что там делалось, хотя и не было очень
интересным,  но подавалось,  как самое,  самое,.... Французы и
вправду все умеют подавать.  Нам бы  так  научиться  как  они,
превращать  рахитичных и плоскогрудых горожанок в принцесс,  а
перемороженную треску - в лабардан,  о котором писалось еще во
времена Петра Великого. Но мне грех было жаловаться на что ли-
бо, поскольку я оказался окруженным вниманием и заботой.
     Никаких особо интересных дел, с научной точки зрения, там
не было,  хотя и встречался я со многими  довольно  известными
людьми.  В это время там был и американец Калман, человек при-
мерно моего возраста, но к тому моменту он уже был сверхзнаме-
нит,  как автор "фильтра Калмана".  Мне он показался человеком
не очень образованным,  во всяком случае по московским матема-
тическим меркам,  надутым и с огромным самомнением - свойством
весьма обычным для американцев. В общении он был не очень при-
ятен и я старался его избегать.
     И честно говоря, моя основная жизнь протекала вне центра,
хотя я там бывал 5, а то и 6 дней в неделю, что впрочем не ме-
шало мне наслаждаться давно забытым бездельем.
     Устроен я был тоже очень неплохо. Поселили меня в Латинс-
ком квартале,  кормили в Фонтенбло бесплатно,  да еще давали в
день  60  франков,  что  по тем временам позволяло жить весьма
свободно. Для сравнения - месячное жалование полного профессо-
ра составляло тогда около 3000 франков,  на которые надо  было
содержать дом,  семью,  (любовницу) и самому как то кормиться.
Но  самое  глвное - мне дали машину!  Им видите ли было дорого
возить меня из Парижа в Фонтенбло:  "не согласится ли господин
профессор  сам сидеть за рулем казенной машины.  Мы,  конечно,
его можем устроить в гостиннице Фонтенбло. И тогда можно будет
обойтись без машины.  На Ваш выбор, господин профессор". Стоит
ли говорить о том, какой выбор я сделал?
     Машину, которую  я  получил  и использовал без каких либо
документов - Рено-5 или Рено-6 была довольно посредственная по
европейским стандартам.  Но по сравнению  с  моим  задрипанным
москвичем-406, полученная  машина  была  совершенно  раскошна.
Когда  я приезжал на работу,  то отдавал ключи от машины некой
даме и ее - не даму, а машину, чистили, заправляли и я не знал
никаких забот.
     В этих условиях заниматься фильтром Калмана  или методами
оптимального управления было,  по меньшей мере, неразумно. Тем
более, что Фонтенбло по дороге к замкам Луары и прочим достоп-
римечательностям, которые каждый русский знает по романам Дюма.
     Теперь, оглядываясь назад, я вижу, сколь правильно я тог-
да вел себя,  тогда,  тридцать с лишним лет тому назад,  когда
все наши действия были скованы веригами "кодекса коммунизма" и
жесточайшей регламентацией.  Никогда больше я не был за грани-
цей столь свободен и материально  обеспечен,  одновременно.  И
месяцы предоставленные  мне  судьбой  я жил непохожестью чужой
жизни. Я  впитывал  в  себя  эту "фантастическую непохожесть",
старался многое понять и,  как это,  пришедшее  мне  понимание
оказалось нужным в будущем!  Как оно мне помогло в становлении
собственного "Я".
     По характеру своей деятельности мне приходилось иметь де-
ло не только с математиками, но и инженерами-электронщиками. И
среди них я встречал довольно много людей с русским фамилиями.
Преимущественно, это   были   люди  моего  возраста  или  чуть
по-старше, получившие образование уже во Франции  и покинувшие
родину в детском возрасте, но еще хорошо говорившие по-русски.
Среди них были люди и постарше,  отторгнутые  Советами  еще  в
средине 20-х годов.
     Знакомства устанавливались непроизвольно, однако насторо-
женность сохранялась довольно долгое время. У них вызывали по-
дозрение моя раскованность, пусть неважный, но свободный фран-
цузский язык и даже то,  что я оказался в натовском центре. Но
русские, есть русские - как они не похожи не французов! Их ду-
ши постепенно раскрывались и я был принят в русское "техничес-
кое братство":  меня приглашали в гости,  мы вместе ездили  на
экскурсии, ходили в театр ...Я беседовал с русскими специалис-
тами, которым французская электротехника и электроника во мно-
гом обязаны своими успехами.
     Но мне довелось прикоснуться там и к другому  миру,  миру
русской гуманитарной мысли.
     Как то в обеденный перерыв я гулял  по  дворцовому  парку
Фонтенбло.  И обгоняя двух беседующих немолодых людей, я вдруг
услышал русскую речь.  Я извинился и задал по-русски какой  то
незначительный вопрос. Они ответили тоже по-русски и мы посте-
пенно разговорились.  Один из гулявших оказался хранителем му-
зея  Фонтенбло  профессором Розановым,  одним из родственников
знаменитого Василия Васильевича Розанова.
     Завязалось знакомство. Началось все с книжек, которые мне
давал читать мой новый знакомый. Главным образом русских авто-
ров,  живущих в эмиграции. Тогда я впервые познакомился с Бер-
дяевым,  Ильиным.  Прочел по французски Хайека "Дорогу к рабс-
тву",  читал русские газеты - все было чертовски интересно! По
субботам - тогда во Франции существовала еще шестидневная  не-
деля, а в субботу был укороченный рабочий день, после работы я
заходил к Розановым пить чай.  Они жили в казенной квартире  в
одном из крыльев дворца.  Собирались на открытой веранде,  где
мадам Розанова накрывала настоящий русский чай с  самоваром  и
собственного изготовления вареньем.  Бывали и пироги. Эти суб-
ботние посиделки мне были очень приятны - они так мне  напоми-
нали своей манерой разговоров и домашним вареньем наши суббот-
ние вечера 20-х годов.
     На эти  субботние  чаи  обязательно кто-нибудь приезжал -
собиралось небольшое русское общество. По моему, основной при-
чиной сборов была не традиция,  а моя персона - гостей угощали
не только домашним вареньем, но и настоящим московским профес-
сором.
     Одним словом,  создалась уникальная возможность  познако-
миться с "осколками разбитого в дребезги".  С кем я только там
не встречался? Особенно запомнилась встреча с дочерью великого
русского микробиолога,  основателя института экспериментальной
медицины  в  Петербурге С.Н.  Виноградского.  Она близко знала
многих представителей великого  русского  естествознания.  Так
она втречала  Вернадского  во  время его пребывания в Париже в
двадцатых годах, участвовала с ним вместе в семинарах Бергсона
и помнила как Ле-Руа,  на одном из этих  семинаров,  предложил
термин "ноосфера",  который тогда я впервые и услышал.  О Вер-
надском в те годы я еще почти ничего не знал.
     Эта дама была уже очень немолода.  Я отвез ее на машине в
Париж и еще однажды с ней виделся.  Она мне рассказывала инте-
ресные детали их жизни во время окупации Франции,  о том,  как
Сергей Николаевич Виноградский вместе с одним застрявшим в Ев-
ропе молодым американцем проводили эксперименты в домашней ла-
боратории где то в окрестностях Парижа.  Я невольно подумал  о
том,  насколько немецкая окупация Франции была непохожа на то,
что происходило у нас в России - кому там было до  эксперимен-
тов, да  еще  в домашней лаборатории?  Рассказала она и о том,
как Сергей Николаевич написал книгу - учебник по микробиологии
и послал после войны ее Президенту нашей Академии, с надеждой,
что ее напечатают по-русски для  русских  студентов  и  многое
другое.  Она знала и других моих знаменитых соотечественников.
Так я узнал о том,  что В.А.Костицын,  несмотря на  преклонные
годы  участвовал  в Сопротивлении,  и о его грустных последних
годах,  когда ему было  Советским  правительством  отказано  в
просьбе о возвращении.
     Однажды на  субботнюю веранду привезли Александра Бенуа -
это было,  кажется за год до его кончины. Он с грустью расска-
зывал о своей эпопеи превращения в эмигранта.  Как я понял, он
просто не получил обратной визы из  заграничной  командировки,
какая тогда требовалась.  А в те годы он был первым хранителем
Эрмитажа.  Другими словами,  Советское правительство просто не
разрешило директру Эрмитажа возвратиться из служебной команди-
ровки к себе на Родину.
     Накануне памятной  субботы я был в Grande Opera и разгля-
дывал шагаловскую роспись. Честно признаюсь - я  не  поклонник
позднего Шагала и мне не очень нравятся его летающие витебские
человечки. Тем более неуместными они мне показались  в  первом
театре Франции.  И я сказал о том, что меня удивляет постепен-
ная потеря французами их вкуса и артистичности.  Мои  суждения
были с удовлетворением приняты  чаевничающим  обществом.  Этот
микроэпизод  протянул еще одну ниточку между мной и моими быв-
шими соотечественниками - мы одного рода племени.  Это чувство
было  приятным:  большевики приходят и уходят,  а Россия оста-
ется!
     Одним словом,  я имел самые широкие возможности  прочесть
многие страницы удивительнейшей истории русской интеллигенции.
Но с легкомыслием молодого варвара, (хотя я был уже не так мо-
лод - к этому времени мне пошел уже пятый десяток) все слышан-
ное и  виденное я воспринимал в качестве экзотики и дополнения
к тем туристским впечатлениям, которые мне неожиданно дала не-
ожиданная  двухмесячная командировка в страну Дартаньяна.  И у
меня не осталось ничего кроме спутанных воспоминаний.
     Но восстанавливая разговоры и впечатления,  я понимаю те-
перь, что судьба сводила меня с людьми глубоко трагичной судь-
бы. И хотя все мои новые знакомые были неплохо устроены,  а по
нашим советским меркам,  они были просто богаты,  жить им было
очень непросто.  Иметь в кармане французский паспорт и некото-
рое количество франков,  еще не означает быть французом. И они
всюду были чужаками. И самое главное - они продолжали думать о
России,  они жили Россией, как я, как мои друзья живут ей сей-
час, как мы жили ей всю жизнь. Именно этим они и отличаются от
современной эмиграции,  которая бежит от дороговизны, от "кол-
басной  недостаточности",  о  будущем России не думает и хочет
по-быстрее натурализоваться. Мои тогдашние знакомые не собира-
лись превращаться во французов.
     Многие из них подумывали о возвращении в Россию.  Кое кто
даже говорил со мной об этом.  И спрашивал совета.  Что я  мог
ответить?
     Если речь шла о специалистах, об инженерах, то я прекрас-
но понимал,  что наш советский инженерный корпус был тогда не-
измеримо сильнее  французского и прямой нужды в их переезде не
было, хотя большинство из них безусловно нашло бы себе достой-
ные места в той же сфере ВПК. Но допустят ли их до такой рабо-
ты наши всесильные органы? Я рассказывал о трудностях и, вспо-
миная собственную судьбу, не очень советовал торопиться.
     Иное дело гуманитарная интеллигенция - ее  нам,  конечно,
катастрофически  нехватало.  Советские гуманитарии тех лет - я
не говорю о небольшой группе зарождавшихся "шестидесятников" и
отдельных  молчащих мыслителях,  представляли собой очень неп-
риглядное явление.  Флаг держали приспособленцы и  в  науке  и
искусстве.  Разве  они  допустили бы какую-нибудь конкуренцию?
Тем более людей более широкого кругозора и более высокой куль-
туры.  Да и принципы соцреализма - допустило бы ЦК, даже в пе-
риод хрущевской оттепели,  возрождение старого российского ли-
берализма  и  разномыслия?  Ответ  для меня был однозначен и я
уходил от разговоров связанных с проблемой возвращения  -  мне
не хотелось огорчать моих любезных хозяев.
     Одно я понимал точно - в постбольшевистское время,  кото-
рое неизбежно  настанет,  нам  больше  всего будет недоставать
гуманитарной культуры.

ГОСУДАРСТВО И НАРОД, БАЗИС И НАДСТРОЙКА

     На протяжении многих лет у нас  формировалось  превратное
представление об интеллигенции и ее месте в обществе. Конечно,
понятие "интеллигенция" неотделимо  от  интеллектуальной  дея-
тельности - не от интеллектуального труда, а от духовной жизни
человека,  общества.  Далеко не всякий интеллектуал - интелли-
гент и наоборот. Но связь интеллигенции и "надстройки" - неос-
порима: интеллигенция - ее носитель.
     Взаимоотношение базиса и надстройки у нас трактовалась до
удивительности примитивно.  Надстройка, то есть интеллектуаль-
ная и духовная жизнь общества представлялась не просто как не-
что вторичное по отношению к базису,  а почти как  его  следс-
твие.  В  таком контексте роль духовного начала,  традиций его
народа,  его истории рассматривалась лишь с утилитарных  пози-
ций. А интеллигенция - как "прослойка", задача которой состоя-
ла в выполнении задаваемой ей квалифицированной работы. Именно
"задаваемой".  Считалось,  что  содержание этой работы,  в том
числе и творческой,  - прерогатива не интеллигенции,  не твор-
ческой личности,  а государства "рабочих и крестьян",  которое
само знает, что нужно народу. И интересы государства отождест-
влялись с интересами народа.  Оно само знает,  каковы интересы
народа.  И интеллигенция должна была выполнять "социальный за-
каз" - такова была общепринятая доктрина.
     В действительности все бесконечно сложнее. Во-первых, ин-
тересы государства и народа - совсем не одно и то же.  В либе-
ральном обществе  -  государство  лишь  один   из   институтов
гражданского общества  и он,  разумеется,  неспособен отразить
всю палитру общественных интересов.  Тем более в  тоталитарном
обществе, ибо в нем государство действует, следуя определенной
доктрине.  А всякая доктрина представляется справедливой  лишь
определенной и довольно узкой группе людей.  Значит, какова бы
ни была организация общества,  интересы государства никогда не
могут быть тождественными интересам народа - понятие,  которое
еще следует расшифровать. В лучшем случае случае они могут бо-
лее или менее соответствовать интересам тех или иных групп лю-
дей.
     Во-вторых, в  определенных  условиях духовный настрой об-
щества, система утвердившихся моральных  и  этических  норм  и
шкала ценностей, формирование которых далеко не всегда мы спо-
собны объяснить,  могут оказаться не только следствием,  но  и
причиной глубочайших перестроек  общественной  организации.  И
эти  изменения  на  долгие годы могут определять развитие того
самого базиса,  следствием которого надстройка, казалось бы, и
должна являться.
     Особенно велико  влияние надстройки на структуру базиса и
жизнь народа в критические периоды.  Вот почему история  наших
ближайших десятилетий, развитие экономики, условия жизни будут
в очень большой степени зависеть от тех идейных и нравственных
начал, которые сейчас формируются.
     Значит сейчас, не на правительство и государство, а имен-
но на  интеллигенцию ложится основной груз понимания сегодняш-
ней ситуации и сопоставления альтернатив развития.  Именно ин-
теллигенции предстоит разобраться в том, что и почему происхо-
дит,  что следует сохранить из прошлого:  глобальный  нигилизм
очень  опасен.  он иссушает душу народа,  несет озлобленность,
лишает людей одного из самых замечательных  свойств,  присущих
человеку  -  умения  прощать.  Вот  в  таком  контексте  нам и
предстоит  критический  пересмотр  многих  положений  этики  и
нравственности,  которые  за три четверти века стали хрестома-
тийными.  И нельзя сводить мораль лишь к надстройке и  общест-
венному сознанию.  Она уходит в глубину подсознания - она свя-
зана с основами человеческого  общества,  как  такового,  хотя
каждой нации, каждому классу и даже каждой общественной группе
свойственны собственные нормы поведения.  В конечном счете по-
нятия  добра и зла,  вечных истин - это концентрированный опыт
рода человеческого от первых этапов антропогенеза до сегодняш-
него дня.
     Как и многие, я полагаю, что материальное бытие первично.
Но это лишь общее философское положение.  В реальности матери-
альное и духовное начала слиты воедино множеством апосредован-
ных связей.  И носят они неоднозначный, а порой и противоречи-
вый смысл.
     Цивилизация и нравственность совсем не синонимы. И в тоже
время они неотделимы.  Нравственность - это сердцевина цивили-
зации.  Можно  с  этим  соглашаться  или нет.  Но для меня это
аксиома - изначальный постулат, ибо я глубоко убежден, что лю-
бая  цивилизация,  потерявшая нравственность,  потерявшая свою
духовность или даже просто с ослабленными моральными  устоями,
обречена на деградацию, на постепенное вырождение и ее ожидает
уход с исторической сцены.  Мало ли примеров нам дает  история
для  подтверждения  сказанного?  Достаточно  вспомнить историю
Древнего Рима. Почитайте того-же Каутского.
     Цивилизация не тождественна и понятию "культура". Это то-
же одна из составляющих цивилизации, и, как таковая, она опре-
деляет нормы  поведения  людей.  Она переплетается с моралью и
является одним из способов ,  может даже важнейшим,  обуздания
дикости, агрессивности, доставшихся нам от наших далеких пред-
ков и которые,  увы, записаны в наших генах, как и биосоциаль-
ные законы, составляющими которых они являются.
     Никогда нельзя забывать того,  что общий предок всех ныне
живущих людей  -  кроманьенец  биологичеки сформировался много
десятков тысяч лет тому назад,  когда он жил в окружении могу-
чего зверья и его психическая конституция была приспособлена к
почти звериному бытию тех далеких времен.  И совершенствование
человека  прекратилось уже именно тогда на исходе древнего ка-
менного века. Значит, психические и физиологичекие особенности
человека,  заложенные в наших генах, то что мы сейчас наследу-
ем, не могли быть ничем иным, как результатом приспособления к
условиям жизни предледниковых эпох.  И они совершенно не соот-
ветствуют современным условиям технического сверхмогущества  и
стремительного нарастания знаний в самых разнообразных сферах.
И те биосоциальные законы,  которые регулировали жизнь  перво-
бытного  стада,  свою  биологическую неполноценность,  то есть
несоответствие своей природы изменившимся условиям жизни,  че-
ловек  должен уметь своевременно скомпенсировать правилами об-
щежития,  новой нравственностью. Иначе беда, иначе катастрофа!
В  этом  и  состоит смысл общественной фазы эволюции общества,
которое должно уметь вводить в атомный век и приучать  жить  в
нем охотников за мамонтами.
     Вот почему  сегоднzшнее  общество не сможет жить без "ду-
ховной цивилизации", без культуры, искусства, вот почему чело-
веку необходимы законы цивилизованного поведения, включающие в
себя всю совокупность запретов,  или табу,  как они назывались
на заре  цивилизованной  жизни,  или юридических норм и нравс-
твенности, как мы привыкли их называть сегодня.  И  роль  всех
этих неэкономических,  "надстроечных" факторов в судьбах чело-
вечества будет нарастать не  менее  быстро,  чем  будет  расти
сложность нашей жизни, сложность и объем того, что мы привыкли
называть базисом.
     Цивилизация и ее составляющие - нравственность, культура,
законы (юридические нормы) - обеспечивают преемственность  по-
колений, приемственность  поведения  и  образа мышления людей.
Это своеобразная память людская,  память о  том  положительном
опыте, который  накопило  человечество с древнейших времен.  И
она всегда открыта для будущего.  Все  богатства  человеческой
цивилизации не дают нам жестких регламентаций при выборе наших
действий. В этом отношении они действуют совершенно  иначе чем
условные рефлексы. Но они всегда выступают источником поиска в
преодолении накатывающихся трудностей.  Это вехи, показывающие
направление брода в потоке событий, именуемых историей.
     Цивилизация - это и одновременно фильтр, отсеивающий ложь
всех видов от истины, которую мы и не всегда знаем, но которая
необходима людям как воздух. Первый признак упадка цивилизации
и деградации народа - это распространение лжи.  Становясь нор-
мой общества, она подобно метастазам, начинает пронизывать об-
щественное поведение и общественное сознание, лишает его силы,
надежды оптимизма ...Лишает веры в человека, в его способность
к целенаправленным коллективным действиям.
     Цивилизация - это тонкая нить,  связывающая прошлое и бу-
дущее. Если происходит ее обрыв, то надо начинать все или поч-
ти все сначала. А это, по-видимому, далеко не всегда и возмож-
но. И тогда общество снова погружается в невежество и дикость.
Вот  почему  ослабление или даже быстрое изменение всего комп-
лекса особенностей общественных отношений,  общественного соз-
нания и общественного поведения, которые формировались поколе-
ниями,  означает для нации в большинстве случаев катастрофу  и
постепенный уход с исторической сцены.
     Я много занимался анализом возможных  последствий ядерной
войны, пытался думать о том,  что может произойти в результате
других экологических катаклизмов.  В конце концов у меня  воз-
никло представление об экологическом императиве и его неизбеж-
ном спутнике - императиве нравственном.  И я пришел к  убежде-
нию, что  обрыв  нити между прошлым и настоящим представляет и
для отдельных народов  и  человечества  в  целом,  смертельную
опасность, не  менее  страшную чем разрушение связей между че-
ловеком и природой.  Такие  размышления  заставляют  понимать,
скорее даже   чувствовать,  насколько  цивилизация,  культура,
нравственность - деликатные  и  хрупкие  конструкции.  Никогда
нельзя забывать о том,  что это тонкие пленки,  препятствующие
кипящему потоку человеческих страстей, и достаточно порой, ка-
залось бы,  незначительного  всплеска,  чтобы  этот поток снес
непрочные заслоны цивилизации и обнаружил бы первобытную  при-
роду человека. Не это ли произошло в Иране, когда за считанные
месяцы он из века  двадцатого  снова  оказался  отброшенным  в
восьмой? А  разве в нашей истории не произошло нечто подобное?
Не об этом ли нас предупреждал Менеделеев в своих "Сокровенных
мыслях"?  Вот почему сегодня,  в наше смутное время,  меня так
заботят те зыбкие мостки,  которые связывают Россию времен  ее
серебрянного века  с нынешней постбольшевистской Россией.  Три
четверти века мы не только теряли, но и приобретали. Как опас-
но этого  не заметить и отбросить приобретенное вместе со всем
тем страшным, что было в нашей жизни.
     Цивилизация никогда не бывает безликой. У нее всегда глу-
бокие национальные  и исторические корни - в языке,  культуре,
религии, нравственных принципах. Если новые идеи и новые догмы
с ними  не  согласуются,  то они отторагаются народом.  Мы это
видим на собственном опыте. Один очень неглупый человек сказал
мне однажды:  "Октябрь  отбросил  культуру  совершенно  чуждую
русскому народу,  - культуру русской  интеллигенции".  В  этой
фразе по меньшей мере две ошибки.  Они тесно связаны между со-
бой и дают совершенно неверную трактовку проблемы  "Октябрь  и
судьбы культуры".  Прежде всего, революция не приняла культуры
России и, отторая ее, отторгла и ее носителей - русскую интел-
лигенцию. Не народ, а революция! И, кроме того, никакой специ-
альной культуры русской интеллигенции, противостоящей культуре
народа, просто не существовало. Еще раз - была русская культу-
ра и ее носитель - интеллигенция.  Были и ее истоки:  культура
деревни и города, тоже отторгнутые Октябрем!
     Такое отторжение было неизбежным.  Вспомним историю Вели-
кой Французской революции - там ведь было почти то  же  самое.
Там даже придумали новые названия месяцев и новое летоисчисле-
ние. Любая революция - попытка построить нечто совершенно  но-
вое, реализовать в стране новые формы жизни, новые формы куль-
туры, новые философию и миропонимание, утвердить новые ценнос-
ти,  которые противостоят старым! Отсюда неизбежное отторжение
всего того,  что было создано духовным миром народа и городом,
и деревней,  и интеллигенцией.  И попытка заменить отброшенные
ценности новыми, рожденными эйфорией победы, вероятно, сопутс-
твует любой революции.
     Связь народа,  культуры  и его передовых представителей -
интеллигенции неоднозначна и противоречива.  Верно и  то,  что
интеллигенция всегда была достаточно далека от народа:  во все
времена народные массы не без труда усваивали ее идеи,  надеж-
ды, чаяния. Вспомним хотя бы историю хождения в народ. Недаром
также было и то, что до революции "господ" и "смердов" отлича-
ли даже по одежде.  И не мешает вспомнить, что в 1917-18 годах
вместе с  помещичьими усадьбами горели и замечательные библио-
теки и коллекции картин, не вызывая у зрителей и организаторов
пожаров  никакого  сожаления.  Вспомним хотя бы судьбу усадьбы
Блока.
     Вместе с тем культура и цивилизация в целом  имеют всегда
глубокие народные  корни.  И  интеллигенцию,  так  же как и ее
культуру, нельзя отделить от народа,  ибо народ - это  дерево,
веками растущее  на одной и той же земле.  А интеллигенция по-
добна листьям этого дерева. К ним всегда идет благотворный ток
- от корней к листьям. Он им нужен для жизни - без него листья
увянут. Но вспомним также,  что вместе с ними гибнет и  расте-
ние, ибо всегда существует и обратный ток - сверху вниз,  ток,
который  укрепляет и ствол и корни,  ток без которого растение
жить не может.
     Носителями культуры является интеллигенция.  Но  не  надо
ставить знака тождества между людьми умственного труда, служи-
телями культуры и интеллигенцией.  Я знаю многих людей,  как у
нас, так и за границей, занимающихся радиоэлектроникой, прогр-
аммированием, отличных мастеров своего дела, людей вполне ува-
жаемых,  бесспорных итнтеллектуалов,  которых в то же время  я
никак  не  рискнул  бы  назвать интеллигентами.  Сегодня науч-
но-технический прогресс стирает постепенно грани  между белыми
и синими воротничками. И по образу жизни, и по характеру одеж-
ды,  да и по материальной обеспеченности  различные  категории
людей  теперь уже мало отличаются друг от друга.  Но это вовсе
не означает, что численность интеллигенции заметно возрастает,
хотя ее значение в судьбах человечества стремительно возраста-
ет.
     Всем известно,  что слово "интеллигенция" чисто  русского
происхождения. И  уже из русского языка оно перекочевало в за-
падные. Точного аналога нашего термина они  не  имеют.  Широко
используемое слово "интеллектуал" совсем не является его экви-
валентом. Среди интеллектуалов, способных рассуждать о высоких
материях, я встречал не только людей интеллигентных, но и отк-
ровенных хамов, занятых устройством лишь собственных дел и по-
ведение которых никак не отвечает моим мерилам интеллигентнос-
ти. Во Франции в XVIII веке бытовало слово "философ". Я думаю,
что тот смысл,  который тогда в него вкладывали, более или ме-
нее близок к нашему современному понятию "интеллигент".
     Интеллигент - это всегда человек ищущий,  не замыкающийся
в рамках своей узкой профессии или чисто  групповых интересов.
Интеллигентному человеку  свойственны  размышления  о  судьбах
своего народа в сопоставлении с  общечеловеческими ценностями.
Он способен выйти за узкие горизонты обывательской или профес-
сиональной ограниченности.  Одним из  первых,  известных  нам,
русских интеллигентов был Радищев.  Я думаю,  что одним из них
был и  знаменитый  протопоп Авакум.  Впрочем,  у любого народа
всегда есть интеллигенты.
     Во второй половине XIX века в России возник довольно  за-
метный слой интеллигенции со своим духовным миром, своими тра-
дициями, со своими слабостями,  своей силой!  С ним связаны те
удивительные взлеты русской культуры,  которые дали миру заме-
чательных писателей,  художников,  музыкантов и, конечно, уче-
ных. Среди интеллигентов были люди разных сословий, и аристок-
раты,  и крупные чиновники,  и купцы вроде Третьяковыа или Ма-
монтова. Но   все  же  в  массе  своей  русская  интеллигенция
комплектовалась из разночинцев и служилого дворянства.
     И как бы ни были глубоки народные корни,  интеллигенция в
немалой степени оторвана от народа,  между ними всегда имеется
определенный барьер. И его не может не быть. Люди разные, и не
всем природой  и  судьбой дана способность абстрагироваться от
повседневных забот и думать о том,  что "их непосредственно не
касается". Да  и время для этого нужно,  и образованность - не
лишний атрибут!  А  где  всем этим запастись.  Вот и возникает
постепенный отрыв интеллигента от земли, его породившей.
     И тем не менее интеллигенция плоть  от  плоти,  кровь  от
крови своего народа. Более того, общий подъем культуры народа,
его образа жизни, его стандартов мышления, характера интересов
и самое главное - раскрытие творческого, духовного, нравствен-
ного потенциала народа обязаны прежде всего интеллигенции. Это
не просто листья,  а именно энергетический блок растения, име-
нуемого народом,  это тот механизм, который улавливает энергию
Солнца  и с помощью хлорофилла питает все его остальные части.
И все новое и полезное,  в том числе и чувство красоты, гармо-
нии,  даже  если оно и зарождается в толще народа,  как сквозь
фильтр проходит через интеллигенцию лишь затем,  чтобы,  порой
уже  в совсем измененном виде,  стать общим достоянием народа.
Эта роль интеллигенции особенно хорошо просматривается на эво-
люции образа жизни, характера и привычек народа.
     Исчезновение интеллигенции или исключение ее  из духовной
жизни общества - это трагедия для нации. Это может кончится ее
нравственной смертью. И во всяком случае, это постепенный от-
ход народа от рампы истории в глубину ее сцены. Восстановление
интеллигенции требует поколений. Нельзя говорить о "подготовке
интеллигенции".  Развитие интеллигенции, ее становление - про-
цесс,  качественно отличный от  подготовки  квалифицированного
рабочего,  инженера или физика-ядерщика. Это естественный про-
цесс саморазвития нации.
     Во все времена,  во всех странах интеллигенция вызывала и
вызывает подозрение высших слоев общества,  и особенно  власть
имущих. И не без оснований!  Ей от природы свойственна извест-
ная фронда по отношению к любому режиму,  чувство недовольства
происходящим, где  бы  и что бы ни происходило,  неспособность
полностью адаптироваться к окружающему и  безоговорочно  прин-
ять существующее положение вещей,  каким бы оно ни было. Это и
порождает  подозрительное к ней отношение.  Но именно в этом и
ее сила!  Ибо чувство недовольства к настоящему и стремление к
поиску, к отысканию альтернативы установившемуся образу жизни,
осмыслению путей их исправления,  - гарантия прогресса. Интел-
лигенция рождает иногда бунтарей,  революционеров,  но никогда
не рождает тиранов.  Из ее среды выходят мыслители, художники,
но не сталины и гитлеры.
     Интеллигенцию принято  называть прослойкой,  не относя ее
ни к какому классу.  Хотя и существуют  выражения  "буржуазная
интеллигенция", "пролетарская  интеллигенция"  и т.д.,  однако
подобные выражения не несут особого смысла, ибо интересы и це-
ли интеллигенции  прямо никак не связаны с интересами того или
иного класса.  Можно привести множество примеров, когда предс-
тавители, так  называемой,  дворянской или буржуазной интелли-
генции оказывались выразителями интересов пролетариата. И нао-
борот, выходцы из слоев рабочих могли оказаться в роли адвока-
тов буржуазии.  Порождать интеллигенцию - это свойство народа,
его социальной и биологической природы,  хотя, конечно, каждый
интеллигент,  в зависимости от характера своего  воспитания  и
жизненной  судьбы,  отражает  те или иные взгляды и традиции -
классовые, национальные...
     Есть еще  одна  особенность интеллигенции,  которая порой
раздражает государственных деятелей. Эта ее тенденция к интер-
национализму, ее космополитичность,  если угодно.  Интеллигент
от природы наделен способностью думать о вопросах  общечелове-
ческих, к какой бы нации он не принадлежал,  каково бы не было
его вероисповедание,  партийная принадлежность  и  цвет  кожи.
Нельзя, конечно,  представить себе интеллигента вне националь-
ности, даже если он сам себя называет  "гражданином  мира".  И
тем не  менее  интеллигенты  разных  стран легко находят общий
язык и общие интересы.  Мне приходилось говорить с  японцем  о
русской музыке, с южноамериканцами об исламском фундаментализ-
ме. И мы были друг другу интересны,  да и образ мышления у нас
оказывался достаточно  схожим.  Во  всяком  случае, я  понимал
интеллигентного японца лучше чем работника партийного аппарата
или современного молодого бизнесмена!
     Как-то в самолете из Брюсселя в Нью-Иорк,  где-то в конце
70-х годов, я  познакомился с одним бельгийским интеллигентом,
по специальности врачем. Когда мы стали говорить о его партий-
ной принадлежности - он читал "Drapeau Rouge", орган бельгийс-
кой компартии,  то он,  сказавшись беспартийным,  тем не менее
назвал себя розово-зеленым.  Приняв его  манеру  выражаться  я
назвал  себя красно-зеленым,  добавив,  что весьма активно и в
научном и в общественном плане занимаюсь  проблемами  энвайро-
ментального характера.  И тут согласившись, что у нас есть ши-
рокая общая платформа для размышлений и действий, он поделился
со мной мыслями, которые мне действительно были близкими.
     "Знаете, что отделяет нас,  европейских интеллигентов ле-
вого толка, людей, которые с симпатией относятся к странам со-
циалистической ориентации,  от всех вас,  живущих за  железным
занавесом? Наверное  нет!  Это  слова вашего коммунистического
гимна.
           Du passe faisons une table rase
           Foule esclave, debout! debout!
их точное значение по-французски:  из всего  прошлого  сделаем
чистую доску, и толпы рабов вставайте! вставайте!... Эти стро-
ки имеют несколько иное звучание, чем их русский перевод:
           Весь мир насилья мы разрушим
           До основанья, а затем
           Мы наш, мы новый мир построим,
           Кто был ничем, тот станет всем.
Значит по исходной французской версии, разрушить надо не толь-
ко мир насилья, но и вообще весь старый мир.
     Прочтя мне эти строчки, мой сосед по самолету продолжал:
     "Для того,  чтобы с нами иметь дело вы должны нас понять.
Мы с большой симпатией относимся к идеям социализма, но не хо-
тим, чтобы судьба замков Луары была похожа на то, что происхо-
дило у вас в начале революции,  мы не хотим,  чтобы  на  месте
Реймского собора появилась лужа с хлорированной водой.  Мы хо-
тим, чтобы все ценности тысячелетней цивилизации достались на-
шим потомкам. Так что - либо мы, либо чистая доска. Да и рабов
уже не осталось:  где Вы найдете лионских ткачей?!  И дальше в
таком же духе.
     Как все  подобные слова гармонировали с моим мировосприя-
тием, с тем,  что я еще ребенком слышал во время субботних ве-
черов у нас дома. А теперь такие мысли уже и не требуют комен-
тариев  и  доказательств - за последнюю сотню лет в нашем мире
многое изменилось и конец нынешнего века совсем  не  похож  на
его  начало.  Резко  возросла  роль интеллектуального начала в
судьбах человечества,  а следовательно,  и роль интеллигенции,
значение культуры, духовного и гуманистического начал.
     Но самое главное,  что поняла, как я надеюсь, интеллиген-
ция конца нынешнего столетия - ничего и никогда нельзя уничто-
жать  до самого основания и что только постепенная и очень ос-
торожная эволюция способна уберечь самое  прекрасное  и  самое
хрупкое произведение человеческого гения - цивилизацию и куль-
туру, а значит и надежду на "человеческое существование".
     В той модели социализма,  которую пытались реализовать на
половине планеты, роль культурного наследия, роль национальных
традиций, его  менталитета не только не недооценивалась,  но и
не обсуждалась,  сколь-нибудь серьезно.  Разве можно принимать
полуграмотную болтовню  пролеткультовцев и их не менее грамот-
ных оппонентов в качестве попыток понять,  что значит культура
народа? Предстоит еще понять,  что это его духовная жизнь, его
образование,  традиции,  наука,  религия. Что все это сцеплено
нерасторжимыми нитями,  что  все  это родилось не случайно ибо
бесконечно нужно народу. Но в те послереволюционные годы могли
говорить лишь только недоучки,  а интеллектуальная Россия была
принуждена к молчанию.  Это и послужило одной из  причин  того
нигилизма  по  отношению к духовным ценностям,  по отношению к
интеллигенции,  к интеллектуальной и духовной жизни, который в
конечном  счете  самым  печальным образом отозвался на судьбах
нации.
     Как иначе можно объяснить уничтожение храма Христа Спаси-
теля, построенного частично на народные деньги в память изгна-
ния Наполеона с нашей земли?  Как можно  понять  ликвидацию  в
конце 20-х годов движения краеведов,  гибель и изгнание целого
слоя интеллигенции из Советского Союза в период после  оконча-
ния гражданской войны и многое другое.
     Изгнание интеллигенции часто мотивируют тем,  что она  не
принимала Советской власти.  Во-первых это не совсем так.  Ко-
нечно она внутренне не могла принять большевизма;  я уж не го-
ворю о  последующих измах.  Во-вторых,  в своей массе она была
высоко патриотична,  куда более патриотична, чем нынешняя "де-
мократическая интеллигенция",  которая безропотно приняла раз-
рушение великого государства.  И,  наконец,  разве критическое
отношение к  правительству могло служить оправданием того, что
народ лишился своих впередсмотрящих?  В  реальности  это  была
борьба за власть:  человек вроде Розанова или Бердяева был для
властей в миллион раз опаснее дюжины контрреволюционных атама-
нов. Причина была та же, что и исход немецкой интеллигенции во
времена фашизма.  Кстати,  Германия и сейчас еще не восполнила
этой потери.
     Однажды во  время телевизионного интервью ведущий (им был
Владимир Молчанов) задал мне вопрос:  в первые годы  революции
наша страна  обладала очень интеллигентным правительством; как
это отразилось на ее судьбе,  судьбе ее культуры в первую оче-
редь? Я позволил себе оспорить саму постановку вопроса.
     Действительно, в те годы в правительстве было много блес-
тяще образованных людей,  хотя многие из них не получили сите-
матического образования.  Тот же А.В.Луначарский, который сыг-
рал нехорошую роль с судьбе моей семьи.  Об этом я уже расска-
зывал, как  и  о том,  что уровень образованности нельзя отож-
дествлять с уровнем интеллигентности.  Надо смотреть  на  дела
людей, на их отношение к русской интеллигенции, в частности. И
уже первые акции советского правительства  говорят  о  многом.
Расстрел  Николая  Гумилева,  отказ Блоку выехать на лечение в
Финляндию. И как результат - его смерть от дистрофии. Создание
Соловецского лагеря и превентивные ссылки...  Но самое главное
- запрет на свободную мысль!  Нужны ли ко всему этому комента-
рии?
     Нигилизм по отношению к отечественной культуре  и  недоо-
ценка роли интеллигенции,  непонимание ее места в происходящих
процессах - одна из составляющих доктрины тех  лет  и  причина
нашего нравственного,  да и научного упадка. Я еще раз вспомню
деятельность Луначарского - она наглядно показывет  корни того
пренебрежительного отношения к культуре и отечественным тради-
циям, которое столь пагубно отразилось на судьбе страны.  И, к
сожалению, продолжает сказываться еще и сейчас. В Луначарском,
как в "зеркале русской революции" отразились то сверхпрозапад-
ное пренебрежение к России,  которое идет от макрксизма, кото-
рое и теперь свойственно определенным кругам,  полагающим, что
"Россия мертва", как сказал однажды Г.Э.Бурбулис.
     Пусть историки литературы меня поправят,  но мне кажется,
что кредо  Луначарского было уже вполне определенным еще в са-
мом начале  ХХ века.  Достаточно прочесть его статьи о русской
литературе, чтобы стало очевидно - Луначарский чужд  одной  из
самых замечательных традиций русской классики,  четко проявив-
шейся уже в гоголевской "Шинели":  любой человек,  какой бы он
ни  был,  всегда  остается  человеком,  он  всегда заслуживает
участия,  симпатии и уж во всяком случае внимания  к  его  го-
рестям. Заметим, что Ленин не отверг сочинения Луначарского, и
его автор хвастался этим.
     Большевизм еще в начале века объявил войну не только тра-
дициям русской интеллигенции  и  ей  самой,  но  и  глубинным,
истинно народным особенностям нашей культуры.  В самом деле, в
отличие от принципов протестантизма,  в соответствии с которым
"избранность" подтверждается  житейским преуспеянием,  а стра-
дальцы почитаются "животными в обличьи человека" или,  скажем,
в отличие  от  иудаизма,  почитающего болезни и невзгоды карой
Господней, раннее христианство,  а за ним и православие призы-
вают к  милосердию.  Эти принципы вошли в плоть и кровь нашего
народа и,  не вытравив их из сознания,  нельзя было  надеяться
утвердить в нашем народе принципы большевизма, глубоко по сво-
ему существу,  а не по словестной оболочке чуждые русскому на-
роду. И  Луначарский  в  этой  отнбдь не холодной войне сыграл
свою мрачную роль.
     Я думаю, что без Луначарского не мог бы появиться Пролет-
культ и его прямой наследник - концепция социалистического ре-
ализма, о которой мы,  слава Богу,  уже перестали  вспоминать.
Были и другие акции, так или иначе связанные с Луначарским, та
же высылка из России ведущих гуманитариев.  Почитатели наркома
просвещения говорят  иногда,  что этими акциями он спас ученых
от той более жестокой участи, которая бы их неизбежно постигла
в 1937-ом году. Но мог ли сам Луначарский предполагать то, что
случится в стране через 15 лет? Нет! Высылка цвета русской ин-
теллигенции просто не могла не состояться. Ее диктовала логика
борьбы. Бердяев был опасен потому,  что он обладал знаниями  и
талантом Бердяева,  а не только потому, что он не принял боль-
шевистких доктрин.
     Русская культура и наука потеряла в 20-е годы и начале 30
-х годов целую плеяду ее замечательных представителей: Чичиба-
бина, Ипатьева,  Гамова, Кандинского, Шагала, Бенуа, Шаляпина,
Рахманинова и многих и многих других.  И не было дано понять и
почувствовать Луначарскому, Бухарину и другим партийным интел-
лектуалам тех предсталинских времен,  что лозунг "кто  сегодня
поет не с нами, тот против нас", который в те годы был вывешен
на фронтоне здания музея Ленина, и его последовательное прове-
дение в жизнь - это одна из глубинных причин нашего  сегодняш-
него  не только культурного,  но и технологического отставания
от развитых стран!
     Можно принимать или не принимать  разнообразный  авангар-
дизм и "выверты" художников и поэтов 20-х годов,  включая "ни-
чевоков".  Они могут нравиться или не нравиться,  и среди  них
могут быть не только гении, которые однажды прославят свою ро-
дину. Среди них наверняка будут и бездари и спекулянты на моде
- я даже готов признать, что таких заведомо будет большинство.
Но в не меньшей степени я убежден и в том, что подобная накипь
очень  быстро уходит в Лету.  В целом же все это "авангардист-
ское" - необходимая предпосылка нахождения путей рационального
развития.  Без подобных поисков общество и его культура непре-
менно оказываются однажды в тупике.  И заранее сказать,  раз и
навсегда, какой же из этих путей будет тем единственным, кото-
рый нам нужен,  куда труднее,  чем точно предсказать погоду на
месяц  вперед.  Я утверждаю это уже как профессионал,  знающий
как трудно составить такой прогноз!
     А в  нашем  обществе  "развитого социализма" была принята
аксиома, не подлежащая обсуждению: любая творческая, интеллек-
туальная деятельность должна быть подчинена той или иной поли-
тической программе,  на формирование которой,  эта самая твор-
ческая  деятельность  не  могла  оказать  какого либо влияния.
Вопрос о том,  насколько та или иная творческая активность со-
ответствует политической программе,  решался функционерами, то
есть людьми,  непосредственно никакой творческой деятельностью
не занимавшимся.
     Вначале это утверждение принципа "монокультуры" и фокуси-
ровки творческого  потенциала  происходило в "лайковых перчат-
ках", если  так  можно называть изгнание из страны или превен-
тивные аресты ее творческой элиты,  людей не способных мыслить
в рамках заданных трафаретов. Ну а затем...затем лайковые пер-
чатки были сняты и началось "выкашивание".
     Утверждение монокультуры с помощью "выкашивания" придума-
ли английские садоводы уже более 300 лет тому назад:  на своих
газонах они систематически выкашивали все то,  что растет хотя
бы немного не так, как это задумал хозяин газона. В результате
возникал газон,  который можно было сколь угодно  топтать,  не
боясь его испортить.
     Хотя стоит ли здесь обо всем этом подробно  писать  -  на
эту тему наговорено уже столько,  что я вряд ли скажу что-либо
новое!  Важно то, что традиции свободной мысли - мысли свобод-
ной в самой себе, - как любил говорить Вернадский,  постепенно
все более заменялось суждениями,  осуществлявшимся по  опреде-
ленным правилам и системам табу. И такое происходило не только
в сфере гуманитарной мысли и искусства.  Впрочем, творчество в
любой  сфере деятельности остается творчеством и не может быть
совместимым с системой жестких директив.  Так же, впрочем, как
и с монополией на знание единственного  пути  -  единственного
"правильного" пути развития общества.
     Подобный примитивный  прагматический взгляд на значение и
место культуры и науки в новом обществе  естественным  образом
принижал и роль интеллигенции в этом процессе. Состав интелли-
генции беднел и ее роль катастрофически уменьшалась,  а возоб-
новление этого слоя шло чрезвычайно медленно.
     Подготовить кадры высококвалифицированных техников и  ин-
женеров, как выяснилось, не так уж и трудно. И здесь мы доста-
точно преуспели. Это показала и Великая Отечественная война, и
послевоенный период восстановления и история создания ракетно-
ядерного потенциала.  Формирование  же мыслителей,  философов,
как их называли французы в XYIII веке,  то есть  интеллигенции
требует поколений. И она возникает не по решению партии и пра-
вительства, а представляет собой естественный процесс самораз-
вития общества.  И, как показал себя постперестроечный период,
когда к власти пришли люди, претендующие на то, чтобы считать-
ся интеллигентными,  как раз интеллигентов среди них и не ока-
залось!
     Таким образом, интеллигенция выступает одной из важнейших
гарантий жизнеспособности общества.  Благодаря ей оно способно
встречать новое и неизведанное,  что приходит  в  нашу  жизнь,
приспосабливать к  новым условиям не только материальную осно-
ву, но и образ мышления и нравственность.  И нарастание нашего
технического отставания  на  пороге  стремительного  изменения
технологического основания общественного  развития, трудности,
которые мы встречаем в перестройке мышления,  понимания эколо-
гического императива и необходимости новой  нравственности, во
многом являются  следствием  снижения "потенциала интеллигент-
ности". Одним из его индикаторов является пресса. Хотя и гово-
рят о том,  что перестройка, новое мышление - это прежде всего
продукт исканий интеллигенции,  и ссылаются при этом  на  нашу
публицистику, на самом деле, многое обстоит иначе: интеллиген-
ция еще по-настоящему не вышла на страницы широкой прессы. От-
дельные ласточки еще не делают весны.
     Кроме того, поток статей, смакующий наши беды, просчеты и
невзгоды, еще очень немного говорит об интеллигентности их ав-
торов. Пока это только производная от политической  борьбы.  А
может быть,  у многих авторов и в самом деле уже нет этого по-
тенциала?
     И все же думаю,  что это не совсем так!  Вот  почему  это
эссэ я хочу закончить на оптимистической ноте. Как бы ни тяже-
ла была наша история, какие бы потери нам ни пришлось вынести,
связь времен не прервалась.  "Табула раза" все-таки не состоя-
лась.  Мы так и не стали безродными иванами, родства не помня-
щими,  а сохранили себя в качестве наследников великой культу-
ры.  И память народа,  память интеллигенции не оборвалась. Она
сохранилась благодаря таким титанам,  как Вернадский или Тимо-
феев-Ресовский,  благодаря  таким  подвижникам  как   Сахаров,
Лосев, и  многим  другим,  сохранившим "зазженные светы",  как
писал Брюсов и сумевшим передать эстафету.  Теперь надо только
создать атмосферу, чтобы этот тлеющий огонек снова вспыхнул бы
костром из сухих еловых веток, как это уже однажды случилось в
начале века. И за это ответственна интеллигенция, которая, хо-
чется надеется,  однажды вместо борьбы за кресла,  где она все
равно все проиграет, займется настоящим ей свойственным делом!
     Сейчас самое  главное  не загасить уже тлеющий огонек.  А
сделать это совсем не сложно: один шаг назад - и снова на мно-
гие десятилетия мы окажемся отодвинутыми от столбовой дороги.

УРОКИ ПРОШЛОГО

     Я убежден,  что никакого термидора,  сталинской революции
(или контрреволюции - выбор слов здесь может  быть  любым)  на
границе 20-х и 30-х годов не было.  Произошла не смена принци-
пов, а ужесточение  способов  реализации  изначальных  идей  и
принципов и изначальной большевистской программы. А она состо-
яла в построении государства не во имя процветания страны и ее
народа, а во имя реализации определенных целей,  с таким проц-
ветанием не связанными. Это, вероятно, и был изначальный и яв-
но не формулируемый принцип :  другие люди - другие цели.  Ле-
нин, Троцкий, Бухарин и иже с ними создавали государство " под
себя", под идеалы "своей компании", а Сталин - тоже "под себя",
но под себя лично.  И как восточный человек, он строил восточ-
ную деспотию,  впрочем,  ничуть не более циничную и  жестокую,
чем государство  "образованного"  большевизма  с его "интелли-
гентным" правительством.
     В отличие от Ленина, Сталину пришлось однажды вспомнить и
о русском народе, его мужестве и его традициях, но не из любви
к нашему народу и его культуре,  а в тяжелую годину, когда без
нашей стойкости и крови его государство  не  могло  бы  сохра-
ниться. История развивалась на фоне бескоипромиссной борьбы за
власть. Сыграли роль и личные качества Сталина,  который  опи-
рался на  аппарат,  созданный  Лениным.  Вот  почему  основным
стержнем событий была логика развития командно-бюрократической
системы, созданной еще в первые послереволюционные годы.  Лик-
видация НЭП,а была предопределена, хотя и осуществилась раньше
чем задумывалась.  И в качестве жертвы исходной идеи была при-
несена цивилизация.
     Да, я не оговорился - цивилизация!
     Английский историк Тойнби,  а еще раньше Данилевский счи-
тали Россию   самостоятельной  цивилизацией,  не  западноевро-
пейской и не восточной, а именно самостоятельной цивилизацией!
Она расположена между миром, в котором властвуют идеалы запад-
ного христианства,  и миром ислама - цивилизации,  качественно
отличной от западной по своим идеалам и мировосприятию.  И эта
наша двойственность идет еще с IX  века.  Духовное  наследство
Византии  наложило отпечаток на всю историю России и стандарты
мышления ее народа.  А с Востока шла не только экспансия, но и
влияние  исламского мира.  Это началось еще со времен Волжской
Булгарии,  принявшей ислам за сто  лет  до  крещения  Руси.  А
"лесная культура" угро-финских народов, которых ассимилировали
русские,  тоже не пропала даром.  Она и  сейчас  дает  о  себе
знать.
     В результате  этого сложнейшего процесса смешения культур
возник совершенно особый мир,  прежде всего мир  "крестьянской
Руси" со своей манерой жизни и шкалой ценностей. И именно этот
мир рождал свою интеллигенцию,  рождал свое  неповторимое  ис-
кусство, свое миропонимание и нес в ту же Западеую Европу иные
духовные ценности, несмотря на все барьеры - национальные, ре-
лигиозные, языковые.  И понять Пушкина,  Гоголя,  Достоевского
нельзя, не познав особенностей и духа этой  православной  Рос-
сии, Украины, Белоруссии, всего того, что шло от Киевской Руси.
     Уровень промышленного развития в нашей стране был  совер-
шенно иным,  чем в США,  Англии,  Германии... Но все шло своим
чередом, следуя общей логике развития общества, его производи-
тельных сил, отвечая тем особенностям, которыми обладала стра-
на. И крутые насильственные повороты,  не учитывающей этой ло-
гики,  как заметил еще Ключевский,  до добра не доводили. Петр
вздернул Россию на дыбы,  и Россия XYIII века добилась,  каза-
лось бы,  удивительных успехов. К концу века у нее была лучшая
в Европе армия,  флот, которому могла позавидывать и Британия,
а стали и железа она выплавляла больше чем вся остальная Евро-
па.  Но за все эти успехи ей пришлось заплатить страшную цену.
     В том XYIII веке в России не  только  окрепло  крепостни-
чество  тогда,  когда во всей остальной Европе оно уже сходило
на нет.  Для проведения в жизнь "петровской перестройки" импе-
раторской  власти пришлось создать невероятного могущества бю-
рократический аппарат. И он сделался самодавлеющей силой, ско-
вавшей  страну  неразгибаемым  обручем.  Именно,  благодаря ей
Россия не смогла принять вызов первой  промышленной революции,
которая  требовала раскрепощения инициативы и реализации прин-
ципa "laissez faire".  А давать кому бы то ни было что-то  де-
лать самостоятельно, российская бюрократия, как раз, и не мог-
ла.  Началось стремительное отставание от быстро развивающейся
промышленной Европы.
     Терялась и военная мощь империи - промышленность не могла
обеспечить армию нарезным оружием.  Транспорт не справлялся со
своими задачами.  Мы не просто проиграли Крымскую  войну:  нас
расстреливали с той дистанции, куда наши пушки не доставали. И
никакой героизм русских солдат и мастерство офицеров  изменить
судьбу войны не могли.  Проиграла войну не Россия,  а система,
созданная Петром! И несмотря на революцию "сверху" 1861-го го-
да и последующее развитие капитализма,  петровская система так
и не была окончательно сломлена.  Я сошлюсь на  Макса  Вебера,
глубоко изучившего особенности русской революции 1905-го года.
Он считал,  что основной силой,  помешавшей России вступить на
путь общеевропейского развития,  были не трон,  не дворянство,
не  слабость  буржуазии,  а  всесилие  чиновно-бюрократической
системы,  которой любые изменения были смертельно опасны.  Ги-
бель Столыпина - наглядный пример ее могущества.
     Что-то подобное  революции  Петра  случилось и в Октябре:
лица, взявшие власть в свои руки, особенно не задумывались над
логикой развития нашей цивилизации и спецификой духовной жизни
народа. А им никак не соответствовал западный  вариант  социа-
лизма, проповедовавшийся утопистами, Дюрингом и иже с ними. А,
следовательно, и  тот путь, по которому пошли большевики.
     Россия, вернее,  русская цивилизация  была,  может  быть,
ближе, чем  какая-либо другая,  подготовлена к восприятию идей
солциализма - социальной защищенности, социального равенства и
справедливости. Особенно деревня с ее общинным укладом. Однако
система идеалов и  ценностей  социализма,  выработанная  соци-
ал-демократической эмиграцией, игнорировала и, я думаю, прези-
рала многое из нажитого  "русским  мужиком".  Та  совокупность
идей и  та модель социализма,  которые привносились на русскую
землю, могла быть принята люмпенизированной  частью населения,
но не народом в целом.  Для того,  чтобы ее утвердить в  нашей
стране,  было  необходимо  физически уничтожить наиболее дейс-
твенную часть ее народа.  Интеллигенцию, предпринимателей, са-
мостоятельных крестьян  ...  -  такова логика!  Кстати говоря,
следующая из марксистского анализа.
     Россия была беременна революцией, петровская система себя
уже изжила полностью. Революция, в той или иной форме, не мог-
ла не произойти. Но все дальнейшее должно было бы определяться
собственным российским укладом и его традициями.  Но для этого
потребовалась бы совсем иная модель общества и системы, чем та
которая во многом воспроизводила петровскую бюрократию.
     Неприятие русской социал-демократией и большевизмом наше-
го  традиционного  образа  мышления и шкалы ценностей - это не
событие послереволюционного периода. Вспомним, например, отно-
шение социал-демократов к русской философской мысли,  ее прак-
тически полное игнорирование и неприятие,  в  частности,  идей
русского  космизма,  идей  единства  природы и общества и т.д.
Сейчас на грани всеобщего экологического кризиса мы видим, ка-
кой  потерей обернулась для нас,  а может быть,  и всей Европы
это непонимание  глубинных  течений  нашей  культуры,  попытка
распространить  на  все  и вся революционные идеи и стандарты,
рожденные в недрах западной промышленной цивилизации.
     Я бы хотел заметить,  что идеи социализма, "истинного со-
циализма для человека", близкого к тому изначальному социализ-
му первых христиан,  имели для своего произрастания куда более
благоприятную почву в России, чем на Западе. Но для того, что-
бы  подтолкнуть  страну на этот путь развития надо было глубже
вникнуть в суть взаимосвязей естественных процессов развития и
тем мировосприятием и образом жизни,  которые  складывались  в
России тысячелетиями.  И особенно важным было понять,  что нет
единой модели социализма, как и любой иной формы человеческого
общежития.  Что  есть множественность человеческих миров и нет
единого стандарта развития народов.
     Сказанное о прошлом актуально и теперь,  ибо поиск нового
уклада жизни продолжается. Уроки прошлого должны быть усвоены:
не стандартные схемы,  столь милые сердцу догматика и бюрокра-
та, а множественность форм гуманного бытия. Понятия социально-
го комфорта,  социальной ориентированности в лютеранской Эсто-
нии и   мусульманском   Таджикистане  должны  быть  совершенно
разными. Общее лишь одно - гуманные формы общежития, способные
обеспечить социальную защищенность человека.  Вот почему я ду-
маю, что иногда и не стоит упорствовать в том,  чтобы устройс-
тво бытия  человека,  отвечающего  заветным чаяниям человека о
справедливости, называть социализмом.
     Но тогда,  в начале послеоктябрьской истории, все это по-
нято не было. стандарты жизни, выработанные умозрительно, ста-
ли усиленно насаждаться всюду:  и в России,  и на Кавказе, и в
Средней Азии. Их не могла принять даже русская деревенская ци-
вилизация.  И она рухнула,  вероятно,  раз и навсегда.  И  нет
больше крестьян,  которые смогли в 22-23-м годах, казалось бы,
по воле доброго волшебника восстановить сельское  хозяйство  и
накормить разоренную Россию.  Что придет на смену крестьянской
цивилизации?  Что заменит "русского мужика"  -  сказать  очень
трудно.
     Это маленькое размышление я  бы  назвал  рассуждением  по
поводу крушения или гибели цивилизации.  Нашей русской цивили-
зации.  Не только Тойнби  думал  о  ней.  Цивилизация  предок-
тябрьской России и сейчас для многих представляет загадку. Мо-
жет быть об этом не  стоит  говорить?  Нет  надо!  Необходимо!
Понимание этого вопроса - один из ключей к будущему,  ибо наше
прошлое совсем еще не ушло.
     Российская цивилизация - удивительное объединение и  нап-
ластование различных культур и традиций.  Отсюда и неоднознач-
ность ее проявлений и противоречивость оценок.  С одной сторо-
ны, блестящее европейское искусство,  высочайший уровень обра-
зования интеллигенции и рядом - огромные малообразованные мас-
сы крестьянства,  живущие общинами по своим стародавним  зако-
нам.  Можно  ли  себе  представить  европейскую  культуру  без
Менделеева, Чайковского, Толстого, Кандинского?...А Россию без
персонажей  Лескова,  малопонятных  для  западного европейца и
страшной для него русской деревни?  Христианство пришло к  нам
из Византии в ту пору, когда разрыв между восточной и западной
церковью носил уже не только формальный характер.  Но  еще  за
сто  лет до этого на восточной границе страны утвердился ислам
и  Киевская  Русь  испытала  влияние  блестящей   не   столько
арабской, сколько персидской культуры. Значит через Византию и
Персию мы тоже наследники древнего эллинского  мировосприятия,
которое,  по-видимому,  довольно  хорошо было усвоено жителями
Киевской Руси.
     Заметим, что  это  эллинское  начало  преломилось  совсем
по-разному в католическом и православном мирах. Отсюда та мен-
тальная граница,  которая разделяет славянство,  из за которой
льется кровь в Югославии,  из за чего русская  Москва  гораздо
ближе Киеву,  чем украинский,  но католический Львов,  который
много столетий был под властью католического императора.
     И еще  одно.  Русские  и вообще славяне в своей экспансии
были весьма мало похожи на тевтонских рыцарей, католических, а
затем и лютеранских миссионеров. Продвигаясь на Северо-Восток,
славяне не просто ассимилировали огромные  массы  угро-финских
и тюркских народов, но и впитали многие особенности их язычес-
кой культуры.  В нас,  великороссах, чухонской крови не меньше
чем в  эстонцах или финнах.  Но как мы не похожи на тех и дру-
гих! Несколько веков лютеранского владычества практически пол-
ностью стерли из памяти этонцев и финнов все то,  что сохрани-
лось в памяти людей живущих на Северо-Западе России.
     Мы веками жили вместе с "инородцами" - татарами,  чуваша-
ми, мордвой... Поклонялись порой разным богам. Люди тем не ме-
нее  жили  вместе  и  культура переливалась от одного народа к
другому.  Поезжайте по Волге и ее притокам, послушайте песни -
чьи они? Сколько в них общих созвучий. Ведь не случайно же?
     Вот это сложнейшее переплетение культур,  традиций, начи-
ная от древних эллинских, православного христианства, ислама и
кончая древнеязыческими традициями угро-финских народов и сла-
вянства, и было той особой деревенской цивилизацией, тем спла-
вом, который породил Великую Русскую Культуру.
     В последние  годы  интеллигенция начала понемногу восста-
навливаться. Подул теплый ветерок,  ослабли  путы  и  началось
"шевеление умов". Пока еще только шевеление. Настоящему движе-
нию еще предстоит родиться.  Но почва будет уже другой.  Я ду-
маю, что  деревенская культура,  а следовательно,  и та особая
цивилизация, о которой размышлял Тойнби,  разрушена  навсегда.
Возникнет нечто новое. Что войдет в нее из прошлого? Это труд-
нейшие вопросы,  но на них нужен ответ.  Иначе начнуться новые
эксперименты и новые разрушения.
     И, наконец,  последнее. Идет очень быстрая эволюция всего
общества. Идет острая полемика. Но, как мне кажется, она носят
пока через-чур умозрительный, абстрактный характер. Нельзя го-
ворить только о жизни вообще.  Организация общества,  его ста-
бильность,  благосостояние народа, перспективы, которые откры-
ваются людям,  тесно связаны со всей историей. И у каждого на-
рода, каждой страны и даже каждой составляющей страны, региона
свой  особый  путь.  Однако  существуют и общие закономерности
развития, особенно в наш век предверия экологического кризиса,
стремительного  роста  производительных сил и резкого усиления
взаимосвязанности людей.
     Интеллигенции пришло время перестать быть "западниками" и
"славянофилами"(или почвенниками)  и  всмотреться  в  реальные
черты современности.  Пришло время поступиться принципами "ве-
ликих утопий", личными политическими амбициями или "жаждой ре-
ванша" и понять,  что в мире,  как и в горной реке,  есть своя
главная струя и горе пловцу,  который не захочет ей следовать!



Глава YII. РАБОТА, ПОИСКИ И СМЕНА ДЕКОРАЦИЙ


ВЫЧИСЛИТЕЛЬНАЯ ТЕХНИКА
И СИМПТОМЫ НЕБЛАГОПОЛУЧИЯ

     Вспоминая первые полтора десятилетия моей московской жиз-
ни, мне  трудно  выделить какие то особо яркие факты - работа,
работа и еще работа!  Вычислительный Центр Академии Наук,  где
мне предложили,  одновременно  с  работой  в  Московском Физи-
ко-техническом институте,  заведовать  отделом,  был  одним из
академических научных учреждений, которые активно сотрудничали
с  исследовательскими и проектными организациями занятыми соз-
данием авиационной и ракетной техники.  Нам не приходилось ис-
кать задач - они сами сваливались нам на голову. Причем в зна-
чительно большем количестве,  чем мы могли тогда переварить. И
они были  мне по душе,  поскольку требовали сочетания физичес-
кой, инженерной интерпретации с хорошей и трудной математикой.
     Моим главным  партнером было КБ,  генеральным конструкто-
ром, в котором был мой старый знакомый по МВТУ  профессор В.Н.
Челомей, хотя  приходилось  работать  и с Королевым и Янгелем.
Когда возникали некие трудные задачи,  требующие вмешательства
Академии Наук, то я предпочитал работы вести дома, т.е. у себя
в ВЦ с использованием тех вычислительных машин,  которыми рас-
полагал наш центр,  опираясь на квалификацию моих коллег. Но в
этой работе всегда принимали участие сотрудники наших  "заказ-
чиков". Бывали времена, когда в моей лаборатории, состоящей из
трех комнат работало до 30 посторонних инженеров из  разных КБ
и НИИ.  Со средины 50-х годов мы оказались,  но к сожалению не
надолго, в центре целого круговорота вопросов, каждый их кото-
рых должен был быть решен еще вчера.  И все возникавшие задачи
были совершенно новыми, с которыми инженеры и физики раньше не
сталкивались.  Они требовали и новых подходов, и новой матема-
тики,  и всегда изобретательства.  Это было какое-то  "научное
пиршество ".
     Вообще пятидесятые  и  первая половина шестидесятых годов
были очень светлым временем для нашей  научно-технической  ин-
теллигенции. Ее энергия, ее способности, умение - все это было
нужно народу,  нужно стране,  нужно государству.  Причины тому
хорошо известны,  они были известны и нам, но это нисколько не
снижало нашего рабочего энтузиазма.  Наоборот  мы  чувствовали
свою причастность к становлению Великого Государства.  Что мо-
жет сравниться с ощущением востребованности, нужности? Есть ли
другие равноценные стимулы для оптимизма и желания работать? И
особенно тогда,  когда после смерти Сталина постепенно  начало
исчезать чувство страха, когда росла раскованность людей.
     Читая сейчас воспоминания диссидентов я вижу в сколь раз-
ных мирах мы жили.  У нас просто не было "кухни"  и  "кухонных
разговоров". Мы  говорили  о  всем том,  что нас интересовало,
достаточно свободно не только на кухнях,  но и  на  семинарах,
конференциях. И  не  очень  стеснялись в выражениях,  особенно
после ХХ съезда.  Постепенно,  конечно, выработались некоторые
"правила игры",  которые большинство приняло и соблюдало.  Они
включали, разумеется, и различные табу: богам - божье, а кеса-
рям - кесарево. Впрочем, кесарево нас трогало очень мало - по-
литикой мы не занимались,  мы жили в мире науки, в мире техни-
ки.  Здесь  мы  имели  полную  свободу  и  "даже больше" - нас
увлекало соревнование с Западом и мы совершенно  не собирались
проигрывать. Сегодня в эпоху "безнадеги" очень невредно вспом-
нить об этом настрое и реальности тех лет.  Он был свойственен
огромному большинству "технарей", в том числе и будущему вели-
кому диссиденту и великому гражданину А.Д.Сахарову.  Однажды в
те  годы  мне  довелось провести несколько дней в Арзамасе и я
пару раз обедал с Анреем Дмитриевичем.  Мы в равной мере  были
увлечены своими делами. Когда я встретил Сахарова в Москве лет
через 10 -12,  я его не узнал - это был уже другой человек.  Я
думаю, что в той или иной степени, мы все пережили становление
и разрушение своего внутреннего послевоенного мира. И что гре-
ха таить - это был мир молодости,  мир веры в свою страну, мир
надежд и стремлений в будущее. А большевики, партия, коммунис-
тическое завтра - о всем этом мы и не думали.  Всему подобному
приходит конец, а Россия должна остаться. Об этом мы и говори-
ли и очень откровенно, никого особенно не стесняясь.
     В те годы я много ездил по заграницам, читал циклы лекций
выступал с  докладами и всюду читал их по-русски - кроме Фран-
ции, поскольку говорил по французски.  Аудитории  всегда  были
большими и заинтересованными.  Я видел, что в той области нау-
ки,  где я работал,  мы идем, по меньшей мере вровень с Амери-
кой.  И  мне  порой казалось,  что я увижу как однажды русский
язык утвердится в роли второго интернационального языка  науч-
ного общения.
     Иллюзия - все-таки хорошая вещь - она рождает веру в  бу-
дущее, энергию и увлеченность, а значит и новые стимулы. И но-
вые идеи.
     Но симптомы неблагополучия появились уже тогда, более чем
за тридцать лет до начала перестройки. Мы их увидели очень ра-
но, но надеялись,  что они еще не говорят о смертельном недуге
и верили в то, что есть надежда, что они постепенно могут быть
устранены волею тех,  от которых зависят судьбы страны.  А то,
что эти судьбы зависят от  небольшого  числа  конкретных  лиц,
считалось аксиомой.  Вера в доброго и умного царя всегда быто-
вала в русском менталитете - еще одна горькая утопия.  Вложен-
ная в нас не только большевиками.  Но как она упрощала жизнь -
достаточно научить этого умного и все станет на место!
     Среди видимых симптомов, может быть даже важнейшим из них
было состояние  дел  с  вычислительной техникой.  В истории ее
становления и трудностях развития и использования, как бы сфо-
кусировались вся  несостоятельность нашей общественной органи-
зации и неспособность общества остановить свой бег к  неизбеж-
ной катастрофе.
     Забегая вперед, я хотел бы заметить, что причина последу-
ющей деградации заключалась не в том,  что мы прозевали  новый
взлет научно-технического   прогресса,   а   в  принципиальной
неспособности его принять. Академик М.А.Лаврентьев многие дру-
гие,  в том числе и автор этих размышлений, еще в средине 50-х
годов говорили о том, что восстановление и развитие промышлен-
ности надо производить на новой технологической основе. Но ве-
домствам выгодно было только "гнать вал".  Вот этого мы  тогда
не  понимали.  И  судьба  использования вычислительной техники
особенно наглядно демонстрирует особенности нашей системы  от-
раслевых монополий.
     Вычислитеьная машина тех времен - некоторый  удивительный
ламповый агрегат, родилась в Советском Союзе почти одновремен-
но с ее рождением в Соединенных Штатах и, уж во всяком случае,
от  них независимо.  Мы просто ничего не знали о работе амери-
канских инженеров и математиков во главе с Джоном  фон  Нейма-
ном,  которые  были  основательно засекречены.  Пусть историки
техники раскроют детали этого эпохального события, но суть его
состоит  в  бесспорном параллелизме развития техники и ее пот-
ребностей.  А потребности в вычислительной технике рождала  на
грани сороковых и пятидесятых годов, прежде всего военная про-
мышленность.  И пока это было так,  пока потребности рождались
военнопромышленным комплексом,  пока не было военного паритета
с Соединенными Штатами, мы шли вровень с Западом.
     В конце  50-х годов я оказался в составе первой или одной
из первых групп советских специалистов,  совершивших экскурсию
по вычислительным центрам Западной Европы. И вот мои впечатле-
ния от  той  поездки:  ничего нового!  Те же ламповые монстры,
страшно ненадежные,  те же маги-инженеры в белых халатах, уст-
раняющие сбои в их работе, примерно то же быстродействие и па-
мять машин.  Ну а задачи?  Мне казалось, что мы умеем делать и
кое  что по-хитрее.  Наши алгоритмы были заведомо более совер-
шенными.
     Этот любопытный феномен общеизвестен.  Практическая  дея-
тельность, особенно в сфере ВПК, была в Советском Союзе весьма
престижной и  большое  количество  талантливых  (как  говорят,
перспективных)  математиков  с  энузиазмом  трудились в разных
закрытых организациях.  Ситуация на Западе была  совсем  иной.
Талантливая молодежь предпочитала,  преимущественно, независи-
мую университетскую карьеру и занятия для души в сферах доста-
точно  дистанцированных  от  практических приложений.  Другими
словами в сфере компьютерной математики,  мы соревновались  со
второй командой математиков и явно у нее выигрывали. О том как
и почему это все происходило мне ярко живоописал Ричард  Белл-
ман, с которым я подружился в начале 60-х годов и до самой его
кончины в конце 80-х поддерживал добрые отношения.
     Одним словом,  из своей первой поездки в  "дальнее  зару-
бежье" я вернулся полный оптимизма и уверенности в наших перс-
пективах  -  у  страны есть мускулы и на Мировом Рынке науки и
техники наши шансы не так уж плохи.  Вот что значит формулиро-
вать вывод на основе неполной информации! На самом деле ситуа-
ция была совершенно иной. И это мы стали чувствовать уже очень
скоро! И дело было не в нас математиках или компьютерщиках.
     Уже в начале тех же самых 60-х годов,  когда я снова ока-
зался во Франции,  обстановка была уже совсем непохожей на ту,
которуя я видел три года назад.  Тем не менее и тогда,  как  и
большинство (вероятнее всего,  подавляющее) моих коллег, я еще
не понимал,  что во всем происходящем проявляется принципиаль-
ная неспособность нашей, сложившейся к тому времени политичес-
кой  и экономической системы к каким либо существенным усовер-
шенствованиям.   Отставание   в   развитии   и   использовании
вычислительной техники было на самом деле симптомом,  абсолют-
ным индикатором абсолютно смертельной  болезни.  И  это  почти
никто тогда не осознавал.  Во всяком случае мой диагноз небла-
гополучия тоже был иным.
     Так что же произошло в те роковые годы начала 60-х?
     Именно тогда произошел переход от ламповых вычислительных
машин к транзисторам. Но почему одно техническое изобретение -
переход от электронных ламп к  полупроводниковой  технике  так
качественно повлиял на всю мировую ситуацию,  на историю СССР,
почему он выбросил нас из числа технически развитых государств
и определил развал Великого государства,  в неизмеримо большей
степени,  чем все действия всех возможных диссидентов? Мне ка-
жется,  что и сейчас многие не отдают себе отчета в  происшед-
шем.
     Ламповые компьютеры были крайне ненадежными - непрерывные
сбои и ошибки в вычислениях.  Они требовали очень квалифициро-
ванного персонала инженеров и математиков и годились  лишь для
уникальных расчетов.  Вот почему их использовали лишь там, где
без них обойтись было нельзя,  в принципе нельзя! - В ракетной
и ядерной технике, прежде всего. Никто не рискнул бы запустить
Гагарина в космос, не имея средств контроля траектории.
     Но вот  появилась  полупроводниковая техника,  обладавшая
практически абсолютной надежностью.  В результате компьютерные
методы обработки информации,  в том числе и расчеты, сделались
доступными массовому пользователю.
     Но, как только такое произошло,  стало очевидным, что но-
вый инструмент  куда  нужнее  в  торговле,  бизнесе,  массовом
производстве, чем в чисто оборонных делах. В последнем случае,
он нужен для престижа или безопасности страны, а в бизнесе вы-
числительная машина приносит реальные деньги!  Более того, там
компьютеры сделались основой новых технологий. И решающим фак-
тором успеха в условиях рыночной конкуренции, борьбе комерчес-
ких и производственных структур.  А это поважнее любых оборон-
ных  задач!  Общество  свободного  предпринимательства  быстро
усвоило как с помощью компьютеров можно делать деньги.  Это  и
решило судьбу информатики.
     Как только  такое  обстоятельство  было осознано западным
бизнесом, там начался бум.  Об этом много написано и  вряд  ли
стоит пересказывать известное. Замечу лишь одно - компьютерная
революция знаменовала начало нового  витка научно-технического
прогресса.  Он оказался сопряженным с энергетическим кризисом,
с резким, многократным подорожанием нефти и других энергоноси-
телей.  В  капиталистических странах произошла структурная пе-
рестройка всей промышленности, родились энергосберегающие тех-
нологии,  появились персональные компьютеры и,  так называемые
"высшие технологии",  то есть прецезионные технологии, которые
нельзя  реализовать  без встроенных в оборудование электронных
устройств. Западная промышленность изменила за два десятка лет
весь свой облик.
     Наша же  бюрократизированная,  расписанная  по отраслям -
монополистам экономика не была готова,  да и не была способной
принять  этот вызов научно-технической революции - он оказался
для нее,  не просто неожиданным, а смертельным. Началось быст-
рое техническое и экономическое отставание и не только от Аме-
рики и  Японии.  Много  ли людей отдают себе отчет в том,  что
именно этот вызов стал причиной горбачевской перестройки,  ко-
торый будучи умноженным на импотенцию и амбицию политиков при-
вел страну в современной состояние?  Я думаю, что и М.С.Горба-
чев не  очень понимал даже в начале 80- х годов в чем истинная
причина потери мускул у Великого Государства. Понимай он это и
вся пересторойка могла бы пойти по иному.
     Да и мы - представители науки и техники,  тоже многое по-
няли совсем не сразу. Мы предупреждали о перспективах в разви-
тии  электронной техники,  говорили о необходимости экстренных
мер,  подобных тем, которые наше правительство реализовало при
создании ракетно-ядерного потенциала.  В.М.Глушков, Г.С.Поспе-
лов,  автор этих строк и многие другие писали записки в Прави-
тельство, в ЦК, выступали на различных конференциях, заседани-
ях ВПК, писали статьи в газетах, говорили много нелицеприятных
вещей.  Однако все было тщетно.  Но, делая все это, мы, тем не
менее,  до конца не озознавали,  что по иному и быть не могло!
И, что наши потуги - обречены на неудачу!
     Наша государственная, политическая и экономическая систе-
ма была уникальным созданием Природы. Именно Природы! Ее никто
не создавал по какому-либо задуманному плану.  Она возникла  в
результате  внутренних причин развития организации,  тех изна-
чальных стимулов,  которые в нее были заложены еще в  процессе
революции.  Сталин  мог быть или не быть,  но система не могла
развиваться иначе,  ибо он был не только ее создателем,  но  и
был создан ею.  Горбачев мог состояться или не состояться,  но
система необходимо должна была рухнуть.  Раньше или позже, так
или иначе,  но она должна была развалиться,  ибо она оказалась
несостоятельной в борьбе за место под солнцем на нашей  груст-
ной планете. Просто она могла рухнуть по-иному.
     Существовала иллюзия,  что в нашем советском обществе от-
сутствовала конкуренция. Действительно в производственной сфе-
ре она  почти  не возникала,  поскольку в ней законами был ут-
вержден монополизм - все,  что надо было делать,  кто и за что
отвечает расписывалось по отраслям.  Но люди оставались людьми
и хотя Система стремилась утвердить принципы винтика,  превра-
тить коммунистический фаланстер в человеческий вариант термит-
ника, люди оставались людьми с их страстями, желаниями. Биосо-
циальные законы продолжали действовать. Поэтому конкуренцию на
рынке товаров заменила иная конкуренция.  Возник  иной  Рынок,
возникла система отбора людей, не по удачливости в бизнесе - в
производстве, торговле, как это происходило в обществе свобод-
ного предпринимательства,  а по принципу служения Системе,  то
есть иерархии,  тем которые стоят на ступеньку выше. И главным
стало обеспечивать их покой.  Стабильность - приказано не бес-
покоить! Вот идеал - Рынок сиюминутного благополучия.
     Вот главное  за  что  ценились люди,  а беспокойных людей
система отбраковывала  и отправляя на переферию общества,  по-
добно тому,  как капиталистическая система отбраковывает, отб-
расывает  за  борт  неудачливых бизнесменов.  И постепенно все
этажи экономической и политической власти все больше и  больше
заполнялись людьми способными обеспечивать комфортноые условия
существования своим вышестоящим. Причем сиюминутные, без оцен-
ки перспективы. Вот почему у работников любых аппаратов - пар-
тийных,  ведомственных,  неизбежно  вырабатывалась  психология
временщиков,  предельно  простого  удовлетворения  сиюминутных
потребностей вышестоящих.  Что  же  касается  отраслей-монопо-
листов,  то у них и не может быть других целей. И давление ВПК
постепенно ослабевало - ведь паритет в области вооружения  был
достигнут.  А  дальше - с минимум беспокойств,  на достигнутом
было необходимо удержаться.  А для этого не надо выдумать  что
то такое свехестественное!
     Вот мы  и стали копировать западные "проверенные" образцы
- проще и надежнее. Система постепенно все чаще и чаще отказы-
валась развивать собственные идеи и не только в области вычис-
лительной техники.  Проще и меньше риску "сейчас ошибиться". А
о будущем,  о том,  что такой путь запланированное отставание,
что он  ведет к деградации интеллектуального потенциала нации,
никто особенно и не думал.  А о записках "наверх" от тех,  кто
видел грядущие опасности никому, по существу, и дела никому не
было.
     Но еще хуже было то, что монополизм в промышленности кон-
сервировал старые технологии всюду,  в том числе и в оборонной
сфере и постепенно превращал вторую державу мира в некое арха-
ическое учреждение,  сильное только своими  воспоминаниями.  И
мы,  специалисты,  связанные в военно-промышленным комплексом,
это отлично понимали. И мучительно искали выхода.
     Я думаю,  что тогда, когда факт нашего отставания в воен-
ной сфере был по настоящему осознан в верхних  эшелонах власти
и началась перестройка. Я бы не хотел особенно хулить ее авто-
ров - много ли людей тогда отдавали отчет в том,  что происхо-
дило.  Только  теперь мы стали понимать,  что разрушение нашей
системы было предопределено. И еще - это была часть общего ми-
рового кризиса. Но об этом как-нибудь в другой раз.
     Так или  иначе,  но  уже  в  60-х  годах  начался процесс
постепенной деградации  нашей промышленности,  в том числе,  и
военной - начало устаревать  оборудование,  уменьшаться  коли-
чество новых изделий. Первыми этот спад почувствовали люди за-
нимавшиеся опытными разработками - интерес к оргнинальным  но-
вым  техническим  конструкциям и новым идеям стал заметно уга-
сать.
     Итак, в  начале  60-х  годов был достигнут "военный пари-
тет". Только объяснить, что означает такое замысловатое слово-
сочетание  было  совсем не просто.  Мы этого не умеем делать и
сейчас.  Я думаю, что и сами военные не очень то отдавали себе
отчет в том, какой смысл следует в него вкладывать. Может быть
самое точное значение этого термина  состоит  в  обывательском
утверждении:  каждая  из  двух сверхдержав могла полностью и в
одночасье уничтожить друг друга.  А заодно и все живое на пла-
нете. Я его воспринимал, как достижение такого уровня вооруже-
ний,  когда война сверхдержав и  их  собственное  самоубийство
становятся синонимами.
     Вот когда это случилось, у наших военных и политиков воз-
никло ощущение  самодостаточности  -  теперь можно не беспоко-
иться.
     А как  следствие  -  начали слабеть прямые стимулы совер-
шенствования вооружения.  Предложения разных технических  нов-
шеств  и изобретений,  требующие дополнительных волнений и пе-
рестроек встречали в ведомственных  корридорах  все  меньше  и
меньше энтузиазма. Атмосфера в промышленных кругах стала круто
меняться и очень мало походить на то,  с чем мы вошли в после-
военный мир.
     Как следствие этого процесса интерес оборонной промышлен-
ности к  исследованиям поиского характера тоже стал снижаться.
А вместе с ним менее интенсивными становились  и  обращения  к
академическим коллективам.   Теперь   уже   не  промышленность
приходила к нам с просьбами о проведении тех или иных исследо-
вательских работ, а мы - академические теоретики стали пытать-
ся заинтересовать промышленность,  дабы она своими влияниями и
финансовыми  возможностями поддержала наше слабеющее существо-
вание.  Время,  когда промышленность не могла без нас обойтись
ушло. И я думаю, что навсегда!
     В таком  развитии событий была еще одна немаловажная при-
чина. И она тоже была связана с монополизмом отраслей.  Отрас-
левые конструкторские  и технологические институты стали заво-
дить свои собственные теоретические отделы  и  сумели  в  этом
преуспеть: к началу 60-х готов теоретические группы в отрасле-
вых НИИ и КБ представляли уже значительную силу.
     Особенно остро все это сказалось,  опять же на  состоянии
дел с вычислительной техникой. Военная промышленность пошла по
линии создания и использования  специализированных электронных
машин.  А универсальные компьютеры, которые нужны были, прежде
всего, исследователям, перестали быть в центре внимания произ-
водителей.  Оригинальные отечественные разработки, которые нам
позволили на заре истории развития вычислительной техники про-
вести  все  расчеты необходимые для создания ядерного оружия и
запуска человека в космос, постепенно сходили на нет! Их стали
замещать машины,  так называемой, единой серии - неудачные ко-
пии устаревших образцов фирмы IBM.  А талантливые конструкторы
наших собственных компьютеров стали спиваться. И не в перенос-
ном, а прямом смысле! Что еще остается делать талантливому ху-
дожнику, если ему поручают копировать чужие картины?
     Еще хуже обстояло дело с процессом  внедрения электронной
техники в  управленческую,  торговую  и хозяйственную деятель-
ность, что было особенно выгодным, с точки зрения эффективнос-
ти производства. Конечно, кое что делалось, но скорее под дав-
лением общественности,  чем в силу производственной необхорди-
мости. И  заторможенность  технического  прогресса  была также
легко объяснима той  отраслевой  монополизацией  и  разбиением
всей нашей жизни на уделы,  которые сверху до низу пронизывали
все наше существование.
     Коль нет конкурента,  коль ты единственный производитель,
то и  незачем что то усовершенствовать,  стараться - и так съ-
едят, ведь больше есть нечего! Да и к тому же принцип "не бес-
покоить".  Тем  более внедрением новой управленческой техноло-
гии,  основанной на компьютерной обработке информации, которая
влечет особое  беспокойство.  Ведь  эта  самая компьютеризация
всегда связана с необходимостью учиться, переучиваться на ста-
рости лет.  И,  что самое страшное для любого чиновника, такая
смена технологии неизбежно связана с перестройкой управленчес-
кой  структуры.  То есть с заменой одних людей другими.  А это
всегда болезненно  для  любых организацонных структур.  И если
такую перестройку можно избежать, то любой чиновник готов зап-
латить за это немалую цену.
     Вот так, постепенно, все и начало изменяться к худшему. И
мы у себя в Вычислительном Центре и на Физтехе очень скоро по-
чувствовали эти изменения.  Приходилось искать  новые  области
для работы.  По другому работать самим и по другому учить сту-
дентов.  Ракетно-космическая тематика и в Академии Наук начала
себя  исчерпывать.  Такое,  может  быть  было  и естественным,
поскольку наши работы стали потихоньку превращаться из поиско-
вых в рутинную инженерную практику. И совсем не был неправ наш
тогдашний Президент Академии М.В.Келдыш,  когда он  говорил  о
необходимости использовать весь тот математический аппарат, те
навыки и знания,  которые мы приобрели,  работая  по  тематике
ВПК,  в  гражданской  сфере - если бы они там были нужны!.  Он
призывал нас к новым поискам. Келдыш, может быть лучше чем кто
либо, чувствовал "начало конца". Послевоенный взлет стал выды-
хаться,  Система переходила в стационарное состояние,  которое
мы позднее  назовем состоянием застоя.  Но это было ее естест-
венное состояние - неисправимое без коренного изменения  самих
основ Системы и,  прежде всего,  отраслевого монополизма.  Вот
этого мы тогда не  понимали  и  стремились  многое  исправить,
апеллируя к разуму, к науке. Результаты известны.
     Меня, все эти изменения касались самым  непостредственным
образом.  Я  получил государственную премию за теорию движения
тела с жидкостью - другими словами за разработку теоретических
основ  динамики  жидкостной ракеты.  За асимптотические методы
расчета траекторий космических аппаратов,  позволяющие обеспе-
чивать устойчивость счета при минимальной ошибке, я был избран
членом международной Академии Астронавтики - одним словом, вся
моя деятельность и все мои успехи были связаны с ракетной тех-
никой.  А в этой области, перспективы масштабных академических
исследований становились все более и более проблематичными.
     У меня было два пути.  Первый - возвращаться  в  "чистую"
инженерию. Второй - искать новые приложения своим силам а Ака-
демии, то есть новые научные проблемы.
     Первый был  более  простым - в промышленности у меня была
хорошая репутация.  Кроме того, я получил весьма лестные пред-
ложения и от Челомея и от Янгеля, стать их заместителем по те-
оретической проблематике.  Однажды я даже дал  свое  согласие.
Правда это было в состоянии сильного подпития.
     Янгель в Днепропетровске,  в самом городе имел загородную
усадьбу - дом окруженный довольно большим лесом.  Не парком, а
куском леса - место великолепное и рядом со  знаменитым  Южным
КБ. И вот однажды ранней осенью, которая восхитительна в Ново-
россии, я был его гостем.  Цель приглашения -  мой  переезд  в
Днепропетровск. И  вот за обильным возлиянием - а у Янгеля все
было богатырским и ракеты и возлеяния, я дал свое согласие.
     Но на  утро  после тяжелого похмелья,  после того,  как я
просидел с группой его ведущих инженеров,  стараясь вникнуть в
суть задач, я понял, что уже не могу расстаться с той свободой
мысли, которая была у меня в Академии.  Я  отказался,  понимая
сколь многого я лишаюсь и избрал второй путь.
     Келдыш отнесся весьма неодобрительно к моему  отрицатель-
ному решению.  Оказалось, что мое приглашение в Днепропетровск
было его инициативой.
     У меня  никогда  не  было с М.В.Келдышем каких либо особо
добрых отношений,  но он несколько раз пытался поднять меня на
высокие административные ступеньки.  И каждый раз я отказывал-
ся.

ИССЛЕДОВАНИЕ ОПЕРАЦИЙ - ГЕРМЕЙЕР,
БЕЛЛМАН, ЗАДЕ

     С начала 60-х годов в Советском Союзе - Москве, Ленингра-
де, Киеве, стали довольно интенсивно заниматься методами опти-
мизации. Это была своеобразная страница жизни довольно большо-
го коллектива советских ученых, - математиков, инженеров, эко-
номистов,   связанная   со  многими  иллюзиями  и  наполненная
разочарованиями. Отыскание оптимальных решений всегда занимало
в метематике весьма значительное место. Тем более, что доволь-
но много инженереых задач сводились к проблемам оптимизации. С
появлением электронных вычислительных машин в этом направлении
открылись новые перспективы.  И многим,  в том числе и  автору
этих размышлений,  казалось, что работы в области оптимизации,
теории оптимального управления,  прежде всего,  откроют  новую
страницу в  истории государства и не останутся чисто математи-
ческими упражнениями. Я не думаю, что это была дань марксизму,
поскольку и  на Западе увлечение идеями оптимизации в то время
было повсеместным.
     Традиционно, со времен великого Эйлера,  физика и механи-
ка, а затем и практика машиностроения были основными  "постав-
щиками" вариационных  задач.  Однако  в конце 50-х годов новое
поле деятельности было  открыто  не  традиционными  интересами
чистой  математики  и рутинной инженерной практикой,  а той же
ракетной техникой, о которой я уже столько говорил в этой кни-
ге. Вывод  на  орбиту некоторого груза требует огромных затрат
энергии.  Поэтому становится весьма актуальной проблема выбора
такой траектории  стартового  участка космической ракеты,  при
движении вдоль которой,  с той же затратой топлива, можно было
бы вывести на орбиту лишний килограмм полезного груза. Первый,
который понял суть этой проблемы  был  Д.Е.Охоцимский.  Еще  в
46-ом, году, будучи студентом, он опубликовал работу ей посвя-
щенную.
     Оказалось, что задачи выбора оптимальной траектории выхо-
дят за  рамки классического анализа (того вариационного исчис-
ления, которое было создано Эйлером  и  Лагранжем)  и  требуют
разработки новых математических подходов.  И он уже содержался
в знаменитой статье Охоцимского.  Но решающий шаг, увы, сделал
не он. А о статье Охоцимского помнят только отдельные специал-
исты.
     Дело в  том,  что  лет  через  пять  после  этой  работы,
Л.С.Понтрягин опубликовал  свой  принцип  максимума.  Им  была
предложена чрезвычайно простая и элегантная конструкция,  поз-
воляющая сводить эти нестандартные задачи  анализа  к  краевым
задачам для  обыкновенных дифференциальных уравнений - задачам
трудным,  но все же решаемым классическими методами численного
анализа. Но,  по  моему глубокому убеждению,  решающий шаг все
таки был сделан Охоцимским - именно он впервые  показал, пусть
на примере, как надо решать такие задачи. Для этого он исполь-
зовал,  так называемые, игольчатые вариации и объяснил некото-
рые особености оптимальных траекторий. Впрочем, игольчатые ва-
риации придумал еще Лежандр в начале XIX века, но кто помнит о
таких вещах?
     Так или иначе,  заключительное слово было сказано Понтря-
гиным. И это - "абсолютная истина"!  Мне всегда было жаль, что
"понтрягинцы" не ссылались на основополагающую работу студента
дипломника мехмата МГУ, каким был в ту пору Дмитрий Евгениевич
Охоцимский. Впрочем таков стиль наших математиков -  не  заме-
чать, всего того,  что сделано не  ими. Пантрягицев - особенно.
     Мне всегда казалось, что самое главное в науке понять ос-
новную сущность,  основную идею, дать ее рельефную интерпрета-
цию. Строгое доказательство, возможность его предельного обоб-
щения также необходимы - это закрепление  позиций  знания,  но
истинное развитие  науки  определяют интерпретации,  они несут
нечто существенно более важное,  чем строгое доказательство  -
то понимание, которое необходимо для продуцировния новых идей.
     Я помню, например, как в начале 50-х годов Андрей Василь-
евич Бицадзе дал несколько замечательных примеров иллюстрирую-
щих свойство сильной эллиптичности.  Однако позднее в сознании
математиков эти результаты оказались связанными с именем  про-
фессора Вишика, который, кажется, в своей докторской диссерта-
ции построил общую теорию таких систем.  Как ни важна была ра-
бота Вишика,  но само открытие свойства сильной эллиптичности,
интепретация его особенностей были,  прежде всего, достижением
Бицадзе, его вкладом в математику. Не чисто спортивный резуль-
тат,  не техническое преодоление трудностей,  что  традиционно
особенно цениться математиками,  а понимание "души" проблемы -
вот что меня всегда привлекало в первую очередь.  Вот почему я
так ценю работу Охоцимского. Почему и сам ушел из чистой мате-
матики.
     По этой же причине, когда в начале 60-х годов я начал чи-
тать на Физтехе курс методов оптимизации, я решил пересмотреть
все истоки принципа максимума и постараться проделать до конца
тот путь,  на который вступил Охоцимский.  В своем курсе я  не
стремился строить и излагать какую либо строгою теорию. К тому
времени, с точки зрения матаматики,  все уже было давно понято
и все основные результаты получены.  Но мне хотелось дать сту-
дентам такую интерпретацию, которая позволила бы увидеть сколь
по существу прост этот принцип,  как он  естественным  образом
связан с классическим математическим анализом,  его  идеями  и
что принцип максимума выводится практически традиционным обра-
зом, опираясь лишь на идеи Лагранжа и Лежандра.
     Исследования оптимизационных проблем я постарался  поста-
вить более  широко,  рассматривая  их  в качестве естественной
составляющей более общей проблемы построения теории  и методов
отыскания рациональных решений.  Другими словами, я считал не-
обходимым в таком институте как наш, ориентированном на эффек-
тивные  решения прикладных задач с помощью вычислительной тех-
ники, изучать проблемы оптимизации в контексте той дисцинлины,
которую  в послевоенные годы стали называть исследованием опе-
раций.  В Вычислительном Центре была организована  лаборатория
исследования операций, возглавить которую я пригласил Юрия Бо-
рисовича Гермейера, моего старого друга Юру Гермейера, с кото-
рым  мы еще в школьные годы ходили в кружок Гельфанда,  жили в
одной комнате в общежитии на Стромынке, будучи студентами мех-
мата и работали вместе в конце сроковых годов в НИИ-2 у одного
и того же главного конструктора Диллона.
     В это  же время в МГУ академиком А.Н.Тихоновым начал соз-
даваться факультет  прикладной  математики  и  кибернетики.  Я
представил  Андрею Николаевичу профессора Гермейера.  Они друг
другу,  кажется, понравились. Во всяком случае, Гермейер орга-
низовал  и стал заведовать на новом факультете кафедрой иссле-
дования операций.
     У нас  возникла очень неплохая и работоспособная коопера-
ция по оптимизационной проблематике: несколько активно работа-
ющих лабораторий ВЦ и две кафедры - моя кафедра прикладной ма-
тематики в МФТИ и кафедра Гермейера в МГУ.  Но для меня  такая
кооперация была гораздо больше чем просто кооперация. Рядом со
мной оказался теперь мой старинный друг,  которому я мог пове-
дать все свои мысли,  которого я не стеснялся и,  который меня
знал настолько,  что не стал бы обо мне думать хуже независимо
от  той или иной бредовой идеи,  которая могла бы придти мне в
голову.
     Работа в  теории  оптимального  управления,  потянула еще
целую цепочку задач и очень рассширила круг людей,  с которыми
я оказался в контакте. Я начал проводить регулярные всесоюзные
математические школы по теории  оптимального  управления.  Они
проходили в самых разных местах Советского Союза - в Молдавии,
Эстонии,  на Волге,  в Сибири...Приглашали мы  и  иностранцев.
Особенно из социалистических стран. Начал складываться своеоб-
разный коллектив, в рамках которого вырастала интересная груп-
па специалистов по прикладной математике, защищались диссерта-
ции,  печатались монографии.  Такие известные ныне специалисты
как Михалевич, Пшеничный, Демьянов, Евтушенко и многие другие,
так или иначе,  прошли через эти школы.  Деятельность школы не
была связана с какой либо конкретной областью приложений - со-
бирались люди самой разной активности.  И не только работающие
в прикладной сфере.  В наших школах принимали участие и  люди,
занимавшиеся  чисто  математическими проблемами.  Это взаимное
общение позволило сформироваться у нас в  стране  своеобразной
школе, объединившей первокласных математиков и людей, работав-
ших в физике, экономике, машиностроении... - явление достаточ-
но уникальное в мировой практике.  И со временем, многие, при-
нимавшие  активное  участие  в  нашей  деятельности,  получили
довольно  высокий  международный рейтинг и известность,  как и
наша общая деятельность.
       В отличие от тех работ, которые проводились в интересах
ВПК, и были связаны с закрытыми разработками,  исследования  в
теории оптимального управления, шире - в области методов опти-
мизации, открывали разнообразные возможности для международных
контактов и кооперации.  Мы участвовали в большом числе разно-
образных конференций,  различных международных программах, ез-
дили за рубеж читать лекции.  У нас появились зарубежные аспи-
ранты, возникли новые дружеские связи. Некоторые из них сыгра-
ли в моей жизни немаловажную роль.  Во всяком случае,  они мне
наглядно показали,  что духовная общность, общие научные инте-
ресы и близость взглядов на  смысл  собственной  деятельности,
порой  сближают  людей куда больше,  чем общность национальная
или политическая.  В связи с этим я хочу вспомнить  двух  моих
друзей - Ричарда Беллмана и Лотфи Заде.
     С Заде я познакомился еще в Москве на какой-то  конферен-
ции в Институте Проблем Управления.  Кажется, в конце 50-х го-
дов, когда он уже был профессором в Беркли и сделался в Соеди-
ненных Штатах  фигурой  номер один в области теории управления
техническими системами. Лотфи родился в Баку и его первым язы-
ком был кажется русский.  Но его отец был персидским подданным
и занимался бизнесом. Поэтому году в 27-ом семейство Заде было
вынуждено выехать из Союза. Сначала в Иран, а затем в Америку.
Но Лотфи сохранил превосходный русский язык. Во время моих ви-
зитов в Беркли он переводил мои лекции, так как я по английски
не говорю.  В тот приезд он был у меня в гостях и  мы  провели
очень приятный вечер.  На меня произвела большое впечатление и
его жена Фанни - очаровательная и жизнерадостная женщина.  Она
не могла не нравится людям.  Не только потому,  что была инте-
ресна и элегантна,  но и источала из себя благожелательность и
доброту. Она действительно привлекала общее внимание и вызыва-
ла симпатии людей даже мало с ней знакомых.
     Как-то через четверть века, уже в 80-х годах я был проез-
дом в Сан-Франциско и позвонил в Беркли на квартиру  Заде.  Но
его не было в городе, а Фанни, узнав, что я пробуду всего лишь
несколько часов примчалась меня повидать. А путь вокруг залива
не короткий,  да и возраст...Фанни было тогда, увы, уже за 60.
Я ее отговаривал, но - Фанни есть Фанни!
     Она поставила свою машину на крутом спуске,  мы  зашли  в
кафе и погрузились в воспоминания. Она помнила имена всех сво-
их московских знакомых,  помнила все их беды,  каждому из  них
поручала что-то сказать. Прощаясь уже около машины я поцеловал
ей руку. Рядом стоящий огромный американец, выразил свое удив-
ление по этому поводу.  Фанни улыбнулась и ответила -"господин
не американец,  он европеец".  На что  последовала  прекрасная
реплика: "Если бы я провожал такую же очаровательную даму,  то
я тоже был бы европейцем!"
     Но настоящее  знакомство  с  семьей Заде состоялось одним
или двумя годами позже их первого визита в Москву на  междуна-
родной  школе по посвященной проблемам оптимального управления
в Дубровнике,  куда я был приглашен,  так же как и Заде в  ка-
честве профессора.  Меня поселили в домике, в котором уже жили
супруги Заде и Ричард  Беллман  со  своей  молоденькой  женой.
Беллман,  я и супруги Заде были ровестниками.  А Найна,  хоро-
шенькая беленькая девочка, казалась нам совсем юной, что и бы-
ло на самом деле.  И это обстоятельство нас всех заставляло за
ней тянуться. Наш домик стоял прямо над морем. От воды нас от-
деляло...  200  ступенек (вниз!).  И каждое утро по инициативе
Найны вся наша компания спускалась купаться.  Неплохая зарядка
для  уже  не очень молодых людей!  Впрочем,  тогда еще никакие
старческие хвори нам не грозили и после купания в  Адриатичес-
ком море,  200 ступенек вверх нам еще не казались такими труд-
ными, а были лишь хорошим предверием к утренрнему завтраку.
     Нас неизменно сопровождала большая овчарка хозяина нашего
дома. Ее звали Яшин по имени знаменитого вратаря  сборной  ко-
манды Советского Союза.  Это была симпатичная и добрейшая пси-
на.  Впрочем собаки наследуют характер своих хозяев, а наш хо-
зяин, отставной моряк был очень похож на своего грозного стра-
жа.  А имя этот страж получил не с проста.  Каждое утро, когда
кто либо выходил на веранду,  Яшин приносил камушек,  отступал
метра на два или на три,  принимал позу  вратаря  и  требовал,
чтобы этот камушек пнули ногой.  Как правило, он камушек умуд-
рялся поймать и тогда удовлетворенный  отпускал  свою  жертву.
Если  же  он  камушек пропускал,  то начинал жалобно скулить и
приносил новый камушек.
     Вот такой компанией мы и жили - нас пятеро, да и Яшин.
     А по вечерам мы сидели на веранде, прямо над морем, попи-
вали легкое винцо и говорили о ...  математике. Вот когда я по
настоящему оценил своих новых друзей.  Мы были не только  ров-
нестниками, но и почти по всем вопросам единомышленники.
     Мои взгляды на математику,  на ее место в системе наук  и
человеческой жизни, на науку вообще складывалось и под влияни-
ем моих учителей,  среди которых я выделяю Д.А.Вентцеля и И.Е.
Тамма и тех титанов,  с которыми меня сводила жизнь - М.А.Лав-
рентьева, Н.Н.Боголюбова,  С.Л.Соболева.  Я даже не знаю,  кто
они были - математиками,  физиками, инженерами. Большое значе-
ние имела для меня и моя инженерная деятельность,  связанная с
решением конкретных задач аэрокосмического комплекса. И у меня
возникло двойственое отношение к математике. Я преклонялся пе-
ред математикой и теми,  которых я считал великими математика-
ми.  И первым среди них с считал Пуанкаре. Но однажды я возне-
навидел математический снобизм,  который мне прививался в уни-
верситете. Вот почему, прежде всего, я преодолел представление
о самодостаточности математики, столь характерное для московс-
кой математической школы.  Как и всякая наука, математика, мо-
жет быть и прекраснейшая из наук, все-таки чему-то служит.
     Я безусловно разделял ту точку зрения, что любая теория в
чем-то ущербна,  если она не имеет математического оформления.
И всегда стремился переходить от вербального к математическому
описанию. И,  в тоже время,  я понимал шаткость такой позиции,
поскольку, все исходные постулаты необходимые для математичес-
кой формализации очень условны.  Да и само описание  на  языке
математики далеко не всегда удается получить. Вот почему ниче-
го нельзя абсолютизировать, в том числе и понятие математичес-
кой строгости, которое после теорем Гедделя даже в чисто мате-
матическом плане, превратилось в понятие весьма относительное.
     Одним словом во всем нужно чувство меры и...  юмора.  И в
отношении к математике, и к свей деятельности и самому себе, в
первую очередь! Этот принцип мне преподал Д.А.Вентцель, ирони-
чески выслушивавший мои сентенции усвоенные от  другого  моего
учителя - Д.Е.Меньшова, дипломником которого на кафедре фукци-
ональнорго анализа я был в 1940-ом году.  И  такой  критицизм,
такое понимание относительной ценности того, что каждый из нас
способен придумать и понять,  отнюдь не уменьшает энтузиазма в
своей исследовательской деятельности.  Просто он все ставит на
свои места.  И меняя шкалу ценностей, переносит на место абсо-
лютного  - интерпретацию!  Но это утверждение,  которое всегда
руководит моей деятельностью я связываю уже  с  именем  Нильса
Бора.
     И вместе с этим - еще один  принцип:"мамы  разные  нужны,
мамы разные важны".  Человек по-настоящему хорошо может делать
то, что ему интересно.  И только хорошие дела  складываются  в
человеческую копилку. А почему одному интересно одно, а друго-
му другое, понять очень непросто - такова природа человека.
     Именно вот с таких позиций я и мои новые друзья обсуждали
вечерами и свои лекции и лекции других профессоров, которые мы
усердно слушали.  Разговор велся на  странной  каше  русского,
французского и английского:  Заде и Беллман говорили между со-
бой по  английски,  я  с Беллманом - по французски,  а Заде со
мной - по русски. Но рядом всегда была Фанни - она говорила на
всех  мыслимых  и  немыслимых  языках  и обычно нас выручала в
трудных ситуациях.
     Оба мои новых знакомых были людьми  высокоодаренными,  но
очень разной судьбы.  Заде связал себя сразу с инженерной дея-
тельностью. Он никогда не претендовал на то,  чтобы  считаться
математиком, хотя  прекрасно  владел  и теорией вероятностей и
алгебраическими методами.  Он очень быстро получил признание в
теории управления техническими системами и только  уже  будучи
весьма титулованным   стал   заниматься   более   абстрактными
конструкциями. В тот год он начинал создавать свою теорию, ко-
торая получила название нечетких множеств.  Я ценил эти работы
и позднее даже согласился войти  в  состав  редколлегии  соот-
ветствующего международного журнала. Но мне казалось, что наи-
более интересное развитие его методы найдут в теории  фильтра-
ции случайного процесса нелинейным оператором. Я даже пробовал
начать соответствующее исследование, однако какого либо успеха
не добился.
     У Беллмана судьба была совершенно иной.  Он считал  себя,
прежде всего, математиком и искал признания у математиков. Но,
увы, американские математики ему в этом отказывали и не счита-
ли  его  математиком:  уж  очень он не укладывался в привычные
стандарты.  Выбрал себе для работы Rand Corporation  и  только
гораздо  позднее стал преподавать в Южнокалифорнийском Универ-
ситете.  Придумывал методы и начинал их применять без  особого
обоснования.  Да и его чисто математические теоремы были дока-
заны не очень аккуратно с  точки  зрения  высокой  математики.
Книги писал быстро,  порой не доводя до кондиции. Но книги его
раскупались,  переводились на многие языки и читались,  правда
не математиками,  а инженерами,  физиками, экономистами. В Со-
ветском Союзе он был гораздо популярнее, чем в США. Особую по-
пулярность  в  нашей стране принесло создание им динамического
программирования.
     История динамического программирования совсем не проста и
я имел к ней определенное отношение.
     В конце 50-х годов я придумал способ решения задачи выбо-
ра траектории управляемой ракеты,  которая  обходит  некоторую
запретную зону  так,  чтобы с данным запасом топлива перенести
максимальный груз.  Идея  вычислительного  процесса мне самому
очень понравилась и я ей гордился.  Однако В.Г.Срагович, после
моего доклада на семинаре нашего отдела мне сказал,  что похо-
жую задачу решал молодой киевский математик  В.С.Михалевич.  И
его решение уже опубликовано. Я поехал в Киев и обнаружил, что
это действительно так.  Правда, он решал задачу профилирования
дороги и у него не было дифференциальных  уравнений,  но  идея
численной реализации была одна и та же. По-видимому идея мето-
да нам пришла в голову почти одновременно,  но Михалевич опуб-
ликовал  свою  работу раньше,  тем более,  что моя работа была
опубликована в закрытом отчете и о ней кроме меня долго  никто
не знал. Поэтому, когда этот метод решения оптимизационных за-
дач я включил в свой учебник,  то назвал его  "Киевским  вени-
ком", назвав Михалевича его первым автором.
     Но на этом история не кончается. Оказывается, что года за
два до  описываемых  событий,  американский  математик  Ричард
Беллман опубликовал  такой  же метод и назвал его динамическим
программированимем. Мы достали книгу Беллмана и перевели ее на
русский язык. Оказалось, что метод киевского веника некий ана-
лог динамического  программирования.  Он  не столь универсален
как метод Беллмана,  но имеет  определенные  преимущества  при
численной  реализации для тех конкретны задач,  которые решали
мы с Михалевичем.
     Вот почему мне было так интересно познакомиться с Беллма-
ном и провести с ним почти месяц в Дубровнике. Наши циклы лек-
ций мы читали парралельно и каждый день сопоставляли прочитан-
ное.  У нас сложились по человечески дружественные отношения и
они прошли через всю жизнь.
     В конце 70-х годов у Беллмана обнаружили опухоль в мозге.
Он вынужден был уйти с работы в Rend,е и остался только в уни-
верситете Южной Калифорнии.  Болезнь оказалась  неизлечимой  -
ему делали операцию за операцией, но все было бесполезно. Нес-
мотря на то, что он уже не мог работать, унивнерситет сохранил
ему  полную  зарплату.  Но ее было недостаточно для того чтобы
покрыть все траты на медицину.  В прошлом богатая семья оказа-
лась в очень трудном материальном положении.  Им пришлось про-
дать дом и жить крайне скромно.  Как мне рассказывали наши об-
щие знакомые, особенно тяжелым был последний год и Найна всеми
силами стремилась облегчить участь своего мужа,  до последнего
дня надеясь на благополучный исход.

ПЛАНОМЕРНОСТЬ, ПРОГРАММНЫЙ МЕТОД
И К - К ЭКОНОМИКА

     Все увлечения однажды кончаются. Так и исследования в об-
ласти теории  оптимального  управления начали понемногу терять
свою привлекательность.  Проблематика, конечно, не была исчер-
пана - любая теория может развиваться неограниченно,  но инте-
рес к ней может постепенно сходить на нет. Вот так и случилось
с  теорией оптимального управления:  в семидесятых годах наме-
тился определенный спад интереса к этой теории. И для того бы-
ли определенные причины.
     Прежде всего,  мы довольно эффективно научились решать те
задачи, которые возникали в инженерной практике. Особенно пос-
ле того,  как были разработаны диалоговые  (человеко-машинные)
системы оптимизации.  В результате их использования многие за-
дачи,  как, например, минимизация веса конструкции, при задан-
ной прочности,  стали вполне рутинными.  Но диалоговые системы
уже имеют мало общего с традиционной работой математика. В са-
мом деле,  в  их  основе лежит интуиция исследователя-инженера
или физика, хорошо знающего свое конкретное дело. Имея в своем
распоряжении пакет программ, реализующих набор возможных мате-
матических методов решения оптимизационных  задач,  исследова-
тель садится перед монитором вычислительной машины, на дисплей
которого выводится информация не только в  числовой,  но  и  в
графической форме..  Перед глазами инженера проходит весь про-
цесс поиска нужной  формы  конструкции  и  ее  характеристики.
Используя тот или иной алгоритм,  инженер видит результат оче-
редного шага  вычислительного  процесса  и  корректирует  свои
действия.  Такой  подход  позволяет за считанные минуты решать
такие задачи проектирования,  которые еще недавно были предме-
том кандидатских диссертаций.
     Вторая причина - крушение многих иллюзий связанных с  ис-
пользованием математических  методов  в  экономике и государс-
твенным управлением.
     Начиная со средины 60-х годов в кругах математиков и лиц,
связанных с информатикой, прежде всего тех, которые занимались
методами оптитмизации резко возрос интерес к экономике.  Боль-
шую роль в этом сыграли работы Л.В.Канторовича, одного из соз-
дателей линейного  программирования.  Но  еще большее значение
имели успехи в разработке эффективных методов расчета  различ-
ных оптимальных программ - программы вывода космического аппа-
рата, выбора маршрута самолета или оптимального управления тем
или иным технологическим процессом.  Казалось, что все эти ме-
тоды и идеи следует немедленно перенести в сферу  общественных
процессов и мы получим весьма совершенную структуру управления
государством и ее экономикой,  прежде всего.  И возникла  идея
программного метода управления.
     Сама идея программного управления процессом, подверженным
непредсказуемым  внешним  воздействиям, была  вполне разумной.
Предположим,  что задаваясь некоторым правдоподобным сценарием
внешней  обстановки,  мы  хотим  так распределить свой ресурс,
чтобы за заданное время наилучшим образом приблизится к задан-
ной  цели.  Для  этого  достаточно иметь модель процесса - его
описание на языке математики,  поскольку методы расчета  опти-
мальных программ (или траекторий) к этому времени уже были хо-
рошо разработаны. Ну а для компенсации возможных помех, откло-
нений от сценария,  следует разработать некоторый механизм об-
ратной связи, который бы удерживал процесс на программной тра-
ектории.  Вполне  разумный  метод - собственно так и поступают
инженеры, рассчитывая траектории своих ракет.
     Впервые термин  "программный метод управления" в примене-
нии к народохозяйственному управлению я услышал от  Ю.П.Ивани-
лова, моего бывшего ученика,  тогда уже профессора Московского
Физико-технического Института.  Академик Г.С.Поспелов посвятил
разработке этого метода обширную монографию.  Увлекался идеями
программного метода и академик В.М.Глушков. Честно признаюсь -
и  я приложил к этому руку и активно пропагандировал программ-
ный метод.
     Собственно говоря, ничего порочного в этом методе нет. Он
может быть с успехом использован для решения различных  управ-
ленческих задач  и в социалистической и капиталистической эко-
номике.  Ошибочным было представление о том,  что  программный
метод - некоторая панацея. О том, что возможна полностью цент-
рализованная,  развивающаяся по заданной программе экономичес-
кая система. О том, что программа развития - это некоторый за-
кон,  который должен неукоснительно выполняться.  Ошибочной  -
принципиально ошибочной была сама идея планомерности, формули-
руемая в качестве закона развития социалистического  государс-
тва. То, что нам тогда казалось наиболее очевидным - цель раз-
вития - и есть основной камень преткновения в реализации прог-
раммного метода,  ибо цель это компромисс, в котором участвуют
миллионы и миллионы людей,  их стремлений, желаний. Мы не при-
нимали во внимание то, что каждый человек способен действовать
и действует сообразно своим собственным,  ему  присущим  инте-
ресам,  своему  индивидуальному представлению о том,  что надо
делать на самом деле,  в данных конкретных условиях.  А  прог-
раммный метод - это не метод управления реальным развитием. Он
дает лишь оценки возможностей развития.
     В начале семидесятых годов мне довелось впасть  в  другую
крайность: я полностью разуверился в возможностях математичес-
кой экономики и стал относится к ней весьма иронически.  В  то
время  я уже начал заниматься проблемами эволюционизма и само-
организации и у меня происходил  глубокий  внутренний  процесс
переоценки ценностей. Я все больше отходил от марксистских дог-
матов, от  стандартного  рационализма в поисках какой то новой
парадигмы.
     На каком то семинаре в Москве,  где состоялся доклад аме-
риканского  экономиста  -  "аналога  Канторовича",  профессора
Иельского университета Чайлинга Купманса, я в дикуссии исполь-
зовал термин "К-К экономика",  имея в виду не только абревиа-
туру  "Канторович-Купманс  экономики".  По  русски этот термин
звучал более чем сомнительно,  но Купманс,  конечно,  не понял
игры слов и был очень горд, что его поставили рядом с Леонидом
Виталиевичем - в действительности,  это были величины не соиз-
меримые. Купманс отлично разбирался в иерархии, что впрочем не
очень понимал Нобелевский комитет, поставивший Купманса на од-
ну ступень с Канторовичем.
     Моя шутка имела самые неожиданные последствия.
     Я получил приглашение провести месяц в Иельском универси-
тете на  очень  хороших условиях в качестве визитирующего про-
фессора. А еще через год, уже после присуждения Купмансу Нобе-
левской премии,  я был приглашен еще на три месяца. Не зная за
собой никаких заслуг в области экономики, подозреваю, что этим
двум приглашениям я целиком обязан своей шутке,  которая поль-
стила Купмансу и как бы предсказала его нобелевскую премию.
     В научном плане мое пребывание в Иельском университете не
было особенно  плодотворным.  Я  не был сколь-нибудь обременен
работой. Прочитал несколько лекций, написал отзыв на пару дис-
сертаций, участвовал в семинарах. Сам Чайлинг, как ученый, был
мне не очень интересен.  Его экономические идеи  мне  казались
достаточно  тривиальными,  а  в области методов анализа он был
далек от той глубины,  к которой мы были приучены  общением  с
людьми класса Канторовича. Однако само общение с Купмансом бы-
ло приятным. Он был настоящим европейцем, родился в Голандии и
хорошо  владел  французским - языкового барьера у нас не было.
Он был очень внимателен и любезен.  Правда, узнав однажды, что
я не еврей, стал относиться ко мне более холодно.
     Однажды мне  предложили выступить с публичной лекцией уже
не только для студентов, Она была объявлена в связи с обсужде-
нием проблемы управляемости экономики. И в этой лекции я впер-
вые  сформулировал основы той веры,  которой я придерживаюсь и
сейчас.  В обычном смысле, экономика неуправляема и сам термин
"плановая экономика" некоторый лингвистический нонсенс. Та или
иная форма рынка необходимы. Более того, даже при декларирова-
нии  абсолютной планомерности,  рыночные отношения,  в той или
иной степени всегда присутствуют. И единственная цель, которая
вполне объективна - это сохранение гомеостаза общества. Но она
накладывает только ограничения. В обществе неизбежно возникают
запреты, табу. За них то и ответственно государство. И чем бо-
лее развитыми будут производительные силы,  чем большим  могу-
ществом будет обладать цивилизация,  тем более жесткими станут
эти запреты, тем более направляемым станет развитие экономики,
тем  большее  участие в этом процессе придется принимать госу-
дарству.  И не только государству, но и всему гражданскому об-
ществу. Значит  не планомерность,  не управление развитием,  а
направляемое развитие, способное избежать кризисных ситуаций.
     Мой доклад был хорошо принят, но я боялся резонанса у ме-
ня дома, ибо изложенная позиция уж очень была далека от приня-
тых  доктрин,  да и образа мышления наших экономистов.  Однако
у нас,  на мое счастье,  никто его и не заметил, хотя для меня
он  был неким жизненным этапом - я расставался с иллюзиями уп-
равляемости, теми догмами,  которые у нас в стране связывали с
марксизмом и переходил к жизни в новой парадигме. Впрочем и "у
них" особой реакции не воспоследовало - нобелевской  премии  я
не получил. Купмансу моя лекция совсем не понравилась, ибо она
расходилась и с его псевдомарксизмом.
     Но все-таки за свою лекцию я был  вознагражден.  Но  этой
награде я обязан не Купмансу, не общественности, а одной моло-
дой паре,  которая меня пригласила проехаться по Америке. И не
куда нибудь, а в Калифорнию, куда планировалась моя поездка по
плану визита.
     У Стайнбека есть чудная книга:"Путешествие  с  Чарли  для
открытия Америки".  В  ней он рассказывает как вместе со своим
псом он на автомобиле пересек континент вдоль границы с  Кана-
дой и спустился вниз в Лос-Анжелес.  Вот эту часть путешествия
и я проделал вместе с симпатичной  молодой  парой.  Прекрасная
награда  за  мою  шутку и отличное завершение моих занятий К-К
экономикой.

ПАВЕЛ ОСИПОВИЧ СУХОЙ И  АВТОМАТИЗАЦИЯ
ПРОЕКТИРОВАНИЯ САМОЛЕТОВ

     Однажды, поздно  вечером  мне  домой  позвонил знаменитый
авиаконструктор Павел Осипович Сухой и попросил  на  следующий
день приехать к нему в КБ.
     П.О.Сухой был один из наших самых интересных и  талантли-
вых  конструкторов  военных самолетов.  В конце 60-х годов ему
было уже около 80 лет.  Но я увидел не  дряхлого,  но  мудрого
старца, каким он мне представлялся, а подтянутого пожилого че-
ловека,  сохранившего до сих пор выправку офицера старой русс-
кой армии, ясность ума и впечатляющую эрудицию. Он был энерги-
чен, полон замыслов и планов.
     Он мне долго  объяснял  почему  традиционные  методы,  не
только  проектирования,  но  всего процесса создания самолетов
сегодня уже малопригодны.  необходима их коренная перестройка.
Самолет,  как специальная система оружия,  стал столь сложным,
что  проектирование  машины,  строительство  опытного образца,
летные испытания и доводка конструкции поглащают столько  вре-
мени,  настолько затягиваются,  что к моменту своего запуска в
серию,  самолет оказывается уже устаревшим.  За эти 12-15  лет
наука и технология успевали так развиться,  что новинка оказы-
валась на деле архаикой. Необходимо качественно усовершенство-
вать весь цикл создания самолета, и не только ускорить процесс
проектирования, но и иметь возможность все время совершенство-
вать конструкцию. Кроме того, необходимо научится одновременно
проектировать несколько альтернативных вариантов машины.
     Но добиться всего этого невозможно без использования сов-
ременных методов информатики,  позволяющих  создавать  системы
автоматизированного проектирования.  Ну и, наконец,- и это са-
мое главное, сегодня надо переходить к многовариантному проек-
тированию.  Но как научить инженера одновременно проектировать
несколько вариантов одного и того же самолета,  как  организо-
вать этот процесс, какими средствами надо оснастить инженера -
все эти вопросы сегодня еще не решены.  Одно ясно - без мощной
вычислительной  машины и специальной организации процесса соз-
дания самолета,  учитывающего специфику вычислительного  комп-
лекса, с такой задачей справиться невозможно.
     И Павел Осипович предлагал нам не, просто участие в такой
работе, а просил ее организовать и возглавить.  И для выполне-
ния  подобной  работы,  он  обещал предоставить нам в своем КБ
carte blanche, как он выразился. Я поблагодарил его за доверие
и  заметил,  что  нам  придется  готовить  и  новое  поколение
конструкторов и,  прежде всего из числа только что  получивших
диплом.  Учить этих инженеров нам придется совместно и это бу-
дет весьма трудно,  поскольку одни учители не знают самолетов,
а другие - информатики. И те и другие, кроме того, еще не зна-
ют и чему и как надо учить!
     Мне понравились  ясность мысли и четкость выражений гене-
рального конструктора.  Задача казалась сложной, однако выпол-
нимой. Для  этой работы я начал у себя в Вычислительном Центре
Академии Наук формировать небольшую группу.  Но, к моему удив-
лению я встретил недоброжелательное отношение к моей инициати-
ве со стороны директора института  академика  А.А.Дородницына.
Мне казалась, что совместная работа с КБ Сухого должна была бы
его заинтересовать, ведь он всю жизнь сам был связан с авиаци-
ей.  Но в данном случае,  он четко придерживался ведомственной
точки зрения - не за свое дело беретесь,  для этого есть ЦАГИ.
Тем более,  что тогда он был одним из заместителей его началь-
ника.
     Надо сказать,  что  такая ситуация была для меня не в но-
винку. Большинство моих начинаний Анатолий Алексеевич встречал
с весьма основательной долей скептицизма. Однако когда все по-
лучалось, то он не упускал случая сказать "у меня  в  институ-
те..." Точно также и в этом случае:  когда, через десяток лет,
мы должны были получать в Кремле лауреатские медали за  созда-
ние системы  автоматизированного  проектирования самолетов,  к
стати говоря,  использованной при создании Су-25 и всех после-
дующих самолетов КБ имени Сухого, Дородницын не возражал, ког-
да мы ему предложили войти  в  состав  авторского  коллектива.
После  торжественного  акта в Кремле,  мы купили шампанского и
поехали ко мне домой, где жена приготовила ужин. Однако Дород-
ницына я не пригласил,  чтобы не ставить его в неудобное поло-
жение.
     Но до этого вечера было еще целое десятилетие.
     А тогда,  после разговора с П.О.Сухим,  я  воспользовался
своим положением  декана факультета прикладной математики МФТИ
и отобрал группу способных выпускников и объединив их с  груп-
пой молодых конструкторов,  недавно закончивших МАИ,  создал в
КБ специальное подразделение,  ориентированное на создание но-
вой технологии проектирования. Вместе с небольшой группой сот-
рудников Академического ВЦ,  оно начало вникать в суть пробле-
мы. И этузиазма у нее было - хоть отбавляй!
     Я думаю,  что вся эта затея,  несмотря на наш  энтузиазм,
несмотря на внимание к ней генерального конструктора, так бы и
осталась хорошим замыслом,  если бы в нее по-настоящему не по-
верил  О.С.Самойлович - один из заместителей Сухого.  Но и он,
что греха таить,  по началу не очень понимал суть  затеянного,
считая,  что  роль  системы автоматизированного проектирования
будет сводится, преимущественно к использованию вычислительной
техники для проведения сложных инженерных расчетов и организа-
ции чертежного процесса.  На самом же деле речь шла о  создании
принципиально  новой  технологии  проектирования  современного
истребителя. На первых порах это понимали очень немногие. Но и
для нас горизонты работы открылись отнюдь не сразу.
     Работа успешно началась,  но тут случилась  катастрофа  -
скоропостижно скончался наш генеральный конструктор.
     На его место был назначен Е.А.Иванов - первый заместитель
Павла Осиповича и директор опытного завода.  Очень опытный ин-
женер,  энергичный директор и хороший технолог.  И  мне  очень
симпатичный человек.  Но... не конструктор и тем более не уче-
ный. Сухой его даже не вводил в курс наших дел и Иванов считал
сначала  всю  начатую и весьма дорогостоящую работу моей собс-
твенной затеей,  а энтузиазм  Самойловича,  желанием  защитить
докторскую диссертацию  (что надо сказать и случилось,  правда
гораздо позже!).  Так Евгений Алексеевич мне и сказал во время
нашего первого разговора с глазу на глаз. Он правда обещал по-
ка не закрывать этой работы, но я понял, что при таком отноше-
нии нового генерального,  особой перспективы у нее не будет. И
тут положение спасла ... моя жена!
     Я пригласил однажды Евгения Алексеевича и Олега Сергееви-
ча к себе на дачу поесть пельменей домашнего  приготовления. В
те времена  все это  было еще вполне доступно и ученым мужам и
инженерам. Две сотни пельменей изготовленных моей женой и весь
прочий антураж создавали условия необходимые для просветвления
мозгов и взаимопонимания.  Иванов, откушавши пельменей и испив
всего прочего назвал нашу встречу обжеронсом.  Хвалил мою жену
и уехал впоне удовлетворенным.
     В том же ключе мы с женой повторили еще несколько раз эти
обжеронсы уже в Москве, сопровождая их изрядной порцией ликбе-
за по информатике и основам теории автоматизированного  проек-
тирования.
     Не могу судить  насколько  новый  генеральный  усвоил  за
пельменями, излагаемую мной концепцию автоматизированного про-
ектирования истребителей, но шлагбаум был поднят.
     Когда лет через восемь - десять после этой серии обжерон-
сов, мы приехали из Кремля и пили у нас дома шампанское  (и не
только  шампанское),  опуская в фужер лауреатские медали,  моя
жена Антонина Васильевна,  сказала не без основания, что и она
тоже участница торжества:  "Может быть,  без моих пельменей  у
вас бы и ничего не получилось? Так что полмедали моя!"
     Так или иначе, но судьба этой работы неординарна.
     После обращения Е.А.Иванова в нашу веру, работы, действи-
тельно пошли  достаточно быстро.  Я стал от этой работы посте-
пенно отходить - в это время я все больше и  больше  занимался
динамикой биосферы, думал над проблемами универсального эволю-
ционизма и другими методологическими вопросами. Но об этом бу-
дет еще специальный разговор.
     А руководство работами я поручил одному из моих более мо-
лодых коллег, моему бывшему аспиранту П.С.Краснощекову. Он об-
ладал острым умом, изобретательностью в решении конкретных за-
дач  и  незаурядными  организаторскими способностями.  Им было
предложено несколько очень важных идей и он  с  блеском  довел
дело до конца.  Научная общественность по заслугам оценило его
работу в области автоматизации проектирования - он  был избран
сначала членом-корреспондентом,  а затем и действительным чле-
ном Российской Академии Наук.
     Так или иначе,  но очень важная работа была с успехом за-
вершена. Дело было даже не в том, что без нашей системы проек-
тирования  вряд  ли  могли  бы созданы в столь короткий срок и
Су-25 и Су-27.  Конструкторское Бюро имени П.О.Сухого  открыло
новую страницу  в истории нашей российской технологии проекти-
рования самолетов. Сегодня все, что делается в области автома-
тизации  проектирования,  стало  почти  рутиной и стандартом в
практике проектирования. Но в начале 70-х годов это была рево-
люция,  вызывающая  множество  споров и яростное сопротивление
чиновников,  так и не понятая тогдашним министром  авиационной
промышленности И.С.Силаевым.  Работа была проведена по инициа-
тиве П.О.  Сухого,  она не могла быть  успешно  завершена  без
участия  Самойловича и других более молодых конструкторов,  но
решающий вклад и в основополагающие идеи и конкретную реализа-
цию был внесен все-таки командой Вычислительного Центра Акаде-
мии. И этот факт я не могу не вспоминать без гордости. Позднее
мне довелось познакомиться с аналогичными системами фирмы СААБ
в Швеции и Локхид в США.  Я увидел,  что по остроумию  решения
ряда вопросов система в КБ им. Сухого их превосходила.
     В процессе работы сложился дружный и очень высокой квали-
фикации смешанный коллектив,  состоящий из группы  сотрудников
Академии, которую  возгавлял  П.С.Краснощеков  и конструкторов
под руководством  О.С.Самойловича.  Продолжать бы им и продол-
жать трудится в этом ключе.  Но случилось так,  что Е.А.Иванов
пришелся не по душе тогдашнему министру авиационной промышлен-
ности И.С.Силаеву.  И он его снял.  А вскоре после этого  акта
Иванов скончался от сердечного приступа. На его место был наз-
начен некто Симонов - креатура Силаева.  По  уровню  мышления,
конструкторской квалификации,  да и чисто человеческим качест-
вам, он оказался несовместимым с нашим коллективом. Союз между
Академией Наук и КБ был разорван,  смешанный коллектив распал-
ся,  а Самойлович с группой своих ближайших соратников ушел  в
КБ им.  Микояна. Но в КБ им. Сухого осталась культура проекти-
рования, которая уже не зависит от Симонова. И в новых Су тоже
будет частичка нашего труда.
     Вот так окончилась эта работа. Впрочем ведь и все однажды
кончается!



Глава YIII. ВЕСНА СВЕТА

НОВЫЙ КРИЗИС

     Мой новый кризис носил очень  личный  характер.  Но,  как
всегда бывает - пришла беда, открывай ворота.
     Трудности и беды моего детства и юности, не исчерпали той
чаши горя,  испить которую мне было уготовано судьбой. Мне до-
велолсь еще пережить, может быть, труднейший период своей жиз-
ни - моя жена заболела тяжелой неизлечимой болезнью.  Все спу-
талось в моем существовании,  и личное горе,  и работа, и здо-
ровье,  и дети.  И такое состояние тянулось не год и не два. И
вот тогда на меня и  навалилось  одиночество.  Оказалось,  что
знакомые,  коллеги и,  даже просто благожелательно относящиеся
люди,  - это одно,  а друзья,  нечто существенно иное. Пожалуй
только  один Андрей Несмеянов был человеком,  к которому я мог
придти отдохнуть душой. Просто помолчать, поговорить ни о чем,
сыграть в нарды. Иногда выпить одну, другую рюмку. В ночь тра-
гического финала жизни моей жены,  искреннее  участие  проявил
А.А.  Петров, который увез меня ночевать к себе домой. Чувство
благодарности к нему сохранилось у меня на  всю  жизнь.  В  ту
ночь я не мог оставаться один в своей кватире.
     Резко ухудшилось и мое  собственное  здоровье.  Во  время
войны  у  меня  был поврежден позвочник.  Но занимаясь активно
спортом - зимой лыжами,  летом  альпинизмом,  главным  образом
хождением  под  тяжелым рюкзаком,  я держал свою спину в таком
состоянии,  что неприятности декабря  1942-го  года  уже  себя
практически не напоминали.  Но теперь мне было не до лыж, да и
летом я тоже уже никуда не мог уехать на долго и,  как раньше,
по-нстоящему походить по горам.  И боли в спине порой выводили
меня из строя на несколько недель.
     В это время и в моей служебной деятельности  было  далеко
не все гладко.  Космическая тематика себя явно начала исчерпы-
вать. Надо было открывать новые горизонты. Я с начала 60-х го-
дов исполнял обязанности заместителя директора Вычислительного
Центра по научной работе.  По существу на мне  лежала  ответс-
твенность за судьбу всех математических подразделений институ-
та.  Директор,  академик А.А.Дородницын в научные дела практи-
чески не вмешивался - его гораздо больше интересовал ЦАГИ, где
он был одним из заместителей начальника этого грандиозного на-
учно-исследовательского центра.  Советоваться было не  с  кем.
Мне надо было самому выбирать направление, в котором следовало
поворачивать работу большого и талантливого коллектива.  А по-
ворачивать было необходимо, поскольку обстановка в стране ста-
ла существенно меняться.
     Поглощенный своей  личной жизнью,  я не чувствовал в себе
достаточно силы, чтобы ставить новые задачи, поворачивать нап-
равление работ. Я старался, но мысли и силы в те годы были за-
няты другим. Приходилось искать опору вовне. Я начал создавать
новые отделы,  привлекая в качестве их руководителей самостоя-
тельных талантливых и энергичных ученых.  Мне кажется, что это
была  верная  тактика,  позволившая избежать кризиса института
или выдвижения на  передний  план  профсоюзных  или  партийных
функционеров,  процесса неизбежного в период тематических труд-
ностей исследовательских организаций, когда прямая потребность
в традиционной деятельности начинала слабеть.
     Была создана лаборатория исследования операций во главе с
Ю.Б.Гермейером, лаборатория теории программного  управления во
главе с  Г.С.Поспеловым,  лаборатория дискретной математики во
главе с Ю.И.Журавлевым...Появление в институте сильных  и  та-
лантливых ученых, обладавших безупречной научной репутацией, в
значительной степени снимало с меня главную трудность научного
руководства - выбор задач и тем исследований для новых талант-
ливых молодых сотрудников. А в то время к нам ежегодно шло от-
личное пополнение - много сильных молодых  людей,  стремящихся
проявить себя в науке. Правильное использование рвущейся к ра-
боте молодежи было в ту пору самой главной моей и трудной  за-
дачей. Гораздо более важной, чем собственная исследовательская
деятельность.
     В результате такого расширения Вычислительный Центр прев-
ратился в первоклассное научное  учреждение  мирового  уровня.
Это понимали и у нас и за границей.
     Сложная обстановка складавалась у меня и дома.  Мне стало
очень трудно находить общий язык с моими детьми.  Вместо того,
чтобы сплотиться вокруг общей беды, мы стали жить врозь - каж-
дый сам по себе.  Конечно в этом был виноват,  прежде всего, я
сам.  Я всегда был через-чур занят своей  собственной  жизнью,
работой,  женой,  альпинизмом. Хотя очень любил своих девочек,
много думал о них,  но я не вводил их в свою личную жизнь так,
как  это  делали  мои родители.  В этом и состояла моя главная
ошибка.  Я брал их иногда с собой в  горы,  мы  плавали  порой
вместе на байдарках.  Но надо было нечто гораздо большее, надо
было гораздо больше проявлять сердечности,  строить общий  ду-
ховный мир и стараться понять не только их духовную жизнь,  но
и включать своих детей в свой собственный мир так, как это де-
лали мой отец или дед.  Благодаря тому, что они умели разгова-
ривать со мной как с равным, я тогда жил также и в мире их ин-
тересов и забот. Как это благотворно сказалось на моей судьбе!
Что-же касается меня, то я почти никогда не говорил с девочка-
ми как взрослый со взрослыми,  не объяснял им своих бед, своих
радостей,  не  делился  мыслями.  Впрочем,  и  это  моя  беда,
таков мой характер:  по-настоящему я умел разговаривать только
с самим собой.  Кроме того,  за время болезни матери у девочек
выработалась  реакция  отстранения  и  они  ушли в собственную
жизнь,  в которой для меня места почти не было. Во всяком слу-
чае гораздо меньше, чем мне это было необходимо.
     А может быть, и им тоже.
     Так или иначе,  но после трагической кончины моей жены  я
остался в  глубокой внутренней изоляции от всего окружающего и
должен был  начать жить как-то совсем по иному.  Но сил у меня
для этого не было.  Прежде всего,  я нуждался в  сочувствии  и
поддержке.
     И рука помощи мне неожиданно  была протянута.
     С Антониной  Васильевной  я познакомился у своих знакомых
более или менее случайно.  Мы  стали  иногда  проводить  время
вместе.  Когда человеку основательно за 50, то романы развора-
чиваются совсем по иному сценарию, чем в юности. Да и чувства,
наверное, звучат по иному, чем в молодости.
     Но все же....
                  Была бы музыка Есенина
                  И море света из окна,
                  Была бы даль моя осенняя
                  Всегда тобой озарена...

ВСТРЕЧА С ГУМАНИТАРНОЙ "ИНТЕЛЛИГЕНЦИЕЙ"

     Ранней весной, вернее на той границе зимы и весны, кото-
рую Пришвин называл весной света, я решил поехать отдохнуть. У
меня уже давно уже не было отпуска.  Прошедший год был  удиви-
тельно тяжелым,  я чувствовал себя очень усталым и, может пер-
вый раз в жизни неожиданно осознал,  что мне пошел уже  шестой
десяток. И  я совсем уже не молод.  Вот я и решил поехать куда
-нибудь, в какой нибудь санаторий или дом  отдыха  под  Москву
походить на лыжах. Теперь при нынешнем нищенстве, подобный за-
мысел кажется фантастикой,  но тогда такое времяпрепровождение
было вполне доступным и даже стандартным для людей интеллекту-
ального труда.
     На каком-то заседании в Академии Наук я встретил Ф.М.Бур-
лацкого. Он был в то время  заместителем  директора  института
социологии Академии Наук. Тогда меня уже начинали интересовать
гуманитарные проблемы и я иногда бывал в институте социологии.
Бурлацкий меня спросил о моих планах и я с ним поделился свои-
ми намерениями.  Федор Михаилович мне сказал,  что  завтра  он
уезжает  в  дом творчества под Рузой:"Приезжайте,  будет с кем
поболтать".  Растолковал где и как купить путевку.  Сказал и о
том, что комнаты там отдельные, но удобства общие в корридоре.
Зато все остальное сверх отлично. Особенно окрестности.
     Я послушался его совета, купил путевку, сел за руль свое-
го жигуленка и через два часа оказался в  живописнейшем уголке
Подмосковья -  дальнего  Подмосковья,  если пользоваться нашим
новым и нелепым языком.
     Был ранний март,  когда дни уже длинные,  когда уже много
солнца, но  снег еще ослепительно белый и все кругом сверкает.
Не зря это время Пришвин называл весной света.  Это даже какое
-то буйство  света.  А  кругом были березовык леса где особенно
светло. Я  наслаждался  погодой,  лыжами и окрестностями.  И я
чувствовал, что такое сочетание света,  солнца, березового ле-
са, ослепительного  снега  и  движения  по утреннему морозцу и
есть то лекарство, которое мне было необходимым.
     Первые дни  я  только  этим и занимался и спал,  спал без
конца - все понемногу во мне приходило на место. Потом я начал
присматриваться к  окружающей публике.  Она была очень своеоб-
разна и для меня совершенно новой и  малопонятной.  Впервые  я
увидел "творческую интеллигенцию" на отдыхе!  Врачем этого са-
натория оказалась жена моего знакомого подполковника  Самойло-
вича научного сотрудника военного исследовательского института
в Калинине.  Через несколько лет  Самойлович,  получив  звание
полковника ушел в отставку и они навсегда и всей семьей уехали
в Канаду,  кажется, к родственникам его жены. Госпожа Самойло-
вич  была дама с претензиями на литературную и музыкальную об-
разованность. И вообще с претензиями. И кажется не без основа-
ний - она владела тайной все лечить аспирином и снотворным.
     На квартире  у  мадам  Самойлович  ежевечерне после ужина
собиралась компания "интеллектуалов", как говорила хозяйка до-
ма и тщательно отбирала гостей:  Бурлацкий не приглашался, а я
исподобился такой чести.  Там,  вероятно, бывали действительно
интересные люди.  В тот сезон гвоздем  "интеллектуального  об-
щества" был знаменитый Галич.  Это был действительно очень ин-
тересный человек - он писал великолепные стихи, пел их под ги-
тару, говорил умные и злые вещи, но, в целом, произвел на меня
крайне неприятное впечатление. И не только злой оболочкой его,
в целом правильных мыслей.  Россия, это моя надежда и моя веч-
ная боль. Я очень чувствителен к интонациям. Если в собеседни-
ке я чувствую ту же боль, то с ним я могу говорит обо всем. Но
достаточно мне почувствовать в человеке высокомерие, хотя бы в
ничтожной  доле к "этой стране" и к "этому народу",  как такой
человек становится для меня абсолютно неприемлимым.  Вот таким
человеком я и ощутил Галича. И раз и на всегда вычирнул его из
числа своих знакомых.  И это  несмотря  на  все  его  таланты.
Несмотря на то, что слушать его всегда было интересно. Несмот-
ря на все это он оставался для меня глубоко  чужим.  Больше  я
его никогда не встречал.
     В 90-м году мы с женой были в Париже.  Посетили и русское
кладбище  в  окрестностях Парижа,  где почти рядом со скромной
могилой великого Бунина увидели богатейшее захоронение  Галича
с православным крестом,  к моему удивлению. Так все приходит к
одному знаменателю.
     Компания мадам Самойлович мне не понравилаь - она была не
по мне.  Я,  вобще, не очень любил диссидентский дух, и совер-
шенно не переносил, когда люди не с болью , а с едва сдержива-
емой издевкой начинали говорить о том что  происходит  в  ЭТОЙ
стране. Я всегда был открыт к любому обсуждению того, что про-
исходит в НАШЕЙ стране и не представлял себе как граждане  НА-
ШЕЙ страны могут говорить отстраненно о ее бедах.  И мне  было
обидно, что они причисляли Сахарова и Солженицына к своей ком-
пании, ибо и для того и другого, судьба России была кровоточя-
щей раной.
      Одним словом,  под разными предлогами,  я перестал посе-
щать вечерние посиделки "интеллектуалов".
     Компания, в  которой  вечерами вращался Ф.М.Бурлацкий мне
тоже не очень пришлась по душе.  Но все же  более  приемлимой,
чем "компания интеллектуалов". В ней были люди самые неожидан-
ные и получавшаяся смесь  была,  вероятно,  весьма  любопытна.
Особенно для меня, человека постороннего.
     Вечером,обычно, смотрели какое либо кино,  а после "кина"
шли  в столовую пить кефир ("интеллектуалы" у мадам Самойлович
в это время пили водку - ее приносили гости, а мадам обеспечи-
вала  чай.  Пили  мало,  потому закуски после ужина не полага-
лось).  Вот тогда-то за кефиром и начиналась настоящая жизнь в
этом  самом доме творчества.  Кто то окрестил это времяпрепро-
вождение кефирной оргией,  что очень соотвествовало происходя-
щему. Начинался разговор с обсуждения очередного кинофильма, а
потом уходил далеко в сторону и разгорались нешуточные  страс-
ти. Мне было очень интересно все это слушать -  как  "кефирные
обсуждения" и по тематике и по манере разговора были непохожи-
ми на то, к чему я привык. Как будто бы я попал в другой мир!
     Когда кефир оказывался весь выпитым, то компания в полном
составе уходила гулять.  Сверкающая луна, воздух напоенный ве-
сенним  морозцем и обнимающая ночная тишина совсем не гармони-
ровали с темами кефирных баталий.  Споры постепенно затухали и
успокоенная публика по немногу возвращалась в собственные ком-
наты без собственных удобств.
     Во время "кефирных оргий" возникали разные  неожиданности
и  происходили открытия.  Как-то давали "Чапаева" - прекрасный
фильм братьев Васильевых,  один из фильмов моей молодости.  За
кефиром  все  хвалили фильм и вдруг прозвучал вопрос - а какая
сцена производит наибольшее впечатление.  Почти единогласно  -
психическая атака.  И верно,  когда видишь, как капелевцы идут
на пулеметы - мороз пробирает по коже! Все разом начали на эту
тему что-то говорить.  И вдруг фальцетом кто-то произнес:" Как
мы их расстреливали!  Верно здорово!". На минуту наступило об-
щее неловкое молчание,  а затем раздался спокойный голос с ха-
рактерным волжским оканием:"А чего радуетесь то.  Ведь  Россию
росстреливали. И когда опять токие нородятся".  Но эту реплику
никто не поддержал. Говорил, оказывается Солоухин. Вот так я с
ним и познакомсился.
     Мы потом  с ним несколько раз разговаривали.  В Москве от
него кто то приходил ко мне - собирали  на  ремонт  какого  то
подмосковного храма.  Я, конечно, внес свою лепту в это богоу-
годное дело,  да и сам Солоухин производидл приятное впечатле-
ние. Мне нравилась манера Солоухина говорить о России, приятна
и близка его жизненная позиция.  Я думаю, что он также как и я
предчувствовал  разрушение  России и также как и я размышлял о
ее пути к концу тысячелетия...  Но все же настоящего разговора
и настоящей дружбы у нас не получалось - уж очень мы были раз-
ными людьми. Да и варились в разных котлах. Настораживала меня
и его подчеркнутая почвенность.  Я русский,  люблю свою землю,
но мне  претит любое показное,  а Солоухин,  хоть и со "Влади-
мирских проселков", а умел говорить, когда надо и без окания!
     Был там и и "великий поэт земли русской",  как  его  звал
Коля Доризо - Островой.  Кажется звали его Сергеем. Так же его
величал и Солоухин.  Стихов его я не читал ни раньше ни потом.
Но общий облик его хороршо помню. И вот по какой причине.
     Роста этот Островой был небольшого,  но шапку носил высо-
кую, как  у бояр времен одного из Иванов.  Ходил он с палкой и
был важен.  На сверкаюшем белом снегу писал этой палкой  какое
то женское имя - то ли Зина,  то ли Лиза. Злые языки говорили,
что это имя его новой возлюбленной. И на каждом большом сугро-
бе около  санатория  метровыми  буквами было написано имя Зина
(или Люба,  или Лиза).  И вот кто то из друзей этого  великого
поэта (а  может  и  не поэта вовсе),  пролил все написанные им
буквы чаем - получилось нечто совсем двусмысленное.  Дни  были
солнечные, снега  были белые и чаем написанные Зины (или Лизы)
со всех сугробов смотрели на санаторий. А жители санатория (то
есть дома  творчества) смотрели,  не без злорадства,  как поэт
земли русской все той же палкой сбивает чаем прописанные  бук-
вы.  Громадная  работа и сделать ее надо было быстро,  чтобы к
приезду Зины (или Лизы) и от чая и от имени  ничего  не  оста-
лось. Ведь  эта дама черт знает что могла бы подумать!  А снег
все не шел и не шел - приходилось палкой  разрушать  сочетание
чая и имени.
     Не менее интересными (для меня) были и  женские участники
"кефирных оргий".  Отбывала там свой срок  прекрасная  актриса
Быстрицкая  великолепная  исполнительница главной роли в Тихом
Доне.  Красивая, как мне показалось умная, тонкая и образован-
ная  женщина.  Только  в  жизни  уж очень непохожая на русскую
красавицу, которую она сыграла в Тихом Доне. Меня с ней позна-
комил тот же Бурлацкий - он всех знал и со всеми был на ты. Мы
вместе (втроем) гуляли по парку и мадам  Быстрицкая  меня  все
время подробно расспрашивала - и о моей работе, и об армейской
службе,  о моей семье.  Даже о моих научных книжках, о которых
здесь  в Малеевке мне не хотелось думать и я тогда даже не мог
вспомнить,  некоторых  названий,  что  она  принимала  за  ко-
кетство..  Отвечая на вопросы Быстрицкой,  я изображал из себя
этакого стареющего бреттера,  которому все нипочем.  Врал, как
никогда  не врал ни до ни после.  Одним словом развлекался как
мог.
     Через несколько дней Быстрицкая, отбыв свой срок, уезжала
в Москву. Когда за ней уже приехала машина и она, выйдя из са-
натория в  сопровождении  сразу двух кавалеров,  вдруг увидела
меня. Оставив своих кавалеров подошла ко мне и довольно  резко
сказала  примерно  следующее:"Я  собираюсь играть в пьесе (или
фильме) о научных работниках, я должна была вживаться в образ.
А Вы мне морочили голову". Правда потом сменив гнев на милость
разрешила на прощанье поцеловать руку.
     Я не  жалел  о содеянном - уж очень хороши были прогулки,
да и роль, которую я исполнял, увы, только в Малеевке. И то на
словах.
     Вторая была некая литературная дама, которая называла се-
бя писательнецей.  Как говорил Бурлацкий, вроде-бы и неплохая,
но чисто  дамская  писательница.  Познакомил меня с ней тот же
Бурлацкий.  Дама была тогда "в самом соку". И в то время у нее
был  бурный роман с каким то грузинским режисером или операто-
ром. Один раз он приезжал в санаторий - седоватый, непризента-
бельный мужчина.
     В отличие  от  Быстрицкой,  разговаривать  с  ней было не
очень интересно.  Но она была навязчивой и  бесцеримонной.  Ко
мне  пару раз приезжала Тоня.  Я ездил в Дорохово ее встречать
на своем жигуленке, мы гуляли и старались никому не попадаться
на глаза и побыть по-больше вдвоем. И вот тут то эта самая ли-
тературная дама становилась особенно активной. Более того, оба
раза  она,  под каким то предлогом,  садилась ко мне в машину,
когда я уезжал провожать Тоню,  когда  присутствие  кого  либо
третьего было особенно неуместно. Одним словом, она меня разд-
ражала и я был не рад, что Федор Михаилович, меня с ней позна-
комил.
     Я сидел  за  одним столом с Колей Доризо,  в трезвом виде
очень милым и приятным человеком.  Он спрашивал эту литератур-
ную даму:" Ну чего ты пристаешь к Моисееву. Ты, что не видишь,
что к нему приезжает жена - молодая и симпатичная женщина? За-
чем ты  ему нужна?" По словам Доризо она ему ответила примерно
так:"Ну, я тогда буду говорить,  что спала с самим Моисеевым".
На это Коля резонно ответил:"А ты и так говори".  Да, этот мир
был для меня совершенно чужим,  мир, "в котором все друг друга
знали и все друг с другом спали",  как говорил тот же Коля До-
ризо.
     Тогда в Малеевке,  я впервые окунулся в советское гумани-
тарное, или  как  было принято говорить,  общество "творческой
интеллигенции". Я был там совершенно чужой и совершенно посто-
ронний. Я глядел на них со стороны,  старался особенно не вме-
шиваться в разговоры, больше слушал и мне становилось грустно.
Ведь они-то и представляли русскую культуру!
     Как вся  эта  малеевская публика была непохожа на тех лю-
дей, с которыми я обычно проводил  время!  И  диссиденствующие
"интеллектуалы" и вполне благополучная  советская  "творческая
интеллигенция".  Вторая группа мне была более приемлимой - там
хотя бы к России относились без пренебрежения.  Впрочем,  под-
черкнутое  окание  Солоухина,  меня тоже настораживало.  Одним
словом, и та и другая компании так были мало похожи, на ту ин-
теллигенцию,  которую я знал!  И по детским воспоминаниям и по
встречам с русской эмиграцией первой волны.
     А ведь культуру России придется восстанавливать,  возрож-
дать, а может быть,  и создавать заново. Но не с этой же мале-
евской публикой.  У нас в Советском Союзе были отдельные писа-
тели, отдельные художники и композиторы, но не было гуманитар-
ной среды. Не было (или было крайне мало) настоящих историков,
литературоведов,  способных с абсолютной искренностью пропове-
довать собственную  точку зрения,  пусть даже ересь,  но собс-
твенную! Без гуманизма, без гуманистичекого сознания нация вы-
жит не сможет.  Уже сейчас она корчится в судоргах.  Но ждать,
что ей снова помогут обрести душу гонимые галичи или  благопо-
лучные и обласканные партией и правительством литературные да-
мы - более чем глупо!  А настоящая гуманитарная  интеллигенция
разогнана, изгнана, уничтожена в 20 -е и 30-е годы и добита на
фронтах Великой Отечественной войны.  А наша новая волна,  так
называемые  шестидесятники,  тот же Бурлацкий и его друзья,  в
большинстве своем не дотягивали до нужной планки,  да  простят
они  меня за эти слова.  Ну и что греха таить - большинство из
них было критиками "двора его величества".
     Все эти наблюдения и те размышления,  которые они вызыва-
ли, заставляли  меня  особенно ценить тот инженерный и научный
кружек, тех моих бывших альпинистов,  с  которыми  я  проводил
свободной время.  Я думал о том, что именно из этого круга лю-
дей, вероятнее  всего,  поднимется новый слой русской интелли-
генции. И гуманитарной, в том числе. Поднимется! Но пройдет не
одно  поколение,  пока  начнется новый серебренный век,  новый
взлет. И дождется ли этого нация?

НАКАНУНЕ МЕТАМОРФОЗЫ


     Но такие грустные размышления занимали у меня  не  больно
уж много  времени.  В основном я старался быть в одиночестве и
наслаждался великолепным солнечным  мартом.  Утренний  морозец
держался почти до обеда, скольжение было отличным и я совершал
без всяких спутников большие  лыжные  прогулки.  Возвратившись
принимал горячий душ,  обедал,  а потом у себя в комнате читал
всякую собачатину, преимущественно детективы, которой в библи-
отеке было более чем достаточно - надо же писателям читать что
либо их достойное!.  Одним словом был на отдыхе - всерьез и на
долго.
     На берегу Рузы был какой то профсоюзный дом  отдыха,  там
было  много  молодежи и иногда устраивали лыжные соревнования.
Однажды я туда забрел,  мне тоже дали номер и  я  пробежал  10
киллометров. Показал 48 минут с какими то секундами.  Ровно на
10 минут хуже того времени, которое я показывал в университете
в предвоенные годы и на 20,  чем показывают  нынешние  "лыжные
студенты". Но  я  был  свехдоволен.  Тем  более,  что пробежал
дистанцию лучше остальных соревновавшихся отдыхающих, хотя был
всех  старше минимум на четверть века.  Я очень гордился своим
успехом и притащил к обеду бутылку  гурджуани,  которую  мы  с
Бурлацким  и  Колей  Доризо (который притащил еще что-то более
существенное) с удовольствием выпили (впрочем, не в одиночест-
ве - с соседнего стола под бутылку к нам пересела та самая на-
доедливая литературная дама).
     Дважды приезжала Тоня и мы тоже ходили на  лыжах. Однажды
я кажется переусердствовал о она едва, едва добралась до сана-
тория.
     Безделье, прекрасная погода, лыжи и, конечно, приезды То-
ни сделали свое дело - я начал приходить в себя и почувствовал
себя снова почти молодым - во всяком случае, мне снова захоте-
лось работать и появились даже какие то планы.
     Но самое  удивительное - я снова стал сочинять стихи, как
в юности и в первые послевоенные годы. Они были короткие, все-
го несколько строчек. Почти все я забыл. Но кое что осталось в
памяти. Вот одно, которое я даже написал (к приезду Тони):

         Сегодня к нам она стремительно
         Идет багрянцем ранних зорь
         И зажигает ослепительный
         Над нами голубой костер.
             Пускай гудят еще метели
             И след в деревню запорошен,
             Но первой солнечной капелью
             Уже весенний вызов брошен.

     И назвал эти восемь строчек "Весна",  что соответствовало
истине. Я  прочел их Тоне и несмотря на то,  что она после лыж
едва доползла до дома, был ей одобрен. Мне тоже стихи понрави-
лись  - не зря же я их запомнил:  они уж очень соответствовали
моему душевному настрою.
     В тот приезд Тоня уехала довольно поздно - надо было  от-
дохнуть после лыж.  На пероне станции Дорохово мы,  не обращая
внимание на литературную даму, долго вдвоем гуляли по платфор-
ме и вели какие-то очень хорошие весенние разговоры.
     Под конец моего  срока  пребывания  в  санатории,  погода
вдруг круто изменилась - пришел шквальный ветер, пригнал обла-
ка. Температура резко повысилась и начался дождь. Это была то-
же весна, но уже совсем другая и тоже прекрасная.
     Я в тот вечер долго сидел на открытом  балконе  и  слушал
дождь. И тоже сочинял и читал стихи. Но, к сожалению, запомнил
дишь  первые четыре строчки,  которые я сочинил еще в Ростове,
когда был очень счастлив:

         Все ветер рвал, и брызгами играя
         Ворвался мокрым тающим теплом,
         А ночь стояла влажная, живая
         И было трудно возвратиться в дом.

     Тогда тоже была весна,  тоже был ветер,  тоже  начиналась
новая страница жизни.
     Наверное, я снова входил в то состояние внутреннего подъ-
ема,  которое всегда мне давало силы жить. Мне казалось, что я
снова счастлив, мне хотелось работать и потянуло в Москву.
     На следующий день лыж уже не было:  кругом  стояли  лужи.
Мне оставалось еще два дня, но погода испортилась и Москва ме-
ня уже властно звала к себе.  Бурлацкий уехал  накануне,  Коля
Доризо еще раньше,  прощаться мне было не с кем.  За обеденным
столом сидели уже незнакомые мне люди.  Я сдал комнату, сел на
своего  жигуленка  и  покатил  домой.  Дорога  была невероятно
скользкая - вода покрывала,  еще не растаявший  лед.  Впрочем,
меня это нисколько не смущало.

                           *       *
                               *

     Я ехал в Москву с ощущением  происшедшей  метаморфозы.  Я
уже знал,  что жизнь пойдет совсем по-новому. Появятся и новые
задачи и новые люди.
     Тем летом мы с  Александровым  закончили  первый  вариант
климатической модели  и я установил с руководителем американс-
кой климатической программы профессором Бирли хорошие контакты
и, несмотря на разгар холодной войны, он обещал мне всякую по-
мощь.
     Через год Володя уехал в штат Колорадо в город Болдури на
целых  восемь  месяцев  работать на первом американском супер-
компьютере Крей-1. Именно благодаря этой поездке наша климати-
ческая  модель была доведена и получена ее первая компьютерная
реализация.
     Но об этом разговор будет в в одном из следующих очерках.



Глава IX. О БОГЕ, ФИЛОСОФИИ И НАУКЕ


ТРАДИЦИИ И СОМНЕНИЯ

     Как только  исследователь  начинает выходить за свои узко
профессиональные рамки,  как  только  он  начинает  заниматься
проблемами, лежащими  на  стыках  наук,  перед ним поднимается
множество вопросов общеметодологического и философского харак-
тера. И  отмахнуться  от них невозможно - от них зависит выбор
пути, система приоритетов,  оценка собственной деятельности а,
значит, и судьба самого исследователя. И вот тут-то и проявля-
ется то изначальное,  что заложено в человеке.  Оно может слу-
жить  ему  опорой,  а  может и оказаться шорами,  закрывающими
перспективу.  Я благодарю свою судьбу и свое домашнее воспита-
ние, которое с самого начала мне позволило избегать какой либо
догматики.
     Моя семья не принадлежала к числу особо  религиозных. Как
и во  всех православных семьях у нас праздновались Рождество и
Пасха,  а родители ходили иногда в церковь.  Моя мама, как мне
смутно  помниться пыталась учить меня молиться.  Однако точных
воспоминаний у меня не сохранилось. Но старшая сестра моей ма-
мы  тетя Маня - Мария Александровна Петрова это хорошо помнила
и мне рассказывала о том, как мама, прежде чем ложиться спать,
пыталась перед иконой ставить меня на  колени  и  молиться  за
здоровье своих близких и за свое собственное тоже. Тетя Маня с
удовольствием вспоминала эти эпизоды и говорила, что я доволь-
но спокойно повторял за мамой нехитрые слова молитвы, но когда
доходила очередь до упомянания своего собственного здоровья, я
начинал категорически протестовать.  И аргумент был вполне ло-
гичным:  Никитка вполне здоров и надо освободить  Боженьку  от
необходимости думать еще и о его здоровье. У него и так хвата-
ет дел.  Как видно уже на заре туманной  юности  во  мне  жила
склонность  заниматься методами оптимизации - не делать лишнюю
работу.  И уже тогда родилось вполне четкое отвращение к регу-
лярной догматике.  Как утверждала тетя Маня,  мама особенно не
настаивала на упоминании моего собственного  имени  и  молитва
стала покороче!
     После кончины мамы,  моим нравственным и религиозным вос-
питанием занималась бабушка Ольга Ивановна.  Несмотря  на  то,
что она была лютеранского вероисповедания,  каждое воскресенье
она ходила в православную церковь  и  выстаивала  всю  длинную
обедню. И  каждый раз пыталась брать меня с собой.  Меня очень
тяготили эти воскресные службы.  В церкви я переминался с ноги
на ногу и думал о чем-то своем.  Чаще всего фантазировал - со-
чинял какие то приключения со стрельбой,  солдатами, убийства-
ми,  погоней.  Одним словом,  церковная служба настривала меня
совсем не на мирный лад.
     Посещение церкви мне не дало благочестия.  Кроме воспоми-
наний о длинном,  утомительном и,  самое главное, обязательном
стоянии,  у меня ничего хорошего не осталось в памяти.
     Однако, на  этом мое религиозное воспитание не заканчива-
лось - у бабушки была еще и одна удивительная  книга,  которая
была  гораздо вразумительнее богослужения.  Называлась книга -
"Священная история" - это было краткое изложение Ветхого Заве-
та для детей.  Однако дело было не в тексте,  а в удивительных
иллюстрациях. В книге было несколько десятков  гравюр  Густава
Доре. Бабушка иногда мне читала текст, но он не доходил до мо-
его сознания - библейские сказания я воспринимал как сказки, а
сказки и поинтереснее,  я мог сочинять и сам.  Зато, когда мне
самому давали книгу,  я мог часами рассматривать гравюры. Доре
был потрясающим художником - его мир,  его восприятие не могут
не войти в душу зрителя, особенно ребенка. Книга оставила след
на всю жизнь.
     Иногда, когда я рассматривал гравюры Доре,  в меня запол-
зал ужас - как безжалостен и суров Бог.  Как он жесток даже  к
своему избранному им самим народу.  А что же он будет делать с
нами - мы же ему не нужны.  Мы не его народ,  мы же ему враги!
Одним словом я уверовал в Бога, как в некую безжалостную и не-
отвратимую силу.  Я стал даже плохо спать - мне снился Иегова,
который меня наказывал просто так,  за то, что я не еврей. Что
же мне делать, как мне спастись, могу ли я сделаться евреем.
     Все это меня не просто беспокоило,  а стало мучить. Я жа-
ловался бабушке. И она мне разъясняла - в Библии рассказывется
о Иегове. Но он не наш Бог, он Бог евреев и нам нечего его бо-
яться.  Иегова нам ничего не может сделать плохого. Ведь у нас
есть и другой Бог, свой собственный христианский Бог, которому
мы молимся.  Он гораздо более сильный. Он нас всегда готов за-
щищать и от Иеговы и от дьявола.  Теперь я уже ничего не пони-
мал и  в моем сознании образовалась какая то каша (впрочем как
и у большинства!). Что же есть на самом деле? И кто такой Бог?
И почему их много?  Я задавал такие вопросы не только бабушке.
Но вразумительных ответов тоже не получал. Взрослые меня убеж-
дали  - не надо задавать глупых вопросов,  вот вырастишь и все
поймешь сам. Узнаешь, что Бог только один.
     Финал моего религиозного воспитания был вполне благополу-
чен - книгу с иллюстрациями Доре у меня отобрали,  но и в цер-
ковь  водить перестали,  кроме особо торжественных случаев.  Я
стал постепенно забывать и о Иегове и о христианском Боге, ко-
торого  евреи  распяли на кресте,  хотя он и был евреем..  Пе-
рестал и задавать взрослым глупые вопросы, на которые они были
неспособны дать умные ответы. И все вошло в свое русло.
     Впрочем скоро я стал им задавать столь же  умные вопросы,
но уже о теории относительности. Услышав однажды, что у каждо-
го свое время, я спрашивал - может время и есть Бог? И так же,
конечно, не получал ответа. Но это уже другая тема.
     Небольшой всплеск религиозности у  меня  произошел  после
гибели отца.  В тот год была очень ранняя пасха и весь великий
пост стояла удивительная солнечная погода.  Утром бывал легкий
морозец, а днем начиналась бурная капель. Моя мачеха была пог-
ружена в свое горе и всякий раз,  когда у нее выпадало свобод-
ное время  ходила в церковь.  Она работала в школе и ее вспых-
нувшая религиозность казалась тогда предосудительной.  У нее в
школе возникли даже какие-то неприятности.  Тем не менее,  моя
мачеха проводила в церкви много времени. Я иногда ее сопровож-
дал.  Мне шел уже четырнадцатый год и я вполне сознательно хо-
тел понять,  что человеку дает молитва.  Я видел  благотворное
влияние церковной службы на мою мачеху, она приходила из церк-
ви просветвленной,  слегка успокоенной и садилась за  проверку
тетрадей.  Но молиться сам я не научился.  Несмотря на то, что
горе сковало нашу семью - вскоре умер и дед, а наша семья пог-
рузилась  в пучину бедности и несчастий,  я ничего не научился
просить у Бога. Пожалуй единственное, что мне тогда хотелось у
него попросить - если Ты есть,  то помоги мне в Тебя поверить.
Мое желание поверить в Бога всю жизнь было очень искренним. Но
ничего не получалось.
     И на фронте я тоже,  не в пример многим, не молился в ми-
нуты опасности и не призывал Бога на помощь.  Пожалуй  все  же
один раз такое со мной случилось.
     В силу совершенно нелепых обстоятельств я,  вместе с тех-
ником  из  батальона аэродромного обслуживания лейтенантом Бе-
ненсоном, смешным маленьким евреем  из  Беллоруссии  попал  на
минное поле. Мы шли с ним по заснеженному лугу и вдруг взорва-
лась мина. Мы остались живыми, только осколок прошил мой вале-
нок и слегка царапнул кость. Ничего страшного, хотя крови было
много.  Когда мы пригляделись, то увидели, что кругом были ми-
ны.  Случилось как-то так,  что мы прошли метров 10 или 20  не
задев ни одной мины. Вернее задев лишь одну. Тоже удивительное
везение.
     Мы замерли,  каждый шаг вперед или назад грозил  смертью.
Валенок затек кровью, в глазах рябило. Бененсон все время пов-
торял -  "Только  не теряй сознания,  поешь снега".  Вот тут я
впервые произнес про себя:"Господи помоги,  если ты сможешь, а
я заслуживаю" и еще не один раз,  в те страшные минуты, я пов-
торил про себя эту кощунственную молитву.
     А дальше: я действительно должен был бы поблагодарить Бо-
га,  но уже за другое, за то, что на моем факультете авиацион-
ного вооружения мне преподали какие-то зачатки минного дела. Я
опустился на колени,  разгреб снег и убедился, что это были те
самые русские мины образца то ли десятого,  то ли пятого года,
на которых нас обучали тому,  что такое мина, как ее ставить и
снимать.  Еще одно удивительное везение и еще одно  Благодаре-
ние!
     Одним словом,  через какое то количество  минут,  которые
нам с Бененсоном показались часми мы выбрались со злаполучного
луга, Меня отправили в санчасть, где сразу же сделали прививку
против столбняка и сменили белье,  а милый смешной и очень до-
машний Бененсон, который так боялся, чтобы я не потерял созна-
ния,  погиб на следующий день угодив то ли под случайный  сна-
ряд,  которые нет,  да нет к нам залетали, то ли под случайную
бомбежку, которые происходили довольно часто и совсем не  слу-
чайно. Вот и пойми - кого защищает Иегова!
     А, может быть,  наш христианский Бог, действительно силь-
нее и  по-настоящему избранным народом являемся мы - что греха
таить и такая нелепая мысль мне тогда приходила в голову!  Ка-
кие только мысли не приходят в трудные минуты!

ПРИНЦИП ЛАПЛАСА

     В конечном счете, я не стал верующим, но и не превратился
в атеиста.  Мне казалось, что любые категоричные утверждения в
этой сфере,  лежащей на границе разума и эмоций  -  неуместны.
Недоказуемо все.  Никакая  логика  не  поможет в решении этого
вечного вопроса.  Каждым человеком он решается самостоятельно,
как некое таинство, следуя только своим внутренним побуждениям.
     И с этим чувством я спокойно жил многие годы. Считал себя
православным, но не по религиозным убеждениям, а по принадлеж-
ности к той традиции, в которой меня воспитала семья. Будучи в
праздничные дни в каких-нибудь заграницах,  не упускал возмож-
ности сходить в православную церковь, если она там была, но не
столько из за богослужения,  сколько из за любопытства - хоте-
лось увидеть людей,  которые собираются в церкви, послушать их
разговоры, пачувствовать дыхание их мира. Там иногда завязыва-
лись интересные знакомства.
     Я понимал,  что я человек вне конфессий и что я не теист.
Однажды я прочел историю,  которая случилась с Лапласом. В на-
чале XIX  века  он  написал свою знаменитую книгу с изложением
первой космогонической гипотезы,  известной ныне как  гипотеза
Канта-Лапласа. Эту  книгу  он  подарил Наполеону,  а император
французов ее прочел - странные были времена:  то ли книг  было
мало, то ли делать императорам было нечего, а может быть импе-
раторы были другие? Но Наполеон ее не только прочел, но и имел
по ее поводу разговор с Лапласом, содержание которого дошло до
нынешнего времени.  Наполеон сказал примерно следующее:" Граф,
я прочел твою книгу,  она интересная и остроумная;  но я в ней
не увидел Бога".  На это Лаплас ответил весьма лаконично: "Мой
император,  это гипотезы мне не потребовалось".  Лаплас не был
атеистом, но он и не был теистом.  Для успеха  его  конкретной
деятельностти  он  мог  обходится  без  каких  либо сакральных
представлений.  Вот такая позиция мне казалась вполне  естест-
венной для математика и достаточно удобной в наш всклокоченный
век.  Я ее принял и перестал думать о Боге и религиозных  воп-
росах.
     Но однажды  мне  все  же пришлось о многом задуматься.  И
уточнить свою позицию. Для себя самого, разумеется.
     Мои занятия биосферой,  эволюционизмом  неизбежно  вывели
меня на проблемы человека.  Он состоит из плоти  и  крови,  он
возник в  результате немыслимо сложной эволюции живого вещест-
ва. Но у него,  в отличие от всех других существ,  есть еще  и
духовный  мир  и человек,  следуя его призыву,  может задавать
вопросы, сознательно ставить цели своей деятельности  и  стре-
миться  к их достижению.  В сознании человека всегда возникают
два кардинальных и очень отличных друг от друга вопроса.  Пер-
вый  из  них это вопрос "КАК?".  Как происходит то или другое,
как летит стрела пущенная из лука, как из отдельных атомов об-
разуется то или иное вещество и т. д. И из попыток ответить на
бесчиленное количество подобных, непрерывно возникающих вопро-
сов возникает наука - величайшее творение человеческого гения.
     Но, вероятно в зачатке подобный  вопрос  появляется  и  у
высших животных.  Обезьяна умеет "обезъянничать" и, сбивая яб-
локо палкой,  она  решает некую сложную задачу,  отвечающую на
вопрос "КАК"?.  Она способна и отыскивать  способ  "КАК"  доб-
раться  до  заветной цели.  При этом,  она действует не только
следуя одной интуиции,  но и каким то началам рассудочной дея-
тельности. Но это еще не духовный мир.
     Возникновение духовного  мира мне представляется тоже яв-
лением мирового эволюционного процесса. Изначально материя ли-
шена духовного мира.  Лишь  на  определенной  стадии  развития
чувственного  и интеллектуального начала произошло становление
феномена, свойственного только человеку,  выделяющего  его  из
всего  остального мира живого,  феномена,  который мы называем
ДУХОВНЫМ МИРОМ ЧЕЛОВЕКА.  Это синтез чувственного и рациональ-
ного,  перешагнувший особый порог сложности своего развития. В
контексте духовного мира у человека  возникает  некая  картина
мира,  некое  его целостное восприятие.  Но в отличие от логи-
ческих конструкций, в образах рождаемый духовным миром нет ни-
какого  окончательного  стандарта.  Многообразие  субъективных
представлений об окружающем в отличие от рефлексной  однознач-
ности  животных - вот одна из характернейших черт феномена че-
ловека.
     И вот за неким порогом сложности  чувственного  и  рацио-
нального восприятия,  у человека однажды рождается второй воп-
рос "ЗАЧЕМ?".  Зачем существует то, что существует - и небо, и
земля, и вода, и я сам, наконец. Никакая логика, никакая наука
не могут дать на этот вопрос какого  либо  удовлетворительного
ответа. Этот  вопрос  может казаться бессодержательным,  но он
неизбежно однажды возникает у человека.  Раньше или позже,  но
он появляется в его сознании. Неопределенность картин, рождае-
мых нашим духовным миром,  их принципиальная  неоднозначность,
невозможность  дать  ответ,  основанный на логике и роль чувс-
твенного начала в наших представлениях об  окружающем  мире  -
все это  и приводит к некому образу,  к некому представлению о
сверхестественной силе.  Одновременно это и есть источник веры
в  эти  силы.  Отсюда  из множества духовных миров и рождается
множественность вер. Каждая из религий - явление историческое,
но религиозное чувство,  почва для "взрастания"  веры  в  силы
свехъестественные,  по-видимому,  органически  присуща челове-
честву. И будет ему сопутствовать, пока оно существует во Все-
ленной.  Но конкретный человек им может обладать или нет - это
уже другой вопрос.
     Я уже говорил о том, что в силу моего воспитания, а может
быть и особенностей моего биологического естества я не сделал-
ся ни атеистом,  ни человеком по-настоящему  верующим.  Особую
роль сыграло, вероятнее всего, математическое образование, по-
лученное в университете:  для утверждения веры или  атеизма  у
меня  не было достаточного логического или эмпирического осно-
вания. Я не мог отвергать существования Высшей Силы,  то  есть
считать отсутствующим начало,  недоступное моему разуму, пони-
мая его ограниченность.  Но и не было внутреннего  ощущения  в
необходимости его  существования.  Тем  не  менее  внутри меня
всегда жило сомнение. Вероятно очень многие видят эту проблему
в  таком  же ракурсе,  формально причисляя себя к той или иной
конфессии или даже,  считая себя атеистом.  Как и я, например,
который считает себя православным. Вот почему меня не удивляли
особенности  чужих  духовных миров,  к которым,  как и к любым
искренним убеждениям я научился относится с глубоким уважением
и симпатией.  И никогда не позволял себе в них вмешиваться или
обсуждать.
     Итак, я совершенно убежден, что наука вполне совместима с
религиозными убеждениями,  а тем более с религиозным чувством-
основой любой  веры.  Они никак не не противоречат друг другу,
отражая сущности двух кардинальных вопросов,  один из  которых
порожден  практикой  человеческой  деятельности,  требованиями
сохранения рода человеческого,  заложенными  в  нашем  генети-
ческом естестве, а другой - возник вместе с духовным миром че-
ловека и отражает какие то особенности феномена человека,  нам
пока  еще  недоступные.  Я  думаю,  что сочетание веры в нечто
высшее и способности к  научному  творчеству  делает  человека
по-настоящему счастливым.  Но очень мало,  кому это дано. Люди
типа Гете или Павлова встречаются крайне редко.  Увы, мне судь-
ба, или Бог, дали возможность жить лишь в мире разума.
     Я знал людей,  которые жили преимущественно в мире чувств
и веры и видел, что они были неизмеримо счастливее меня и всех
тех кто жил в другой непересекающейся  плоскости.  И  поэтому,
когда мне  очень плохо,  я иногда произношу,  ту кощунственную
молитву,  которую придумал еще в ранней юности:" Господи, если
Ты есть, помоги мне уверовать в Тебя!".

МОЯ КАРТИНА МИРА

     Изучая биосферу,  ее эволюцию,  как  нечто  единое  целое
(или, как  сейчас принято говорить,  как систему),  я невольно
вынужден был нарисовать для себя некую "картину мира",  помес-
тив в нее и биосферу и человека.  Мне пришлось выработать свое
отношение к таким  фундаментальным  принципам  как,  например,
принцип редукционизма,  сводящего сложное к простому и убедит-
ся однажды,  что мир гораздо сложнее  и  непонятнее,  чем  это
обычно  думают представители естествознания и такие же физика-
листы, как я и мои товарищи по науке.
     Рассказ о всем этом увел бы меня очень далеко в сторону и
он явно неуместен в рамках данной книги.  Но о некоторых фраг-
ментах сложившегося мировозрения я все же скажу, надеясь в то-
же время, что средства, необходимые для публикаций моих лекций
по универсальному эволюционизму,  где все свои взгляды я изло-
жил гораздо подробнее, будут однажды найдены.
     Излагаемый здесь фрагмент моей картины мира тем более не-
обходим,  что мне хочется еще раз вернуться к теме Высшего Ра-
зума, но уже с несколько иных позиций.
     В основе моих представлений лежат  эмпирические  обобщше-
ния. Такой  термин  придумал  В.И.Вернадский - это очень емкий
термин. Он означает утверждения, которые не противоречат наше-
му эмпирическому знанию - что есть,  то есть! Во всяком случае
с точки зрения физикалиста.  Эмпирические обобщения  позволяют
отсекать неизвестное и дают основу для тех или иных логических
построений. Иногда они кажутся совершенно  тривиальными, некой
обыденностью,  но при более внимательном рассмотрении мы обна-
руживаем с их помощью  существование  нового  ракурса  видения
предмета и новые его интерпретации.
     Таким первым  утверждением  моей  картины мира я принимаю
представление о том,  что весь Мир,  в котором мы  живем,  вся
Вселенная или,  как  говорил Тейяр де Шарден,  весь Универсум,
есть некоторая система.  Оно кажется  совершенно  тривиальным,
даже банальным,  ибо все со всем связано - хотя бы силами гра-
витации,  например. Это эмпирическое обобщение никак не проти-
воречит  нашему опыту.  Да и не может ему противоречить,  пос-
кольку, если  бы  оно было неверным,  то мы этого не смогли бы
даже обнаружить!
     Нетривиальность моего   утверждения  обнаруживается  лишь
тогда,  когда мы замечаем, что разговор может идти лишь о свя-
зях доступных нашему эмпирическому знанию. И, значит, этим эм-
пирическим обобщением я очерчиваю  определенный  круг  и  моей
картины мира и всего того,  что может стать объектом моего на-
учного искания.  И в границах такого круга  естественно  попы-
таться проследить те следствия и те интерпретации, которые мо-
гут следовать из формулируемого положения.
     Так например, если Универсум - единое целое, то он и раз-
вивается, эволюционирует как единое целое и все то,  что  дос-
тупно нашему наблюдению и,  в том числе, мы сами, лишь состав-
ная часть Универсума. Но это означает, в частности, что на оп-
ределенной  стадии  развития Универсума у него появляются сос-
тавные  элементы,  способные  познавать   сам   Универсум,   в
пределах,  зависящих  от степени совершенства того инструмента
самопознания Универсума,  которые СЕГОДНЯ определила эволюция.
Таким инструментом  самопознания,  может быть даже совсем и не
уникальным, а одним из многих,  является человек.  И  невольно
возникает  вопрос - как далеко границы его способностей позна-
ния,  способностей,  которые родились в процессе эволюции Уни-
версума как  его свойства и,  которые продолжают эволюциониро-
вать.  Размышления над этими вопросами приводят к  глубочайшим
проблемам философии.  И не только философии,  но и практики. В
самом деле,  если человек оказывается способным познавать осо-
бенности  мирового  эволюционного  процесса,  то он способен и
влиять на него, а, значит и расширять пределы познания.
     И все же такое познание может быть ограничено,  какими то
вполне определенными  особенностями  эволюции  присущими  тому
конкретному "инструменту познания", которого мы называем чело-
веком. И вот некая аналогия, делающий мою мысль более ясной.
     У некоторых  видов  осминогов мозг по своей сложности со-
поставим с мозгом человека. Значит этот вид живых существ тоже
"инструмент самопознания Универсума", рожденный иным процессом
самооргангизации вещества.  Но этот иной процесс эволюции  дал
им свойство канибализма и,  поэтому,  осминоги сразу погибают,
как только оставляют потомство.  Иначе такой живой вид не  мог
бы и возникнуть.  Благодаря подобной биологической особенности
головоногие не способны создать механизм коллективной памяти -
каждому поколению все приходится начинать сначала.  Может быть
и у человечества существует некоторый порог, перешагнуть через
который  ему  природой не дано?  Может быть - это та агрессив-
ность,  которая унаследована от наших предков,  живших  еще  в
предледниковые эпохи, когда без агрессивности и выжить то было
нельзя.
     Но процесс биологического совершенствования человека  за-
кончился именно тогда в эпоху саблезубых тигров, пещерных мед-
ведей и невероятной борьбы за существование.  И в этом,  может
быть,  и состоит истинная трагедия человека - процесс морфоло-
гической эволюции остановился слишком рано!
     Представление об Универсуме, как о единой системе застав-
ляет нас по-иному смотреть и на многие другие вещи. Мы привык-
ли говорить о том или ином объекте исследования.  Но для этого
нам еще надо уметь его выделить из нашей системы, каким то об-
разом оборвать те связи, которыми он соединен со остальным ми-
ром. Все многочисленные, воздействия, которые оказывает на наш
объект остальная система, мы должны отнести к внешним воздейс-
твиям на наш объект. Но ведь при этом мы неизбежно игнорируем,
не  учитываем обратного влияния изучаемого объекта на всю сис-
тему, на остальные ее элементы а, значит, пренебрегаем измене-
нием  "внешних воздействий" на исследуемый объект,  вследствие
его действий на систему. Всегда ли возможно оборвать такие ре-
курсии?
     Можно ли так поступать и когда так можно делать,  а когда
принципиально нельзя?  То  есть  когда  объект лишь некое абс-
трактное, условное понятие. Все это ведь тоже сложные вопросы.
Но до поры до времени люди их просто не замечали - в  практике
такие проблемы не возникали, а в сознании людей властвовал ра-
ционализм в его самой примитивной трактовке.  Человек, в наших
представлениях,  был всего лишь наблюдателем, способным наблю-
дать и фиксировать некоторые особенности  запущенного  однажды
грандиозного механизма мироздания.  Вопрос о выделении объекта
исследования вообще не возникал. Ученые даже не догадывались о
его важности.  Ведь энтомолог берет свою бабочку, кладет ее на
увеличительное стекло и изучает все,  что ему  интересно.  Вот
также  и во всем остальном.  И исследолватель полагал,  что по
иному и быть не может,  тем более,  что повлиять  на  характер
функционирования грандиозного механизма мироздания человеку не
под силу. Это считалось аксиомой.
     Но оказалось,  что все это не совсем так.  И практика  XX
века показала  невозможность  обойтись  без  анализа  подобных
проблем. И виной тому оказалась квантовая механика.
     Я прослушал  в  университете  неплохой курс теоретической
физики. Особенно запомнились те  части  курса,  которые  читал
И.Е.Тамм. Это был курс "по выбору" - он  не  был  обязательным
для математиков.  Из  нашего  математического потока - человек
тридцати,  записались на него,  кажется, только я и Олег Соро-
кин.  Впрочем  и физиков было тоже не много.  И занятия носили
какой то домашний, скорее семинарский характер, нежели обычный
лекционный курс.  И мы часто отвлекались на отдельные вопросы,
возникали полезные, запомянающиеся  дискуссии.
     Однажды Олег принес статью  Гейзенберга, в  которой  была
фраза о том, что нельзя отделить исследователя от объекта исс-
ледований. Она повергла всех нас в шоковое состояние. Студенты
отчайно заспорили,  ничего не понимая в предмете спора, конеч-
но. А преподователь,  который нам только что излагал формализм
уравнения Шредингера, или, что-то еще в таком же духе, как те-
перь  я понимаю,  тоже был поставлен в тупик этим утверждением
одного из отцов квантовой механики.  Он высказал лишь  то  ут-
верждение,  которое тогда было стандартным:  электрон,  всегда
электрон,  его свойства не зависят от наблюдателя  и  то,  что
сказал  Гейзенберг  есть  сплошной идеализм и об этом не стоит
размышлять.  Мы с Олегом пытались протестовать, но безуспешно.
Однако вопрос остался и,  что самое обидное, я не мог его даже
четко формулировать.
     Прошло много  лет,  отшумела  война и мне самому пришлось
читать некоторые разделы теоретической физики.  И пришлось  по
необходимости, вернуться к тому вопросу, который был связан со
злополучной фразой Гейзенберга.  Вот тогда то я и понял то,  о
чем говорилось на предыдущих страницах.  Выделение любого эле-
мента всегда условно. Он всегда лишь часть целого - часть дру-
гой более  сложной  системы,  из  которой  его выделить иногда
просто нельзя,  ни при каких обстоятельствах. Вот почему гово-
рить о нем можно тоже только в сослагательном наклонеии. Само-
го по себе электрона, электрона просто как такового, вне неко-
торой системы, не существует (впрочем, как и человека, что по-
нял еще великий Сеченов:  человек существует только в единстве
плоти, души и окружающей природы, как он говорил).
     Произнося слово "электрон" мы имеем в иду лишь вполне оп-
ределенную  интерпретацию  некого явления,  это есть лишь сло-
вестное выражение наблюдаемого явления и раскрытие смысла тер-
мина  "электрон" и есть задача науки!  И она будет зависеть от
наблюдателя. Электрон, плюс  наблюдатель, вооруженный  камерой
Вильсона,  где мы видим след "электрона", как как и всякой ма-
териальной частицы - это одна система,  а электрон и дифракци-
онная решетка,  где  он  ведет себя как волновой пакет,  некая
другая система. И разделить, то есть выделить электрон как та-
ковой, невозможно.  А  человек  наблюдая,- всего лишь наблюдая
происходящее, уже одним этим вмешивается в протекающие процес-
сы,  меняет их ход, пусть в ничтожной степени, но меняет! И не
поняв этого,  человек не может проникнуть к тем силам природы,
которые скрыты в недрах атома.
     Все то,  о чем говорилось, показывает, что основные пара-
дигмы рационализма и,  прежде всего, принцип стороннего наблю-
дателя должны быть подвергнуты ревизии. Физика это подтвердила
экспериментом.  Без квантовой механики не было бы атомной бом-
бы. Значит все мы должны изучать "изнутри", с позиции участни-
ка событий, с учетом нашего на них воздействия и нашей ограни-
ченности, рожденной "законами" саморазвития Универсума. И этот
отказ  от рационализма XYIII века (вернее переход к новому ра-
ционализму),  вовсе не означает потерю научности.  Надо просто
по другому понимать смысл науки. Один из величайших мыслителей
XX века Нильс Бор говорил о том,  что никакое,  по настоящему,
сложное явление нельзя описать с помощью одного языка. Необхо-
дима множественность ракурсов рассмотрения одного  и  того  же
явления.  Мне эту мысль хочется выразить несколько по другому.
Для того, чтобы человек имел нужное понимание (понимание, а не
знание,  что совсем не одно и тоже) ему необходим некий голог-
рафический портрет явления.  А его могут дать только различные
интерпретации. И вот, в построении таких интерпретаций, на ос-
нове эмпирических данных,  а значит и согласных с ними, и сос-
тоит основная задача современной науки.  И не только квантовой
физики. А не приближение к мифической "абсолютной истине", ко-
торую придумал Гегель и откуда она перекачевала в нашу интерп-
ретацию диалектического материализма.
     Но то,  на  что  нам указала физика XX века имеет место и
гуманитарных науках.  Новые знания,  усвоенная догма - все это
меняет сознание,  а следовательно, действия людей. Что в, свою
очередь, означает,  и изменение хода  исторического  процесса.
Человек, изучающий историю, делающий какие-то выводы, неизбеж-
но вмешивается в саму историю.  Этот факт нельзя игнорировать.
Фраза  Гейзенберга превращается в принцип - принцип нераздели-
мости исследователя и объекта исследования. И надо учится жить
в  этом странном относительном мире и извлекать из него ту ин-
формацию, которая помогает людям в нем существовать.  Без  ко-
торой они просто не смогут выжить. Вот в таком ключе я и начал
однажды относиться к науке.
     Вот так,  казалось бы безобидное эмпирическое обобщение о
целостности Вселенной, о ее системном характере, влечет за со-
бой пересмотр многих основных положений, которые раньше носили
для меня  характер азбучных истин и воспринимались как,  раз и
на всегда, данные. Даже само понятие ИСТИНЫ должно быть перес-
мотрено:  истины для кого,  ведь абсолютной истины просто нет!
Мы видим себя погруженным в хаос мироздания,  мы способны  ре-
гистрировать  нечто  происходящее "около" себя,  анализировать
наблюдаемые зависимости, но не абсолютизировать их и наше зна-
ние. И в тоже время, эта ничтожная частица мироздания, именуе-
мая человеком, способна извлекать из этого хаоса самоорганиза-
ции,  невероятное количество информации и ставить  эти  знания
себе на службу, меняя и условия своей жизни, и свою историю, и
самого себя...А,  может быть и заметно влиять на весь ход про-
цесса развития Универсума. Кто знает?
     Это новая позиция антропоцентризма.  И она не менее вели-
чественна чем  представления наших предков.  Мы так же,  как и
"древнеримские греки",  видим Олимп,  где, хотим надеется, что
для человека уготовано место. Хотя только в принципе... Но вот
путь к нему остается неизвестным,  как и неизвестным  остается
способность человека его занять.  И так, наверное, будет всег-
да, пока существует человек.
     Второе эмпирическое обобщение, лежащее в основе моей кар-
тины мира,  о котором я хочу здесь поразмышлять звучит так:  в
основе всего мироздания, всех процессов Универсума, лежит сто-
хастика и неопределенность.
     Это действительно эмпирический факт.  Мы не знаем  ничего
абсолютно детерминированного. А в квантовой механике, мы вооб-
ще можем оперировать только с  вероятностными представлениями.
И стохастичность, и неопределенность составляющие суть процес-
сов микроуровня прорываются на макроуровень и  проявляются  не
менее властно. Мутагенез и его интенсивность, в частности, оп-
ределяют особенности появляющихся индивидов.  Им обязаны попу-
ляции живых существ своим генетическим разнообразием, благода-
ря которому эти популяции только и могут сохранить  самих себя
при изменяющихся внешних условиях и развиваться,  усложняясь и
приспосабливаясь к изменяющимся условиям. Люди обладают разли-
чающимися духовными мирами,  весьма отличающимся менталитетом,
они весьма по разному воспринимают одну и туже ситуацию и при-
нимают в одних и тех же условиях совсем разные решения. И бла-
годаря  этому разнообразию человеческих индивидуальностей, наш
биологический вид сумел превратить в свою  экологическую  нишу
весь земной шар, пережить сложнейшие катаклизмы своей истории.
     Можно очень по-разному относится к этому факту. Можно пы-
таться его объяснять. И даже не принимать, как это делал вели-
кий Альберт Эйнштейн, который говорил о том, что Бог не играет
в кости! Но факт остается фактом. И с этим ничего нельзя поде-
лать. Бог все-таки играет в кости!  Без этой игры не могло  бы
произойти то, что произошло!
     И, в  тоже время,  детерминизм лежит в основе того нового
мышления,  которое стало стремительно  развиваться  со  времен
эпохи Возрождения.  Именно детерминизму  наука  обязана  всеми
своими основными успехами, а цивилизация своим могуществом. Да
и сегодня его принципам следуют многие выдающиеся  мыслители и
ученые.  Вся  теория динамических систем,  бурно развивающаяся
теория катастроф, в частности, имеют в своей основе идею клас-
сического детерминизма. Выдающийся французский математик и фи-
лософ Рене Том даже прямо ставит знак  равенства  между  науч-
ностью и детерминизмом, понимая его в духе XIX века.
     Но жизнь сложнее любых схем и она показывает,  что  обой-
тись без использования вероятностных конструкций, для объясне-
ния того, что происходит вокруг нас, в чем мы являемся прямыми
участниками, без придания законам природы  стохастической  ин-
терпретации,  мы сегодня не можем.  Я думаю,  что и никогда не
сможем.  Стохастичность лежит в природе вещей -  именно  такое
утверждение  я и сформулировал как одно из основных эмпиричес-
ких обобщений той картины мира,  которой я пользовался в своих
изысканиях.
     Можно очень по-разному воспринимать этот факт.
     Можно, например,  его интерпретировать  как  меру  нашего
незнания истины.  Или нашей неспособностью к тонкому  анализу.
Но удовлетвориться  таким объяснением современная наука не мо-
жет. Десяток лет тому назад американский  математик Фейгенбаум
занимался,  с помощью компьютера, анализом вполне детерминиро-
ванных схем решения простенького уравнения,  основанных на ме-
тоде последовательных приближений.  И он обнаружил, что после-
довательные итерации ведут себя, подобно некоторому случайному
процессу - они неотличимы от него.  Но нечто подобное мы знали
и  раньше:  по  заданной  детерминированной программе мы могли
воспроизводить последовательности чисел, которые обладают все-
ми свойствами множества случайных величин.  Все это наводит на
ряд размышлений, о которых я кое что скажу позднее.
     Можно еще и по иному попытаться интерпретировать  появле-
ние случайностей и что-то объяснять.  Но для меня, получившего
в университетские годы,  изрядную порцию вероятностного мышле-
ния  на  математическом факультете и ощутившем,  еще в юности,
чувство восторга от соприкосновения с самой великой  из  наук,
созданных человеком - квантовой механикой,  казалось более ес-
тественным принять факт  изначальной  стохастичности  природы.
Случайность, я принимаю как констацацию того  факта,  что  так
имеет место "на самом деле".
     Эту позицию я принял как догму, особенно о ней не рассуж-
дая,  еще  в  те времена,  когда занимался теорией рассеивания
снарядов в Академии имени Жуковского.  Она упрочилась, когда я
стал преподовать в Ростовском университете и,  особенно тогда,
когда мне было поручено вести семинар по методологии физики  и
критиковать Копенгагенскую школу. "Партийное поручение" крити-
ковать буржуазное извращение физики,  обернулось для меня тем,
что я стал ревностным сторонником идей Копенгагенской школы, а
Нильса Бора зачислил в число своих основных учителей. Убежден-
ность в правоте позиции этой школы и вера в то,  что эту пози-
цию можно обосновать хорошими филосфскими и физическими  аргу-
ментами, чуть было не стоило мне тогда партийного билета.

ТАЙНА ВОПРОСА "ЗАЧЕМ"?

     Мне всегда казалось,  что самым удивительным и загадочным
в нашем мире,  является существование того,  что существует. Я
об этом уже говорил в настоящем очерке и назвал это удивитель-
ное - тайной вопроса "ЗАЧЕМ".  Но приняв эту тайну, как нераз-
решимую загадку,  мы уже способны смириться и с тем,  что  су-
ществует  и  случайность.  В  самом деле,  ведь мы этим просто
подтверждаем факт ее существования и то,  что  законы  природы
могут носить и статистический характер. И требуют соотвествую-
щего языка для своего описания.  Однако речь идет  все-таки  о
законах природы, а не о случайном хаосе хаосов.
     Но ведь наука,  она и родилась для того, чтобы помочь че-
ловеку предвидеть результаты своих действий.  и,  кажется, что
она детерминистична - это по существу:  если из A следует B, а
из B  следует  С,  то из A следует С.  Если же все хаос,  неп-
редсказуемость, то не может быть и науки. И мне стоило большо-
го труда понять,  что между стохастичностью и детерминизмом уж
и нет такой большой разницы. Пример Фейгенбаума мне дал допол-
нительные  аргументы,  показывающие,  что  так  по-видимому  и
обстоит дело. И в тоже время, если мы откажемся от существова-
ния  принципиально  непредсказуемого,  то это будет означать и
отказ от всего качественно нового, что может происходить в ми-
ре и так сузит наш горизонт, что и думать о науке уже не захо-
чется.  Вот почему,  уже чисто эмоционально,  я никогда не мог
принять  классического детерминизма.  Жить без неожиданностей,
вероятно очень скучно и неинтересно!
     Тем более, что и сама наука имеет смысл лишь тогда, когда
мы принимаем изучаемое,  то есть  существующее,  существующим.
Так  я  снова прихожу к тому эмпирическому обобщению,  которое
признает  фундаментальным  факт  существования  стохастической
природы существующего.  И, следовательно, подлежащий изучению.
     На меня огромное впечатление произвело открытие антропно-
го принципа. Суть его в следующем. Если бы мировые константы -
скорость света,  гравитационная постоянная и другие,  были от-
личными от современных всего лишь на десятые доли процента, то
мир был бы совершенно иным.  В нем не могло бы возникнуть ста-
бильных образований, не могла бы возникнуть та форма эволюции,
которая привела к рождению  звезд,  планет,  живого  вещества,
следовательно, и человека. Вселенная бы развивалась, но как то
совершенно по-иному и,  что самое важное,  - без наблюдателей,
без свидетелей.  Ученые-физики,  -  а в нынешнем мире все беды
идут от физиков - сформулировали антропный  принцип  так:  мир
таков, потому, что мы (то есть люди) есть!
     Как показывает  антропный  принцип,  развитие  Универсума
идет, как  бы по лезвию.  Чем более сложна система,  тем более
ее подстерегают опасности разрушения и перестройки.
     Сейчас антропному принципу посвящена огромная литература.
Антропный принцип вряд ли имеет,  во всяком случае в настоящее
время,  какое либо практическое значение.  Но его общепознава-
тельное,  философское значение огромно.  Для меня же  он  имел
важнейшее значение и ложился в ту схему размышлений и исследо-
ваний, которыми я занимался последние пару десятилетий.
     Занимаясь стабильностью сложных систем, я все время стал-
кивался с одной их особенностью: чем сложнее система,  тем она
менее устойчива. Но на каком то этапе ее усложнения, в течении
которого происходит снижение ее уровня стабильности,  в рамках
системы  появляются новые механизмы,  которые стабилизируют ее
развитие.  Так популяция живых существ вроде бы не имеет права
быть стабильной.  Однако,  процесс редупликации, то есть само-
воспроизведений не точен,  из за случайных мутаций. И вот ока-
зывается, что  из  за этого механизма неточности воспроизведе-
ния, то есть, казалось бы порока системы, возникает своеобраз-
ная петля обратной связи, благодаря которой популяция сохраня-
ет свои системные свойства и способность  сохранять  свою  це-
лостность в сложных условиях изменяющейся внешней среды.
     Так же и появление  человека,  становление  коллективного
интеллекта человечества,  мы  можем  рассматривать  в качестве
своеобразного механизма,  потенциально  способного  вносить  в
систему стабилизирующие механизмы. Вселенная - Универсум, дол-
жен быть совершенно нестабильной системой.  Об этом и  говорит
антропный принцип.  Но,  может быть,  это и есть та подстройка
параметров системы,  которая ведет к постепенному формированию
механизма стабилизации?
     В процессе эволюции Универсума возникают  инструменты его
самопознания. Однажды  возник мозг головоногих.  Но такой инс-
трумент оказался несовершенен - популяции осминогов  не  могли
создать коллективной памяти (а, следовательно и цивилизации) и
его  развитие  оказалось  завершенным.  Другой  нам  известный
инструмент - человек. Развитие его индивидуального мозга прек-
ратилось уже десятки тысяч лет тому назад,  но  ему  оказалось
доступным  создать и коллективную память и коллективный интел-
лект, который развивается все ускоряющимися темпами. Как дале-
ко  пройдет этот процесс?  Мы сказать об этом ничего не можем.
А, может быть,  в других частях Универсума  этот  процесс  уже
проше значительно  дальше и разговор о Мировом Разуме не столь
уж бессмыслен.  Но тогда совершенно по иному явит себя и проб-
лема  мировой  "детерминированной программы выдающей случайные
числа" и некого "вселенского компьютера"?
     Когда над  всем  этим  начинаешь размышлять,  то невольно
оказываешся во власти тех снов,  которые нам навевают Лем  или
Бредбери.
     И все же над  всем  царит  сомнение  и  те  два  вопроса
"КАК?" и "ЗАЧЕМ?", о которых я размышлял в этом очерке. А таже
моя детская молитва.



Глава X. ЭПОПЕЯ ЯДЕРНОЙ ЗИМЫ. И ОБ ОТСТАВКЕ, КОТОРАЯ ЗА НЕЙ ПОСЛЕДОВАЛА


НОВАЯ МЕТАМОРФОЗА: БИОСФЕРА И ОБЩЕСТВО

     Само по себе, исследование феномена ядерной зимы было бо-
лее чем  второстепенным событием в той большой работе, которую
я задумал и начал на грани 60-х и 70-х годов. Анализ этого фе-
номена был всего лишь ее фрагмент,  причем,  как увидит  чита-
тель, достаточно случайный.  Но именно "история ядерной зимы",
которая сначала меня особенно и не интересовала,  получила ши-
рокую известность и сделала большую рекламу всему направлению,
которое я начал развивать в Вычислительном Центре Академии На-
ук  СССР.  В  то  же  время,  научные результаты,  которые мне
представлялись наиболее интересными также как и общее  понима-
ние смысла проблемы "человек -биосфера" или особенностей само-
организации материального мира,  остались просто незамеченными
а,  вероятнее всего, и непонятыми. Я думаю, что такая ситуация
достаточно типична в науке:  далеко не все то,  что  считается
исследователем главным,  таковым воспринимается остальными. А,
может быть и является главным:  ведь позиции  исследователя  и
читателя совершенно разные.
     Конец 60-х и последующие годы были,  может  быть,  самыми
напряженными и плодотворными годами моей жизни. К этому време-
ни я уже потерял интерес к преодолению чисто технических труд-
ностей доказательства тех или иных теорем,  что характерно для
людей более молодого возраста.  Я  уже  внутренне  ощутил  всю
условность "строгой науки", и любого "абсолютного знания". Ме-
ня все больше тянуло к содержательному естествознанию и  гума-
нитарным наукам и их объединению.  Так, вероятно происходит со
всеми  стареющими  учеными,  у  которых  пропадает  спортивный
азарт,  уступая  место  стремлению  к "сути вещей",  обретению
ясности,  к углубленному проникновению во что - то, по настоя-
щему непонятное и лежащее на грани логического и чувственного.
Может быть такое же достижение ясности, ясности для себя само-
го  было  источником  размышлений,  приводивших  однажды к той
прозрачности видения мира, которым обладали отцы церкви. Имен-
но эта ясность,  обретенная в себе для себя,  для своего внут-
реннего мира,  внутреннего равновесия,  давала им  силы  жить,
привлекала  и  привлекает  к  ним  людей  погруженных  в суету
повседневности. Даже и теперь!
     Когда я  начал  заниматься  проблемами эволюции биосферы,
взаимоотношением процессов  ее  развития с развитием общества,
мне стало казаться, что я прикасаюсь к святая святых и начинаю
догадываться о нечто таком,  что мне ранее было совершенно не-
доступно. Все это наполняло жизнь новым содержанием и меня на-
чала тяготить большая административная работа,  которая лежала
на моих плечах в последние четверть  века,  когда  я  исполнял
обязанности  заместителя директора Вычислительного Центра Ака-
демии Наук СССР академика Дородницына, глубокого и талантливо-
го исследователя, однако человека недоброго, удивительно высо-
комерного и совершенно мне чуждого по своему мировосприятию. Я
стал подумывать  об изменении своего общественного статуса.  К
тому-же мои новые интересы наполнившие жизнь новым  содержани-
ем,  значительно  отдалили меня от старого круга деятельности.
Да и тех людей, с которыми я был близок по старым интересам.
     Я понемногу старел,  подходил к концу шестой десяток и  я
понимал, что вступаю в совершенно новый этап своей жизни с но-
выми ценностями, которые еще предстоит осознать. Тогда в семи-
десятых годах,  в отличие от девяностых,  я был вполне метери-
ально обеспечен и, получая свою тысячу рублей, мог не думать о
заработке. Я искал повода освободиться от служебных обязаннос-
тей,  которые мне мешали думать над тем, что мне было интерес-
ным и занимали время,  необходимое для изучения множества воп-
росов,  ставших для меня очень нужными.  Однако  расстаться  с
официальным  положением мне удалось только в восьмидесятых го-
дах, когда вышло постановление о том, что членам Академии пре-
доставляется право оставить свои официальные посты, называться
советниками и получать,  при этом свое полное жалование -  ка-
жется  я  был  первым членом Академии,  который по собственной
инициативе отказался от занимаемых постов задолго до  достиже-
ния предельного возраста. Расставшись с Вычислительным Центром
и кафедрой, я начал жить очень интересной и насыщенной жизнью.
     И все же удачливым себя,  в этот период, назвать я не мо-
гу,  поскольку большинство из моих замыслов тех лет, так и ос-
тались замыслами. Да и само расставание с Вычислительным Цент-
ром происходило не совсем так,  как мне бы хотелось - просто я
уже не мог не уйти!
     Причин, почему я не могу считать этот период  своей жизни
удачливым,  было много.  Были объективные. Гибель Володи Алек-
сандрова,  отход от меня кое кого из моих сотрудников и учени-
ков, начало перестройки, а вместе с ней и конец бюджетного фи-
нансирования  работы  в   области   моделирования   биосферных
процессов и т.д.  Но были и субъективные,  сыгравшие вероятно,
основную роль. Работа, которую я затеял требовала коллективных
усилий,  работы  "на  равных" большой группы людей,  в которую
каждый вносил что-то свое, работая "на себя". Но, в тоже время
и  понимая общую цель,  работая синхронно с остальными членами
команды и со мной лично.  А именно такой работы я организовать
и не смог. И причина была, прежде всего, во мне самом.
     У меня довольно удачно получалась та административная ра-
бота, которая  сводилась  к выбору направления деятельности, с
последующим подбором руководителя новой темы или задачи.  Сде-
лав те или иные первые шаги,  иногда даже чисто административ-
ные, я затем обычно отходил от работы, отходил в сторону, пол-
ностью   доверяя   ее  тому,  кому  я  поручал  руководство  и
присматривал за ней издали, стараясь предельно не вмешиваться.
И  надеюсь,  что  младшие коллеги практически не замечали моей
опеки.  Я думаю,  что такая политика в организации целенаправ-
ленной деятельности,  в целом,  правильная.  Тем более,  когда
речь идет о работах инженерного типа, то есть когда результаты
можно предугадать  заранее,  когда  надо  сделать нечто вполне
конкретное. В выборе такой стратегии, я ориентировался, прежде
всего на самого себя,  на свой стиль работы: я ценил самостоя-
тельность,  очень не любил какого-либо вмешательства и работал
без него куда быстрее.
     То, что я смог проработать более двадцати лет  заместите-
лем А.А.Дородницына - факт малопонятный моим друзьям, объясня-
ется очень просто:  до поры до времени,  мой директор никак не
вмешивался в мою деятельность. Ему, вероятно было просто удоб-
но то,  что,  делая успешно свое дело,  я никак не  затрагиваю
вопросов, которые он считал своими прерогативами - иностранные
связи, общая стратегия развития вычислительной техники, предс-
тавительство,  к которым я, на самом деле был абсолютно равно-
душен. Он всегда чувствовал себя настоящим сталинским директо-
ром   и  все,  что  происходит  в  ЕГО  учреждении,  есть  ЕГО
собственное достояние. Как только он изменил свое поведение, и
начал вмешиваться в мою работу, я тут же подал в отставку.
     Я думаю, что подобный стиль организации исследований, ко-
торый сложился и,  который я практиковал и в МФТИ и в ВЦ, дос-
таточно эффективен.  С одной стороны, выбирая какой либо новый
вопрос и делая в нем первые шаги, я определял целенаправленную
деятельность целого коллектива, то есть держал ее в определен-
ном русле. А с другой, как только становилось ясным перспекти-
ва получения новых результатов,  я уступал  место  инициативам
моих  младших  коллег.  Конечно,  такая схема научной жизни не
универсальна,  но в среднем она очень рациональна. Хотя и тре-
бует от руководителя быть не директором с указующим перстом, а
непрерывным искателем.
     Но тогда,  когда речь заходит о проблемах, в которых пог-
ружаешься сам с головой,  которые начинают составлять в данный
момент  смысл  собственной жизни - что бывает совсем не часто,
то такой стиль работы неприменим.  Здесь надо  уметь  работать
вместе и превращаться из руководителя в партнера.  Вот этого я
делать так и не научился.  Я не умел становится просто партне-
ром.  Для этого нужно было иметь иную психическую конституцию.
По существу я был очень одинок и все свои работы, за очень ма-
лым исключением,  писал один и был их единственным автором.  У
меня много учеников - и кандидатов и докторов наук, есть среди
них и академики.  Но ни с одним из них, несмотря на добрые че-
ловеческие отношения, я не был близок, как "искатель". Я видел
этот дефект собственной психической конституции, но поделать с
ним ничего не мог.
     Свое повествование  я начал рассказом о нескольких часах,
которые я провел наедине с Ладожским озером.  Такое состояние,
похожее на  медитацию  мне  было свойственно с детства и очень
мне помогало всю жизнь. Мне бывает трудно рассказать то, о чем
я  думаю  в это время.  Но в конце такого пребывания наедине с
собой, во мне обычно вызревало,  вырисовывалось какое то смут-
ное  понимание  того  предмета,  о котором я думал.  Настолько
смутное,  что я всегда стеснялся о нем  кому  бы  то  ни  было
рассказывать. Тем не менее, я доверял этому внутреннему зову и
следовал ему.  Я привык доверяться своей интуиции: она меня не
подводила. Но и не давала никаких разумных аргументов для объ-
яснения своей позиции. По этой же причине я не выдерживаю дол-
гих  споров и критических обсуждений.  Порой случалось,  что я
признавал справедливость замечаний и ...делал все же  по-свое-
му.  Такая особенность моего образа мышления и поведения очень
затрудняла совместную работу "на пару". Попытки совместной ра-
боты и даже писания совместных статей или книг, обычно оканчи-
вались неудачей. А иногда даже и ссорой.
     Я помню только два случая в моей жизни,  когда я смог ра-
ботать вдвоем "на равных". Первый раз в конце 50-х годов, ког-
да мы вместе с В.Н.Лебедевым старались создать численные мето-
ды устойчивого расчета траекторий космических аппаратов.  Вто-
рой - когда вместе с В.В.Александровым мы разрабатывали перво-
начальную  версию модели,  имитирующую динамику биосферы.  Это
была действительно работа на равных, поскольку каждый вносил в
нее свое, свойственное собственному пониманию.
     Что же касается изучения биосферы,  как  единой  системы,
объединяющей и косную природу,  и живое вещество, и человечес-
кое общество,  систему взаимодействующую с космосом,  то такая
деятельность требовала  надежной  компании   единомышленников,
равно увлеченных этой проблемой, понимающей и разделяющей цели
работы. Такой компании мне создать не удалось.

НИКОЛАЙ ВЛАДИМИРОВИЧ ТИМОФЕЕВ-РЕСОВСКИЙ

     Среди моих учеников была весьма неординарная  личность  -
Юрий Михаилович  Свирежев.  Он  окончил  физтех и учился в той
знаменитой группе на кафедре  Лаврентьева,  из  которой  вышло
много талантливых ученых,  в том числе и  Володя  Александров.
После  успешной защиты своей кандидатской диссетртации,  где я
был его руководителем,  Свирежев стал работать  в  Обнинске  у
знаменитого  биолога и генетика Николая Владимировича Тимофее-
ва-Ресовского. Свирежев занялся биологией и постепенно превра-
тился  вероятно  в квалифицированного математического биолога.
Мне трудно судить сколь высока была,  им обретенная новая ква-
лификация, но всякими терминами он разбрасывался столь небреж-
но, что вызывал, не только у меня, но и многих других, неволь-
ную  зависть  своей  эрудицией.  Во  всяком случае в Пущине он
вполне успешно защитил уже докторскую диссертацию по математи-
ческим вопросам биологии. Ему я и обязан знакомством с Никола-
ем Владимировичем.
     О Тимофееве-Ресовском и его неординарной  деятельности  в
последние годы  писалось  довольно  много,  и  о его непростой
судьбе, и о его весьма странном характере,  его научных заслу-
гах и т.д.  В этих писаниях перед читателем является некоторая
весьма экзотическая личность,  которая не очень  соответствует
моим  впечатлениям.  Конечно  он был зубром - сильным,  умным,
способным увлекать людей,  как и многие настоящие большие уче-
ные, как тот же П.Л.Капица или А.Н.Крылов. Но никакой экзотики
я в нем не почувствовал. Он был очень русским, с болью пережи-
вал малую востребованность нашего научного потенциала, понимал
наши возможности. Он был таким же ругателем, как и все мы тех-
нари, что  нас  очень роднило.  Он так же старался работать на
благо нашей страны и также как и мы говорил о том, что брежне-
вы приходят и уходят,  а Россия остается. И самое главное -ДЕ-
ЛО!  Одним словом, он никогда не был диссидентом. А нормальным
думающим очень смелым исследователем и мыслителем, что не одно
и тоже. Одним словом, он был очень НАШ!
     Иногда, приезжая в Москву, и оставался ночевать в городе,
Тимофеев-Ресовский  звонил  мне и предлагал устроить небольшой
семинар. Я приглашал несколько человек, которым может быть ин-
тересен  разговор  и  вечером в моем кабинете в Вычислительном
Центре бывали очень содержательные обсуждения.  Пожалуй  слово
"обсуждение" не  совсем точно отражает то,  что там в действи-
тельности происходило. Говорил в основном Тимофеев. Он расска-
зывал о русском естествознании,  его истории,  его идеях,  его
философии.  А, самое главное, о людях русского естествознания.
Особое расположение он питал к Вернадскому и Сукачеву. Впрочем
много хорошего рассказывал и о Вавилове,  Шмальгаузене, Четве-
рикове и  других представителях Великого Русского естествозна-
ния.  Он нам действительно сумел показать,  сколь  велико  это
русское естествознание и заставлял нас чувствовать,  что мы не
иваны,  родства непомнящие,  а наследники великой культуры, за
которую еще и в ответе.
     Я не помню,  чтобы мы когда либо говорили о Лысенко и лы-
сенковщине. Он просто считал эту тему недостойной ученых, да и
вообще серьезных людей.
     На самом  деле  эти семинары - они были весьма редки и их
было немного - можно пересчитать по пальцам,  представляли со-
бой довольно продуманный природоведческий ликбез,  который Ти-
мофеев-Ресовский устроил нам,  машинным математикам.  И не без
задней мысли. Дело в том, что Николай Владимирович был глубоко
убежден в том,  что пришло время,  когда естествознание, также
как и физика потребует для своего развития всей мощи современ-
ной математики. Он понимал, что самим биологам и естествоиспы-
тателям с такой задачей не справится и старался привлечь  вни-
мание  и  интерес  профессиональных математиков,  прежде всего
тех, кто интересовался методами компьютерного моделирования. И
его выбор нашей компании был совсем не случайным, также, как и
выбор материала для обсуждения.  И я думаю, что он добился оп-
ределенного  успеха  -  мы начали серьезно изучать работы Вер-
надского,  подружились с очень интересным почвоведом  Виктором
Абрамовичем Ковдой и начали искать свой собственный путь в на-
уках о природе.
     Пару раз мне не удалось собрать семинар и тогда мы встре-
чались вдвоем.  Оба  эти  разговора имели для меня важные пос-
ледствия.
     Однажды Николай  Владимирович  попросил  меня прикинуть -
сколько жителей планеты смогут при нынешнем уровне  технологи-
ческого развития  вписаться  в естественные циклы кругооборота
веществ. Я провозился с этой проблемой довольно  долго. Месяца
три-четыре. Как-то он позвонил мне по  телефону  и  спросил  о
том, могу ли я сказать ему,  хоть что-нибудь по этому вопросу.
Я  сказал,  что очень высок уровень неопределенности,  поэтому
мой ответ не точен, но по моим расчетам получается что-то меж-
ду  двумя  и восмью стами миллионами людей.  Он расхохатался и
сказал,"почти правильно - 500!" и без всяких расчетов. В самом
деле, лишь 10 % энергии используемой людьми, составляет возоб-
новимая энергия,  то есть энергия, которая участвует в кругоо-
бороте.  Все  остальное дает кладовая былых биосфер или запасы
радиоактивных материалов,  полученные Землей при ее  рождении.
Значит для того,  чтобы не расходовать земных запасов, которые
уже нельзя возобновить, чтобы не нарушать естественного круго-
ворота веществ и жить в согласии с Природой,  как и все другие
живые виды живых существ,  человечеству надо,  либо  поубавить
свои аппетиты  и найти новые технологические основы своего су-
ществования,  либо в пойти на десятикратное  сокращение  числа
жителей планеты.
     Оказывается, что Тимофеев-Ресовский  знал  заранее  такой
ответ и хотел посмотреть, как я до него дойду сам - элементар-
ный розыгрыш в его стиле.  Но он заставил меня задуматься  над
другим  вопросом - человечество взаимодействует с Природой как
единый вид. Что из этого должно следовать?
     А должно следовать многое.  В том числе и новое представ-
ление о прошлом настоящем и будущем общества.  Попытка просле-
дить  то,  что должно вытекать из этого факта,  привела меня к
полной перестройке моего представления о диалектике обществен-
ного развития.
     Другой разговор состоялся значительно позднее,  в Обнинс-
ке, когда я уже начал серьезно размышлять о биосферных пробле-
мах,  внимательно  читать  Вернадского и думать о том как нау-
читься изучать взаимодействие человека как биологического вида
и биосферы,  неотделимой частью которой он является.  Видя все
бесконечное разнообразие культур,  образов жизни, экономики, я
старался понять что же может стать отправной позицией для изу-
чения этого взаимодействия.  Да и вообще - как  можно  изнутри
системы  изучать  ее  всю в целом,  когда мы можем располагать
только локальной информацией: опыт над биосферой просто невоз-
можен, хотя бы потому, что он бесконечно опасен!
     И однажды,  после какого то семинара или совещания в  го-
родском доме  культуры в Обнинске,  в ожидании электрички мы и
разговаривали с Николаем Владимировичем о всех этих проблемах.
Я  ему подробно рассказал о своих сомнениях в возможностях эф-
фективного научного анализа и о том,  что  я  не  вижу  других
проблем столь же значимых для человечества.  Я сказал и о том,
что без машинной имитации глобальных биосферных  процессов нам
просто не обойтись. Но как к этому подступиться?
     Итак, в отличие от обычных, этот разговор начался с моего
монолога. Тимофеев долго не перебивал. Когда я кончил, он ска-
зал примерно следующее:"Я вижу,  что Вы дозрели. Без моделиро-
вания здесь не обойтись, хотя это и невероятно трудно. Но игра
стоит свеч.  Никто кроме Вас сейчас этим заниматься не сможет,
и не  станет,  а заняться этим необходимо".  Вот такое я тогда
получил благословение. Очень для меня важное.
     Это был  мой,  по  существу последний разговор с Николаем
Владимировичем. Вскоре  у  него скончалась жена и он сам начал
очень быстро сдавать. Как то вместе с Ю.М.Свирежевым мы поеха-
ли  его  навестить а Обнинск.  Тимофеев был уже другим - исчез
блеск в глазах,  ко многому он потерял интерес. Николай Влади-
мирович задавал вопросы как бы по инерции,  не очень вслушива-
ясь в ответы. Мне казалось, что у него начала сдавать память.
     Через некоторое время я узнал, что он скончался.

ГЛОБАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ:
ФОРРЕСТЕР, МЕДОУЗ И ПРОТЧИЕ

     В начале  семидесятых  годов термин "глобальные проблемы"
стал все больше и больше использоваться в языке ученых и поли-
тиков. Вышло несколько больших публикаций, которые были посвя-
щены этой проблематики.  Ей стал заниматься Международный Инс-
титут Жизни,  созданный профессором Морисом Маруа,  знаменитым
гистологом,  возник Римский Клуб. Наиболее важной из известных
мне, была работа профессора MIT Джея Форрестера "Мировая дина-
мика".  Эта работа была действительно пионерской. Автор сделал
попытку описать основные процессы экономики, демографии, роста
загрязнения и их взаимообусловленность в планетарном масштабе,
описать с помощью всего лишь пяти  переменных.  Он  разработал
специальный  язык описания,  так называемый "Динамо",  способы
программирования и анализа получаемых результатов. На меня эта
работа  произвела  большое впечатление.  Не своей научностью -
большинство используемых зависимостей брались с потолка  и  не
выдерживали даже благожелательной критики. И не своими метода-
ми,  которые очень напоминали методы плюс-минус факторов,  ис-
пользовавшихся инженерами для расчета электрических схем еще в
двадцатых годах. Особое впечатление на меня произвела смелость
автора,  поднявшего  руку  на проблему целостного описания би-
осферных процессов,  вкючающих и активную деятельность челове-
ка.  Эта  работа перекликалась с теми разговорами,  которые мы
вели с Тимофеевым-Ресовским и была своеобразным ответом на мои
сомнения. Я утвердился в необходимости подобной работы, хотя и
считал, что она должна быть проведена совсем по иному.
     Книга Форрестера была переведена на русский язык под моей
редакцией и я написал в качестве  послесловия  к  ней  большую
статью, в которой,  может быть,  впервые изложил некоторые мои
собственные подходы к построению моделей, имитирующих функцио-
нирования биосферы. Года через три, работая в Иельском универ-
ситете в качестве визитирующего профессора, я сумел прорваться
сквозь  секретарский  кордон  и  договориться  с  Форестером о
встрече.  Несмотря на мое почти  полное  незнание  английского
языка и его очень плохой французский мы с ним сумели  довольно
быстро  понять друг друга.  Он оказался симпатичным квакером -
среди них бывают и такие,  очень преданным своему делу,  очень
скромным в жизни и... весьма мало сведующим во всем кроме сво-
ей профессии - он был инженером-электронщиком, со всеми плюса-
ми и минусами своей профессии.  Все, что он делал казалось ему
гениальным и единственным в своем роде.  Сама по себе биосфера
его  интересовала очень мало.  Но вот,  использование вычисли-
тельной машины  для  прогностической  деятельности  и машинной
имитации реальных процессов,  где бы они не проходили -  такие
вопросы  его  очень  трогали  и он пользовался всякими возмож-
ностями,  для того чтобы узнать где его технология моделирова-
ния может быть использована.  Именно ЕГО технология описания -
о существовании других подходов к численному  анализу  сложных
динамических систем,  он просто ничего не знал. И, как мне ка-
залось, и знать не хотел.
     Я ему  рассказал  о некоторых опытах имитации,  которые у
нас были проведены.  Мне кажется, что он не очень мне поверил,
поскольку то, что мы делали было на порядок сложнее и интерес-
нее того, что умел Форестер. Хотя его техника была замечатель-
на своей  простотой и доступностью для лиц,  не владевших про-
фессионально математикой и физикой. Но уровень настоящей мате-
матики и физики ему был просто недоступен.
     Глобальными, то  есть  общепланетарными  проблемами стали
заниматься и международные организации и, в частности, ЮНЕСКО.
По инициативе одного из ее чиновников профессора Форти в 1971-
ом году в Венеции была организована первая конференция по гло-
бальным проблемам.  Ее основой,  если угодно,  осью был доклад
ученика Форрестера, Дениса Медоуза "Пределы Роста". Книга, из-
данная после его доклада сделалась бестселлером,  была переве-
дена  на множество языков и издана фантастическим тиражом.  По
существу вся конференция была посвящена ее изложению,  демонс-
трации техники языка "Динамо" и машинным экспериментам с пред-
лагаемыми моделями.
     Я бы  сказал,  что  Медоуз произвел "оглушающий" эффект -
своеобразный концерт группы "хеви металл" в чинном научном об-
ществе.  Все выступавшие его хвалили и пели дифирамбы ему, его
учителю и его коллегам. Единственным диссонирующим выступлени-
ем было мое.
     Сам Медоуз мне очень понравился:  смелый,  жизнерадостный
мальчишка - таким он был тогда.  И модели его  были  нужны,  и
паблисити им необходимо было устроить - люди должны знать, что
современный образ жизни, чреват множеством опасностей. Широкая
общественность должна быть информированна о том, что катастро-
фа  ворвется неожиданно и у нас не будет времени изменить курс
корабля и он сорвется в Мальстрем.  Но я категорически отказы-
вал работе Медоуза в научности. Как демонстрация студентам - и
только! Беда Медоуза (и его учителя, Джея Форрестера) состояла
в  том,  что  они  серьезно  полагали,  что ими предложен путь
исследования реальной динамики,  того,  что реально происходит
на планете.  И  что такое направление исследований исчерпывает
проблему. Он просто не понимал моих сомнений. Ему казалось от-
крытием сам факт экспоненциального роста после потери устойчи-
вости.
     На самом деле проблема бесконечно сложнее и  труднее, чем
это представлялась авторам работ по моделированию с использова-
нием форрестеровской техники.  И без настоящего описания  про-
цессов  взаимодействия  в  природе  и  с  природой обойтись не
удастся. В качестве первого шага я предлагал построить компь-
ютерную систему имитирующую взаимодействие океана, атмосферы и
биоты.  А деятельность человека - его экономику,  в частности,
задавать  в  качестве тех или иных сценариев.  Более того,  на
уровне импровизации,  я попытался набросать схему такой вычис-
лительной системы.
     Мой доклад был принят без всякого энтузиазма и его комен-
тировали весьма критически,  полагая саму возможность построе-
ния такой системы моделей и необходимого математического обес-
печения весьма  прорблематичным.  Тем не менее я возвращался в
Москву с новым пониманием проблемы и глубочайшим  убеждением в
том,  что  иного  пути  исследования глобальных проблем просто
нет!  Разумеется, одних моделей биосферного взаимодействия не-
достаточно  для глубокого анализа перспектив развития рода че-
ловеческого. Но  и  обойтись  без них нельзя - они необходимы.
Рождается новое направление фундаментальной  науки, бесконечно
важное  для людей и математические модели займут в нем важней-
шее место.
     В Москве, на семинаре в Вычмслительном Центре мой доклад
собрал необычно большую  аудиторию,  однако  особой  поддержки
я также не встретил.  Особенно резко высказался Дородницин.  У
нас своих задач достаточно,  зачем лезть в те области,  где мы
ничего не понимаем - таким был лейтмотив его коментариев.
     Но неожиданную поддержку я получил в секции наук о Земле.
После моего доклада очень активно выступил тогдашний вице-пре-
зидент Сидоренко и для предлагаемой работы мне было выделено 6
ставок - немало, даже по тем временам, когда на науку еще тра-
тили деньги.  Вместе с ресурсами Вычислительного  Центра,  это
позволило мне организовать две новых лаборатории.  Одна из них
должна была заниматься проблемами моделирования процессов био-
тической природы,  а другая - динамикой системы океан-атмосфе-
ра.  Руководить первой было поручено Ю.М.Свирежеву, а второй -
В.В.Александрову.  Работать они должны были в тесном контакте,
по единой программе.
     И началась счастливая жизнь.
     У Свирежева я честно учился тому что такое биота, ибо вы-
яснилось, что знал я о ней чудовищно мало.  Потом начал что-то
понимать и мы с Юрием  Михаиловичем  даже  написали  несколько
совместных статей.  однако  в  конце 70-х годов эта кооперация
начала давать трещины. Одной из причин нашего разрыва было то,
что Свирежев стремился делать не то,  что надо,  а то,  что он
мог,  что было относительно легко. А работа требовала концент-
рации усилий,  поисков нового качества. В результате, он начал
заниматься  какими то своими задачами и я потерял одну из мной
созданных лабораторий. Восполнить этот пробел я уже не смог. И
он пагубно отразился на всей последующей деятельности.
     Зато со второй лабораторией дела шли более чем успешно. И
здесь мне  было  гораздо  легче,  поскольку  я был профессором
именно по  гидродинамике,  то  есть понимал предмет,  а не был
только учеником, а Александров - человеком, лишенным тех амби-
ций Свирежева,  которые помешали нашей совместной работе. Сов-
местно мы трудились с ним вечерами,  обсуждая множество  дета-
лей.   Организовывали   семинары,   приглашая   самых   разных
специалистов, в том числе и из за рубежа.  Самым  трудным  для
нас  было обеспечение "равноточности" системы моделей:  все ее
компоненты должны вычисляться с одинаковой точностью. А решить
вопрос о том,  какие детали следует отбросить,  а какие сохра-
тить - всегда очень непростой вопрос.  Приходилось много  счи-
тать.
     Одним словом к конуц 70-х годов  первый  вариант  системы
моделей был  разработан.  Это  был настоящий совместный труд и
совместное обучение:  Дородницын в одном был совершенно прав -
учиться пришлось многому.
     Дальше шел  труднейший  этап  разработки  математического
обеспечения -  выбор  алгоритмов,  разностных  схем и реальное
программирование - все это сделал Александров сам! Мое участие
здесь было минимальным.  Я выступал скорее в роли критика.  Но
провести конкретные расчеты с использованием полной модели, мы
тогда еще не смогли. Вычислительный Центр располагал в то вре-
мя только вычислительной машиной БЭСМ-6, а ей задача была явно
не по зубам.
     Выручили американцы. Руководитель американской климатоло-
гической программы профессор Бирли выделил средства  для того,
чтобы нашу систему моделей отладить в центре климатологических
исследований в городе Боулдер и Александров  уехал  на  восемь
месяцев в Штаты.  Он не просто отладил программу и провел мно-
жество компьютерных экспериментов,  но и снял с дисплея фильм,
с которым и вернулся домой. Фильм запечатлел динамику изобар -
линий равного давления, рассчитанных по начальным данным на 31
декабря 70 - го года.
     Я взял фильм Александрова и полетел в Новосибирск, где Г.
И.Марчук, который тогда был председателем Сибирского отделения
Академии, собрал группу синоптиков.  Когда на экране  появился
знаменитый сибирский антициклон,  то его зразу же узнали и ау-
дитория в один голос сказала: типичный январь! Это была высшая
оценка качества модели,  ибо стало ясно,  что модель правильно
отражает основные особенности динамики атмосферы и гидросферы.
Ни на что,  кроме качественного соответствия реальности расчи-
тывать мы и не могли.  Одобрение синоптиков было очень важно -
тем самым была доказана  возможность  использования  математи-
ческого  моделирования  в  этих  сложнейших  процессах взаимо-
действия таких биосферных процессов, как перемещение воздушных
масс, образование облачности, движение океанических вод и т.д.
и их взаимодействие, что было особенно важным.
     Мы понимали,  что сделан лишь первый и очень робкий  шаг,
что впереди предстоит еще понять как научится, в рамках созда-
ваемой системы,  описывать динамику биоты,  как включить в нее
описание  активной деятельности человека и найти ответ на мно-
жество других труднейших вопросов. Но памятный семинар в Ново-
сибирске,  на  котором  специалисты-синоптики узнали январский
климат,  для меня был ответом на сомнения, которые меня мучили
- не есть ли моя затея с моделированием биосферы, затея, в ко-
торую я вовлек уже значительное количество людей и средств ре-
зультатом  моего легкомыслия?  Эти сомнения казались тем более
основательными, что  подобных прецедентов нигде,  ни в Штатах,
ни в Европе не было.  Наша работа носила,  действительно, пио-
нерский характер.
     Мы нащупали  брод.  Теперь  надо  было  аккуратно по нему
продвигаться. Предстояли годы тяжелой  профессионально сложной
работы. Несмотря  на  то,  что Свирежев не захотел быть членом
команды, работа шла и достаточно успешно.

КАРЛ САГАН И
ПЕРВЫЕ СЦЕНАРИИ ЯДЕРНОЙ ВОЙНЫ

     "Проблема ядерной ночи" возникла неожиданно. До марта 83-
го года мы о ней не думали. Все наши усилия были направлены на
создание инструмента для анализа характера возможных взаимоот-
ношений человека и биосферы, не нового варианта форестеровской
"Мировой  динамики",  годной  для  демонстрации  потенциальных
опасностей, на  уровне  студенческих  семинаров,  а настоящего
инструмента научных исследований.  О каком либо конкретном его
использовании,  до  поры  до  времени,  речь и не шла.  Только
А.М.Тарко, активный член нашей команды в конце 70-х годов сде-
лал  попытку оценить возможные изменения продуктивности плане-
тарной биоты при удвоении концентрации углекислоты в  атмосфе-
ре. Я думаю, что это была первая работа такого характера.
     Но в  марте  83-го года,  известный американский астроном
Карл Саган публикует ряд сценариев  возможной  ядерной  войны,
которая сопровождается обменом ядерными  ударами  мощностью  в
тысячи мегатонн. Такая ситуация не могла не иметь глубоких пла-
нетарных климатических последствий. Чисто умозрительно Саган и
его коллеги  создают  представление  о  ядерной ночи,  которая
должна была бы наступить после грандиозных городских пожаров и
той пелены сажи, которая окутала бы планету после ядерных уда-
ров... Как  следствие  ядерной  ночи  должна  была бы начаться
ядерная зима, так как поверхность планеты стала бы недоступной
для солнечного света и начала бы быстро остывать.
     Когда мы  получили  эти материалы,  то я сказал В.В.Алек-
сандрову и сотруднику  его  лаборатории  Г.Л.Стенчикову:  "Вот
шанс, который  нельзя  упустить.  Сегодня  только наша система
способна проверить справедливость гипотезы астронома!" К этому
времени усилиями Александрова и,  главным образом, Стенчикова,
сама вычислительная  система  и  ее иатематическое обеспечение
были доведены до такого уровня совершенства,  что мы уже  были
способны проводить расчеты на нашей старушке БЭСМ - 6.
     В июне - июле 83-го года все расчеты и вся иллюстративная
графика были сделаны. Когда Стенчиков принес мне первые расче-
ты,  то я не поверил своим глазам и заставил его несколько раз
перепроверить  вычисления,  вариируя разные начальные условия.
Но цифры неумолимо показывали одно и тоже.  Даже в том случае,
если обе враждующих стороны используют лишь 30-40% своих ядер-
ных арсеналов для удара по городам, то в верхние слои атмосфе-
ры поднимется такое количество сажи,  которое на много месяцев
закроет Солнце. Температуры на всей поверхности Земли, за иск-
лючением  небольших островов в океане - мировой океан окажется
превосходным термосом, сделаются отрицательными. А в некоторых
районах Земного шара, как например, в Саудовской Аравии темпе-
ратуры понизятся до 30 и более градусов ниже нуля. Лишь к кон-
цу года начнется постепенное повышение температуры.
     Но планета не вернется к первоначальному состоянию. Биота
не выдержит такого удара.  Тропические леса погибнут, а вместе
с ними и все то,  что в них живет. Судьба северных лесов будет
зависеть от того в какое время года произойдет ядерная катаст-
рофа. Если она случится зимой,  то повидимому леса смогут  вы-
жить, а  если  летом,  то и тайгу постигнет судьба тропических
джунглей. Океанической биоте будет легче выдержать удар. Одна-
ко и ей предстоит катастрофическая перестройка.
     Итак анализ сценариев возможной ядерной войны показывает,
что произойдет полная перестройка всей биосферы. Она не исчез-
нет, но перейдет в новое состояне,  качественно  отличное  от
современного. И  в  этой новой биосфере места для человечества
уже не будет. Даже если не учитывать смертельный уровень ради-
ации, который установится на поверхности Земли!
     31-го октября 83-го года в Вашингтоне состоялась  гранди-
озная двухневная  конференция, посвященная  оценке последствий
возможной ядерной войны.  Первый день был для прессы - с блес-
тящим докладом выступил К.Саган.  Второй день был посвящен про-
фессиональному анализу проблемы и основной доклад Вычмслитель-
ного Центра   с   изложением  модели,  техники  ее  анализа  и
результатов расчетов делал Александров.  Это был  наш  триумф.
     Американцы смогли сделать анализ возможной  динамики  ат-
мосферных  изменений  только  для  первого месяца после обмена
ядерными ударами.  Мы же смогли дать картину  целого  года.  Я
спрашивал   руководителя  американского  центра,  проводившего
расчеты о причине того,  почему они ограничились только  одним
месяцем. Американцы имели значительно более соверщенную модель
динамики атмосферы. Но она не была состыкована с моделью дина-
мики океана.  У нас модели были достаточно примитивны,  но они
были объединены в целостную систему.  А океан - это такой тер-
мостат,  который, в конечном счете и определяет судьбу биосфе-
ры.  Чисто атмосферные расчеты могут дать более или менее пра-
вильное  представление о ходе событий,  лишь на первом,  самом
начальном этапе, когда тепловой инерцией океана еще можно пре-
небречь,  когда она еще не сказалась.  Отсюда и месячный гори-
зонт американских расчетов.
     Для американцев и для нас было очень важно  то,  что  ка-
чественные результаты расчетов развития событий первого месяца
после катастрофы были практически  идентичны.  В  последствие,
они переправерялись многими, с помощью разных моделей, на раз-
ных машинах,  с использованием разных вычислительных  алгорит-
мов. И никаких,  сколь нибудь серьезных исправлений, не потре-
бовалось - наша очень упрощенная модель  оказалась  достаточной
для выявления  того фундаментального факта,  что после ядерной
войны биосфера изменится столь качественно,  что она  исключит
возможность жизни на Земле человека.
     Успех нашего доклада в значительно степени  был определен
личностью Володи Александрова. Он был талантлив - по настояще-
му и во всем, что он делал и даже в своем "шелопайстве".
     Он и  Юра Свирежев учились вместе в одной и той же группе
на кафедре академика Лаврентьева на Физтехе и оба прошли через
мои руки и как профессора и как декана.  И оба были с ленцой и
"шелопаисты". Но очень по-разному. Володя пропускал и лекции и
семинарские занятия,  но всегда умел в нужное время собраться.
Он трижды  сдавал мне экзамены по различным дисциплинам.  И я,
очень придирчиво к нему относяшийся,  вынужден  был  поставить
ему три пятерки!  Что же касается уважаемого профессора Свире-
жева, то ни разу положительную оценку я ему поставить не смог,
даже на кандидатском экзамене.
     И все же в аспирантуру я его взял.  И думаю, что не ошиб-
ся, ибо видел в Юрке Свирежеве ту изюминку,  о которой говорят
"Божий дар".  Но было в нем этакое "ячество" - он очень  любил
чувствовать себя патроном.  "Мои ребята" - он так привык гово-
рить о своих сотрудниках - сколько я его  пытался  отучить  от
такого  отношения  к  людям и делу!  Именно это и помешало ему
стать, по-настоящему,  крупным ученым, каким он должен был, по
моему представлениию,  сделаться, если я правильно судил о его
творческом потенциале. Теперь уже пришло время подводить итоги
не только своей деятельности, но многим из своих учеников, ко-
торым уже давно за пятьдесят.  И я могу  это  сказать  не  без
грусти, ибо от Юрки Свирежева я ожидал большего.
     Александров был совсем другим - он был прирожденным  чле-
ном команды и без всяких нравоучений готов был помогать, прос-
то потому что мог это делать!  Он прекрасно овладевал языками,
причем любыми,  специально их не изучая. По английски он гово-
рил на том техасском сленге,  который так любят американцы. Он
всегда был открыт для общения и вокруг него обычно очень быст-
ро возникал кружек друзей. В конечном итоге, может быть именно
это и явилось причиной его гибели. Но об этом немного позже.
     Успех на конгрессе нашего доклада в  значительной степени
был обязан  Володе  - его языку,  темпераменту.  Я бы сказал -
обаянию докладчика.  Впоследствие ему пришлось выступать  и  в
Сенате США и даже перед Папой Римским и всюду ему сопутствовал
успех.
     После окончания  конгресса  в  Вашингтоне  наша небольшая
группа оказалась в довольно сложном положении. Только что про-
изошла трагедия с корейским боингом, который сбили наши истри-
бители и вся мировая общественность оскалила зубы на Советский
Союз и его граждан.  И ни одна авиационная компания никуда нам
не хотела продавать билеты.  А каждый день приходил  к  нам  в
гостинницу человек из Госдепа и с ехидной усмешкой констатиро-
вал сколько дней еще действует наша виза. Наконец остался один
день.  И тут нам продали билет в ... Мексику! Виза была оформ-
лена мгновенно и на следующий день  мы  вылетели  в  в  страну
древних ацтеков.
     Была посадка в Новом Орлеане,  где из за плохой погоды мы
провели несколько  часов  в  городе абсолютно закрытом для со-
ветских граждан, а вечером уже пользовались гостепримством со-
ветского посла и других его сотрудников в Мексико-сити. Газеты
много писали о нашем успехе на коференции в Вашингтоне,  о на-
ших билетных мытарствах и о каждом из нас в отдельности. После
такого паблисити было грех не дать  нам  возможность  провести
несколько дней в Мексике, в ожидании советского самолета.
     На следующий день мы поехали на плато в старый город ацт-
теков, где  расположены знаменитые пирамиды.  И я увидел,  что
значит город в стране,  не имевшей понятия о колесе! Не только
пирамиды,  но весь город состоял из сплошных ступенек.  Именно
это меня больше всего поразило.
     А еще  через  день была годовщина Октябрьской революции и
нас всех пригласили на роскошный прием в советское посольство.
Ни приеме были артисты,  и речи, и жратва потрясающего качест-
ва, но запомнился мне один очень непростой разговор  с  амери-
канским военным аташе.  Он был, кажется, в генеральских чинах.
О всем том, что происходило в Вашингтоне, аташе был достаточ-
но наслышан и относился к нашей деятельности крайне  неодобри-
тельно. Все то, что мы делаем - вредно! Не только для Америки,
но и для Советского Союза. "Вы еще увидите - вас там за это не
погладят" - таков был лейтмотив его высказваний.  Конечно, все
сказанное им надо было воспринимать с учетом доброго количест-
ва прекрасной водки под черную икру.  Тем не менее  в  искрен-
ность его я поверил: мы наносим военным, их бюджету, их мироп-
редставлению настоящий удар. Придет время и это скажется.
     Надо сказать,  что и дома нас тоже довольно многие встре-
тили без особого восторга.  В перерыве одного из  заседаний  в
ВПК, где  мне довелось присутствовать,  тогдашний председатель
Смирнов, в перерыве мне бросил: "Ну чего Вы вылезаете, занима-
лись бы себе дома спокойно своей наукой,  а  то  на  весь  мир
растрезвонили. Без  Вас астроному и не поверили бы".  Эта была
правда - наши расчеты, сделанные независимо были важнейшим ар-
гументом противников ядерной войны. И в генштабе я слышал неч-
то подобное. И не только там. И даже на мои предложения о том,
что надо начинать думать по иному и искать альтернативы старым
принципам,  сообразные современным знаниям, встречались с кри-
выми усмешками - а что можно ожидать от этих ничего не понима-
ющих штатских.
     Я всегда сторонился и не любил диссидентов.  Но неожидан-
ный удар я получил и со стороны их противников на круглом сто-
ле в журнале Наш Современник.  Там я был обвинен в антипатрио-
тизме. Как много всего скрывается за одним и тем же словом!
     Наше прекрасное пребывание в Мексике  завершил совершенно
анекдотический эпизод.
     Мы жили в очаровательной двухэтажной гостиннице  с  внут-
ренним испанским  двориком.  Каждое утро в это дворик выносили
компанию симпатичных попугаев - ночи там холодные и на ночь их
уносили в дом.  Они целый день трепались на своем ,  вероятнее
всего, попугаечьем варианте испанского языка, хотя иногда про-
износили  и нечто англосаксонское.  Одному из этой компании я,
вероятно, приглянулся и он решил со мной завести дружбу. Когда
я  выходил  во дворик,  то он начинал махать крыльями и произ-
носить нечто похожее на русские ругательства. Меня такие ассо-
циации вполне  устраивали и я всегда подходил к клетке,  давал
ему что то вкусненькое и произносил одну и ту же фразу:"  Ско-
тинка,  хорошая зеленая скотинка". Попугай успокаивался и вни-
мательно меня слушал, заглядывая в рот.
     Через некоторое время после моего отъеда в Москву,  в  ту
же гостинницу поселили какого то высокопоставленного советско-
го чиновника или даже министра. Но облик гостя, вероятно, чем-
то напоминал мой.  Во всяком случае, так показалось моему зна-
комому  попугаю  и  он  стал  приветстввовать нашего чиновного
гостя по своему,  по попугаиному - стал махать крыльями и  от-
четливо произносить по русски:"Скотинка,  хорошая зеленая ско-
тинка".  Увы,  наша высокопоставленная персона не поняла  пре-
лести истинной симпатии,  которую проявил мой знакомый попугай
и даже пожаловался послу.  Как мне сказали -  пришлось  менять
гостинницу, переучивать попугая не всем дано!

ГИБЕЛЬ АЛЕКСАНДРОВА И КОНЕЦ СКАЗКИ

     "Нет повести печальнее на свете,  чем повесть о  Ромео  и
Джульете".
     Так и финал нашей многообещающей работы был омрачен целым
рядом печальных и трагических обстоятельств.
     Уже отказ  Свирежева участвовать в работе существенно су-
жал наши возможности.  Его заменил А.М.Тарко.  При  всем  моем
уважении и симпатии к Александру Михаиловичу и мою к нему бла-
годарность, полной замены не произошло.
     Но основной удар был нанесен извне. В 85-ом гоу погиб Во-
лодя Александров. Это трагичная и малопонятная история. Будучи
на конференции в Испании, Володя вечером накануне своего отле-
та из Мадрида вышел из гостинницы прогуляться и ...пропал. Ве-
щи деньги, которых у него оказалось немало, все осталось в но-
мере гостинницы.  В его поисках участвовало много разных орга-
низаций.  Судя по всему весьма активно действовала и испанская
служба.  Через  год  испанцами было официальнео заявлено,  что
границы Испании Александров не пересекал.  И  все  -  на  этом
расследование  закончилось!  Занимались  делом  Александрова и
журналисты Бельгии, США...Определенные усилия приложили и наши
американские  коллеги,  но  тайна исчезновения Володи остается
тайной и поныне.  У меня на этот счет есть и своя версия.  Вот
она.
     Я думаю, почти уверен, что во всей этой трагедии основная
роль принадлежит спецслужбам.  Но кто здесь  сыграл  финальную
роль, КГБ или ЦРУ - на этот вопрос ответа у меня нет.
     Я сам и люди,  с которыми мне приходилось работать  много
ездили за  границу и оказывались,  порой в обществе персон и в
местах, представлявших  определенный  интерес для наших спецс-
лужб. И их представители не редко обращались к нам с  теми или
иными,  как правило,  пустяковыми просьбами.  Тем не менее,  я
вседа избегал их выполнять,  ибо за А следует, чаще всего Б. А
после  моей "дружбы" с полковым "особняком" я старался быть от
этих служб по-дальше,  хотя и понимал,  что любому государству
они необходимы.  И не раз я предупреждал кое кого из моих кол-
лег, чтобы они не брали на себя каких либо обязательств, выхо-
дящих за рамки официальных требований. Что касается Володи, то
с ним на эту тему у меня был разговор  особый.  Он  был  нашим
представителем  в работах с американцами.  А работали мы тогда
вместе с Ливерморской лабораторией  -  организации  достаточно
закрытой.  Семинары я старался проводить в Москве, но приходи-
лось иногда ездить и туда,  в Ливермор,  в святая святых:  там
работал сам Теллер.
     А Володя,  благодаря своей раскованности, своему характе-
ру, своему техасскому сленгу был со всеми  нашими заокеанскими
коллегами "в друзьях". Так, например, он никогда не останавли-
вался в гостиннице,  а жил,  порой по несколько недель, у кого
-нибудь из своих приятелей.  Поэтому ему было доступнее многое
из того,  что было заведомо недоступно остальным визитерам.  И
зная наши порядки,  я был абсолютно убежден, что он не остался
вне поля  зрения наших органов разведки.  Потому я и говорил с
ним и предупреждал его.  Но зная легкомысленность Володи и его
уверенность в себе,  я думаю,  что он не отказал им в каких то
просьбах.
     Один американский профессор, очень доброжелательно ко мне
расположенный, както сказал мне о том,  что в Соединенных Шта-
тах  есть люди,  которым очень не нравятся наши контакты с Ли-
вермором.  Нет,  не сам факт сотрудничества, а характер личных
взаимоотношений. Это было не задолго до трагедии и я рассказал
Володе об этом разговоре,  называя все своими именами. Но, ви-
димо,  было уже поздно. Вскоре после исчезновения Александрова
Е.П.Велихов спросил меня о том, как продолжаются наши контакты
с  Ливермором.  Я  сказал  -  все кончено.  "надо продолжать и
восстанавливать утерянные  связи  -  не  сошелся  же  свет  на
Александрове". А  он как раз и сошелся.  Контакты всегда очень
персонафицированны. И ипосле  трагедии  с  Александровым,  они
оказались  раз  и на всегда разрушенными.  И тем не менее я не
хочу обвинять ЦРУ,  поскольку нетрудно придумать  ситуации,  в
которых Александров мог стать лишней фигурой, мешавшей и нашей
разведке. Одним словом убрали Володю совершенно профессиональ-
но,  причем в центре города.  Кто кроме спецслужб мог это сде-
лать? И кому он еще мог быть нужным?
     После происшедшей трагедии лаборатория Александрова стала
распадаться.  Правда мы еще сумели сделать  несколько  хороших
дел. Была международная конференция в Хельсинки, где мы с А.М.
Тарко довольно удачно выступили, были и некоторые расчеты, ко-
торые получилим международный резонанс.  Особенно удачным ока-
зался расчет,  проделанный с помощию модифицированной системы,
проведенный В. П.Пархоменко и А.А.Мочаловым. В начале 50-х го-
дов американские генералы всерьез продумывали уелесообразность
превентивного  ядерного удара по городам Союза. Предполагалось
сбросить на 500 или 700 городов -  было  несколько  сценариев,
ядерные  бомбы  того типа,  которые были сброшены на Хиросиму.
Судьба наших городов была,  более или мене очевидна.  Но  было
интересно понять общепланетарные последствия.  Эффекта настоя-
щей ядерной зимы в таких ситуациях не возникло, хотя, конечно,
определенные климатические сдвиги произошли бы. Самое интерес-
ное заключалось в другом.  Когда было посчитано  распределение
выпавших  радиоактивных  осадков (йода и стронция),  то оказа-
лось,  что на территорию США,  т.е. страны-агрессора выпало бы
не менее 20 чернобыльских доз этих радиоактивных материалов.
     Несмотря на эти отдельные успехи работа  в  области  гло-
бальных проблем стала замирать, да и финансирование стало сов-
сем иным.  Тут еще сильно осложнились мои отношения с Дородни-
цыным и я понял, что мне необходимо расстаться с институтом, в
котором я проработал больше 30 лет.  Вышедшее постановление об
статусе советников,  позволявшее членам Академии,  при уходе в
отставку,  сохранять свою заработную плату,  решало тогда  все
проблемы финансового плана:  я мог, сидя дома и не думая о за-
работке заниматься теми научными вопросами, которые меня инте-
ресовали.
     Я понимал, что вступаю в новый период свой жизни, органи-
зация  которой будет совершенно непохожа ни на что предыдущее.
И, честно говоря, я его побаивался, побаивался изменения свое-
го  служебного и общественного статуса - во всяком случае,  не
без волнения я передал Президенту  Академии  Г.И.Марчуку,  мое
заявление об отставке.  Я очень благодарен моей жене,  которая
меня поддрержала в моем трудном решении.  Теперь я понимю, что
это был единственный выход из того тупика, в котором я очутил-
ся в 85-ом году.
     Мне шел  шестьдесят  восьмой  год,  но  я себя чувствовал
вполне работоспособным. Более того, у меня была целая програм-
ма, основные  контуры  которой я наметил еще в начале 70-х го-
дов. Но в нее приходилось  вносить  принципиальные  изменения,
поскольку она была расчитана на целый коллектив, на проведение
множества компьютерных экспериментов,  а теперь  я  лишался  и
коллектива и  самой  возможности использовать большую вычисли-
тельную машину. Расчитывать я мог только на себя.

В ОТСТАВКЕ

     Переход на  положение  "надомника"  оказался  значительно
более безболезненным,  чем я это ожидал.  По существу я был  к
нему почти  подготовлен.  Последние годы я жил все время некой
двойной жизнью. С одной стороны был большой коллектив, которым
я занимался,  получая от этого немалое удовлетворение. Тем бо-
лее,  что его научные дела шли совсем  не  плохо.  Но  была  и
собственная интимно-научная жизнь.  Именно интимная, о которой
мало кто знал.  Она  имела  свою  собственную  логику  и  свои
собственные ценности.
     Развивалась эта  внутренняя жизнь по каким то своим зако-
нам, имела,  действительно,  собственную логику, которую я мог
контролировать в очень малой степени.  На  ее  развитие  могли
оказывать  влияние  самые неожиданные обстоятельства.  Но лишь
те,  которые оказывались в каком-то определенном канале, и его
я не умел предсказать заранее. Возникал какой то особый духов-
ный мир,  своя ментальность,  порой мало мне самому  понятная.
Вот несколько,  казалось бы не очень связанных фрагментов, ко-
торые привели к тому,  что жизнь осталась заполненной делом  и
напряженной после моего ухода в отставку. Не менее, чем тогда,
когда я активно работал в Вычислительном Центре.
     Не знаю  почему,  но  еще в юности у меня сложились очень
добрые отношения с  моим  бывшим  университетским  профессором
А.Г.Курошем.  Один  летний  отпуск  58-го года мы даже провели
вместе в туристском лагере на Карпатах.  Александр  Генадиевич
был родом из Смоленска, знал корни моей семьи, и всегда прояв-
лял ко мне внимание,  хотя мои интересы были очень  далеки  от
его алгебры.  Уже будучи профессором,  я познакомился у него в
кабинете с одним из его докторантов, будущим академиком - В.М.
Глушковым,  который после успешной защиты докторской диссерта-
ции переехал в Киев и возглавил институт кибернетики.
     Мы с  Глушковым  сошлись  во взглядах по многим вопросам,
гуляли вместе, сначала по Нескучному, а затем по Голосиевскому
саду.  Много говорили,  обсуждали разные планы.  Он познакомил
меня со своими молодыми сотрудниками  Михалевичем,  Пшеничным,
Ермольевым  и  многими другими.  Почти у всех из этой киевской
компании я потом,  с легкой руки Виктора Михаиловича оппониро-
вал их докторские диссертации.  Глушков был очень умным и я бы
сказал даже блестящим человеком.  Мне с ним было интересно. И,
что касается математики, то наши взгляды были достаточно близ-
ки.  Но в одном пункте мы с Глушковым расходились, причем рас-
хождения носили глубоко принципиальный характер.
     У Виктора Михаиловича было ярко выраженное технократичес-
кое мышление.  В одной из своих статей он даже написал о  том,
что, как только в стране будет тысяча или десять тысяч  элект-
ронных машин - число в этом утверждении роли не играет, то все
вопросы управления и порядка в стране могут быть решены. Далее
он полагал важнейшей проблемой оптимизацию принимаемых решений
в экономике и управлении производством.  У  него  в  институте
возникла, под руководством Михалевича, довольно сильная группа
специалистов по методам оптимизации.  С этими  людьми  у  меня
сложились самые добрые отношения.
     Я в  те годы также много занимался методами отыскания оп-
тимальных решений в задачах,  которые возникали в технике.  Мы
проводили совместные семинары и летние школы.  И это сотрудни-
чество было  взимополезным.  Но мне казалось,  совершенно неу-
местным отождествлять технику и экономику,  в которой  главной
персоной  был человек,  где электронная машина,  как бы она не
была важна и совершенна,  играла все-таки только вспомогатель-
ную роль.
     Я в то время об этом много думал, размышлял и об управле-
нии  экономикой и тоже порой был склонен к утверждениям в тех-
нократическом ключе - я сейчас иногда чувствую  неловкость  за
некоторые мной опубликованные утверждения. Особенно за ту при-
митивную трактовку  программного  метода  управления,  которая
принадлежала в равной степени и Глушкову и Поспелову и мне.  В
наше оправдание я могу заметить,  что такая "машинная эйфория"
была  свойственна  не только нам советским специалистам:  наши
зарубежные коллеги думали в том же ключе. Однако, уже тогда, в
средине 60-х годов я начал понимать, что мир и общество устро-
ены куда сложнее, чем это казалась нам, специалистам, занимав-
шимся проблемами использования вычислительной техники.
     Порой бывает очень непросто понять,  почему то или  иное,
иногда очень незначительное событие,  может оказаться толчком
к полной перестройке мышления.
     Как-то в  одном  из клязминских пансионатов собралось до-
вольно узкое совещание.  Если мне память не изменяет,  то  оно
имело место году в 67-ом или 68-ом. Был на нем организатор со-
вещания В.М.Глушков,  был Г.С.Поспелов, были люди из ВПК - че-
ловек  15-20,  не больше.  Мы хотели выработать общие принципы
внедрения современных методов обработки информации в  управле-
ние народным хозяйством, в политику, в военные дела. К сожале-
нию из этого совещания ничего не получилось -  более  того  мы
все перессорились.  И различие состояло даже не только в пони-
мании смысла самого понятия  "народохозяйственное управление".
Так,  например, я придерживался довольно крайней точки зрения,
считая,  что при любом уровне централизации,  при любом уровне
совершенства  вычислительных  машин,  управление не может быть
жестким. Более того,  жесткое управление смертельно опасно для
станы и  его  народного хозяйства!  Глушков придерживался иной
позиции.
     Для меня  такое  утверждение  было более чем тривиальным.
Занимаясь численными методами отыскания оптимальных решений, я
хорошо знал сколь они неустойчивы.  Небольшая неточность в ис-
ходных данных, помеха в реализации такого решения и мы получа-
ем результат, который может быть куда хуже неоптимального. Бо-
лее того,  принятого  даже случайно!  Расчет оптимума нужен не
для практической реализации "оптимального решения",  и тем бо-
лее не для директивного его утверждения, а для того, чтобы ви-
деть пределы возможного, чтобы не впадать в утопии. По сущест-
ву, именно с этого момента, с этого обсуждения, на которое ме-
ня пригласил Виктор Михаилович Глушков, у меня началось форми-
рования того миропонимания, которое я впоследствии назвал уни-
весальным эволюционизмом, миропонимания, которое мне позволяло
не только делать те или иные философские заключения,  но и вы-
воды чисто практического характера.
     Но тогда, на памятном совещании в клязминском пансионате,
этот, казалось бы, чисто научный спор перешел в ссору. Позднее
я понял ее  истинную  подоплеку.  Глушков  хотел  организовать
"шайку", как он говорил - "в нынешнее время люди живут  шайка-
ми!" Т.е. группу единомышленников, способных энергично на раз-
ных  горизонтах  реализовать волю атамана.  В качестве атамана
он,  разумеется, видел только себя. Я тоже видел необходимость
объединения,  но не в шайку,  а в команду, где капитан команды
работает "на команду".  Я тоже видел в качестве капитана такой
компьютерной  команды  Виктора Михаиловича - он был и моложе и
энергичнее,  вхож в самые высокие инстанции, да и ума у него -
целая палата.  И,  самое главное - он хотел быть во глае такой
группы единомышленников.  Но между командой и шайкой  -  столь
велика  разница,  что найти взимопонимание,  даже при единстве
теоретических возрений, было бы невозможно! А их то, как раз и
не было.
     Я это понял много позднее,  понял я и то, что своими тео-
ретическими рассуждениями я ему помешал тогда  во  многом.  Мы
расстались очень холодно и целый год при встречах только кива-
ли друг другу. Потом отношения нормализовались, но ни прогулок
по Голосиевскому лесу, ни совместных поездок за границу, а тем
более долгих,  содержательных  разговоров  уже,  увы,  никогда
больше не было. Но, логика жизни именно такова - пересекающих-
ся путей много, а совпадающих, практически нет! Может в этом и
состоит  прелесть  жизни и перспектива развития сообщества тех
существ, которые стали осознавать себя людьми!
     Вот эта дискуссия стала точком к  изменению  всего  моего
образа мыслей.  Понемногу  я  отошел от чисто информационных и
математических проблем. Человечество - часть Природы. Оно воз-
никло в результате сложнейших процессов ее развития как едино-
го целого.  Этот факт должен носить совершенно фундаментальный
характер и не может не определять особенности процесса общест-
венной эволюции.  Марксизм все время подчеркивает  особенности
общественных  процессов.  Их  определенное  противопоставление
"естественному" ходу вещей. Но, может быть надо идти с другого
конца:  понять  что  общего у процессов общественной природы и
самой Природы, учится у нее. Вдумываться почему все происходит
так,  а  не  иначе.  Надо  постараться не выделять Разум и его
носителя Человека из Природы,  а научиться видеть  их  в  кон-
тексте развития Природы, как явление самой Природы.
     И тогда мы поймем почему в Природе нет оптимальных  реше-
ний. Или,  может  быть еще более точно - почему течение любого
природного процесса ма можем рассматривать как  некую  экстре-
маль, для которой всегда есть свой функционал, который она ми-
нимизирует.  Это  факт чисто математической природы неожиданно
приобрел для меня,  глубокое соджержательное значение.  Беско-
нечное множество целей, а не просто случайный хаос.
     Вступив на дорогу подобных размышлений, я оказался неожи-
данно в глубокой изоляции.  Мое окружение - мои ученики и кол-
леги были "натасканы" на совершенно конкретную,  технически  и
математически ориентированную тематику.  Они просто не воспри-
нимали моих мудрстваний. Не понял меня и милейший Алексей Анд-
реевич Ляпунов,  с которым меня связывали дружеские  отношения
еще с довоенных времен. Ю.М.Свирежев, который ушел в биологию,
также отнесся к мои разговорам более чем  без  внимания,  хотя
они  и начали составлять основное содержание моей научной жиз-
ни. Но он меня свел с Тимофеевым-Ресовским, который, в отдичие
от других,  отнесся к моим разглагольствованием вполне серьез-
но, без иронии и с полным сочувствием.
     К сожалению мои контакты с Николаем  Владимировичем  были
очень непродолжительными и случайными.  Но я сделал из них два
важных для себя вывода.  Во-первых,  вопросы, меня волнующие -
вовсе не плод дилетанских размышлений. Они достаточно серьез-
ны и обоснованны,  чтобы их не отбрасывать,  а  заняться  ими,
приобретя определенный профессионализм. А во-вторых, для того,
чтобы превратиться в целостную конструкцию,  они должны прело-
миться сквозь призму какой-нибудь конкретной работы, связанной
с моими  профессиональными навыками.  Тогда они приобреут и ту
основу, которая позволит говорить о некоторой научной програм-
ме.
     Вот так я начал заниматься изучением  биосферы,  как  це-
лостной системы. Проблемы математического моделирования, кото-
рые на  первом  этапе  составляли  основное  содержание   этой
работы, постепенно  уступали свой приоритет вопросам методоло-
гическим. Я снова вернулся к размышлению над вопросами,  кото-
рые были подняты в дискуссиях с Глушковым, но уже на совершен-
но ином уровне. Теперь отправной точкой был для меня тот факт,
что  в  Природе  все  процессы идут под воздействием стохасти-
ческих факторов и с огромным уровнем неопределенности.  В  об-
ществе по иному тоже быть не может!
     Так постепенно начала формироваться та  система взглядов,
которую я позднее назвал универсальным эволюционизмом.  По су-
ществу, это оказался просто по другому трактуемый принцип  са-
моорганизации или  синергетики,  которой  стали  заниматься во
всем мире. Но в целом это оказался вовсе не пересказ, а доста-
точно оригинальная  и  самостоятельная конструкция,  самостоя-
тельный ракурс рассмотрения проблем  самоорганизации.  Она  не
только  допускала  развитие и разнообразные математические ин-
терпретации, но что еще важнее и многочисленные приложения.
     Но изложение всей этой  системы  взглядов  -  уже  далеко
выходит за  рамки  этого  сочинения.  Я это уже сделал в форме
лекций,  который прочитал в Московском  Университете  и  Русс-
ко-Американском  Университете.  Они  записаны на твердом диске
моего компьютера и если однажды найдутся средства для их  пуб-
ликации, то они смогут составить целую большую книгу.
     Итак, работы по  компьютерному  представлению  биосферных
процессов глобального  масштаба и проблемам оценки последствий
крупномасштабной ядерной войны,  завершились однажды моей отс-
тавкой. Но  я  перенес ее довольно спокойно,  поскольку у меня
оказался поготовленным широкий фронт работ, носящих методичес-
кий и методологический характер.
     Все к лучшему,  что происходит в этом  лучшем  из  миров.
Оказавшись на  едине  с компьютером,  я получил ту свободу для
размышлений,  которой у меня раньше никогда не было.  И  я  ей
воспользовался. Но это уже другая тема.



Глава XI. МОЯ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННАЯ КАРЬЕРА


ПОМЯНЕМ МАРКА ТВЕНА

     Мне помнится, что у Марка Твена есть прелестный рассказ о
том,  как он редактировал сельскохозяйственную газету и что из
этого вышло. Эпизод, описанный великим писателем мог произойти
не  только  в Америке.  Мало ли кто и почему,  например у нас,
становился редактором  той  или  иной газеты.  Так ли уж важны
компетентность и порядочность редактора? Есть и куда более ве-
сомые  качества,  позволяющие  невежде  занять  важный  пост в
средствах массовой информации.  Ну, а что из этого получается,
мы тоже знаем по собственному,  чаще всего,  горькому опыту. И
вряд ли  надо  приводить примеры.  Поэтому рассказ Марка Твена
нас развлекает,  как и литературное мастерство автора, но вряд
ли он способен нас удивить необычностью ситуации - у нас могло
бы быть даже и почище!.
     Я же хочу рассказать о событии поистине невероятном и ко-
торое могло случиться только в нашей стране, ибо Моисеев Ники-
та  Николаевич,  различающий  сельдерей  от петрушки только по
вкусу,  мог стать действительным  членом  сельскохозяйственной
академии только в Советском Союзе и нигде больше.
     Несмотря на все юмористическое,  что есть в этой истории,
она, на самом деле, заняла в моей деятельности и судьбе весьма
значительное место. История моего превращения в сельскохозяйс-
твенного академика  началась  довольно давно и помогла мне по-
нять много важного о жизни моей страны.  Это оказалось необхо-
димым, прежде всего, мне самому, когда, как и любому граждани-
ну, пришла пора задуматься о том,  какими путями-дорогами  нам
выходить из того болота, в который нас загнала судьба.
     Но обо всем по-порядку.

ОБ ИВАНЕ НИКОЛОВЕ
И ПОЛЬЗЕ ОТДЫХА НА ЗОЛОТОМ БЕРЕГУ

     В Болгарии живет и работает один очень интересный человек
- профессор политической экономии Иван Николов, по русски Иван
Николаевич. В  семидесятые и восмидесятые годы он был директо-
ром института управления при ЦК БКП.  По тем временам Иван Ни-
колаевич  был  вольнодумцем,  позволял  себе по каждому поводу
иметь собственное мнение и по этой причине  болгарские  власть
имущие,  его не очень жаловали. Но у него была блестящая граж-
данская и партийная биография.  Был он, и подпольщиком, и пар-
тизаном,  воевал  с  фашистами еще тогда,  когда Болгария была
союзницей Гитлера.  Да и специалист он  был  известный.  И  не
только в Болгарии.  Так,  например, он был первым из известных
мне экономистов, которые стали выступать с критикой официально
принятой  в социалистических странах интерпретации понятия об-
щенародной собственности.  Если к этому добавить, что несмотря
на  все сложности характера,  Николов был человеком открытым и
порядочным, то станет понятным, почему он пользовался уважени-
ем и  симпатиями  болгарской  интеллигенции  и был нелюбим на-
чальством. Пользовался он известностью и авторитетом в опреде-
ленных,  в том числе и партийных, кругах Советского Союза, что
также было немаловажным.
     Одним словом,  начальство его не любило,  но и не трогало
на престижном посту директора цековского института.  Да и тро-
нуть его в то время было не просто.  Однажды,  все-таки Живков
нашел способ  его  отстранить  от должности и назначить вместо
него Огняна  Панова  -  человека  совершенно  другого калибра,
вполне заурядного, зато послушного. Но это все произошло позд-
нее и  к  моему рассказу непосредственного отношения не имеет.
     Мы с Николовым были друзьями. Объединяло нас многое. Тут
и общие дела,  особенно после того, как я принял на себя заве-
дование кафедрой информатики в Академии Народного хозяйства. И
общие, по тем временам крамольные взгляды по многим политичес-
ким и  экономическим  вопросам.  Немаловажное значение имело и
то, что мы были ровесниками и принадлежали к военному  поколе-
нию. Но  самым  главным объединяющим началом была обоюдная лю-
бовь к природе,  к туризму, спорту. В шестидесятые и семидеся-
тые годы я часто бывал в Болгарии и мы много с ним  ходили  по
полонинам Пирина,  ездили на его родину,  в столицу Болгарской
Македонии,  город Петрич. Там мы поднялись на стык границ Гре-
ции, Болгарии и Югославии. Там же в Петриче нас приняла слепая
"ясновидящая",  которая с удивительным  пониманием  рассказала
мне о моем собственном внутреннем мире.
     Однажды зимой мы с Иваном Николовым сделали попытку  под-
няться на главную вершину Риллы - Малевицу. Нам тогда было лет
по 50 и мы были во вполне приличной альпинистской форме. Одна-
ко был туман, шел плотный снег и на гребне, мы просто не нашли
вершину - заветного тура. Но зато чуть было не попали в страш-
ную  лавину,  которая прогрохотала от нас в десятке метров.  А
вечером в горной хиже - так по болгарски называют  хижины,  во
множестве разбросанные по склонам рильского хребта,  отогрева-
лись болгарской сливовицей и вспоминали опасные перепетии неу-
давшегося восхождения двух старых альпинистских "зубров". Иван
поднял тогда рюмку за здоровье прекрасной и вечно юной  краса-
вицы  Малевицы,  отвергнувшей притязания двух стариков.  Одним
словом,  у нас было немало оснований для  взаимного  интереса,
взаимного времяпрепровождения и взаимной симпатии.
     И вот однажды Иван Николов пригласил меня приехать в Бол-
лгарию. На этот раз не для работы, а "просто так" - отдохнуть,
причем вместе с женой.  Конечно приглашение, как это было при-
нято по тем временам,  исходило не только от него, а было сог-
ласовано с болгарскими "инстанциями". Вернее, приглашал он сам
по телефону,  но затем, дней через 10-15 последовало официаль-
ное приглашение: ЦК БКП меня приглашало вместе с супругой про-
вести 18 дней в санатории ЦК на берегу Черного моря.
     Получив такое высокое приглашение,  я отправился в Прези-
диум Академии  оформлять необходимые документы.  Но не тут то
было: оказывается,  что в служебные заграничные  командировки,
причем,  за счет Академии,  я ездить имею право.  А вот просто
так - покупаться в море - ни, ни! Даже по приглашению братской
компартии (приглашение было подписано одним из секретарей ЦК).
Дело в том,  что по характеру своей  работы  в  Вычислительном
Центре Академии Наук,  мне полагался допуск к секретной работе
самой высокой формы.  А подобным засекреченным персонам  отды-
хать и развлекаться можно было только дома. Вот так!
     Сначала я был в отчаянии.  Отпуск я уже оформил и  деньги
за билет отдал.  Но потом меня осенило - такое бывает иногда и
с ученой братией.  Я позвонил в Болгарию  Ивану  и  эзоповским
языком объяснил что и как? Иван Николаевич все мгновенно понял
(просек, как тогда говорила моя младшая дочь) и через несколь-
ко дней я получил еще одну теллеграмму. В ней я приглашался на
целый месяц в ивановский институт для чтения лекций и совмест-
ной работы.  Вот так.  И больше никаких вопросов с оформлением
документов теперь уже не было. Более того, я ехал не в отпуск,
а  в  командировку и дорогу мне оплачивала тоже Академия.  Мне
оставалось только купить билет жене!
     Когда мы прилетели в Софию, то к самолету подкатила длин-
ная черная машина. Жена мне сказала: "гляди какого-то московс-
кого прохиндея приехали встречать". А прохиндеем то оказался я
сам. Поскольку именно я был гостем ЦК,  а гостей столь высокой
инстанции  принято встречать по протоколу и даже коньяком уго-
щать.
     Далее были 18 солнечных сентябрьских дней на берегу  теп-
лого  ласкового  моря  -  отпуск без всяких забот (и даже не в
счет отпуска),  какой я не видел уже много лет.  Затем София и
неделя напряженной работы - надо-же было отработать ивановское
приглашение. Ну, а затем Москва. А там случилось то, ради чего
написано это небольшое повествование.
     Когда я пришел к себе в институт,  секретарша мне сказала
не без ехидства:"пока вы там купались в  Черном  море,  я  Вас
выбрала в академики ВАСХНИЛ,а".
     Сначала мне эта фраза показалась нелепым розыгрышем. Жена
всегда смеялась  над тем,  что овощи и ягоды я различаю только
по вкусу. Но действительность оказалась именно таковой - я был
избран,  притом единогласно,  действительным членом Всесоюзной
Сельскохозяйственной Академии им.  В.И.Ленина.  И выбрала меня
действительно моя серетарша!  Как же такое могло случиться? Да
еще в мое отсутствие!
     Может быть в моем рассказе не все будет точно,  каких  то
деталей я  могу и не знать,  но за логику событий ручаюсь.  Но
все-таки рассказ я начну с гипотезы,  которая основывается  на
слухе, хотя и весьма правдоподобном. Итак, события развивались
следующим образом:
     Самое высшее  начальство  (тогда  секратарем  ЦК  КПСС по
сельскому хозяйству был М.С.Горбачев) решило ввести  в  состав
ВАСХНИЛ,а несколько действительных членов большой, т.е. Всесо-
юзной Академии, причем по таким специальностям, которые, вроде
бы  нужны сельскому хозяйству,  но в Составе ВАСХНИЛ,а должным
образом не  были  представлены.  И там наверху было решено,  в
частности,  выбрать одного действительного члена ВАСХНИЛ,а  по
информатике,  точнее по сельхозинформатике: время такое, что и
сельское хозяйство должно стать компьютеризованным.
     Кандидатура на эту вакансию была, естественно, единствен-
ная. Предендовать на это место мог только Е.П.Велихов - везде-
сущий Велихов.  Тем более,  что тогда он был еще и академиком-
секретарем отделения информатии. Кандидатура, по тем временам,
безупречная ибо он всегда умел быть близким к престолу и буду-
щему генсеку, в том числе. И, в самом деле, кто же кроме Вели-
хова?  Но...дальше начинается еще одна гипотеза, хотя в ее ос-
нове не слух,  а  слова  А.А.Никонова,  тогдашнего  президента
Сельхозакадемии.
     Велихов тут, Велихов там, Велихов всюду - это насторожило
власти. А на этом фоне выясняется,  что Е.П.Велихов никогда не
имел дело с обработкой больших массивов информации, а с инфор-
мационными проблемами сельского хозяйства тем более. Когда все
эти  обстоятельства  были осторожно доложены М.С.Горбачеву он,
якобы сказал:"ищите другого академика,  который хоть когда ни-
будь  занимался  проблемами обработки сельхозинформации".  Вот
тут то  и  всплыла  моя кандидатура - почему?  - я об этом еще
расскажу.  И она оказалась, в некотором смысле безальтернатив-
ной,  ибо  другого  действительного члена Всесоюзной Академии,
который удовлетворял условию  -  "хоть  как-нибудь  заниматься
сельхозинформатикой" просто не было.
     Меня "доложили",  а  затем меня "одобрили".  Но тут вдруг
оказалось, что меня нет в Советском Союзе и мой  адрес  никому
не известен. Я беззаботно купался на Золотом берегу, а все сро-
ки представления документов уже миновали. Назревал скандал.
     Положение спасла  моя  секретарь - весьма лихая дама.  Не
долго думая,  она не только составила все необходимые  бумаги,
но и  ...расписалась  за меня всюду где это было нужно,  в том
числе и на документе о том,  что я собираюсь баллотироваться в
действительные члены Сельзозакадемии (кто  мог  сомневаться  в
том, что я разрешаю себя избрать действительным членом сельхо-
закадемии?).  А дальше все шло,  как  по  накатанному.  Я  был
единственным  кандидатом на единственное место по информатике,
я никому не мешал,  поскольку был бесконечно далек от внутрен-
ней  жизни ВАСХНИЛ,а и не собирался в нее вмешиваться.  Именно
всех это и устраивало, так же как и то, что вводить информати-
ку  в работу Сельхозакадемии,  я явно не собирался.  Результат
однозначен: галочка была поставлена, я был избран единогласно,
а начальство осталось довольным.
     Вот так - бесплатный отпуск, причем на халяву, как теперь
принято говорить,  причем,  в самый,  что ни на есть бархатный
сезон,  принес мне еще одно академическое звание. Может быть и
не столь уж мне нужное,  и совсем мало заслуженное, если гово-
рить честно. Но все же...
     Эта анекдотическая  ситуация  наглядно показывает преиму-
щество того, что имело место быть "у нас", по сравнению с тем,
что "у них",  ибо у них такого просто не могло бы быть ,потому
что быть не могло. А еще ругают социализм с горбачевским лицом
и "его выбор"!. Вот так! Я же оценил все дело по-доугому - ка-
жется Советский строй пытается начать отдавать долги одному из
своих бывших изгоев!

А.А.НИКОНОВ И МОЯ ДРУЖБА СО СТАВРОПОЛЬЕМ

     Мое назначение академиком по сельхозинформатике  -  слово
избрание, для данного случая не очень подходит,  имело под со-
бой, как это не странно, определенное основание.
     В Ставрополе  существует  региональный институт сельского
хозяйства, входивший в то время в систему  научных  учреждений
ВАСХНИЛ,а. Хороший институт, с хорошими традициями, с хорошими
кадрами - во всяком случае в 70-х годах он был таким.  Сотруд-
никами  института,  за  время его существования было накоплено
огромное количество материалов,  анализ которых давал  возмож-
ность  предлагать рациональные схемы ведения сельского хозяйс-
тва и использования земель на Северном Кавказе.  Институт в те
годы возглавлял добрый и умный человек - академик А.А.Никонов.
Он, как и я был старым солдатом, хорошо воевал, был ранен, по-
лучил орден Боевого Красного Знамени - наиболее уважаемую наг-
раду фронтовиков.  Через несколько лет он станет  презитдентом
ВАСХНИЛ,а.
     Материалов в  институте было действительно много.  Вернее
столь много,  что ими уже было трудно  пользоваться.  Возникла
прямая необходимость какой то структуризации этой информацион-
ной каши.  Это, разумеется можно было сделать только с исполь-
зованием современной вычислительной техники.  Вот почему Алек-
сандр  Александрович  Никонов  обратился за помощью в Вычисли-
тельный Центр Академии Наук, другими словами, ко мне.
     Наш институт переживал в те годы не очень простой период.
На протяжении многих лет мы занимались задачами,  которые воз-
никали в военно-промышленном комплексе.  Преимущественно в ра-
кетно-космической технике. Трудные, нестандартные вычислитель-
ные задачи  требовали  хорошей математической культуры и часто
были не по зубам инженерам, работающим в конструкторских бюро.
И Академия Наук сыграла на начальном этапе становления советс-
кой космической технологии, свою очень заметную роль.
     Но время  бежит и в промышленных организациях начали воз-
никать свои весьма квалифицированные математические  коллекти-
вы.  Кроме того,  за те два десятилетия,  которые прошли после
войны, военно-промышленный комплекс  сильно  обюрократился,  у
него  появилось  ощущение  самодостаточности,  особенно тогда,
когда был обеспечен паритет в ядерных и ракетных  вооружениях.
Стремление  к  рискованным техническим новациям,  которое было
столь ярким у конструкторов первой  волны,  что  и  обеспечило
взлет   нашей   оборонной  промышленности,  начало  постепенно
угасать.  Чиновнику - а постепенно места людей типа  Королева,
Янгеля, Челомея,  стали  заменять  высокопоставленные и важные
чиновники,  было удобнее начать копировать западные образцы, а
не бросаться вплавь по неведомым водам.  Это было начало - на-
чало отставания,  начало постепенной утери своего технического
и интеллектуального багажа. Прежде всего эту тенденцию ощутили
некоторые институты Академии Наук и наш Вычислительный  Центр,
в  том числе - количество промышленных контрактов резко сокра-
тилось.  Стал вопрос о выборе новой стратегии и  поиска  новых
задач.
     Тогдашний президент  Академии,  академик  М.В.Келдыш  все
время говорил о том,  что надо учиться использовать опыт - наш
опыт "прикладных математиков",  приобретенный за годы работы в
оборонной сфере, в экономике, управлении производством, и всю-
ду где он может быть полезен. Это был очень важный принцип и я
его полностью разделял. Но оказалось, что реализовать "принцип
Келдыша" было, ой как не просто.
     Несмотря на то,  что научные учреждения оборонного  комп-
лекса "набрали силу" и круг задач "отраслевой науки" настолько
хорошо обрисовался,  что академические институты, вроде бы те-
перь им уже особенно и не нужны,  обойтись без настоящей науч-
ной разведки наш ВПК все равно не мог.  Это мы понимали доста-
точно отчетливо и, вероятно куда лучше чем чиновное начальство
новой волны с геройскими звездами и  академическими  званиями.
Вот почему мы старались,  по возможности поддерживать эти исс-
ледования  и Келдыш для этого делал,  что мог.  Но возможности
Академии были ограничены и  приходилось  искать  поддержку  со
стороны.
     Если в использовании возможностей  прикладной математики,
информатики и вычислительной техники, оборонные отрасли в сре-
дине 60-х годов еще находились  более  или  менее  на  мировом
уровне,  то в остальных сферах производственной деятельности к
этому времени,  мы уже основательно отстали от Запада. Начался
процесс в чем-то похожий на то, что было в России после победы
над Наполеоном.  Тогда система,  созданная Петром,  не  смогла
следовать  нужным  темпом промышленной перестройке,  что очень
скоро отразилось и на нашей обороноспособности:  в  Крыму  нас
просто расстреливала нарезная артилерия союзников. Хотя именно
в России была развита необходимая теория,  а генерал Майевский
был  первым из ученых,  разработавших основы балистики вращаю-
щихся снарядов, промышленность России не смогла обеспечить ар-
мию нарезной артиллерией.
     Тот процесс,  который начался в Союзе с начала 60-х годов
был крайне опасен для нашей страны.  И пока даже не столько  в
военной сфере  -  там был хороший задел.  Особенно опасно было
отставание в тех сферах деятельности, которые в первую очередь
определяют  благосостояние  общества.  Если  система не сумеет
справится с отставанием,  то уже в ближайшие  годы  оно  может
обернуться  стагнацией  и распадом общества.  Особенно опасным
нам казалось непонимание смысла компьютерной революции и игно-
рирование тенденций перехода к высшим технологиям - энергосбе-
регающим,  прецезионным, требующих новой образованности, новой
дисциплины труда и новой его организации.
     Уже в 60-х годах нас стало беспокоить то направление куда
поворачиват страна и мы, естественники и инженеры, все это от-
лично видели и понимали. Я думаю, куда лучше диссидентов заня-
тых за малым исключением (таких, как физика Сахарова или мате-
матика Солженицина,  например),  проблемами самовыражения, чем
действительной заботой о стране и попытками  увидеть  потенци-
альные  возможности развития нашего общества.  Впрочем,  они к
этому особенно и не стремились.
     Мы не скрывали опасностей и пытались объяснять  те  перс-
пективы, которые открывал новый виток научно-технической рево-
люции. Однако,  наши попытки заинтересовать отрасли теми  воз-
можностями, которые  давала информатика были не очень успешны-
ми.  На нашем пути стояло представление  о  самодостаточности,
которое  укоренилось  в сознание монопольно мыслящей управлен-
ческой бюрократии.  Оказалось,  что "никому ничего не надо!" Я
ходил  из одного ведомства в другое с протянутой рукой и гово-
рил:  возмите за даром,  возмите наше понимание и  используйте
его на пользу дела - вашего дела, прежде всего, себе во благо!
Мы  за наш счет,  то есть за счет бюджета Академии были готовы
усовершенствовать алгоритмы обработки информации, внедрять но-
вую  систему  расчетов,  создавать системы автоматизированного
проектирования всего чего угодно от самолетов до сеялок. Но, к
сожалению система отвергала почти все наши предложения и неве-
роятно редко обращалась к нам с какими либо просьбами. В таком
положении были мы все и молодой,  энергичный В.М.Глушков, соз-
давший в Киеве,  крупнейший в Союзе институт кибернетики и на-
чальник  военной секции Академии генерал Г.С.Поспелов,  пытав-
шийся использовать современные методы анализа в военной  сфере
и  многие другие,  стремившиеся удержать страну от сползания в
техническую трясину,  от того застоя,  который был  смертельно
опасен.
     Я убежден, что в тот период, не диссиденты, а мы были са-
мыми опасными для людей СИСТЕМЫ, поскольку от нас исходила не-
обходимость переучивания,  ухода с насиженных мест и нарушение
порядка.  Наши просветительские действия несли в себе страшные
для многих слова "Не можешь - слезай!"
     Подобные словосочетания произносились достаточно открыто,
хотя мы и не видели реальной смены:  "комсомольские  мальчики"
не вызывали чувства доверия.
     Размышляя еще  в  70-х  годах о неизбежности катастрофы и
полного разрушения  нашей  системы,  а следовательно и страны,
которая не сможет выдержать очередного витка  научно-техничес-
кого прогресса, я, все же думал, что она произойдет где-нибудь
за горизонтом,  уже в XXI веке и последствия краха будет расх-
лебывать  другое  поколение.  Сценарий  своего  поколения  мне
представлялся этаким тихим погружением в болото. Кроме того, я
надеялся на то, что возможен постепенный, мягкий вариант пере-
хода к более рационально организованному обществу -  я  всегда
страдал чрезмерным оптимизмом!  Рассуждая о будущем, я предви-
дел новый взлет технического прогресса - собственно он уже на-
чинался, для этого не надо было быть провидцем. Но я не угадал
скорости нарастания "технологической революции",  которая  нас
сразу  поставила на грань катастрофы.  А неизбежную катастрофу
увидела даже правящая элита,  вынужденная начать  перестройку.
Она уже понимала, дальше могло быть только хуже!
     Но это уже другая тема.
     Вернемся, однако,  снова к моей сельскохозяйственной дея-
тельности.
     Итак, в средине 70-х годов мы неожиданно получили просьбу
А.А.Никонова помочь Ставропольскому сельскохозяйственному инс-
титуту. Замечу  -  "за просто так".  Наградой для нас было уже
то, что кому-то  понадобились  наши  знания.  Тем  более,  что
просьба шла  от имени Горбачева,  тогдашнего первого секретаря
крайкома и восходящей звезды партийного истеблишмента. Понятно
-  мы с радостью согласились.  Была сформирована небольшая ко-
манда и иы поехали в Ставрополь.
     Уютный, хороший южный город с бескрайними далями, которые
открываются с городских холмов, работящим и добрым населением.
К этому надо добавить - хорошими и дешевыми фруктами,  что для
москвичей тоже подарок....Одним словом,  город нам понравился.
Да и  порядок  в  городе тоже.  Первым секретарем крайкома был
тогда, как я уже сказал,  М.С.Горбачев - либеральный, благоже-
лательный, умный - разве что,  любил говорить немного длинно и
любые диалоги превращал в монологи.  Институт тоже понравился,
а директор особенно.  Правда М.С.Горбачев вскоре уехал в Моск-
ву,  да и Никонов тоже.  Но тот и другой, заняв высокие посты,
сохранили,  тем не менее, интерес к Ставрополью. А, значит, мы
могли всегда рассчитывать на их помощь в организационных  воп-
росах.  Что  было еще одним важным аргументом для того,  чтобы
включится в работу.
     Горбачева сменил  на его посту Всеволод Серафимович Мара-
ховский - толстый тугодум, ко всему относящийся с подозрением.
Но порядки остались почти прежними. Оно и понятно: порядки за-
висят не столько от первого или второго,  а от всех тех, кото-
рые "аппарат". И замена одного первого, другим первым не очень
то и заметна, во всяком случае первое время.
     Вот мы  и  поработали на Ставрополье, и с удовольствием и,
кажется, с пользой. Может быть главное, что сделали мои колле-
ги -  они  внесли в работу института определенную компьютерную
культуру. А,  возможно,  и  дали  сотрудникам  необходимые  им
"компьютерные связи".  Но  для  меня лично значительно большее
значение имела другая сторона нашей деятельности.
     Секретарь крайкома  -  Всеволод  Серафимович  Мараховский
попросил нас сделать для него личную  информационную  систему,
позволяющую наглядно представлять себе ход уборочной компании,
если угодно,  иметь наглядную (последнее особенно важно)  каж-
додневную фотографию уборочной страды и контролировать ее ход.
Науки в этой работе не было и близко,  поскольку вся  информа-
ция,  которая  была  нужна Мараховскому уже собиралась краевым
вычислительным центром. Но превращалась она в пухлые и трудно-
обозримые  таблицы,  возится  с  которыми  начальству  было не
досуг.
     Двое наших академических сотрудников - два  Сережи, тогда
еще молодых,  только  что  оперившихся кандидатов наук,  стали
превращать эти таблицы в графики. Они разработали форму графи-
ческого представления данных, удобную для товарища Мараховско-
го, необходимое математическое обеспечение и привезли  из  Вы-
числительного центра  Академии  персональный компьютер,  тогда
еще большую редкость.  Каждое утро информация, поступившая к 8
часам утра  в краевой вычислительный центр переводилась в гра-
фическую форму и переписывалась на дискету.  К 10  часам  утра
эту дискету  приносили  в крайком и вставляли в наш компьютер,
который был установлен прямо в кабинете "микрогенсека".
     Мои Сережи научили товарища Мараховского и вставлять дис-
кету в компьютер, и нажимать те нужные клавиши, которые позво-
ляли высветить на экране дисплея тот самый график, который же-
лал получить наш сиятельный заказчик.
     Когда в сентябре, в самом конце уборочной компании, я был
у Мараховского,  то Всеволод Серафимович мне с гордостью пока-
зал в своем кабинете целую книжную полку, заполненную дискета-
ми. Они стояли как патефонные пластинки.  Он мог по своему же-
ланию восстановить  ситуацию  любого дня уборочной страды.  Он
мог увидеть в каком состоянии дела у каждого колхоза или  сов-
хоза огромного края,  как они меняются от одного дня к другому
и т.д.  Одним словом, командный пункт огромного сельскохозяйс-
твенного дредноута  оказался  оборудованным так,  как это было
удобно его капитану,  как он мог наиболее эффективно выполнять
свои командные антирыночные фукции.
     Надо сказать, что этой работой я поставил себя в довольно
трудное положение: компьютер, который мы привезли в Ставрополь
принадлежал Вычилительному Центру Академии и числился за мной.
Я его по уговору должен был сдать после окончания уборочной. А
Мараховский мне его не отдавал - поди отбери что-нибудь у пер-
вого секретаря крайкома! Да и на самом деле, компьютер ему был
нужен и он научился его использовать для дела. Выручил все тот
же А.А.Никонов, который раздобыл для Мараховского новый компь-
ютер.  А старый бдагополучно вернулся на улицу Вавилова 40.  Я
его  называю дедушкой русского флота - с ним уже никто из ува-
жающих себя программистов не хочет работать. Но то, что не го-
дится для младшего научного сотрудника, вполне устраивает ака-
демика: Этот дедушка стоит у меня в домашнем кабинете и на нем
я пишу эту книгу.
     В профессиональном  отношении вполне заурядная работа,  о
которой я рассказал,  сыграла в  моей  жизни  весьма  заметную
роль:  она открыла мне двери в Ставрополье.  Я получил возмож-
ность исколесить край,  провести множество совещаний с предсе-
дателями колхозов, секретарями райкомов и другими начальствую-
щими  лицами.  Я  разговаривал  с  рядовыми   колхозниками   и
казаками, с иногородними. Я многое понял именно в эти месяцы и
у меня сложилось собственное понимание того,  какой может быть
организация  нашего  русского сельского хозяйства.  Я потом об
этом много писал и говорил.  Но, как и всегда, без особого ус-
пеха.
     Я давно уже излечился от иллюзий и теперь уже знаю, сколь
бывают тщетны наши усилия, сделать что либо полезное для стра-
ны,  даже просто объяснить сколь опасны могут быть те или иные
действия. Но все равно я пытаюсь что-то понять и рассказать об
этом понимании.  И стимулы к этому лежат,  вероятнее всего,  в
подсознании, как  у  той  самой  лягушки (или кошки - не помню
точно) из сказки Лафонтена,  которая попав в крынку с молоком,
теоретичекм должна была бы погибнуть,  но не погибла: она била
своими лапками до тех пор пока молоко не сбилось в масло.
     Но вспомнить об этой,  в целом пустяшной работе ,  выпол-
ненной за три месяца двумя молодыми кандидатами наук из Вычис-
лительного Центра Академии,  мне потребовалось еще  и  потому,
что наш  компьютер  побывал в кабинете у Мараховского,  что он
об этом эпизоде рассказал М.С.Горбачеву,  потому,  что и впос-
ледствие в  кабинете  первого  секретаря  крайкома  стал  жить
компьютер, благодаря всему проишедшему за эти три  месяца я...
я был  официально признан специалистом по сельхозинформатике и
превратился в дествительного члена Сельхозакадемии - тогда еще
имени Ленина.
     Одним словом,  сюжет достойный великого американского пи-
сателя, но который мог произойтим только в Советском Союзе.

СУДЬБА РОССИИ РЕШАЕТСЯ В ГЛУБИНКЕ

     Я был  связан  со Ставропольским  краем  более 10 лет, до
85-го года,  по существу до начала перестройки. И, по большому
счету, я  очень  многим обязан этому общению со Ставропольем -
одной из жемчужин моей Родины. Я многому там научился и приоб-
рел друзей. Это, не менее важно.
     Какя-то могучая,  первозданная сила живет в этих бескрай-
них степях, в могучем умном народе, который их населяет, в его
неторопливости, трудолюбии,  доброжелательстве. Я легко разго-
варивал и с председателями колхозов и с простыми  казаками. За
тарелкой хорошего борща на полевом стане,  или за чаркой  вина
собственного изготовления  у  кого-нибудь  дома я мог задавать
самые каверзные вопросы.  Мне всегда говорили правду, хотя по-
рой  и  слегка  опасались дотошливого москаля,  приехавшего на
крайкомовской машине.  Сами они тоже любили задавать  вопросы,
да какие!  - У иного партработника от них волосы встали бы ды-
бом на всех тех местах где они растут!  Но в  том  то  и  беда
партработников, что они по душам разговаривать давно уже разу-
чились. Даже Горбачев.
     Трудно мне  было лишь в самом крайкоме,  хотя и там я был
обласкан и принят с почетом.  Но и в этой трудности была  своя
правда,  ибо и не могло быть иначе, не могло быть легко. Иначе
я был бы не самим собой и эту книгу писать бы не имело смысла.
Я это тоже, однажды, понял.
     В моих поездках по краю,  меня обычно  сопровождал  какой
-нибудь "мальчик"  - инструктор того или иного одела крайкома.
Мне такое сопровождение было удобно.  Все дорожные хлопоты ло-
жились  на  сопровождающего.  А мешать - кем бы он не был,  он
особенно  не  мешал.  У  моего  спутника   всегда   находились
собственные дела и собствееная заинтересованность, очень дале-
кая от моей. Все сопровождающие были на один манер - они всег-
да  удивлялись моим вопросам,  относили их,  или за счет моего
чудачества - что возьмешь с академика,  или моей  некомпетент-
ности. Поэтому к беседам, которые я вел, они относились обычно
без всякого интереса и участия в них, как правило, не принима-
ли.  А это,  как раз,  меня и больше всего устраивало.  В свою
очередь и я тоже старался не вмешиваться в дела моих сопровож-
дающих. Но такое, увы, не всегда получалось. Об одном из таких
случаев я сейчас расскажу.
     Однажды мы приехали в одну из больших станиц, расположен-
ных киллометров в шестидесяти на северо-восток  от Ставрополя.
Мне все  было  интересно.  И  я  не торопился ехать на полевой
стан, где нас ожидали.  Мы проехали по широким  улицам  города
застроенным добротными домами и неожиданно оказались на рынке,
точнее на базаре,  который  назывался  колхозным  рынком.  Мой
спутник остался в машине,  а я пошел побродить и присмотреться
к жизни.  Рынок оказался,  на удивление, хилым несмотря на то,
что  начинался  благодатный  виноградный сезон.  Даже фруктами
торговали люди, приехавшие издалека, причем "кавказских нацио-
нальностей",  как теперь стало принято говорить. Местных почти
не было, а цены - ну не московские, конечно, но весьма и весь-
ма высокие.  Я спросил своего сопровождающего, как такое может
получаться в благодатнейшем крае,  но он только пожал  плечами
"я на рынок не хожу". Закономерный ответ!
     Затем я зашел в столовую,  которая именовалась ресторанам
и съел  (и заставил съесть моего спутника) "стандартный обед",
который стоил рубль,  по тем деньгам и времени года, отнють не
дешево. Оказалось, что наш обед - весьма посредственное нарпи-
товское произведение.  Снова вопрос и снова немое пожатие пле-
чами. Я думаю, что мой спутник уже давно не был в обычной сто-
ловой в роли простого смертного.
     Затем, к неудовольствию сопровождающего инструктора,  по-
шел в городскую библиотеку -  несколько  чистеньких  и  уютных
комнат.  Заведующая  -  ушедшая  недавно на пенсию учительница
русского языка,  из местных казачек - была интеллигентна, умна
и не  лишена  чувства юмора.  Разговор настроил меня на добрый
лад. Почувствовав мой интерес,  она мне долго  рассказывала  о
своем житие - бытие,  о крае и его традициях. А я, в это время
думал - какие приятные люди живут в этих станицах.  Как с ними
легко  иметь дело.  Как они все понимают,  знают и умеют.  Как
важно им не мешать! Не мешать и жить и работать.
     Я распрощался и получил приглашение зайти еще  и  завтра:
меня собирались  напоить чаем.  Дав обещание обязательно прие-
хать, я уже совсем в добром настроении поехал  к  председателю
колхоза.
     В правлении его не было.  Мой инструктор  выразил  неудо-
вольствие: "его  же предупредили,  что я приеду!" Председатель
был на полевом стане - еще киллометров 20 по  бескрайней,  уже
убранной пустынной степи. Неожиданно мы очутились в совершенно
удивительном месте. Небольшой хуторок в глубокой балке, журча-
щий ручеек наполняющий ставок,  а кругом яблоневый сад - я по-
думал: "а как же здесь хорошо в апреле или мае?" Впрочем,  хо-
рошо было и в августе.
     Председатель, оказался  моим  ровесником и,  увидев среди
моих колодок ленинградскую медаль сразу же настроился благоже-
лательно к заезжему гостю.  И, для начала завел военный разго-
вор. Оказалось, что мы с ним в одно и тоже время были на стан-
ция  Хвойная,  что  на  Волховском фронте.  Только тогда я был
старшим лейтенантом, а председатель старшим сержантом. 3-5 ми-
нут  общих воспоминаний и наш хозяин перешел со мной на "ТЫ" и
я стал для него просто любопытствующим Николаичем.  Имя Никита
ему, что-то не понравилось.
     Председатель повел нас обедать. Это было не совсем лишнее
после стандартного нарпитовского обеда. Свежайший борщ со сме-
таной, какое-то мясо на второе. На столе кувшин с молоком, ар-
буз на закуску. А хлеб - давно я не ел такого хлеба! Я расска-
зал моему председателю и о рынке,  где торгуют  кавказцы  и  о
нарпитовском обеде...  Он нахмурился:"Знаю, все знаю Николаич!
Не мешали бы мне эти молодчики - он покосился на моего спутни-
ка  - завалил бы всю станицу продуктами.  И моим усатым гостям
здесь и делать было бы нечего.  И  обеды  в  ресторане  не  из
консервов бы делали.  А знаешь, сколько я беру за обед, который
ты сейчас съел? - он совсем оживился - не поверишь. Полтинник.
И доход еще с него имею.  Иногда до 20 копеек. А нарпит даже с
его рублем прогорает!"
     Вечером я долго сидел с главным агрономом.  Тоже из каза-
ков, лет пятидесяти.  Кончил заочно сельхозинститут. Всю жизнь
в поле. Меня интересовало как реализуются рекомендации ставро-
польских ученых.  "А  никак.  По  весне получаем из Ставрополя
разнарядку - где и что и  как...Тут  не  до  самодеятельности.
Даже вместе с учеными".
     Утром, покидая наш гостеприимный хуторок, я застал отвра-
тительную сцену. Мой спутник, тыкая орал на нашего агронома. А
пожилой человек стоял перед ним на вытяжку и оправдываясь  го-
ворил:"Вы не  волнуйтесь Николай Степанович,  все будет в ажу-
ре.."
     Когда мы  сели  в  машину и поднялись из балки на степные
просторы, я не выдержал и устроил моему спутнику разнос.  "Ни-
колай Степанович!  Ну как Вы так можете?.  Вы же ему в сыновья
годитесь. Какое Вы имеете право говорить ему "ТЫ"?  Откуда та-
кая грубость?  Да  и  понимает он все в сто раз лучше чем Вы".
Мой спутник явно обиделся. Но говорить резко побаивался. Вроде
бы гость от Горбачева,  да и с нашим первым обедает вместе. Но
насупившись он мне сказал фразу, которая была хуже любого кри-
ка:" Вы же их не знаете, дай им только волю. Они такое..." Что
"такое" я уже не слушал.  И до самого Ставрополя угрюмо молчал
погрузившись в собственные мысли.
     Через месяц или через два,  А.А.Никонова и меня пригласил
к себе  М.С.Горбачев.  Он был тогда секретарем ЦК по сельскому
хозяйству, т.е.  ведал  в  те времена всем сельским хозяйством
страны. Александр Александрович уже был тогда избран президен-
том  ВАСХНИЛ,а.  Разговор шел о Ставрополье,  о взаимодействии
Большой Академии со ставропольским сельхозинститутом,  в част-
ности.  Обстановка  была рабочая и более чем доброжелательная.
Михаил Сергеевич интересовался  успехами  института,  проявлял
понимание многих деталей - обсуждение шло легко и деловито.
     Но в конце произошел сбой.  Михаил Сергеевич меня спросил
о моем общем впечатлении о состоянии дел в Ставрополье,  о том
как используются результаты работ  института,  как  они  внед-
ряются в практику.  Успокоенный мирным деловым тоном разговора
я сказао то, о чем думал последнее время. "Край на подъеме. Это
очевидно. Там много дельных и знающих людей. Но есть одна беда
- аппарат крайкома:  вмешивается когда не надо и во что не на-
до!" И начал приводить примеры.
     По ходу моего рассказа,  Горбачев  все  больше  и  больше
мрачнел. И  неожиданно,  лаконичной репликой прервал мой расс-
каз; "Аппарат,  это гораздо сложнее чем Вы думаете".  Никакого
обычного монолога.  Сухое расставание без каких либо пожеланий
на прощание.  Хозяин кабинета был явно рассержен. Только позд-
нее я  понял  свою  бестактность - нельзя прикасаться к святая
святых.
     В системе  власти и,  прежде всего партийной власти,  су-
ществовали определенные неписанные правила  игры, обязательные
для всех и для рядового инструктора, и для секретаря ЦК и, как
потом мы поняли, и для генсека, тоже. Все они были в системе и
все держались на одностороннем "ТЫ", в частности. Именно аппа-
рату принадлежало все, он был истинным владетелем собственнос-
ти. Но каждому было отпущено только то, что было ему положено,
и отдыха,  и продовольствия, и других жизненных благ, ну и ко-
нечно, обращения "ТЫ" со всеми,  стоящими ниже,  чем ты в пар-
тийной иерерхии.  И категорический запрет обсуждать  что-либо,
относящиеся  к этим прерогативам,  с кем либо из нас,  стоящих
вне системы,  вне номенклатурного аппарата и  даже  со  своими
коллегами,  стоящими на нижних ступеньках. То, что происходило
за зелеными заборами, то о чем говорили там, что ели и что пи-
ли  нас не касалось.  Это была тайна,  которая охранялась куда
строже, чем все военные секреты вместе взятые.
     И мой инструктор безобразничал в колхозах,  орал на пожи-
лых людей не потому,  что это требовало дело,  не потому,  что
они допустили те или иные огрехи,  а для того, чтобы люди каж-
додневно, ежечастно чувствовали,  кто есть настоящий хозяин на
этой земле.  Если бы они потеряли, хоть одну из ниточек, кото-
рыми был связан Гуливер,  то они потеряли бы все. Я думаю, что
Горбачев,  лучше чем кто либо понимал эти правила игры. Сейчас
я уже знаю,  что эти правила игры сложились  постепенно,  сами
собой.  Что они даже противоречили интересам партии и ее влас-
ти, что следование им вело саму партию к  гибели.  Но  сделать
никто  ничего  не мог,  даже если и понимал трагизм положения.
Теперь я думаю, что Горбачев это тоже понимал.
     И, тем не менее мне кажется, что он все же  переоценивал,
сковывающий потенциал Системы. Это помешало ему, однажды, пра-
вильно поставить цели и выбрать более легкий путь вывода наше-
го общества на "естественный" путь развития.

ШОРЫ ГОРОДСКОГО МЫШЛЕНИЯ
И ЛИБЕРАЛИЗАЦИЯ ДЕРЕВНИ

     Мои поездки по Ставрополью,  разговоры с людьми, занимаю-
щими самое разное общественное положение, создали определенный
образ южнорусского  крестьянства и дали представление о многих
реалиях нашего сельского хозяйства и знания того,  что  невоз-
можно прочесть ни в газетах ни в книгах. Более того, благодаря
знакомству со Ставропольем у меня,  уже к концу 70-х годов на-
чала  складываться  система  представлений о том,  каким может
быть рациональное устройство жизни,  рациональная  организация
производства деревенского мира.  Я понял,  что дело не в сель-
хознауке,  не в агрономии,  а тем более  не  в  информатике  и
компьютеризации.  У нас много первоклассных агрономов,  людей,
профессиональный уровень которых позволяет обеспечить  умелое,
рациональное ведение хозяйства,  потенциальные возможности ко-
торого в настоящее время используются преступно мало.
     Самое главное  сегодня - организация сельхозпроизводства,
система собственности,  правовые отношения человека  и  земли.
Вначале это были мои, всего лишь, размышления вслух и разгово-
ры с теми людьми, мнение которых для меня было важным. Позднее
я начал об этом говорить публично и, наконец, основные мысли я
изложил  в  моей книге "Пути созидания".  Но,  как я убедился,
своих адресатов  эта книга не нашла (впрочем,  их может быть и
нет!) и какого либо заметного влияния  на  образ  мышления  не
оказала.
     Далеко не  сразу я пришел к более или менее окончательным
суждениям: шоры городского мышления и некоторые принципы,  ко-
торыми, оказалось,  не  так то легко и поступиться,  мне долго
мешали поверить тому, что я видел. Первое, что я понял - мерт-
вящий, убивающий  все живое диктат партийного чиновника.  Дело
было даже не в том,  что такой чиновник в своей массе не очень
грамотный, что он не очень способен и не очень хочет вникать в
суть конкретных задач.  Все значительно сложнее. Партийный чи-
новник имеет свои приоритеты,  действует и приказывает, исходя
из собственных корпоративных интересов,  из общих правил игры.
Он может быть и грамотным человеком, но его поступки регламен-
тированы, прежде всего, этими правилами, а не интересами конк-
ретного хозяйства, района и даже края.
     Но прямой  отказ от раз установившегося порядка был смер-
телен для десятков тысяч людей, имеющих власть и допущенных до
"тела страны"  - ее реальных собственников.  Конкретных людей,
думающих не о крае,  стране или партии,  а пекущихся  о  своих
конкретных сиюминутных делах, людей, которые отлично понимали,
что значит в их судьбе,  установившийся в  стране  порядок.  И
сопротивление  любым  ограничениям  единовластного руководства
всем до хозяйственных мелочей,  включительно, будет отчайным -
не на жизнь,  а на смерть. Тем более, если речь всерьез пойдет
об утверждении иного права собственности.  Я думаю, что Горба-
чев это понимал куда лучше чем я.
     Потом колхозы - еще одно заблуждение горожанина.  Я  при-
надлежу  к тому поколению,  которое не по рассказам,  а своими
глазами видело весь  ужас  коллективизации.  Новое  крепостное
право - оно внедрялось огнем и мечем.  И одновременно,  вполне
целенаправленно уничтожалась лучшая,  наиболее работящая часть
крестьянства. Под нож шли самые думающие, самые профессиональ-
но грамотные мужики!  А утвердившийся колхозный строй  поражал
своей нелепицей, нерациональностью, глупостью и безхозяйствен-
ностью.  Мне,  московскому жителю казалось,  что мужики должны
все и  поголовно  его ненавидеть и мечтать о полном разрушении
колхозного порядка.  Но я испытал шок - оказалось,  что все не
так,  все  гораздо сложнее.  Оказалось,  что подобная линейная
трактовка всего лишь досужие рассуждения теоретика. Да, к тому
же еще и горожанина.
     Среди крестьян,  преимущественно  из казаков,  с которыми
мне довелось беседовать по душам,  я встретил самое разное от-
ношение к проблеме  собственности  на  землю  и  к  колхозному
строю.  Были такие, которые рвались в бой. Их позиция была од-
нозначна: "Эх, дали бы мне землицу и "не мешали бы мне власти,
поработал бы я всласть" - их точку зрения в рифму мне высказал
как-то один сорокалетний казак.  Дальше он мне изложил план  -
боевую диспозицию,  как он мне сказал - что и как надо делать,
что выгодно,  а что не выгодно. Но таких было до удивления ма-
ло.
     Для меня была совершенно неожиданной,  та симпатия к  ко-
лхозному образу жизни, к колхозным порядкам, которую я обнару-
жил. Помня сопротивление крестьян во  времена коллективизации,
я был уверен, что возвращение собственности будет для всех не-
бесным даром. Но не тут-то было: все оказалось не так. Многое,
очень многое  в колхозном строе не нравилось станичникам - ру-
гали они его последними словами.  Ругали бригадиров, неграмот-
ность председателя, пьянство начальства (и не только начальст-
ва), казнокрадство.  Но последнее вовсе не означало  необходи-
мость распустить колхозы.  Скорее, главный лейтмотив был такой
- хорошо жить миром. Вот бы те из райкома да края не мешали бы
нам! Своим бы умом бы пожить! И слышал я такое не сегодня, а в
средине годов семидесятых. 20 лет тому назад!
     Потом я пытался перепроверить подобные  впечатления  и  в
калужской области, и в Беллоруссии, и в Подмосковье. Тенденции
сохранялись, хотя  они и были менее яркими и отчетливыми,  чем
на Северном Кавказе. Там еще довольно сильны казацкие традиции
- они давали дополнительный фон. Кроме того, колхозы в Ставро-
полье были богатые,  люди жили в довольстве - стоило  ли  этим
рисковать?  Конечно,  не все было ладно - невооруженным глазом
были видны плоды бесхозяйственности, плохой  организации.  Все
понимали, что и в тех благополучных краях можно было жить куда
лучше. Впрчем,  для того,  чтобы это понять не нужно было быть
специалистом  -  в этом мог разобраться даже математик.  Вот о
том и сетовали, разговаривавшие со мной мужички.
     Но многое я еще тогда не понимал. Конечно, богатство края
играло свою  роль,  играли роль и традиции казаков,  привыкших
жить миром и многие из которых полагали,  что и в колхозах ми-
ром можно все устроить чин чином. Но не только в традициях бы-
ло дело.
     Однажды я  разговаривал с одним очень пожилым колхозником
из иногородних. Из небогатых середняков. Он еще помнил как хо-
зяйствовал самостоятельно.  Задал я ему один прямой  вопрос  -
хотел бы он иметь собственный надел, работать самостоятельно и
жить независимо.  Ответ был длинный и неоднозначный:  "с одной
стороны",  "с другой стороны".  Но главное было в том, что мой
собеседник в любых условиях не очень бы стал стремиться  снова
стать единоличником.  Да, живет он похуже чем до коллективиза-
ции, хотя в отличие от казаков был средняком из средняков: ка-
заки те,  по его мнению, больше на кулаков смахивали. Но рабо-
тал он тогда от зари до зари. И если землю дадут, то снова ему
так же придется работать.  Но даже не это его пугает.  Сегодня
он под защитой государства.  Оно за него думает, но оно же его
и кормит.  "А если неурожай?  А появится новая техника?  А как
торговать зерном? Это не виноград отвести на базар. Как нынче,
так  спокойнее".  И  я понял тогда истинный смысл некрасовских
строк:
           Порвалась цепь великая,
           Порвалась и ударила
           Одним концом по барину,
           Другим по мужику!...
     И обрел я тогда глубочайшую убежденность - конечно,  кол-
хозы в их современном виде долго не просуществуют.  Но,  упаси
Боже, их  распускать декретом.  Все должно делаться медленно и
сверхосторожно.  Нельзя,  чтобы при разрыве цепи удар пришелся
по  производителю.  Здесь в деревне мы сталкиваемся с извечным
противоречием,  присущим обществу и человечеству вообще. В нем
должны уживаться очень разные люди. Одни с неуемной энергией -
агрессоры от природы, стремящиеся к богатству и славе, готовые
работать  день и ночь и рисковать всем,  даже жизнью порой для
мифических, им одним понятных целей. Но есть и другие, которые
готовы удовлетвориться скромными условиями жизни. Они избегают
напряженной работы и,  особенно,  ответственности.  Им  важнее
всего гарантированность,  стабильность существования. Их стра-
шит неизвестность перемен.
     Это разнообразие людских характеров и стремлений  - залог
неравенства людей,  их  борьбы  между  собой и трудностей в их
совместной жизни.  Но оно же и счастье рода человеческого, это
его шанс для преодоления всего того, с чем человек сталкивает-
ся на тернистом пути своей истории.
     Вот тогда на грани восьмидесятых я понял всю неизбежность
и неотвратимость перестройки всей организации нашего  сельско-
хозяйственного производства. Ну и в силу своей профессии начал
обдумывать возможную стратегию перестройки сельского хозяйства
и принципы необходимой (я бы сказал,  неотвратимой) "революции
сверху".  Я пробовал делиться своими мыслями, но меня не очень
понимали - ни реформаторы, ни консерваторы. Ближе всего к мое-
му пониманию  был  мой коллега по Академии Народного Хозяйства
В.А.Тихонов. Он  заведовал  в  Академии   кафедрой   экономики
сельского  хозяйства  Но у него была совсем иная аргументация.
Понял я в те годы и то,  что именно сельское хозяйство -  ключ
будущего  развития страны.  Его судьба куда важнее для страны,
чем любые ракеты и танки и промышленность должна научиться да-
вать в достатке и дешево всю необходимую деревне технику:  нет
вопроса деревни - есть вопрос страны.  Но как его решить? Одно
очевидно  - город должен сделаться экономическим партнером де-
ревне, а рынок - ориентированным,  главным образом на деревню.
И без активной политики государства этого сделать нельзя.
     Нечто подобное я однажды сказал М.С.Горбачеву.  Он внима-
тельно посмотрел на меня, ничего не ответил, но, как мне пока-
залось, именно с этого момента стал относиться ко мне со  вни-
манием и несколько раз просил кое о чем подумать и написать.
     Итак я понимал,  что без революции сверху  не  обйдешься.
Декреты необходимы.  Но такие, которые бы освобождали волю лю-
дей, давали бы проявится тому естественному неравенству людей,
которому человечество обязано своим развитием.  Но должны быть
и декреты, которые были бы способны уберечь человека от грозя-
щих ему  опасностей,  дать  ему  определенные гарантии.  А эти
опасности предстоит еще увидеть!  И  не  не  так  много  людей
способны предусмотреть их появление.
     Вот здесь мы и приходим к неизбежной  проблеме  собствен-
ности - собственности на землю.

ЗЕМЕЛЬНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ -
ЧТО Я ПОД ЭТИМ ПОНИМАЮ.

     Деревня -  именно  здесь  решается сегодня судьба страны,
судьба нации.  И это,  несмотря на то, что деревня практически
выродилась и крестьянина как общественной силы  в  стране  уже
почти нет.  Нам сегодня надо не просто решать вопросы деревни,
а в ряде районов страны,  воссоздавать деревню заново. Точнее,
содействовать созданию нового деревенского мира,  того необхо-
димого фундамента любого общества и его культуры,  который  не
только дает ему пропитание, но и является естественным связую-
щим звеном между землей и человеком и тем самым самым  воссоз-
дает многие моральные ценности.  Ощущение "власти земли", этой
непреходящей,  вечной ценности человека, не может не быть важ-
нейшей составляющей культуры рационального общества. Как бы мы
его не называли!
     Я убежден, что как только будет найден ключ к воссозданию
деревенского мира   и   начнутся   соответствующие   процессы,
городская жизнь тоже пойдет по новому,  нужному нам руслу. Од-
ним словом,  стабилизация общества  через  стабилизацию  дере-
венского мира. Если угодно, это доктрина - изначальная позиция
всех моих будущих рассмотрений.  Она родилась во время  "моего
хождения  в народ" и,  как я понял позднее,  она соответствует
нашим национальным традициям. Многим она покажется спорной, но
чем  больше я узнаю российскую жизнь,  тем больше я вижу аргу-
ментов ее обосновывающих.
     Я не   могу  согласится  с  известным  постулатом  Маркса
об "идиотизме деревенской жизни". Все идет своим чередом. Рож-
даются те или иные жизненные уклады, порой непонятные и чужие.
Но в каждом из них есть и своя логика,  свои изначальные резо-
ны.  Да, цивилизация все больше и больше становится городской.
Но связь с землей порваться не может.  Ее не  заменит  никакая
гидропоника.  Ощущение общности и природой должно быть присуще
любой здоровой цивилизации.  А его источник - деревня! Человек
вне  природы  перестанет быть человеком,  обладающим "человеч-
ностью".
     Проблема организации  сельхозпроизводства  -  это  прежде
всего вопрос о собственности. С него все начинается - но дале-
ко не все к нему сводится. Как он может быть решен сегодня? На
этот счет опубликовано много разных суждений.  Мне ближе всего
позиция В.А.Тихонова и В.И.Белова.  Хотя она и далеко не  пол-
ностью совпадает с моей системой взглядов.
     Земля -  это действительно общенародная, общечеловеческая
ценность. Не собственность, а ценность! Казалось бы она должна
принадлежать всему обществу. И в тоже время в силу ее природы -
человек ее использует, эксплуатирует - земля, принадлежа неко-
торому субъекту,  не может одновременно принадлежать и другому
субъекту. Это не знания и не культура! Надо видеть и учитывать
эту противоречивость.  Значит,  земля может находится только в
собственном  владении:  отдельных людей,  фермеров,  колхозов,
совхозов, государства,  наконец.  Значит,  мы должны  научится
примерять  общественное значение земли и частный характер вла-
дения ею.  Вот почему собственность на землю необходима, как и
контроль гражданского общества за ее использованием.  Я думаю,
что должен быть учрежден однажды  специальный  земельный  суд,
который будет наделен  властью  лишать  права  владеть  землей
субъекта,  если его земля плохо эксплуатируется, теряет плодо-
родие и т. д.
     При такой постановке гражданское общество, те или иные ее
институты (советы,  в частности, если они сохраняться), как бы
приобретают роль субъекта собственности - гражданское общество
становится заинтересованным в эффективной эксплуатации  земли,
в  поддержании  ее плодородия.  По мере повышения отдачи земли
гражданское общество получает больше средств ( в  форме  нало-
гов) для реализации своих социальных программ.
     Именно в  таком  контексте  сочетания прав и обязанностей
собственника земли и гражданского общества в лице местных  со-
ветов или других институтов гражданского общества,  я вижу ра-
зумное разрешение противоречия, порожденного особенностью объ-
екта собственности - земли,  противоречия, в котором сталкива-
ются интересы  собственника земли и общества.  Если угодно - и
человечества вцелом!
     Если фермер, единоличник, колхоз или совхоз уже не спосо-
бен обрабатывать ту землю,  которую он получил в собственность
или купил,   если  она  приходит  в  запустение,  ее  качество
снижается, то нет и вечного права. Как и в случае банкротства,
она должна быть выставлена на продажу - но только по суду! Все
остальные отношения собственника и государства, т.е. гражданс-
кого  общества должны быть чисто экономические.  Вмешиваться в
характер эксплуатации земли,  а тем  более  как  то  диктовать
собственнику что  либо,  общество не имеет права.  Но помогать
оно ему обязано - это в его,  то есть общества интересах.  Вот
для этого и нужны образцовые госхозы,  опытные станции, иссле-
довательские институты,  система  законов,  налоговые  льготы,
кредиты...
     Я убежден  в  необходимости  плюрализма  форм организации
труда на земле и вреде их унификации.  Способности человека  к
адаптации столь  велики,  что в разных сферах деятельности,  в
разных районах установится разумное сочетание  различных  форм
собственности и организации,  наилучшим образом отвечающая ус-
ловиям жизни и культуры. Социальная инженерия вредна и опасна,
а в деревне особенно.  Могут быть только осторожные рекоменда-
ции. И  агитация  примером. Сегодня в  обществе к колхозам как
формам организации производства  установилось  преимущественно
негативное  отношение.  Оно мне не представляется ни оправдан-
ным,  ни конструктивным. Если бы была иной история коллективи-
зации,  то  колхозная  форма хозяйствования могла бы во многих
районах оказаться вполне  конкурентноспособной  любой  другой,
ибо такую страну как наша может накормить только крупное высо-
котоварное хозяйство.  А фермерство еще очень не скоро  станет
на ноги.  Фермер - это капиталист, работающий на рынок - когда
он еще таким станет?  Кроме того, первоначальный замысел сель-
хозкооперации в те далекие 20 -е годы,  когда она стала разви-
ваться,  отвечал тому общинному духу, который царил в то время
в русской деревне и полностью не выветрился еще и сейчас.
     Командная система загубила и превратила  свободного  тру-
женника в  сельхозработника,  в батрака.  Не надо забывать и о
том вреде, который нанес колхозной организации мой тезка - Ни-
кита.  Это его идея - укрупнение колхозов и ликвидация подсоб-
ныхе хозяйств. Я знал в средней полосе много небольших - в од-
ну  деревню  -  очень неплохо функционировавших хозяйств.  Там
люди хорошо знали друг друга,  поколениями были связаны  между
собой и слаженно работали вместе. Но в одночасье пришло сверху
и укрупнение колхозов,  и кукуруза, и само страшное - ликвида-
ция подсобных хозяйств.  Сразу все оскудело - и их собственная
жизнь,  и колхозный рынок, который с тех пор просто исчез. По-
мятуя все это, надо быть крайне осторожным во всех организаци-
онных перестройках.  Надо дать право, не допускать его наруше-
ний - на этом и заканчиваются обязанности государства. А жизнь
сама покажет в каком районе, в каких условиях, какие организа-
ционные структуры окажутся наиболее рентабельными, эффективны-
ми и,  что немаловажно, более соответствующими традициям и ха-
рактеру, проживающего там населения.
     На то мы и говорим о либерализации экономики, что бы пре-
доставлять равные возможности разным формам организации произ-
водственной деятельности,  в том числе - а я думаю, что в пер-
вую очередь - в деревне.  Говорить только о фермерстве, значит
очень обеднять возможности рациональных форм организации  тру-
да. И уж если кто захочет посмотреть на Запад, без предвзятос-
тей конечно,  то и там он легко обнаружит, сколь важны различ-
ные формы кооперации.  Так в Соединенных Штатах чуть ли не 90%
цитрусовых производится в колхозах,  т.е.  фермерских коопера-
тивных хозяйствах,  чей устав очень напоминает то, о чем писал
Чаянов и что утверждалось на нашей земле в 20- х годах, задол-
го до  того  как возникли кооперативы в долине Салинас в Кали-
форнии.
     Фермерские хозяйства чрезвычайно эффективный способ орга-
низации сельхозпроизводства,  - кто же это  будет  оспаривать.
Особенно, когда они объединены в кооперацию с фирмами по пере-
работке продукции. В конце 70-годов мне представилась уникаль-
ная  возможность  в  этом убедиться.  Я был приглашен в Канаду
фирмой "Петро-Канада" и познакомился с несколькими  фермами  в
Квебеке,  где было молочное производство и в степной части где
выращивают самое дешевое в мире зерно.  Но увидел я и  другое.
Во-первых,  сколь велик объем того капитала,  который необхо-
дим,  чтобы производство начало быть рентабельным. Как оно ин-
тегрировано  в рынок,  которого у нас нет.  А в наших условиях
без государственной поддержки, без специальной и дорогостоящей
программы  "фермеризации",  успешно действующие фермерские хо-
зяйства будут еще долго представлять собой  небольшие  оазисы.
Во-вторых риск.  Что и как делать, куда вкладывать деньги, как
учесть рыночную конъюнктуру и многое еще. Наконец, образование
-  все  те преуспевающие фрмеры,  с которыми я разговаривал не
только имели высшее агрономическое образование, не только вла-
дели всей той сложной техникой,  включая компьтер,  которая им
принадлежала,  но были квалифицированными бизнесменами.  Знали
всю  технологию современной банковской и маркетинговой системы
и многое другое,  что необходимо знать,  чтобы не прогореть. И
наконец, последнее - из крестьянина фермер не получается: нуж-
ны поколения успешного хозяйствования и достаточный запас  бо-
гатства.
     Насколько я понимаю, у нас сегодня речь должна идти, ско-
рее о единоличных хозяйствах.  Они, конечно, не будут отвечать
требованиям товарности и рентабельности.  Но на первых порах у
них и особых конкурентов не будет. Конечно, многие из них, од-
нажды превратятся в фермерские,  а кое кто и прогорит. Я пони-
маю, что мои советы никому не нужны - наше правительство стра-
дает (и еще долго будет страдать, несмотря на смену премьеров)
комплексом самодостаточности. И все же один совет дать рискну:
государство должно всеми силами поддерживать тех,  кто хочет и
умеет работать.  Как бы дело не разворачивалось, но именно те,
которые уже сегодня  готовы  работать,  работать  и  работать,
учится  и рисковать дадут шанс стране снова выйти на передовые
рубежи цивилизации и преодолеть кризис.
     И еще  одно  я  понял  в  те  семидесятые "застойные" - и
впрямь застойные - годы:  нам сейчас куда труднее, чем во вре-
мена НЭП,а восстановить сельское хозяйство и накормить страну.
В 1921 году была еще Деревня,  был настоящий крестьянин собст-
венник, впервые  получивший  возможность  самому  работать  на
собственной земле.  И он начал работать. И как работать! Рынки
страны за  два-три года наполнились и хлебом и мясом,  и всеми
теми дарами, которые смогла дать деревня изголодавшемуся горо-
ду. Надо вспомнить еще и то,  что тогда в деревне жило 80% на-
селения страны,  как сейчас в Китае. Четыре крестьянина всегда
могут накормить одного горожанина. А сейчас ситуация обратная,
крестьян меньше 20%.  Поэтому помощь,  государственная  помощь
деревне необходима.
     Но самое главное - надо утвердить четкую систему законов,
сделать наказуемым произвол местных властей любых рангов и по-
добными действиями создать у народа ощущение прочности  и  не-
зыблемости принятых законов,  уверенность в том,  что они НАВ-
СЕГДА делают деревенского труженника независимым,  и убеждение
в том,  что его инициатива, его энергия будут не просто прини-
маться, но и поощряться обществом.
     Сегодня крестьянин пассивен.  Крестьянин устал,  устал от
всех и всяческих передряг, от своевольства и воровства началь-
ства, он никому и ни в чем не верит.  Дать ему веру в будущее,
главная задача общества!
     Вот те  свободные размышления,  которым я обязан работе в
Ставрополье.

НЕБОЛЬШОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

     В начале  70-х годов я начал заниматься проблемами,  свя-
занными с  изучением биосферы как целого и взимоотношением би-
осферы и общества.  Я об этом уже рассказал.  И в это же самое
время  нас  пригласили  помочь ставропольским специалистам и я
получил неоценимую возможность на  "живом  материале"  увидеть
нашу сельскохозяйственную реальность.  В это время, у меня уже
начало формироваться то мировосприятие, которое я позднее наз-
вал универсальным эволюционизмом. Я получил уникальную возмож-
ность изучения динамики тех процессов,  которые  происходят  в
деревне, процессов эволюции организации жизни людей, ее иерар-
хии и множества других вопросов,  в которых  я  видел  могучие
проявления механизмов природной самоорганизации.
     Мои спутники, с которыми я ездил по краю удивлялись моим
вопросам и теряли ко мне интерес. Да мог ли я им объяснить то,
что я  сам  с  трудом нащупывал.
     В этой  главе я хотел рассказать историю о том,  как меня
человека очень далекого от земли,  в силу простой  случайности
избрали сельскохозяйственным академиком. Как историю юмористи-
ческую. А получился серьезный разговор. И действительно, избра-
ние меня в ВАСХНИЛ какого либо значения для меня и моей работы
не имело.  А вот десятилетие постоянных контактов с людьми, ра-
ботающими на земле дало мне очень многое.  И я искренне благо-
дарен А.А.Никонову и М.С.Горбачеву,  давших  мне  эту  возмож-
ность.



ГЛАВА XII. "ЗОЛОТОЙ ВЕК"

Или размышления об истоках коммунизма.


ФЕНОМЕН ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТИ

     Я много размышлял об истоках популярности  коммунистичес-
кой доктрины. Ведь я и сам почти 50 лет был членом коммунисти-
ческой партии.  Но формальное членство в партии - это  немного
другой вопрос. Кандидатом в члены партии я был принят летом 42
года на Волховском фронте.  И я вступил в партию не по идеоло-
гическим соображениям. Шла тяжелая война. Решалась судьба моей
страны,  моего народа. И это не пустые слова. Мы знаем, что за
фашистскими  лозунгами должны были последовать настоящие дела.
И мы все знали какими они будут - перед нашими глазами  стояло
то,  что  происходило в оккупированных областях.  Я никогда не
отождествлял Родину и советское государство,  Родину и партию.
Но фронтовой лозунг "коммунисты вперед" был мне близок и я хо-
тел быть с теми, кто впереди. Хотел и старался, старался прео-
долеть  свое  изгойство  -  быть как все.  Я русский и здесь в
России я обязан был быть впереди.
     Но привлекательность коммунистических  идеалов, искренняя
убежденность в  их абсолютности,  их безальтернативности - это
совсем другое дело. И массовая убежденность - а она была, меня
всегда удивляла.  И, честно говоря, пугала. Что это, результат
умелой пропаганды или нечто более глубокое.  Ведь я и сам, как
мне казалось, верил в них. Во всяком случае я долгое время ду-
мал,  что коммунизм нас ждет,  обязательно ждет. Но, правда не
сегодня,  не здесь, а где-то за горизонтом. Только в семидеся-
тые годы,  когда я начал продумывать ту схему развития матери-
ального мира, которую потом стал называть универсальным эволю-
ционизмом, многое  мне  начало представляться в ином свете.  И
тем не менее у меня долгое время оставлся  неразгаданным  этот
"идеологический парадокс".  И, думая о нем, я вспоминал Руссо,
который сказал однажды,  что никакой тиран не способен  заста-
вить народ делать то,  что он не захочет.  Вот почему я думаю,
что идеалы коммунизма действительно чем-то близки людям.
     В понимании причин привлекательности  идеалов коммунизма,
мне во многом помогла одна случайно попавшаяся книга.  Даже не
сама книга - это был более или иенее обычный  утопический  ро-
ман. Удивительным мне показалось его история - то,  что он был
бестселлером и на грани прошлого века, выходил огромными тира-
жами. Поэтому, готовя эти "размышления", я извлек из компьюте-
ра статью,  которую я пробовал написать в те далекие,  сегодня
уже бесконечно далекие восьмидесятые годы, когда казалось, что
еще возможен спокойный разговор о будущем,  которое может нас-
тупить без катаклизмов и крови.  Может быть эта ненапечатанная
статья и более поздние коментарии в чем-то  помогут  читателю,
увидеть особенности эпохи и мировозрения автора,  если  ему  -
читателю все это интересно...

СРЕДНИЙ АМЕРИКАНЕЦ ЭДУАРД БЕЛЛАМИ

     1988-ой год,  еще  лишь начало перестройки.  Я только что
закончил чтение книги "Через сто лет".  Ее написал в 1887 году
житель города Бостона,  Эдуард Беллами.  Используя тривиальный
прием /летаргический сон/, автор перенес героя в последний год
нынешнего тысячелетия. Мне показалось любопытным посмотреть на
себя глазами американца прошлого века и  поразмышлять  о  том,
что  заставило именно его так представлять себе будущее и нас,
так непохожих на нас самих..
     В свое время сочинение Беллами имело шумный успех  и было
переведено на  все европейские языки.  Только в России оно вы-
держало пять изданий.  В конце ХIХ и начале ХХ века книга Бел-
лами широко  обсуждалось  и  вызвала интерес и у отечественных
литераторов и философов. Отозвался на него критической статьей
и Н.Ф.Федоров - фмлософ, ученый библиотекарь Румянцевского иу-
зея,  один из создателей русского космизма. Наверное и нам не-
безынтересно сопоставить прогноз американца конца прошлого ве-
ка с той реальностью,  в  которую  мы  оказались  погруженными
через сто лет после его писаний.
     Как это не удивительно, но книга, по настоящему, "средне-
го  американца  конца прошлого века",  каким представляет себя
читателю автор (и каким он был на самом деле),  позволяет ярче
чем  многие  ученые  сочинения  высветить некоторые истоки тех
представлений,  которые тяжелыми веригами сковали наши мысли и
наши действия в веке настоящем.
     Испокон веков,  со времен Платона, а, может быть, и с бо-
лее  глубоких  горизонтов  человеческой  истории,  людям  было
свойственно размышлять о своем будущем,  о том, как однажды, в
некий золотой век,  им хотелось бы устроить жизнь  своего  об-
щества.  В  этом  и  отражается присущее человеку стремление к
лучшему.  Почти каждый человек живет с ощущением того, что "он
рожден для чего то высшего",  как об этом писал Гете. И, прео-
долевая жизненные тяготы, человеку всегда было свойствено меч-
тать о грядущем. Вот отсюда у людей и возникают идеалы. Отсюда
и рождаются утопии - представления о  никогда  не  сбывающихся
мечтаниях, утопические картины грядущего общества.
      Утопии, мечты о золотом веке были и будут - они в приро-
де человека.  Я думаю, что утопические построения просто необ-
ходимы  человеку:  они содействуют утверждению нужных человеку
идеалов;  ведь не хлебом единым...Но в таких утопиях могут со-
держаться   и  опасности.  В  самом  деле,  любая  утопическая
конструкция, это всегда и некоторая программа социальной инже-
нерии, т.е. целенаправленного переустройства жизни людей и со-
циальной природы общества.  И она может начать предваряться  в
жизнь. Вот в этом и кроется опасность некоторых утопий для су-
деб человечества.  Глубоко проникнув в сознание людей, они мо-
гут  формировать  фанатиков,  действия  которых способны иметь
непредсказуемые и порой трагические последствия.  Я думаю, что
мы  в этом убедились на собственном горьком опыте.  Вот почему
социальная инженерия для человека столь же опасна,  как и ген-
ная инженерия. Не зная брода, не суйся в воду!
     Хотя, также как и последняя, социальная операция, в неко-
торых исключительных  случаях,  может  оказаться  единственным
средством  сохранения жизни людей и общества в целом.  И тогда
общественная перестройка неизбежно будет проводиться в контекс-
те некоторых умозрительных построений.  И эти построения  тоже
неизбежно оказываются утопическими.  В самом деле, человеку не
дано заглянуть в далекое завтра.  Такова жестокая  диалектика:
необходимо и одновременно чрезвычайно опасно.  И с этим мы ни-
чего не можем поделать.  Только настоящими и глубокими знания-
ми,  мы можем как то смягчить трагическую неопределенность. Но
ее полного исключения из нашей практики быть не может - такова
природа вещей.

УНЫЛОСТЬ УТОПИЙ

     Как бы не были различны авторы  утопических  сочинений  и
эпохи, когда  описывались  представления  о структуре будущего
жизнеустройства,  в них всегда  присутствуют  некоторые  общие
черты.  Будь это Компанелла или Мор,  Фурье или Маркс, или кто
либо иной,  их размышления о будущем всегда отражали нечто об-
щее свойственное,  повидимому, сфомировавшейся природе челове-
ка, как социо-биологического феномена. Это проявление, сложив-
шихся тысячелетиями стереотипов мышления,  которые принято на-
зывать свободой,  равенством, справедливостью. Конечно, в раз-
ные времена смысл, который вкладывался в эти понятия мог весь-
ма сильно разниться, Но, тем не менее, общий лейтмотив челове-
ческих устремлений оставался почти неизменным.  Человек всегда
хотел,  хочет и будет хотеть быть  свободным  в  выборе  своих
действий,  образа жизни,  быть хозяином своей судьбы.  Человек
хочет иметь посильную и интересную работу, которая обеспечива-
ет  /в разумных рамках/ его существование и будущность его де-
тей. И он всегда стремится к равенству, правовому и материаль-
ному:  в  обществе  будущего,  как думают многие и многие,  не
должно быть ни бедных ни богатых и все должны стать  равносво-
бодными:  "свобода  каждого  обеспечивает свободу всех".  Этот
принцип "реального гуманизма " Маркса,  является  естественным
выразителем этих общих настроений.
     Но какие  бы ни произносились слова:  как бы ни трактова-
лись гордые слова "свобода" и "равенство", человеку моего вре-
мени, живущему в моей стране, помнящему, к тому же, еще и пер-
вый голод времен военного коммунизма и все  последуещие  тоже,
во всех  писаниях  утопистов  слышаться призывы ко всему тому,
что нами уже пережито и, я надеюсь, навсегда отброшено истори-
ей: казарменный социализм,  уравниловка, регламентация частной
жизни человека,  подчинение  личности  государству.  Известное
рассуждение Энгельса: сегодня человек работает архитектором. А
завтра, если понадобиться,  он будет тачечником - разве оно не
ужасно!
     И такая обязанность  перед  государством  охватывает  все
сферы деятельности человека;  для его  индивидуальности  места
уже не остается. Какая то уравнительность и всеядность. Вспом-
ним того-же Маяковского:"...землю попашет,  попишет стихи".  И
это не сатира!  Это жизненный принцип - это идеал! Поэтому все
он и страшен!
     А в  частной  жизни,  если верить утопистам,  нас ожидают
лишь идеалы мещанского благополучия и  следование пресловутыму
"кодексу коммунизма". Духовная жизнь, стремление к Истине, ес-
ли угодно,  к Богу, познание окружающего мира с его сложностью
и неоднозначностью, проблемы противоречивости и неоднозначнос-
ти личности,  все это отметается,  отодвигается в глубь сцены,
где вместо "человеческой комедии", бури человеческих страстей,
страдания, горя  и  настоящего счастья,  пусть даже минутного,
лишь некое пресно-сладенькое благополучное существование.
     Во всех идеальных схемах,  которые  создавали  и  писате-
ли-утописты и философы и даже те,  кто претендовал на создание
основ научного социализма, желаемое будущее общества представ-
лялось его неким бесконфликтным существованием.  Тейяр де Шар-
ден  говорил  о сверхжизни человечества,  когда исчезнут расы,
исчезнут классы,  когда человечество сольется в  некое  единое
целое  вместе  с  Природой  и  Богом.  И в таком окончательном
единстве и будет состоять  завершение  мирового  эволюционного
процесса - конец истории по терминологии Гегеля. Чтобы не воз-
ражали правоверные марксисты против  подобного  видения  конца
истории ,  но  и Маркс тоже говорит о неком предельном состоя-
нии,  если угодно - финальном состоянии общества.  В одной  из
своих лучших книг,  в "Немецкой идеологии" , он говорит о ком-
мунизме,  как о некотором процессе, который будет завершен ут-
верждением  реального гуманизма,  когда "свобода каждого будет
обеспечивать свободу всех".  На этом этапе общественной эволю-
ции уже исчезнут классы,  а вместе с ними и противоречия между
людьми. Нет, в отличие от Тейяр де Шардена, Маркс не говорит о
полной бесконфликтности грядущей сверхжизни - противоречия ос-
тануться. Но это уже не будут конфликты между людьми, а проти-
воречия Человека и Природы.  Человеку еще предстоит,  согласно
Маркса, преодолевать  и  "подчинять" себе природные силы - со-
вершенно в духе Френсиса Бэкона.
     Значит, всем им, провидцам прошлых времен, будущее видит-
ся все-таки "золотым веком",  своеобразным идеальным состояни-
ем, которое человечество обязательно однажды достигнет - тако-
ва уж его судьба!  И в этом финальном состоянии,  в этом новом
общем доме,  утвердится некий общий порядок, будет ли он назы-
ваться фаланстером или казармой,  или как-нибудь иначе. В этом
общем  доме люди будут одинаковы равны в своих правах и обяза-
нностях и одинаково свободны,  а государство станет  обеспечи-
вать  всем равно вкусную пищу и равно удобное жилье.  И именно
это унылое общество лишенное внутренних стимулов к  самосовер-
шенствованию  и  самоорганизации,  выдается всеми утопистами в
качестве того идеала,  к которому мы все должны стремиться  и,
который  нас  неотвратимо ждет в будущем.  На развилке Волоко-
ламского шоссе и Ленинградского шоссе долгое время,  до самого
86-го года висел лозунг "коммунизм неотвратим"!  Вот так - что
ни делай, а он настанет!
     Еще раз я хочу подчеркнуть,  что общий лейтмотив присущий
всем  тем  кто  писал и размышлял о будущем устройстве общест-
ва, вовсе не случаен.  Он не может не быть связанным с глубин-
ными свойствами человека.  Анализ такой связи - очень интерес-
ная и важная тема. Но ее подробное обсуждение нас уведет далеко
в сторону.

ПОИСКИ АЛЬТЕРНАТИВЫ

     Во второй половине прошлого века Соединенные Штаты Север-
ной  Америки  были похожи на грохочущий вулкан.  Энергия людей
рвалась наружу. Стремительно развивалась промышленность, стро-
ились новые города,  возникали финансовые империи, между двумя
океанами пролегла первая железная дорога.  Появились фантасти-
чески  богатые  люди.  Но рядом росла нищета и обездоленность,
непрекрытая и  безжалостная  эксплоатация одних людей другими,
ужесточалась борьба между ними за свои  права,  за  место  под
солнцем,  прошли первые маевки. Одним словом, в те годы в Аме-
рике царил дикий молодой капитализм в своем самом  непрекрытом
обличии, тот самый капитализм, который видел и изучал Маркс и,
в котором сумел рассмотреть ростки будущих тенденций лишь один
из самых талантливых последователей Маркса, Эдуард Бернштейн.
     Всему этому был свидетелем и Беллами,  автор книги "через
сто лет",  коренной американец,  житель Бостона, тогдашней ин-
теллектуальной столицы Соединенных Штатов.  Ему,  как и многим
его современникам,  этот утверждающийся порядок жизни  казался
бесчеловечным и лишенным элементарной логики. Надо было искать
новую структуру общественной организации.  Этим и занялся Бел-
лами.  Он,  подобно любым утопистам попытался представить себе
тот идеальный жизненный уклад,  который он  однажды  хотел  бы
увидеть в своей стране. И то, что нарисованная им картина ока-
залась привлекательной,  не только его согражданам, показывает
успех книги в Америке и в Европе, где она тоже сделалась бест-
селлером. Можно думать,  что Беллами  правильно  уловил  общее
настроение  и та "идеальная общественная конструкция", которая
подробнейшим образом описываетсея в его  книге,  действительно
отвечала чаяниям  широкой массе читающей публики.  Люди искали
альтернативу и Беллами предложил ее,  в той форме, которая от-
вечала их внутренним чаяниям (Не тоже ли самое случилось у нас
в 17 году?).
     Каким же  было  это  идеальное   общество, этот  грядущий
рай, который автор назвал "золотым веком"?
     Вряд ли стоит пересказывать весьма объемистую книгу  Бел-
лами? Достаточно выделить лишь несколько узловых идей, состав-
ляющей основу предлагаемой автором общественной организации.
     Вот ее главные особенности.  Во-первых, во всем царствует
абсолютная "уравнительность". Денег нет (зарплаты тоже). Вмес-
то них каждый человек имеет равный кредит,  зафиксированный  в
соответствующей книге,  куда заносятся все его траты,  все то,
что общество  /точнее,  государство/  ему предоставляет.  Свой
кредит он имеет право расходовать по собственному  усмотрению.
Торговли,  а следовательно и магазинов нет. Вместо них сущест-
вуют распределительные склады, где каждый гражданин волен себе
заказать то,  что ему угодно,  но в рамках своего кредита. Эти
заказы,  сделанные  по  образцам,  составляют  основу   произ-
водственной программы, которая формируется высокопоставленными
представителями государства.  Золотой век -  это  уже  не  Фа-
ланстер Фурье, но, тем не менее, нечто очень на него похожее.
     Во-вторых, государство  является  собственником  всего -
земли, зданий, заводов, дорог...Любой человек, будь он кресть-
янином, врачем,  инженером  -  всего  лишь  рабочий  на едином
предприятии, которое  именуется  государством.  Собственности,
как таковой у граждан не существует,  кроме вещей используемых
для личных нужд.
     Автор описывает процесс становления общества золотого ве-
ка. В его основе монополизация. Он много говорит о благах, ко-
торые она несет. Вспомним, что монополизация интенсивно разви-
валась в те годы,  когда писалась книга. Все люди, постепенно,
по мнению Беллами , начинают понимать те выгоды, которые несет
концентрация промышленности и утверждение монополизма.  И этот
процесс благополучно развивается,  опираясь на поддержку всего
общества. В результате процесса монополизации, все предприятия
однажды сольются в единое предприятие,  хозяином которого ста-
нет нация, как пишет автор. Но реальным субъектом собственнос-
ти становиться,  конечно, государство. Исчезнет все лишнее, не
имющее непосредственного отношения к производственной деятель-
ности, реклама, в частности. Исчезнет, разумеется, и конкурен-
ция. Рыночные  отношения  заменятся распределительными с четко
функционирующей службой учета. /Социализм, это учет - вспомним
Ленина!  А  также и то,  что в начале 20-х годов слово магазин
исчезло из нашего словаря:  вместо него стали говорить - расп-
ределитель - это помнят люди моего возраста!)
     Автор много  раз говорит о том насколько упростилась сис-
тема управления всем народным хозяйством от перехода к "едино-
му предприятию - государству". И управленческий, т.е. расапре-
делительный процесс оказывается столь логичным и  простым, что
его,  как говорит автор,  может не принять лишь глупец.  И это
процесс сделался настолько  хорошо  отлаженным,  что  работает
практически  сам  по  себе и не требует высокой управленческой
квалификации.  Поэтому в Вашингтоне к руководству могут допус-
каться  вполне посредственные люди:  государством может управ-
лять кухарка!  Места управленцев почетные, но не обременитель-
ные.
     Беллами полагает,  что тюрем к концу ХХ века в стране уже
не будет т.к. не будет и преступности, ибо ее социальные корни
будут ликвидированы полностью:  денег нет,  собственности нет,
купить ничего нельзя,  продавать - тоже. Бессмысленными стано-
вятся кражи,  грабежи, любые имущественные преступления. Оста-
нуться лишь случайные преступления, скорее несправедливости по
отношению к личности.  Но для борьбы с ними  будет  достаточно
гражданского суда  "по  справедливости".  Понятие права станет
архаикой.
     В этих условиях,  система законов, на самом деле оказыва-
ется ненужной,  также как и адвокат и прокурор.  Преступления,
которые  иногда  и  будут  случатся в обществе "золотого века"
представляют собой всего лишь проявление атавизма.  И они  ле-
чатся в специальных госпиталях.  Таким образом, вместо тюрем -
госпитали!
     Но, все таки самой существеной  особенностью того общест-
венного уклада, который описывается Беллами является, по моему
мнению, идея трудовой армии. Еще раз повторю - работа в "Золо-
том веке" становится обязанностью, такой же какой в ХIХ столе-
тии была военная служба. И иерархия в этой трудовой армии тоже
армейская - новобранец,  рядовой, офицеры разных ступеней и т.
д.
     Жизнь человека  делиться  на  три  периода. До 21 года он
учиться, причем все люди получают единообразное высшее образо-
вание и не просто бесплатное,  а обязательное. Затем в течении
24  лет  человек подобно солдату отбывает трудовую повинность.
Государством будет разработана жесткая схема, отбирающая людей
по их способностям /правда в сочетании с пожеланиями и потреб-
ностями общества/,  направляющая их на работу,  обеспечивающая
автоматически их продвижение по лестнице общественной иерархии
от новобранца до генерала.  Но какое бы место не занимали  тот
или иной служащий трудовой армии в этой иерархии,  все они по-
лучают равное содержание и генерал и солдат.
     Наконец, по достижению 45 летнего возраста, человек поки-
дает  трудовую  армию,  т.е. оставляет всякую трудовую деятель-
ность и проводит оставшуюся часть жизни в  "приятном  отдыхе".
Его содержание,  т. е. размер его кредита, остается, при этом,
неизменным. Однако,  любой человек может по собственному жела-
нию  принять  на  себя  те  или иные общественные обязанности,
главным образом в сфере управления или  судебной  деятельности
где  может  быть  использован его опыт 24-летнего пребывания в
трудовой армии.
     Общество, точнее государство, оценивает деятельность сво-
их членов, но не материальным вознаграждением, а изменением их
общественного статуса и различными знаками общественного  вни-
мания. Определяющим положение человека в обществе, является не
конечные результаты его труда, а степень реализации его потен-
циальных возможностей, способностей человека. Лучшим считается
не тот работник, который больше и лучше работает, а тот, кото-
рый в большей степени приближается к реализации своих предель-
ных возможностей. Одним словом - от каждого по способностям. А
ведь  автор утопии вряд ли был знаком с коммунистическим мани-
фестом!
     Итак, в обществе Беллами нет материальных стимулов. Толь-
ко нравственные  или  связанные  с личными амбициями,  прести-
жем. Один  из  возможных  "движетелей" развития общества и об-
щественного производства - соревнование  и  стремление  занять
более высокую ступень в общественной иерархии. И все это соче-
тается с жесткой армейской дисциплиной,  которая исключает не-
радивость и лень.
     Автор "социологического  романа" (таков его подзаголовок)
Белами полагает,  что именно ясное понимание собственных выгод
и послужит основной пружиной,  которая станет раскручивать ме-
ханизм  перехода  от старого "первобытного капитализма" к тому
казарменному коммунизму,  который описывается в книге "золотой
век". Никаких революций и социальных потрясений такой переход,
по его мнению не вызовет, произойдет постепенное проникновение
в  сознание и сердца людей радости от обретения нового общест-
венного порядка.  Разумность ожидаемого  -  этого  одного  уже
достаточно, чтобы его утвердить.

ИДЕОЛОГИЯ БОЛЬШЕВИЗМА,
ИДЕАЛЫ СРЕДНЕГО АМЕРИКАНЦА
И "ОБЩЕЕ ДЕЛО" ФЫДОРОВА

     Сказанного, наверное,  достаточно, чтобы увидеть умонаст-
роение автора. Но нам важно не оно, это его умонастроение, са-
мо по себе.  Сегодня для нас значительно важнее  знание  того,
что роман Беллами имел глубокий общественный резонанс,  что он
отвечал умонастроению широких слоев образованной  публики того
времени, как за рубежом, так и в нашей стране. Реакция общест-
венности на роман Беллами показывает,  что многие, может быть,
даже очень многие,  как раз и искали альтернативу царствующему
стяжательству,  мучительной тревоги за завтрашний день и нахо-
дили  ее в спокойной сытой и размеренной жизни, орентированной
на "приятный отдых". Именно в этом и состоял их идеал.
     Сопоставляя идеи,  изложенные в книге Беллами и  принципы
утвержденные Октябрем,  мы лучше начинаем понимать ту атмосфе-
ру, в которой формировалась идеология большевизма и ее истоки.
Россия не Америка, но люди - они остаются одними и теми же не-
зависимо  от  того на каком континенте они живут.  И далеко не
только Маркс был главным  наставником  идеологов  большевизма,
чтобы они сами не утверждали.
     Также как и у Беллами, идеология большевизма декларирова-
ла  ликвидацию  частной  собственности и замену рынка системой
распределения. А идея трудовых армий,  как мы теперь видим,  -
она родилась задолго до Октября. Но в отличие от общества "зо-
лотого  века",  от системы утопической,  попытка ее реализации
привела не просто к казарме и подчинению личности государству,
но к крови и геноциду.
     Книга, выдержавшая пять изданий в  дореволюционной России
не могла оставить равнодушной критическую  мысль.  Отклики  на
нее, в целом,  были более чем доброжелательными.  Среди крити-
ческих работ мы встречаем и статью Н.Ф.Федорова. Любопытно то,
что  он  без какой либо критики и даже коментариев принял мно-
гое:  и идею трудовой армии, и уравниловку, и бесконфликтность
общества будущего - видимо, все это как казалось Федорову, бы-
ло вполне естественно ожидать в будущем обществе.  Он  восстал
лишь  против отсутствия общего дела,  против идеала мещанского
благополучия, которое проповедует автор: "Когда дамы поднялись
из за стола / в общей бесплатной столовой Н.М./,  то они (муж-
чины Н.М.) еще долго сидели,  попивая вино и куря сигары (тоже
бесплатные Н.М.)" - Ради этих ли бесплатных сигар,  стоило пе-
рестраивать в течение целого столетия общество?  Вот, что вол-
новало Федорова.
     Основной труд этого философа, который к этому времени уже
был опубликован, так и назывался "Общее дело". Как и все русс-
кие космисты,  Федоров рассматривал человечество,  как естест-
венную часть Вселенной, но часть наделенную Рзумом и волей. И,
благодаря этому, огромными возможностями воздействия на окужа-
ющий  мир.  Всей  своей  силой человечество обязано воспользо-
ваться для того, чтобы обеспечить гармоничное развитие челове-
ка и природы, перевести конфронтацию человека и Природы в доб-
рое содружество. И установление такой гармонии, Федоров и счи-
тал  общим делом всего человечества.  Правда,  этот процесс он
называл покорением природы,  но вкладывал в него тот же смысл,
который мы сегодня придаем термину "коэволюция человека и при-
роды":  направленное развитие природы и общества, обеспечиваю-
щее их общий прогресс.
     Следует, однако, заметить, что достижение гармонии чело-
века и природы он еще не считал самоцелью.  Оно необходимо  не
только  для выживания рода человеческого на грешной Земле. Оно
призвано для того, чтобы обеспечить воскрешение умерших людей.
И в  учении  Федорова речь идет не о христианском "воскрешении
души",  а о физическом воскрешении! И к этому, по мнению Федо-
рова  люди  должны готовиться загодя.  Вряд ли стоит обсуждать
подобный тезис.  Он лежит за пределами не только науки,  но  и
религии.
     Но, все-таки с современной позиции,  главное в учении Фе-
дорова - его рациональное содержание.  А это его утверждение о
необходимости достижения гармонии во взимоотношениях Природы и
Человека при сответствующим его поведении. И в понимании смыс-
ла этого утверждения,  Федоров гораздо ближе к Вернадскому чем
к Тейяр де Шардену.  Последний полагал, что слияние Человека и
Природы произойдет неизбежно:  оно не зависит от воли и  дейс-
твия людей.  Федоров же говорил о том,  что установление "нор-
мальных" отношений Человека и Природы потребует гиганских уси-
лий всего человечества.  Без подобного общего дела - гармония,
а следовательно, и будущность рода человеческого невозможны.
     Так вот,  Федоров в своей статье обрушивается на то  без-
думное  и безыдейное существование,  на жизнь во имя приятного
отдыха еще в цветущем сорокалетнем возрасте,  которое  Беллами
выдает в качестве идеала, к которому и должно стремиться чело-
вечество.  В отличие от Белами,  Федоров считает,  что главной
особенностью  общества  будущего  и будет его стремление спра-
виться с "общим делом",  силы  общества  будут  направлены  на
постепенное  преодоление кризиса во взаимоотношениях между Че-
ловеком и Природой.  Не мещанское благополучие, когда человек,
окончив обязательное служение в трудовой армии, получает право
предаваться "приятному отдыху" в  свое  удовольствие,  как  об
этом пишет Беллами.  Нет,  по мысли Федорова, жизнь человека и
впредь,  в течение всей его жизни  будет  наполнена  трудом  и
борьбой за успех "ОБШЕГО ДЕЛА".

                          *     *
                             *

     Итак, книга Беллами нам показывает тот идеал общественно-
го устройства,  который видимо был не очень далек от распрост-
раненного тогда идеала общества будущего.  Может быть это  был
даже  некоторый "предел стремлений" либерально мыслящей интел-
лигенции.  Потому то он и привлек внимание читающей публики  и
заслужил ее расположение.  И не только в Америке,  где уровень
интеллигенции никогда не был особенно высоким, но даже и у нас
в России.  Вероятно,  без больших натяжек, мы имеем право наз-
вать этот идеал коммунизмом  или  вариантом  коммунистического
общества.  Не социалистического, а именно коммунистического. В
самом деле,  также,  каки при коммунизме,  в обществе золотого
века нет классов, нет противоречий между людьми - свобода каж-
дого обеспечивает свободу всех, нет собственности, торжествует
планомерность  производства,  обеспечивающая  всех "по потреб-
ностям". И,  наконец,  от каждого требуется работа "по способ-
ностям".  Не  такие ли идеалы принесли нам первые годы револю-
ции, годы,  которые определяли нашу жизнь на  протяжении  трех
поколений? Разве не таким же представлялся правоверным больше-
викам золотой век человечества, правда, только после того, как
"мы мировой  пожар  раздуем"  и  уничтожим все до основания (и
лишь затем?), в отличие от Беллами, который полагал, что пере-
ход к новому обществу совершиться бесболезненно, ибо"...только
глупец не способен понять  всех  благ,  которые  несет  каждо-
му...?" это  новое  общество,  где нет конкуренции,  рекламы и
царствуют повсеместное равенство и планомерность!
     Разве и нашим официальным идеалом не было полное подчине-
ние личности государству.  Не обществу,  а именно государству,
точнее группе людей,  которая присвоила себе право говорить от
имени народа и знать,  что каждому человеку надо, причем знать
лучше, чем знает это сам человек.
     Теперь мы уже видим к каким трагедиям приводит следование
подобным идеалам.  Трагедии порождаются не нациями, не народа-
ми,  а самой структурой системы воплотившей подобные идеалы. И
где бы они не утверждались,  лилась кровь,  угнеталось челове-
ческое достоинство, народы начинали отставать в своем развитии
и материальном и духовном.
     Сегодня мы знаем, сколь утопичны структуры золотого века,
описанные в романе Беллами, что их нельзя реализовать, в прин-
ципе, ибо человек остается человеком со всеми своими страстями
и помыслами.  Но мы знаем и больше - структуры подобного  рода
неизбежно вырождются в тоталитаризм,  диктатуру, влекут за со-
бой кровь и угнетение личности. Такова наша практива - главный
критерий истины,  как это утверждает философия марксизма, пер-
енявшая его от классического рационализма эпохи Просвещения.
     На Западе,  да и у нас сейчас поносят и Маркса, и Ленина,
и других отцов коммунистической идеологии. И подвергаются кри-
тике ее исторические истоки.  Но все  авторы  коммунистической
идеологии  были детьми своего времени.  И никаких иных идеалов
они предложить и не могли.  Тогда в век "Клондайка" и молодого
капитализма,  у всех образованных людей,  видевших все неспра-
ведливости и мерзости "дикого капитализма" возникало представ-
ление  о  его антиподе.  А им мог быть только образ некоторого
общества абсолютного равенства,  отношения в котором были упо-
рядочены неким казарменным укладом (другим образом сделать та-
кое и невозможно).  И в нем,  конечно, не могло быть места ры-
ночной стихии, частной собственности и какой либо конкурентной
борьбе. А, тем более, какой либо самостоятельности мысли.
     Из среды последователей Маркса, может быть лишь один Эду-
ард Бернштейн,  еще в конце прошлого века сумел  разглядеть  в
туманной дали  общественного развития,  те новые горизонты,  к
которым шло общество развитых капиталистических стран.  В  нем
принципы  социальной защищености,  приоритета личности,  права
человека должны были постепенно  пробить  себе  дорогу  сквозь
инстинкты  стяжательства,  невежество  и  неандертализм,  увы,
свойственные человеку.  И произойти это должно было, не в силу
сознательности и благородства людей, способных усваивать логи-
ку рассуждений.  Все подобное должно было произойти в обществе
реальных  людей,  которые  генетически  ничем не отличаются от
охотников  на  мамонтов  и  саблезубых  тигров.  Здесь   снова
действовала  логика истории,  логика "железной необходимости",
логика выживаемости тех  же  самых  людей  наделенных  букетом
свойств, породивших,  не  только охотников за мамонтами,  но и
"дикий капитализм" и "эру Клондайка". И изменение общественно-
го уклада произойдет не в силу социальной инженерии,  реализо-
ванной небольшой группой избранных мудрецов, или членов" ордена
меченосцев",  но  в  силу  тех же рыночных механизмов,  той же
проклятой конкуренции и всего того,  что  естественно  назвать
творчеством миллионов.
     И отдельные люди и целые страны и  народы  выбирают  свои
пути в будущее,  порой случайно, а порой в результате борьбы и
целенаправленных попыток формирования новых социальных  струк-
тур. А жизнь делает свой собственный выбор, безжалостно отбра-
ковывая те,  которые не соответствуют "стратегии Природы". Это
и  есть  процесс  самоорганизации,  в  котором  те кто сошел с
естественного пути развития,  кто не сумел  уловить  тенденций
мирового  развития,  уходят  от  рампы исторической сцены в ее
глубину.  Мы видим,  что наибольшего успеха в ХХ веке добились
те страны,  те экономические системы, которые отошли от тради-
ций "дикого рынка" и пошли по пути поиска  разумного  симбиоза
различных форм собственности (т.е. либерализации) с принципами
равенства  стартовых  возможностей,  попыток  утверждения  ра-
венства перспектив,  которые открываются для каждого человека.
На этом пути сделаны лишь первые шаги.  Все остальное впереди.
Но  мы  уже  можем  разглядеть  начало той дороги,  на которую
постепенно выходят цивилизованные государства.  И  знаем,  так
же, что следование ей не будет ни грядущим раем ни золотым ве-
ком, каким он мерещился утопистам.
     В этом мировом процессе самоорганизации нельзя недооцени-
вать роли разума и воли человека. Она состоит в том, чтобы опи-
раясь на анализ прошедшего и знание особенностей развития про-
изводительных сил и характера окружающей среды,  понимая огра-
ниченность наших  предвидений,  не  строить утопических схем и
волшебных замков,  а сосредоточить наши усилия  на  том  чтобы
уберечь человечество от возможных кризисов.  А, самое главное,
запрещать ту социальную инженерию,  которая  диктуется  утопи-
ческими построениями и любого сорта и фанатизмом, претендующи-
ми на то,  что зная абсолютную истину,  они способны заглянуть
за  горизонт  истории  и привести народ в "Золотой век".  Наша
русская история дала человечеству тяжелый,  но наглядный урок.
Правда и в том, что переоценивать этот урок не следует: Гегель
сказал однажды, что смысл истории в том, что она никого не су-
мела ничему научить. Но по-видимому степень справедливости та-
кого урока еще зависит от степени наглядности и тяжести урока.
     А "Золотой век"? Настанет ли он однажды?
     Он был, есть и будет. Золотой век - это непрерывная борь-
ба,  преодоление все новых,  непрерывно возникающих трудностей
на  пути  развития  рода человеческого, постепенное утверждение
коллективного разума, формирование новой нравственности. Он се-
годня  в нашей повседневности, в преодолении разного рода тягот
и последствий реализации всевозможных  утопий, в  поисках  "ес-
тественного пути развития" и убежденности в том, что "стратегия
Разума" постепенно приближается к "стратегии Природы".

                          *      *
                             *

     Боязнь конкуренции, где выигрывавших бывает гораздо мень-
ше чем проигравших, может быть и есть одна из тех посылок, ко-
торые  делают  привлекательными идеи общего равенства и комму-
низма.  И люди стремятся к равенству,  не осознавая того,  что
соревнование, конкуренция всегда были, есть и будут. В той или
иной форме.  Мы не уничтожим конкуренцию,  заменив рынок госу-
дарственной распределиловкой. И мало кто понимает, что утверж-
дение принципа "всем сестрам по серьгам",  оборачивается зеле-
ными заборами,  ГУЛАГАМИ и новым типом неравества. И новым ти-
пом конкуренции.
     Коммунизм никуда не исчез,  ибо он никогда не  появлялся.
Он всегда был, есть и будет, ибо заложен в спектр тех биосоци-
альных законов,  против которых во все времена была направлена
развивающаяся нравственность. Исчезают лишь его крайние прояв-
ления. И всегда отсанется опасность их возврата в той или иной
форме  -  опасность  смертельная  для цивилизации для будущего
развития Человека.
     Вот это  и есть главное,  что я понял из утопического по-
вествования "среднего американца", написавшего свою книгу ров-
но 100 лет тому назад.



ГЛАВА XIII. СУМЕРКИ РОССИИ: РАССВЕТ ИЛИ ЗАКАТ. РОССИЯ НА ПЕРЕПУТЬЕ

     И черная земная кровь
     Сулит нам раздувая вены,
     Все разрушая рубежи,
     Неслыханные перемены,
     Невиданные мятежи...
     (Александр Блок. Возмездие)

ВЕК ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ

     Вряд ли  когда со времен "смутного времени" русский народ
оказывался в таком катастрофическом состоянии,  как сейчас,  -
нация раздавлена.  Предстоит  начинать  почти с нуля,  собирая
тех, кто действительно способен верить в будущее и работать во
имя его.
     Однако то,  что сейчас происходит в России, отнюдь не яв-
ляется чисто  русским  и даже чисто социалистическим явлением.
Это лишь одно,  - возможно гипертрофированное, - из проявлений
общего кризиса  цивилизации.  В  том числе (а может быть,  и в
первую очередь) западной,  т.е. европейско-американской. Прин-
цип laissez faire, провозглашенный французской революцией, се-
бя исчерпал.  Может быть,  даже уже и не сегодня.  И не только
он, но и многие другие постулаты нашей жизни уже давно превра-
тились в тормоз развития цивилизации.  Западный мир отдаляется
от Природы,  в нем происходит деградация человека,  потеря ду-
ховности, поддерживающей человека в самых тяжелых его  испыта-
ниях, общество  лишается идеи прогресса (если не считать прог-
рессом возможность менять марки  автомобиля!).  Налицо  кризис
рационализма. До  сознания  людей  начинает доходить,  что ра-
венство и свобода в их классическом понимании - несовместимы.
     Я думаю,  что  именно  в  этом и состоит главный источник
трудностей, переживаемых цивилизацией и нашей страной в их на-
иболее острой форме.  Мы по-прежнему,  как и в начале XIX века
пытаемся от отождествить понятие свободы и частного  интереса,
по-прежнему представление  о свободе в умах людей отождествля-
ется со свободой потребления.
     Мы стоим на пороге нового века - точнее, нового тысячеле-
тия, в котором должна быть выработана, точнее - должна возник-
нуть в результате творчества миллиардов людей, населяющих пла-
нету новая "парадигма существования" человечества. Нам необхо-
димо ее  разгадать,  иначе поэтическое пророчество Блока,  уже
однажды воплотившееся в реальность,  сделается реальностью и в
будущем.
     Порядок, сформировавшийся в послевоенные  годы,  "порядок
ХХ века" разрушается на всей планете, а не только в бывшем Со-
ветском Союзе. И наше русское представление о будущем, и преж-
де всего,  о  будущем России,  не может быть сколь-нибудь пра-
вильным, если  национальный  внутренний   кризис   мы   станем
рассматривать лишь  как  собственный,  вне тех общих процессов
глобального развития,  которые наглядно свидетельствуют об об-
щепланетарном неблагополучии.
     О нем много думают, говорят и пишут. Тут и проблемы взаи-
моотношения природы и общества, уже давно переступившие грани-
цы гармонии и  заставляющие  утверждать  приближение  экологи-
ческого  кризиса,  и  несоответствие  организационных структур
современного общества нарастающему могуществу техногенной  ци-
вилизации,  и многое, многое другое. Я думаю, что одна из при-
чин цивилизационного кризиса современности -  консервативность
нашего представления о реальности,  в которой мы живем.  Мы не
замечаем,  что происходит смена ценностей,  и пытаемся жить  в
тех же стандартах,  которые утвердились в европейском сознании
еще в XIX веке.  Нам кажется, что идеалы неизменны. Мы хотим в
это верить.  Но это не так.  Понятия свободы,  демократии, ра-
венства и даже многие из человеческих ценностей постепенно из-
меняются и уточняются и в нынешней интерпретации,  т.е.  в ин-
терпретации,  данной нам XIX веком, вряд ли отвечают современ-
ной  необходимости.  Мы пытаемся опереться на идеалы прошлого,
говорить с помощью  языка,  который  становится  нам  чужим  и
неспособны  даже  осознать  это обстоятельство.  Нам всем и во
всем необходимы новые смыслы.  И понятие свободы сегодня  есть
прежде всего СВОБОДА ОТКАЗАТЬСЯ ОТ ЗЛА,  а не свобода произво-
ла!
     Уходящий век  был  удивительным  по своему величию,  и по
трагизму происшедшего и происходящего. И уже много сказано и о
фантастическом взлете человеческой мысли и энергии,  приведшим
на относительно небольшом отрезке времени к техническим  свер-
шениям, которые  еще  в начале жизни нынешнего поколения могли
бы показаться сказочными.  Не меньше говорилось и  писалось  о
всплесках ярости  и несчастьях,  которые человечеству пришлось
пережить не только в двух самых страшных войнах,  но и во мно-
жестве локальных столкновений,  которые происходили и происхо-
дят в разных частях земного шара,  в том числе и благополучной
Европе. ХХ век стал веком Предупреждения - человечество должно
увидеть контуры будущего и на основании  этого  нового  знания
принять превентивные  меры  против  возможных катастроф,  а не
просто склониться перед неизбежностью.
     И России  в какой уж раз приходится искать ответы на воп-
росы, которые возникают перед всей цивилизацией.

БИОСОЦИАЛЬНАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

     Меняются смыслы  идеалов и понятий,  но есть и неизменные
факторы. Человек рожден Природой и несет в себе те вечные  ро-
довые метки  прошлого,  которые возникли в процессе его эволю-
ции, которые меняются лишь вместе с изменением его  природного
естества. Эти  факторы называются законами социума,  или соци-
альными законами.  Может быть,  даже лучше их назвать биосоци-
альными законами, ибо они связаны с сохранением гомеостаза ин-
дивида и социума времен нижнего палеолита.  Их корни уходят  в
эпоху "первобытного  стада",  в те бесконечно далекие времена,
когда наш предок только еще превращался в человека. Они рожда-
лись условиями  жизни в течение тех сотен тысяч лет,  когда он
еще жил жизнью животных.  Цивилизация, культура, система госу-
дарственных законов,  мораль, нравственность - все это заслоны
против их проявлений теперь,  когда мы стали  жить  совершенно
иначе, когда  нет  саблезубых  тигров и каждодневной опасности
быть съеденным. Когда вместо тех "палеолитических" опасностей,
требовавших агрессивной  энергии,  возникло  ядерное  оружие и
другие способы стереть человечество с  лица  Земли,  и  только
рассудок и общее согласие могут оказаться способными сохранить
цивилизацию. Вот почему сегодня противоречия между биосоциаль-
ными законами  и действительностью достигли особой остроты.  И
дальше она может только нарастать!
     Чем более полон анализ любого явления, тем более отчетли-
вую картину мы видим, чем разнообразнее используемые интерпре-
тации, тем  в большем числе ракурсов мы его рассматриваем.  Не
существует абсолютного знания,  как и  единственно-верной  ин-
терпретации. Вот   и  история  прошедшего  века,  а  значит  и
представления об ожидаемых тенденциях ее дальнейшего  развития
могут быть изложены,  например, как результат рассмотрений со-
бытий в ракурсе анализа противоречий между биосоциальными  за-
конами и  попытками цивилизации удержать их действие в опреде-
ленных рамках. Нельзя отбрасывать Маркса, как и Канта и других
мыслителей прошлого,  как и их интерпретации, понимая одновре-
менно и недостаточность ими сказанного.
     Главенствующим (монопольным) положением в природе человек
обязан не только развитию мозга, интеллекта, но и чрезвычайно-
му разнообразию своих стремлений,  желаний и способностей. Это
важнейший биосоциальный фактор.  Он имеет множество  важнейших
следствий. На  одном из крайних полюсов этого спектра стремле-
ний и желаний - неуемная энергия индивидуальности, не признаю-
щая никаких ограничений,  а на другом - покорность стаду, рож-
дающая идеал термитника,  где каждый индивид лишь винтик,  где
даже пищеварение общее,  но зато гарантированное. И такое раз-
нообразие рождает не только удивительную способность к  адапт-
аци, к  выживаемости в экстремальных условиях,  но и внутренние
противоречия социума. Они интенсифицируют его развитие, но они
же способны его исковеркать и разрушить.
     "Порядок" ХХ века" обычно  трактуется  в  духе  идеологи-
ческого противостояния коммунизма и капитализма. Такая интерп-
ретация вполне уместна и ее раскрытие несет важнейшую информа-
цию. Но, вероятно, идеологическое противостояние (ели оно есть
на самом деле) - лишь отражение глубинных  противоречий  соци-
альных сущностей человека,  извечно присущих обществу и с осо-
бой остротой обнажившихся в нынешнее время.
     Во все времена, во все эпохи противоречия, рожденные нео-
динаковостью людей,  разнообразием их стремлений, были важней-
шим движетелем исторического процесса.  Ибо они рождали разные
представления о ценностях.  Человечество не  могло  бы  разви-
ваться без свойственного ему проявления неуемной энергии, тол-
кающего человека к непрерывному  поиску,  порой  подверженному
смертельному риску, влекущего его к новым свершениям, к приоб-
ретению все новых благ, к подчинению себе других людей....Важ-
но  и  то,  что  такое стремление порождает очень своеобразное
представление о свободе, о свободе для безграничной инициативы
и  проявления своего собственного Я,  которое возникло задолго
до эры буржуазных революций. Такая особенность человека наибо-
лее ярко проявляется в особенностях современной западной куль-
туры.
     Но не менее глубоко заложено в человеке и другое стремле-
ние. Человеку также свойственно ограничиваться малым,  тем бо-
лее, если это малое ему гарантировано, если его достижение ле-
жит в рамках традиций и не требует от него сверхусилий и риска
и, если окружающие его живут по тому же правилу.ПОследнее осо-
бенно важно. И для миллионов людей во все времена подобная по-
зиция была  привлекательна.  Она  тоже рождает представление о
свободе. Но свободе совершенно иного типа.  И о равенстве,  но
не равенстве  денег,  как в буржуазном обществе,  преследующим
принцип laissez faire,  а равенстве убогих условий существова-
ния. И  привлекательность такой позиции для значительной части
людей во все времена была питательной  почвой  различных  идей
коммунистического толка и большинства религиозных доктрин.
     Происходящее ныне в мире уместно трактовать в  свете  из-
вечного противостояний этих тенденций.  "Коммунизм", повторяю,
увы,  никуда не ушел,  ибо он никогда не появлялся, а всегда в
той или иной форме присутствовал в спектре человеческих стрем-
лений. В условии одних цивилизационных норм "коммунистические"
или, лучше сказать, "социалистические" тенденции были сильнее,
а в других,  как, например, в протестанских странах, - слабее.
Но они присутствовали всюду и всегда! Не учитывая этой особен-
ности общественного развития,  нельзя правильно  оценить  про-
исходящее. А тем более принимать ответственные решения, меняю-
щие судьбы многих людей.
     На каждом  этапе развития общества возникали и устанавли-
вались свои "правила игры", свои формы компромисса между "ком-
мунизмом" и "соборностью" - я не знаю, как более точно охарак-
теризовать эти стремления людей,  - и  фонтанирующей  энергией
индивидуализма личности.  Одни лучше, другие хуже соответство-
вали традициям и особенностям нации,  ее культурным и менталь-
ным особенностям,  вызывая  или гася социальные напряженности,
содействуя или тормозя развитие страны и благополучие общества.
     А что складывается у нас сегодня?  В какой степени мы мо-
жем содействовать установлению той формы компромисса, того со-
четания (той меры) индивидуализма и соборности, которая в наи-
большей степени соответствует нашим российским традициям,  на-
шим потребностям и нашим возможностям?
     Я глубоко убежден,  что  на  современном  этапе  развития
исторического процесса,  при современной организации планетар-
ного сообщества, основным направлением развития будет его дви-
жение по  пути утверждения социально ориентированной либераль-
ной экономики.  Я об этом неоднократно писал и обосновывал по-
добное утверждение   особенностями  современного  этапа  науч-
но-технического прогресса,  развития  производительных  сил  и
действием "Вселенского Рынка", отбраковывающим в ХХ веке любые
формы организации общества,  развитие которых игнорирует  воз-
можность либерализации и социальной ориентации экономики.
     Но такое утверждение может разве что объяснить разрушение
системы, сложившейся в Восточной Европе и Советском Союзе.  но
вряд ли.  достаточно для интерпретации происходящего в настоя-
щее время,  а тем более,  для предсказания возможных тенденций
развития. Во всех бывших "социалистических"  странах  объявлен
курс на  либерализацию и утверждение системы свободного предп-
ринимательства. Однако проводимые сверху реформы пока  еще  не
дали ощутимого  результата нигде - не только в России,  но и в
странах, раньше нас начавших процесс либерализации, в которых,
к тому же, "этика протестантизма", если следовать терминологии
Макса Вебера,  имеет определенные традиции.  И в  Польше, и  в
Венгрии и  в других странах происходит спад промышленного про-
изводства, падает жизненный уровень,  растет безработица и со-
циальная напряженность.
     Это связано, конечно, и со многими объективными причинами
- с   разрушением  установившихся  межстрановых  отношений,  с
отсутствием подготовленного персонала для управления  экономи-
кой в рыночных условиях,  с отсутствием необходимой финансовой
инфраструктуры, с  разрушением  традиционной  производственной
кооперации и  со  многими  другими причинами.  Но немаловажным
обстоятельством является и то,  что в течении жизни  двух-трех
поколений у  людей  выработалась  привычка и склонность жить в
условиях гарантированной стабильности,  гарантированного меди-
цинского обслуживания и т.д.  Такая ситуация оказалась привле-
кательной для многих лиц наемного труда,  тем более,  что  они
еще и составляли "привелигерованное сословие".
     Тем не менее, во всех бывших социалистических странах ли-
берализация уже началась и обратного хода нет и не может быть.
Такое утверждение,  однако, несет еще очень немного информации
Всех волнует  -  сколько времени будет длиться переходной про-
цесс перехода к либеральной экономике и какой сложится в конце
концов эта самая "либеральная экономика"? На все подобные воп-
росы у нас пока ответа нет!
     Одно ясно - она не будет копией западных образцов, и ска-
зать сейчас,  какой она сложится в Венгрии,  на Украине, а тем
более в  России  еще очень трудно - почти невозможно!  Неудачи
преследовали перестройку во всех соцстранах -  неудачи  в  том
смысле,  что желаемый образец западного благополучия не дости-
гался за обозримое число лет.  Теперь уже можно думать, что он
и  не  получится в рафинированном западногерманском или амери-
канском виде. Очень важно понять почему даже в таких "квазиза-
падных странах" - странах,  которым уж очень хочется быть "за-
падными",  как Польша или Венгрия,  не работают в полную  силу
традиционные ценности Запада.
     Я убежден - повторю это еще раз:  "социалистические  цен-
ности", о которых говорилось выше,  а особенно гарантированная
работа без большого напряжения,  стали весьма привлекательными
для очень широких слоев населения. Ои уже вошли в сознание лю-
дей и будут рождать разнообразную  оппозицию  начавшимся  про-
цессам интенсификации рыночных механизмов Да,  мы идем к либе-
ральной экономике.  Она будет похожей на известные образцы  но
только похожей,  а на самом деле окажется иной, как она оказа-
лась иной не только в Японии,  но и в других быстро прогресси-
рующих странах Тихоокеанского региона,  сумевших даже избежать
этапа первоначального накопления в  его  европейском  обличье.
Понять какие  могут  возникнуть формы либеральной экономики на
месте социалистического хозяйства России, очень непросто - для
этого, во всяком случае, необходимы тщательные социологические
исследования, как база для последующего прогностического  ана-
лиза вариантов возможного развития.
     К сожалению, сегодня у нас не существует удовлетворитель-
ного научного фундамента, объединяющего социологические и эко-
номические исследования, и нам не на что опереться. Вот почему
следует  с  большой  осторожностью делать какие-либо категори-
ческие утверждения.

ЛИБЕРАЛЬНАЯ ЭКОНОМИКА
И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

     Россия не раз помогала Европе избегать опасностей и найти
себя. Так  случилось во времена монгольского нашествия,  когда
растоптанная Россия не дала прорваться на  Запад  ордам  Чинг-
исхана. Нечто подобное произошло и во времена Наполеона и Гит-
лера.  А 1917 год был грозным предупреждением всем народам ми-
ра,  а не только Европы.  И в этом контексте он сыграл положи-
тельную роль для цивилизации в целом.
     У Октябрьской  революции  нет и не может быть однозначной
интерпретации. Марксисты видят  в  ней  кульминацию  классовой
борьбы, когда  победившие пролетарии устанавливают на огромной
территории новый порядок жизни.  В результате возникает непри-
миримое идеологическое противостояние народов,  сделавших свой
"социалистический выбор", и государств, развивающихся по капи-
талистическому  пути.  Возникает  антогонизм,  не  допускающий
компромиссов. Отсюда неизбежность утверждения приоритета внеш-
ней опасности,  необходимость жесткой централизованной власти,
единства мировозрения и т.д.  Они отодвигают все остальные ин-
тересы на второй план.  Идеологическое противостояние и нагне-
тание внешней опасности было необходимо государству "рабочих и
крестьян" как своеобразное оправдание тоталитаризма и того пу-
ти к рабству, о котором так блестяще писал Хайек.
     Но закономерна  и  другая интерпретация истории нынешнего
века.
     Начальная эра  капитализма  -  условимся называть ее эрой
Клондайка или дикого рынка - апофеоз свободы  ничем  неограни-
ченной инициативы, того самого принципа laissez faire, который
был превозглашен французской революцией и за утверждение кото-
рого были пролиты моря крови.  Бесчисленные мерзости начальной
фазы капитализма описаны Диккенсом,  Бальзаком и другими вели-
кими писателями  прошлого.  Ее  системный  анализ был проведен
Марксом и его последователями. Эпоха дикого рынка это крайнее,
гипертрофированное проявление  ничем не ограниченной энергии и
самодеятельности личности - если угодно, предельное проявление
антисоциальной сущности  биосоциальных законов.  И люди видели
уродливость порядка  эры  Клондайка  и  искали   альтернативы.
Марксизм смог предложить лишь одну из них.
     Но были и другие провидцы. Одним из них стал, может быть,
лучший из учеников Маркса.  Эдуард Бернштейн, которого поносил
не только Ленин,  но даже и "ренегат" Карл Каутский.  Видя  вю
нерациональность "порядка  XIX  века",  Бернштейн не предлагал
его уничтожить насильственным,  революционным  путем.  Он  был
уверен в его неизбежной трансформации, а постепенном возраста-
нии в нем самом социалистических начал.  Теперь  бы  я  сказал
несколько по-иному:  в обществе свободного предпринимательства
самой жизнью должны были постепенно вноситься  элементы  соци-
альной ориентированности. И в его экономику и в его обществен-
ные отношения.  И не только это.  Рузвельт однажды сказал, что
еще никто  толком  не  знает,  что представляет собой общество
свободного предпринимательства.  О таких  вопросах  думали  не
только Рузвельт и Бернштейн.  О том же самом размышлял и Кейнс
и другие интеллектуалы,  понимая, что в процессе общественного
развития должны  быть внесены "элементы очеловечевания" и нап-
равляюшие начала коллективного Разума.  Эта необходимость дик-
туется развитием производительных сил, непрерывным усложнением
техники, технологий,  требующих все более и более квалифициро-
ванного персонала.  В этом направлении идет развитие общества,
оно диктуется множеством причин, а не только перечисленными. И
роль гражданского  общества,  его важнейшего института - госу-
дарства должна расти по мере роста могущества  цивилизации.  А
вместе с ней должна утверждаться и свобода,  но не в духе про-
тестанского капитализма,  а в соответствии с формулой Фома Ак-
винского - как свобода в освобождении от зла.
     Вот с такой позиции русская революция смотрится совершен-
но иначе. Вместо поисков компромисса между двумя началами, что
и можно считать естественным путем развития, был декларирован,
а затем  и насильственно реализован в нашей стране крайний ва-
риант порядка,  диаметрально противоположный порядку эры Клон-
дайка. Я бы сказал - "порядок термитника". Он и мог возникнуть
только как антитеза мерзостям эпохи дикого рынка. Но на приме-
ре России Природа как бы продемонстрировала бесперспективность
и этого  крайнего  варианта  разрешения  извечного  противоре-
чия.Мир  ужаснулся  происходящему  в нашей стране,  и никто не
рискнул повторить в чистом виде наш опыт.  Разве что Китай. Но
мировое  сообщество не отказалось,  как теперь мы видим,  и от
нашего положительного опыта - от понимания того, что без госу-
дарственного  вмешательства,  особенно в трудные периоды исто-
рии, экономика страны обойтись не может. Россия в какой уж раз
оказалась испытательным полигоном и еще раз уберегла Европу от
возможных ошибок (а может и крови), дав бесценный опыт цивили-
зации.  Вряд ли современные формы либеральной экономики смогли
бы утвердиться в Европе без опыта СССР.
     А теперь у нас снова революция,  и Россия снова выступает
в своем извечном качестве "экспериментальной установки".  Я  -
непримеримый опортунист и глубоко убежден, что никогда никакая
революция не приносила и не могла принести людям счастье и лю-
бое реформаторство должно производиться крайне осмотрительно и
учитывать возможность срыва в революционную катастрофу,  неиз-
бежно отбрасывающее общество назад. В 1986 году еще могли быть
пути для реформ сверху, для постепенной либерализации экономи-
ки и деидеологизации страны.  Еше какие-то шансы были в период
новоогаревского процесса,  когда мне (и не только  мне)  каза-
лось, что  появился  свет в конце тунеля..  Но все эти возмож-
ности рухнули после опереточного путча,  организованного груп-
пой политических  импотентов,  и последующим распадом Великого
Государства. Престройка окончилась и началась революция  с  ее
принципиально непредсказуемым исходом.  Начался самый страшный
период в истории России - дележ народного имущества, когда все
вопросы нравственности, благополучия Родины, патриотизма отхо-
дят на второй план и звериный оскал биосоциальных законов  на-
чинает диктовать свои правила и условия жизни. Это и означает,
что мы ступили в эпоху смутного времени.
     Однако в  эти  "минуты  роковые",  когда происходит смена
жизненной парадигмы,  или по-научному,  в условиях  бифуркации
даже ничтожные  обстоятельства  могут  круто изменить весь ход
истории. ТРоцкий справедливо писал, что, не окажись он и Ленин
в Питере летом 17-го и не было бы у нас и октября. Война окон-
чилась бы в январе 18-го,  и вся история покатилась бы по дру-
гим  рельсам.  Черчиль  сказал  об этом немного иначе:"Русский
дредноут затонул при входе в гавань". Вот в такие времена осо-
бенно велика ответственность интеллигенции.
     В нынешнее время интеллигенция,  точнее слой людей, зани-
мающихся интеллектуальной деятельностью,  имеет все возрастаю-
щее значение в жизни общества.  И если бы у этого  слоя  людей
возникло некое общее понимание ситуации, сформировалось бы об-
щее представление о желаемом будущем,  о системе  приоритетов,
это  могло бы оказать самое серьезное влияние на судьбу страны
и помогло бы сформировать ту систему взглядов,  которую иногда
называют национальными целями. Для народа трагично, когда иде-
ология пронизывает все формы общественной жизни.  Однако и без
представления о национальных целях,  без определенного видения
перспектив любому народу  выжить  очень  трудно,  а  сохранить
культуру - невозможно...  Общество, народ становятся беззащит-
ными.  Это мировозрение, - нельзя не согласиться с Руссо, - не
может быть навязано,  оно вызревает в народе.  Но ускорить его
созревание,  уберечь от диких крайностей можно и необходимо. А
за это в ответе интеллект нации!
     Для выполнения такой роли необходимо не только  просвети-
тельство, но и собственный пример. Когда же люди, претендующие
на то,  чтобы иметь право называться интеллигенцией,  совестью
народа, добившись определенного уровня власти,  рвутся к куску
общественного пирога и неспособны внятно объяснить, во имя че-
го происходит  полная реорганизация всего общества,  когда они
хотят достичь лишь собственного благополучия,  такая  ситуация
поистине трагична! Тем более, в условиях, когда основная масса
людей интеллектуального труда делает в  это  время  судорожные
усилия, чтобы уберечься от элементарного голода, чтобы уцелеть
в этом хаосе безвластия и прогрессирующей нищеты.
     И тем не менее, именно интеллигенция только и может сфор-
мировать представление о "желаемом будущем".
     Но надо,  чтобы такое представление не оказалось утопией,
а отражало реальность,  ибо утопические иллюзии опаснее любого
безыдейного хаоса. Утопия в любой ее форме, как только превра-
щается в догму порождает тот или иной вариант тоталитаризма  -
утопическое  мышление отвергает либерализм в принципе - ибо не
допускает альтернатив.  Для того, чтобы снова не впасть в уто-
пию,  необходимо  видение  возможных  сценариев развития и тех
усилий,  которые могут быть предприняты. И, прежде всего теми,
кто  стоит  в стороне от общего дележа (или разграбления,  что
более точно!). А их все-таки огромное большинство. И только их
давление  на людей,  которые участвуют в дележе общего пирога,
может оказать какое-то влияние на судьбы страны и ее народов.

СЦЕНАРИЙ ВОЗМОЖНОГО РАЗВИТИЯ СОБЫТИЙ

     Происходящее ныне в России не вписывается ни в какую тео-
рию -  ни  Кейнса,  ни Фридмана,  ни Маркса...И никакая из них
неспособна дать рецепта выхода из кризиса.  Ибо все эти теории
- экономические. Страна же находится в ситуации быстрого пере-
хода из одного социально-экономического и политического состо-
яния в другое.  Такие состояния всегда уникальны. Перестраива-
ется вся система, а не только экономика. И выделить, в услови-
ях такого быстрого перехода, чисто экономические факторы нель-
зя принципиально, а предсказать возможный ход событий, особен-
но его  детали  невероятно  трудно.  В нашей стране происходит
формирование новых   собственников.   Теперь   уже   настоящих
собственников и настоящих частных капиталов. Происходит разме-
жевание различных социальных групп и классов. И идет преслову-
тый процесс  первоначального накопления.  И происходит все это
"одномоментно" на всех этажах социальной иерархии.  И одновре-
менно же происходит ПЕРЕСТРОЙКА, которая, увы, не закончалась.
Ничего подобного в Западной Европе,  а тем более в Америке  не
было, и ориентироваться на них смертельно опасно.  надо думать
самим!
     Хотя подобные   процессы  перераспределения  общественных
благ, общественной собственности всегда связаны с насилием  и,
как правило,  безнравственны по своему содержанию,  но то, что
происходит сейчас в нашей стране,  отличается  от  всего,  что
знала история.  Прежде всего масштабами, стремительностью гра-
бежа и  образованием  миллиардных  состояний,  возникающих  на
пустом месте.  А при дележе фантастического богатства огромной
страны, возможность  "урвать"  имеют,  прежде  всего  властные
структуры. Отсюда  и такая острая борьба за власть,  когда еще
нет классов,  но зато уже образовались клики. А чисто экономи-
ческие соображения  являются не более,  чем фоном.  Они начнут
играть роль позднее, когда произойдет раздел мафиозных и комп-
радорских структур.  Поэтому  сегодня  сказать что-либо о том,
какое общество может  возникнуть  в  результате  происходящего
вселенского передела,  крайне трудно. Тем более, что не участ-
вующий в нем народ еще не сказал своего слова.
     Но он его пока может и не сказать. Народ бесконечно устал
от демагогии и беспросветности, а интеллигенция и вообще дума-
ющие люди все более и более отстраняются от политики.  Рейтинг
политиков стремительно падает - никто никому не верит!  В  по-
добных условиях  огромна  роль  случайности.  И,  что особенно
опасно, даже порой легковесного популистского лозунга.  Вспом-
ним события недавнего прошлого - весь Союз проголосовал за его
сохранение, а несколько человек все решили по-своему!
     Мне представляется, что в ближайшие годы возможны (скорее
- вероятны) два варианта развития событий. Условно я их назову
вариантом слабой власти и вариантом сильной власти. Такие тер-
мины, разумеется,  весьма условны.  Но всем понятно, например,
что нынешняя  власть слабая,  законов мало,  да и те не уважа-
ются, управы ни на кого не найти невозможно и т.д.
     При современной  дешевизне наших природных ресурсов (свя-
занной с фантастически несправедливым курсом  рубля,  в  част-
ности) продавать  что-либо у нас в стране элементарно невыгод-
но. Все те,  у кого есть деньги,  стремятся не вкладывать их в
производство, а покупать все, что можно купить - нефть, уголь,
металлы, - и продавать их за границей.  Полученную валюту либо
помещать в  западные  банки,  либо продавать у нас на рубли по
существующему грабительскому курсу.  А затем снова покупать за
бесценок все,  что  только  подвернется под руку,  и повторять
операцию, имея на каждом обороте сотни  процентов  прибыли.  А
при таких  прибылях  люди  готовы идти на любые подлости - это
заметил, кажется, еще Маркс. А мы наблюдаем все это каждоднев-
но.
     В стране началась цепная  реакция  перекачки  наших  цен-
ностей за рубеж, остановить которую, крайне трудно, если вооб-
ще возможно без каких-либо крайних мер.  Тем  более,  что  эта
"перекачка" наложилась на процесс приватизации,  который носит
характер неприкрытого грабежа и стремительного роста  компрад-
орской буржуазии.
     В этих условиях сценарий "слабой власти"  просматривается
достаточно отчетливо. Это хорошо известный "аргентинский вари-
ант",когда богатая страна погружается в пучину нищеты эксплуа-
тацией ее людей, земли, недр и вывозом всех богатств за грани-
цу. Внутренний рынок станет  непрерывно  сужаться,  а  компра-
дорская буржуазия в этих условиях будет невероятно богатеть на
выкачивании из страны ее природных богатств.  Капиталы  станут
оседать а "благополучных" странах,  где у российских нуворишей
появятся виллы и яхты (они уже,  кажется,  начали появляться),
их дети  станут  студентами самых престижных университетов,  а
страна, ее народ и его культура  будут  непрерывно  деградиро-
вать. Корумпированное  чиновничество и компрадорская буржуазия
во все большей степени будут чувствовать свою абсолютную  без-
наказанность. И составят тот слой людей,  в интересах которого
и будут развиваться процессы в нашей стране.
     Особенно опасно  происходящее разрушение внутреннего рын-
ка, когда что-либо продавать внутри страны становится все  бо-
лее невыгодным,  а  покупать  не на что.  Возникают как бы две
сферы денежного обращения, очень мало пересекающихся между со-
бой. На  верхнем  ярусе  денежного обращения те,  кто связан с
продажей на внешнем рынке, и те, кто их так или иначе обслужи-
вает. Они  покупают  импортное пиво,  стоящие тысячи рублей за
банку, обедают в ресторанах,  строят загородные особняки, ску-
пают предметы  искусства и путешествуют по заграницам.  Другая
сфера денежного  обращения  связана  с  деградирующим   произ-
водством, пустующими    рабочими   столовами,   закрывающимися
детскими садами. И эти обе сферы все меньше и меньше пересека-
ются друг с другом, как и в те времена, когда власть имущие бы-
ли отделены от всех остальных зелеными заборами. Только теперь
все это приобретает форму гротеска,  причем все открыто, фиго-
вые листки идеологии исчезли.  Различие в уровне жизни  стано-
вится  чудовищным  и никто не стремиться скрывать свое наворо-
ванное богатство - все на показ: вот какие мы!"
     Такой сценарий  очень  опасен  для  остального мира,  ибо
Россия не Аргентина. И мощь ееядерного арсенала вряд ли замет-
но уменьшится в ближайшие годы. А социальная напряженность не-
избежно станет расти при таком развороте событий..  Сейчас на-
род пассивен  -  он просто устал.Но это спокойствие временное,
как перед буре. Виллы на Лазурном берегу у одних и нищета, ка-
кой народ не знал со времен гражданской войны, не могут долгое
время существовать вместе. Их сочетание неизбежно должно будет
взорвать общество.  Уже сейчас его стабильность весьма относи-
тельна. Ситуацию будет усугублять отсутствие лидеров  -  я  не
говорю о национальных псевдовождях вроде Гамсахурдии или Дуда-
ева. Людей с высоким общенациональным рейтингом в России  сей-
час просто  нет!  Значит  и  некому будет удержать общество от
срыва в Мальстрем!
     Логичным развитием   такого   сценария  будет  дальнейшее
ослабление власти,  усиление центробежных тенденций, при кото-
рых нельзя  исключить окончательный распад государства и пере-
ход от аргентинского сценария к его  югославскому  варианту  в
бесконечно более страшном исполнении.
     Но судьба страны может повернуться и  по-другому.  Однако
для этого необходимо появление сильного правительства, облада-
ющего доверием народа.  В наших условиях такая власть не может
возникнуть одномоментно,  в результате, например, военного пе-
реворота, как в Чили.  Любое насилие приведет  лишь  к  крови,
сбросит народ  в  пучину  хаоса  и  уничтожит Россию как госу-
дарство. Понимают ли это политики? Пока они отмалчиваются.
     Власть должна  созреть.  И  если такой процесс вызревания
возникнет, то  он  будет   проходит   в   условиях   нынешнего
российского безвластья.  поэтому новая власть постепенно может
утведиться лишь опираясь на не какую-то общественную силу,  на
систему взглядов - систему национальных целей, привлекательных
для огромных масс населения.  В стране происходит сейчас смена
ценностей, и  власть,  если она хочет стать настоящей властью,
должна будет иметь настоящую поддержку граждан.  А  для  этого
она должна  сама понять характер этих ценностей и само сказать
народу, чем мы жертвуем и ради чего.
     Без этого  сценарий  "социальной власти" невозможен.  И в
тоже время только сильная власть,  обладающая  ясными  целями,
способна остановить развитие коррупции и разворовывание нацио-
нального достояния.  Только она способна сплотить народ,  все-
лить в его душу веру в будущее, а следовательно, и желание ра-
ботать,  остановить падение производства и создать  внутренний
рынок  -  основу процветания национальной экономики.  И любого
государства.
     Но пока не видно ядра,  из которого такая власть могла бы
вырасти. Не видно и интеллектуальных групп, способных формиро-
вать национальные цели. Авторитет политических деятелей, кото-
рые сейчас вершат дела, непрерывно падает. И среди ведущих по-
литиков  не видно никого,  кто был бы способен формировать ка-
кие-либо объединяющие идеи.  Когда в 91-ом году начался новоо-
гаревский процесс и мы стали с надеждой думать о будущем, было
видно как растет популярность некоторых политиков, которые по-
нимали трагедию возможного распада и искали альтернативы. Нап-
ример,  всесоюзный рейтинг Назарбаева,  которого многие видели
желанным  премьер-министром или даже следующим Президентом бу-
дущего Союза (может быть уже и не советского и заведомо не со-
циалистического)  непрерывно  возрастал именно потому,  что он
высказывал объединяющие идеи.  Но тут произошел  этот  нелепый
августовский путч и последующая катастрофа распада, восторжен-
но встреченная Бурбулисом и прочими, единственная цель которых
была - не иметь никого над собой,  по выражению самого Генадия
Эдуардовича.  Путч,  превративший  эволюционный  перестроечный
процесс  в революционный хаос с непредсказуемыми результатами,
катастрофическими для самих разрушителей Великого Государства.
Может  быть,  и сейчас будущих популярных,  умных и энергичных
руководителей следует искать среди республиканских или област-
ных политиков?

РИФЫ ЛИБЕРАЛЬНОЙ ЭКОНОМИКИ

     Но если утвердиться власть, осознающая национальные цели,
способная их сформулировать,  донести до сознания людей и реа-
лизовать меры, необходимые для их достижения, то история стра-
ны имеет  шанс  перейти  на  новые рельсы.  Однако этой власти
предстоит еще провести страну над опаснейшими  рифами.  Проход
над которыми, тем не менее, просматривается.
     Первое - это создание эффективно  работающего  госкапита-
листического сектора.  В  любой  либеральной экономике (амери-
канской, английской - на то она и либеральная) госкапиталисти-
чекий сектор  производит значительную долю валового националь-
ного продукта (ВНП).  А в нашей  стране  в  обозримом  будущем
госсектор -  до госкапитализма ему еще далеко - будет произво-
дить львиную долю продукции. Этого не может не произойти (если
страна вообще  будет  существовать),  каково бы не было прави-
тельство. Мощный госкапиталистический сектор  будет  существо-
вать независимо от воли правительства.  для такого утверждения
Англия дает хорошие аргументы,  и ее пример весьма поучителен.
За все годы правления консерваторов под началом весьма умной и
энергичной мадам Тетчер, стремившейся предельно сократить зна-
чение госсобственности в английской экономике, консервативному
правительству удалось лишь на  несколько  процентов  сократить
удельный вес  госкапиталистического  сектора  в структуре анг-
лийского ВНП.  А теперь он снова начинает расти!  Правда между
Россией и  Англией есть существеннейшее различие - никогда ни-
кому в Англии не приходило в голову выходить из Великобритании
и объявлять  суверенитет.  А вот Россия,  в силу своей особен-
ности (лучше - исключительности менталитета ее ее ведущих  по-
литиков), сумела не только подковать блоху,  но и объявить су-
веренитет от самой себя.
     Укрепление организационных  структур госкапиталистической
промышленности - это закономерный процесс поиска  рациональной
организации либеральной  экономики.  Если угодно,  того самого
компромисса, о котором говорилось в начале этой главы.  На  то
экономика и либеральная,  что она допускает соревнование самых
разных форм организации производительных сил.
     Вот почему путь к либеральной экономике в нашей стране не
может не миновать этапа "развитого госкапитализма".  Но  госу-
дарственный сектор в нашей стране должен быть кардинальным об-
разом перестроен.  Система отраслевых монополий  действительно
должна быть  до  конца разрушена.  А сам сектор должен превра-
титься в настоящий госкапиталистический сектор  с  ориентацией
на на  корпоративную форму организации и многоотраслевые конг-
ломераты, способные вести успешную конкурентную борьбу на рын-
ке. Последнее особенно важно, и именно это и есть основная за-
дача конверсии. Ориентация должна быть и на акционирование, но
очень постепенное и только тогда, когда возникает реальная не-
обходимость привлечь деньги населения на расширение или модер-
низацию производства  -  единственное,  ради чего на начальном
этапе приходится выпускать акции.  Одним словом - приватизация
по мере необходимости, а не в угоду антибольшевистской идеоло-
гии!
     Значит, первейшей задачей сильного правительства окажется
задача развития государственной промышленности и включение  ее
в структуру  рыночных отношений.  А не разрушение госсектора и
его растаскивание во имя торжества рыночных принципов, которые
и так будут играть определяющую роль в либеральной экономике.
     Второе - это организация сельского  хозяйства  на  основе
рынка. Полный  отказ  от  кооперативного ведения сельского хо-
зяйства, то есть коллективизация наоборот был бы смертелен для
нашей страны,  которая не способна себя прокормить без высоко-
товарного земледелия. Сегодня в нашей стране необходимо должен
существовать весь спектр организационных форм:  и коллективные
хозяйства,  и государственные,  и фермерские, и мелкие кресть-
янские  хозяйства.  В  каком  соотношении - это покажет время,
точнее рынок и конкуренция.  Задача,  которую придется  решать
сильному правительству,  будет состоять в выработке и реализа-
ции стратегии поддержки такого  сельского  хозяйства,  которое
уже  сегодня будет способно накормить страну.  Если говорить о
национальных целях,  то нет цели приоритетней, чем уберечь на-
цию от перманентного голода,  который неизбежно наступит, если
страна откажется от импорта продовольствия.  Развитие города и
рынка должно прежде всего решать проблемы села! А такая задача
без целенаправленной деятельности правительства и  государства
в целом - неразрешима!
     Третье - создание новой государственной, прежде всего ре-
гиональной структуры власти,  сочетающие объективные тенденции
консолидации и кооперации регионов для образования  целостного
экономического организма,  со стремлением к развитию цивилиза-
ционных потребностей наций и  местной  самостоятельности.  Вот
эти проблемы  невероятной  трудности,  решать которые нынешняя
власть пока не собирается.  И не способна.  Вот почему по всем
этим конструктивным вопросам необходима апелляция к обществен-
ному сознанию,  широкие публичные дискуссии и деполитизирован-
ная пресса, проникнутая идеей необходимости формирования наци-
ональных целей. То есть пресса по-настоящему патриотичная.
     Наконец, нам предстоит еще понять,  что такое современная
Россия. Это ведь тоже не  просто  географическое  понятие,  не
просто вырванная  из  единого организма часть тела.  И для нее
выработать свою  национальную   политику,   как   политику   к
собственному государству  и  тому культурному,  а не географи-
ческому пространству,  которое сегодня  естественно  именовать
Россией.

ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ РОССИИ
И ЧТО ИЗ ЭТОГО СЛЕДУЕТ

     По какому  бы сценарию ни разворачивались события,  какие
бы ни возникли непредвиденные ситуации, но развитие России не-
избежно будет направлено на утверждение социальноориентирован-
ной либеральной экономики - такова поступь человеческой  исто-
рии. Но каковой окажется цена такого перехода, быстро ли прои-
зойдет такой переход или он растянется на многие  десятилетия,
какие из  нынешних  ценностей  нам удастся сохранить - это уже
другой вопрос.  Да и в какой форме утвердится на русской земле
она - эта либеральная экономика, каким окажется у нас в России
тот компромисс между полярными устремлениями людей,  о которых
я говорил в начале главы,  сказать очень трудно.  Многое будет
зависеть от того,  насколько народ,  насколько мозг нации,  ее
интеллигенция,  да и правительство страны,  поймут особенности
современной ситуации и какой будет сделан выбор экологической,
экономической и политической ниши в мировом сообществе.  Выбор
реалистичный,  лишенный иллюзий. Каково будет направление уси-
лий государства и народа, удастся ли их объединить?
     Я дуиаю,  что любому правительству сейчас очень важно по-
нять особенности современной геополитической ситуации и суметь
целенаправленно ею воспользоваться.  Это один из наших шансов,
упустить который мы не имеем права.  И если не дай Бог, упуще-
ние случится,  история нам его не простит.  Не  только  прави-
тельству, парламенту, но и интеллигенции.
     А сейчас на планете действительно разворачивается  совер-
шенно новая игра.  Ни на что прежнее не похожая. Рождаются но-
вые тенденции, и их еще мало кто осознал. Хотя они уже начина-
ют "работать".
     Прежде всего,  вместо двух центров военной  силы  реально
возникают три  центра  экономической  власти:  США и их амери-
канские сателиты,  Объединенная Европа (точнее  -  Европейский
Полуостров) и Тихоокеанский регион.  Подчеркну - не Япония,  а
весь Тихоокеанский регион,  поскольку в современной технологи-
ческой революции кроме Японии участвуют не только "новые тиоо-
кеанские тигры" - Тайвань, Корея, но и стремительно прогресси-
рующий Китай  -  двенадцать  процентов  годового роста его ВНП
весомо заявляют об этом.  Отношения между этими тремя центрами
экономического могущества будут очень сложными, многоплановыми
и неоднозначными.  Будут и противоречия и конфронтации, но бу-
дет и  все возрастающая кооперация - ибо таково веление време-
ни, требование экономики (во всяком случае,  в ближайшие деся-
тилетия), глобальной  экологии  и самой возможности сохранения
цивилизации на планете.
     Россия в  этом  треугольнике  занимает  совершенно особое
место: она связывает его  в  единое  целое.  Через  российские
просторы проходят  самые  короткие  и дешевые пути сообщения и
связи, Но суть дела не только в ее географическом и очень  вы-
годном сегодня "северном расположении".  Ее ресурсы - это один
из важнейших источников процветания всего мирового сообщества.
Наконец, Россия  продолжает оставаться второй ядерной державой
мира и продолжает обладать могучей аэрокосмической  промышлен-
ностью, тоже нужной всему миру.  НО все это может стать источ-
ником процветания России лишь в том случае,  если народ России
осознает себя  как  нацию,  осознает свои возможности и сможет
преодолеть то состояние безнадежности, в которое он ввергнут в
последние годы  борьбой  политиканов.  Если  народ  снова  по-
чувствует к себе уважение, как к народу-созидателю!
     Да, для  реализации потенциальных возможностей необходимо
честное, энергичное, образованное и умное правительство, кото-
рому народ бы поверил. Но и этого еще недостаточно. За будущее
в ответе и интеллигенция, которая на протяжении всее перестро-
ечных лет занимала в целом деструктивную позицию, содействова-
ла не только  ликвидации  единомыслия  (в  чем  ее  бесспорная
заслуга),  но  и  развалу  промышленности и государственности.
Сейчас подобная позиция гибельна для страны и  самой  интелли-
генции. Понимает ли она это? Понимает ли она, что сегодня нуж-
ны идеи,  нужна "картина мира", видение возможностей в ней са-
мой  России и понимания того,  что означает сегодня само слово
"Россия"!  Не Россия времен Романовых и не Советская Россия, а
страна,  несущая  бремя,  славу и ответственность тысячелетней
государственности.
     Мне кажется,  что  состояние  "эйфории  свободы" начинает
проходить, а интеллигенция понемногу приходит в себя  и  снова
готовится к созидательной работе. Все большее количество людей
начинает осознавать   необходимость   превращения   территории
Российской Федерации  в  целостный могучий хозяйственный и по-
литический организм - единственную защиту против экономическо-
го, политического  и физического геноцида,  которому подверга-
ются те страны третьего мира,  которые  не  усвоили  подобного
принципа.
     Необходимы энергия и мужество для принятия  реальности  и
формирования  нового мировозрения.  Необходимо публичное разъ-
яснение смысла происходящего,  преодоления синдрома униженного
и оскарбленного своим собственным правительством, своим парла-
ментом,  своими соседями.  А дальше необходима  конструктивная
разработка  серии конкретных проектов или программ,  способных
цементировать Федерацию и обеспечить ее постепенное  превраще-
ние в целостный организм.  И,  конечно,  изыскание способов их
реализации,  даже если мы сейчас не сможем сформировать прави-
тельство,  которое окажется способным это сделать.  Теперь су-
ществует уже и частный  капитал  и  возникает  средний  класс.
Страна  не  может  не  стать привлекательной и для внешних ин-
весторов.  И наконец самое главное -  наступило  время  прямой
апелляции к обществу.
     Один из таких проектов я называю "северный  обруч".  Этот
проект очень  многоплановый.  О  его  фрагментах я уже кое-что
писал. Мои статьи имели определенный резонанс в Америке, Евро-
пе но, к сожалению, не дома. В чем смысл проекта или программы
"северный обруч".
     Когда воины  ислама перекрыли путь на Восток по Средизем-
ному морю,  когда самым безопасным путем из Европы в  Византию
стал путь из "варяг в греки",  Киевская Русь сделалась первок-
лассным европейским государством.  Русские  князья  с  успехом
использовали  геополитическое положение древней Руси.  Сегодня
происходит нечто подобное. Самый короткий, самый быстрый и са-
мый  дешевый  путь,  связывающий Тихоокеанский и Атлантический
регионы,  лежит через Россию. Переоценить значение этого факта
нельзя.  Открытие налаженного пути из Европы в Тихий океан (из
англичан в китайцы!) откроет не только транзит  грузов,  но  и
полуфабрикатов, переработка которых может дать сотни тысяч ра-
бочих мест и валютные миллиарды. Так, например, многие оборон-
ные заводы Петербурга смогут стать терминалами по сборке высо-
котехнологичной продукции Японии, Тайваня, Кореи... А Северный
морской путь не только в два раза короче,  но и в 1,6 раза де-
шевле других морских путей. Я уж не говорю о перспективах воз-
душного транспорта. А волоконный кабель надо начать немедленно
прокладывать между Петербургом и Токио. Иначе он пойдет обход-
ным путем через Ближний Восток и мы потеряем многие миллиарды.
Планета нуждается в кабельной связи  двух  океанов  -  никакая
спутниковая  связь  не  способна  соперничать  с ее пропускной
способностью и дешевизной.  только волоконная оптика  способна
обеспечить требуемые потоки информации.
     Столь же масштабными представляются проблемы, связанные с
прямым выходом  за рубеж ресурсов Сибири и промышленности Ура-
ла. Я имею в виду создание нового варианта Персидского  залива
в незамерзающем устье реки Индига. Этот проект активно обсужд-
ался еще в 20-е годы.  Но тогда еще не было  воркутинской  ма-
гистрали, которая  проходит  от Устьиндиги в 200-300 килломет-
рах. Тогда еще ничего не было известно о  нефтяных  и  газовых
богатствах Севера  и не было промышленности Урала.  Был только
печерский лес. Сегодня этот проект необходимо реанимировать.
     Но проект  "северный  обруч"  охватывает  не только чисто
экономические проблемы. Северный полярный бассейн является од-
ним из  самых  экологически уязвимых мест Земного шара,  и его
состояние влияет на ситуацию во всем Северном полушарии. А от-
ветственность за него несут США,  Канада и Россия, т.е. страны
обруча.
     И наконец,  последнее утверждение, которое вызвало особый
интерес на Западе - безопасность будущего интегрированного ми-
ра. Это большая и специальная тема. Тем не менее, об этом тоже
следует кое-что сказать,  ибо есть один сюжет, который органи-
чески должен войти в проект "северный обруч". Речь идет о соз-
дании космической информационной системы.  Без нее говорить об
экологичекой, политической,  а  тем более военной безопасности
планеты особого смысла не имеет.  Заметим,  что такая  система
может играть положительную,  т.е.  стабилизирующую роль лишь в
том случае, если она будет коллективной. национальные информа-
ционные системы  только усиливают эффективность и наступатель-
ного и оборонительного оружия и тем самым содействуют  военной
дестабилизации.
     Создание космической информационной системы,  нужной  для
всей планеты, может быть реализовано только на основе коопера-
ции русской и американской ракетно-космической техники.  И ко-
нечно, такая  система  не  может  быть закрытой собственностью
двух ракетных  "сверхдержав".  Ею  должен   владеть   открытый
консорциум, к  которому может присоединиться любое государство
и деятельность консорциума должна проходить под контролем  Ор-
ганизации Объединенных Наций.
     "Северный обруч",  даже в форме проектов,  - это огромный
национальный капитал.  А его реализация может вдохнуть жизнь в
целый ряд регионов от Тихого океана до Балтийского  моря,  це-
ментируя одновременно организм страны.

О ФОРМИРОВАНИИ НАЦИОНАЛЬНЫХ ЦЕЛЕЙ

     Я рассказал лишь об одном из возможных проектов  развития
российского потенциала,  сочетающего его ресурсные и интеллек-
туальные возможности с  развивающимися  тенденциями  изменения
геополитической обстановки.  Существует и целый ряд других, не
менее масштабных  и  многообещающих  замыслов.  Их   публичное
обсуждение уже  само  по  себе очень важно для нации.  Страна,
обсуждающая крупномасштабные  проекты  собственного  развития,
страна, способная смотреть вперед, - это уже не развалины ком-
мунистического фаланстера.  Это  значит,  что  нация  начинает
чувствовать уверенность в своих силах.  А уверенность и самоу-
важение - уже огромный шаг вперед по сравнению с нынешней без-
надегой.
     Формирование и анализ перспектив  реализации  крупномасш-
табных программ, вернее совокупность проектов, мне представля-
ется важнейшей обязанностью государства.  Но надо понять,  что
работа над  подобными  проектами  не имеет ничего общего с той
работой, которую проводил бывший Госплан,  когда  разрабатывал
проекты "великих  строек  коммунизма".  Цель анализа возможных
проектов, их следствий и корреляция с национальными  целями  -
это прежде всего всесторонняя оценка перспективы, именно оцен-
ка и именно перспективы. И не больше! Такая проектная деятель-
ность -  основа  для  выработки  определенных  государственных
предпочтений, структуры  региональной  и  налоговой  политики,
указание направлений  наиболее  эффективных  капиталовложений,
своеобразная научная гарантия риска для частного капитала.
     Последнее особенно важно.  Такие масштабные проекты,  как
"северный обруч",  не могут не привлечь  внимания  иностранных
инвесторов и инвестиционных фондов. Но них необходимы не толь-
ко идеи,  но и глубокие  всесторонние  проработки.  Причем  на
государственном  уровне.  И  четкие рекомендации о необходимой
внутренней  политике  государства.  Нужно  широкое   публичное
обсуждение  подобных  программ  развития.  Общество должно по-
чувствовать перспективу,  почувствовать  собственные  мускулы,
почувсвовать, что  во  главе государства стоят государственные
мужи, а не политиканы. Все это и позволит поверить в будущее и
сделаться  стимулом  к настоящей работе,  а не только к дележу
народного добра! Может быть, это и есть самое главное в подоб-
ной проектной деятельности.
     Такая деятельность требует  энергичного  правительства  и
интеллигентного патриотически  настроенного парламента.  Заме-
тим, что здесь существует и положительная обратная связь: про-
ектная деятельность  "цивилизирует"  власти.  А следовательно,
содействует их  укреплению.  Она  меняет  направление   мыслей
власть имущих,  переключая их с проблем политиканства на конк-
ретную практическую деятельность.  И еще одно соображение: та-
кие проекты имеют четкую интегративную направленность. Особен-
но, если они будут объединены с инициативами,  которые идут из
разных регионов  огромной страны,  превращая ее в единый орга-
низм, и хозяйственный и политический.
     Но это лишь одно из направлений в сложном становлении на-
циональных целей. Чаще всего они возникают сами собой, отражая
реальные устремления людей и их миропредставление. Но обсуждая
проекты и перспективы,  побуждая энергию людей,  интеллигенция
многократно ускоряет эти процессы.
     Обсуждение путей предотвращения возможного голода,  конк-
ретных "проектных действий",  позволяющих увидеть перспективы,
лишь некоторые из составляющих процесса становления националь-
ных целей,  превращения жителей страны в нацию,  в граждан. не
менее необходимо увидеть Россию и как культурное  пространство
с собственным видением своего места в развивающемся мире - ми-
ре  XXI века.

РОССИЯ В МИРЕ XXI ВЕКА

     Мы сегодня смотрим на Запад.  И не без основания, ибо за-
падные страны открыли страницу либерализации не только  эконо-
мики, но и всей общественной жизни, показали необходимость ин-
теграции и,  наконец,  первыми поняли, что означает социальная
ориентация  экономики  для образа жизни миллионов граждан этих
стран.  И у многих экономистов, людей, занимающихся проблемами
развития  цивилизации,  у  экологов,  в  частности,  создается
представление о существовании некоторых  универсальных  рецеп-
тов,  жизненных универсалиях XXI века,  если угодно.  Я боюсь,
что такое представление ошибочно и опасно.
     Безусловно, определенные  универсалии  существуют.  Их не
может не быть,  ибо человечество взаимодействует  с  Природой,
как единый биологический вид.  И такие универсалии рождались в
сознании людей независимо от их рассовой принадлежности, места
обитания  и других обстоятельств их жизни,  как проявление той
логики универсального эволюционизма, которая привела к появле-
нию  на Земле "человека разумного".  Одна из этих великих уни-
версалий - заповедь "НЕ УБИЙ!",  которая, в той или иной форме
возникла у  всех народов.  Универсалии рождаются и сегодняшней
практикой жизни.  Разве не является универсалией - универсаль-
ность технического развития или утверждение элементов планиро-
вания в либеральной экономике.
     Но, между тем,  закон дивергенции - это тоже универсалия.
А он гласит о такой  важнейшей  особенности  эволюции  челове-
ческого общества,  как  непрерывное  "расхождение"  этих самых
особенностей. В процессе эволюции непрерывно множатся  различ-
ные формы  человеческого общежития,  организационные структуры
деятельности, особенности духовного мира  людей.  Значит,  су-
ществуют и  границы  универсальности.  Вот почему любое слепое
подражание не только вредно, но и опасно.
     Вот почему  Запад  (любой запад!) - это лишь опыт,  но не
объект для подражания.  Так же как и Восток. Особенно для нас,
для нас, для России, связывающей эти два региона экономической
и культурной власти,  два важнейших центра будущего информаци-
онного общества.
     Мы говорим о XXI веке.  Но отдаем ли мы себе отчет в том,
что означает комбинация слов "МИР XXI ВЕКА". Нам предстоит еще
разобраться в том, что означает такое словосочетание, каким мы
видим и  хотим  видеть планетарное общество на грани тысячеле-
тий. Но одно уже очевидно - в авангарде истории окажутся не те
народы,  у  которых сегодня наиболее устроена производственная
жизнь,  а те, менталитет которых окажется наиболее настроенным
на универсалии цивилизации XXI века, на его потребности.
     Вот с этих позиций и следует думать о национальных  инте-
ресах, наших трудностях и возможностях. И, прежде всего, попы-
таться ответить на вопрос - что такое Россия?
     Без иллюзий, со всей жесткостью и беспощадностью истинных
патриотов: только так интеллигенция сможет  нащупать  истинное
понимание ситуации,  понять реальную обстановку. Только так мы
окажемся способными понять,  как в процессе невероятного пере-
мешивания людей,  стремительного  этногенеза,  охватившего всю
территорию Советского Союза, огромная часть нашей нации обрела
психологию люмпенов,  как  в  ее толще рождалась "коммунальная
сволочь", все то,  сегодня стоит на пути к  обретению  русским
народом достойной ниши в сообществе XXI века. Только беспощад-
ная честность поможет нам  выработать  иные  стандарты,  соот-
ветствующие российской реальности конца века, столь непохожего
на его начало.

                         *       *
                             *

     Я называю свою позицию позицией ограниченного пессимизма.
Такой термин я оправдываю тем,  что вижу огромные  возможности
моей страны и моего народа. Но у меня глубокие сомнения в том,
что мы сможем ими сегодня умело воспользоваться. Сталкиваясь с
людьми,  которые всю жизнь посвящали себя политике, ч вижу та-
кую ориентированность их мысли,  которая не  дает  возможности
спокойного обсуждения будущности страны, обсуждения, исключаю-
щего ориентацию на собственный и притом сиюминутный успех. Это
свойство политиков современной волны, может быть одно из самых
страшных наследий коммунистической эпохи.
     И тем не менее, мы должны сообща думать о месте нашей Ро-
дины в мире XXI века.  И делать все возможное,  чтобы оно было
достойным!



Глава XIY. 93-Й ГОД


ЗАВТРА ЕЩЕ НЕ НАЧАЛОСЬ

     И вот наступил нынешний 1993-й год. Я кончаю книгу, кото-
рую начал  легко  и  даже весело - я писал ее для себя,  как и
раньше, в юности, писал стихи. Писал в те дни, когда у меня не
было срочной  работы или мне было трудно ей заниматься,  когда
мне хотелось отдохнуть и побыть на едине  с  самим  собой,  со
своим прошлым и со своими мыслями.  А еще - когда мне станови-
лось тошно от настоящего. Тогда я как бы листал страницы своей
жизни и удивлялся тому, что все произошло так, а не иначе. И у
меня самого и в моей стране.
     Я по природе своей жаворонок - всю жизнь просыпался очень
рано.  Но в молодости, я ленился подниматься сразу и, если это
было можно, любил просто по-бездельничать и лежа в кровати по-
думать о чем-нибудь приятном.  Но в нынешнее время такого без-
делия уже не получалось:  достаточно выключится из  какого-ни-
будь  дела,  как  в  голову начинают лезть мысли,  как правило
очень грустные, ибо будущего не видно. И тогда настроение пор-
тится,  причем на целый день и мешает заниматься делом. Поэто-
му,  когда я просыпался рано,  а это  случалось  почти  каждый
день,  то  торопился  вставать  ни  свет  ни заря и садится за
компьютер. Теперь он мне заменял мое Ладожское озеро и моя ме-
дитация  - это уход в прошлое.  О будущем теперь не думалось -
не те годы и не то время,  не хочется расстраиваться. О судьбе
написанного я так же не думал.
     Но вот однажды,  когда я был в том состоянии, о котором в
детской книжечке написано:"не поется, не клюется, к меня кури-
ный грипп",  на принтере я распечатал написанное. И первым чи-
таталем стала моя жена,  которую я попросил исправить орфогра-
фию и выловить обычно многочисленные описки.  Это  она  первой
сказала мне о том, что мои размышления могут быть интересны не
только моим близким и их следует опубликовать. Тогда я дал по-
читать написанное еще кое кому из тех моих знакомых, кому я по
человечески верил. Они мне сказали тоже самое, что сказала То-
ня.  Я быстро прочитал рукопись и понял, что без особого пред-
варительного замысла, родился документ, содержащий информацию,
высокой степени подлинности. По существу, в нем даны фрагменты
истории интеллигенции, естествознания и даже философии послед-
них десятилетий.  И  они  пропущены  через  конкретную  жизнь,
сквозь те самые три четверти века, которые я уже прожил и, ко-
торые неузнаваемо изменили лик огромного народа.  Тем самым я,
как бы отдаю свою жизнь тем,  кто хочет  увидеть  изнутри  эту
историю в ее трагизме и очаровании.
     Я еще раз прочитал рукопись более внимательно и решил ни-
чего в ней не менять,  ничего не  дополнять,  боясь  испортить
чистоту  первоначального документа и непредвзятого восприятия.
Может быть  следовало  ограничится  первыми  тринадцатью?  Но,
во-первых тринадцать плохое число, а во-вторых, я уже стал ду-
мать о читателях. Вот почему, я сел писать заключительную гла-
ву.  Она мне далась труднее всего и ее я писал уже  совсем  не
легко  и,  тем более,  уже совсем не весело,  поскольку теперь
речь должна идти о будущем.  Как бы мне хотелось сказать чита-
телям, особенно молодым, нечто обнадеживающее. Но пока сделать
это у меня не получается!
     Заключительной могла бы быть и предыдущая глава.  Но  она
была написана год назад,  как очередное "размышление" и я пос-
читал необходимым написать специальную  заключительную  главу,
отвечающую реалиям сегоднешнего девяносто третьего.

СОВЕТНИК АКАДЕМИИ

     У Гюго есть роман с таким же названием как и это заключи-
тельное размышление.  В детстве я очень любил книги Гюго, осо-
бенно его "девяносто третий". Читал его несколько раз и каждый
раз сочувтвовал  жертвам страшного года французской революции,
которую уже в раннем детстве воспринимал как катастрофу,  а не
как  героику.  И мне всегда слышалось что - то зловещее в этом
сочетании слов - quatrevingt treize.
     200 лет тому назад во Франции был развязан террор, против
якобинцев поднялась  Вандея,  кровь и звериная жестокость зах-
лестнули страну Вольтера и Руссо,  людей набивали в  баржи,  а
баржи топили в Луаре.  И все происходило во имя диких бессмыс-
ленных лозунгов.  У людей менялась психика.  Из доброго тихого
человека вдруг вылезал неандерталец. А интеллигенты - их тогда
называли философами,  превращались в палачей.  Так,  наверное,
случается во время любых революций. Ведь и у нас в стране тоже
был свой quatrevingt trteize и люди превращались в зверей, для
которых жизнь не стоила ничего.  Ничья, и что особенно страшно
- своя, в том числе!
     И вот в нынешнюю новогоднюю ночь,  в наступления 1993,  я
пороизнес тост,  не очень понятый моими гостями:  "не дай Бог,
чтобы наш наступающий девяносто третий был хоть чем-нибудь по-
хож на французский".  Мне хочется верить,  что у нашего народа
хватит  мудрости  избежать еще одной катастрофы.  Да и вряд ли
какой народ способен в одном столетии вынести две подобных ре-
волюции, два девяносто третьих!
     Но это только вера, ибо трезвый анализ говорит о другом -
никогда со времен смутного времени наш народ не был  так  уни-
жен,  так лишен будущего,  так погружен в горе,  как сейчас. И
главное безнадежность,  отсутствие  национальных  объединяющих
идей -  каждый пытается выкарабкаться самостоятельно,  отсутс-
твие мининых и пожарских, тех кому хочется верить, кто достоин
того,  чтобы  ему верили - вот,  что сегодня мне кажется самым
страшным.  И народ пока еще не сказал своего слова.  Какое оно
будет?
     В марте 86-го года я ушел в отставку.  Расстался со своей
должностью в Академии Наук, отказался и от заведованием кафед-
рой. Поскольку  мое  материальное  положение  в  те  годы было
обеспечено законом об  академических  советниках,  сохранявшим
мой основно академический оклад, то я надеялся что могу не ду-
мать о заработках и спокойно заниматься наукой - теми вопроса-
ми,  что меня интересуют и на которые у меня не всегда хватало
времени. Мне хотелось многое написать. Я сохранил все свои на-
учные  связи и мои планы были вполне четкие - я собирался про-
должать исследования в области теории самоорганизации и, помня
великий завет о том, что никакая теория не может удовлетворять
современным стандартам,  если в ней нет хорошей математической
канвы,  попытаться  объединить  общие метододлогические основы
универсального эволюционизма с системой  математических  моде-
лей.  И таким способом подойти к той главной проблеме, которая
меня гложет больше всего:  как научиться изучать  стабильность
биосферы как единого целого, как четко определить само это по-
нятие и оценить способности человека обеспечить  свое  будущее
вместе с биосферой,  разумеется!  Каковы для этого должны быть
контуры научной программы. Мы с женой завели маленький домик в
60  киллометрах от Москвы и я думал значительную часть времени
жить там наедине с компьютером. И вместе с женой, разумеется!
     Но действительность внесла свои коррективы.  Началась ПЕ-
РЕСТРОЙКА, радостно встреченная большинством населения и  осо-
бенно интеллигенцией,  мало понимавшей в смысле происходящего.
В  этой новой обстановке,  каждый гражданин должен был опреде-
лить свое место в этом процессе. Я написал длинное письмо М.С.
Горбачеву.  В  нем было три утверждения.  Первое - необходимая
либерализация экономики должна пройти стадию "развитого госка-
питализма", когда будут разрушены монополии отраслей и возник-
нут корпорации с государственным капиталом, способные к конку-
рентной борьбе на рынке, причем международном. Второе - должны
быть легализированы все формы собственности на землю,  но  под
контролем "земельного суда",  как важнейшего инструмента граж-
данского общества,  исключающим возможность деградации земли -
высшей  ценности человечества.  И третье - главное богатство и
главное завоевание "социализма" - это грамотное население, тот
интеллектуальный потенциал,  которым мы теперь обладаем. Необ-
ходимо найти способы его сохранения и рационального  использо-
вания  - это ключ к решению и экономических и социальных проб-
лем. Только это может помочь утвердится высшим  технологиям, а
следовательно и обеспечить сохранение Союза в клубе промышлен-
но - развитых держав.
     Реализация подобных  тезисов  предполагала  новый уровень
государственности - без обшегосударственных программ, без воли
и энергии всей страны,  ни один из этих вопросов быть решенным
не может!  Из подобных соображений и должна строится вся стра-
тегия необходимых преобразований нашего общества. Преобразова-
ний, которые уже давно назрели, без которых наша Великая Стра-
на  может  превратиться  в  мировое  захолустье.  Я  стоял  на
позициях весьма далеких от тех, которые занимали люди, позднее
назвавшие   себя демократами,  как и от позиции той группы пар-
тийных деятелей, которые открыли процесс перестройки.
     Несмотря на то, что я передал конверт в приемную генсека,
Михаил Сергеевич, когда через пару лет мне довелось с ним раз-
говаривать, мне сказал,  что такого письма он не получал.  Мне
нет оснований ему не верить.  "Аппарат, как мне сказал однажды
М.С.Горбачев, есть аппарат!"
     Я не  делал тайны из своих суждений,  старался их разъяс-
нять, выступал с докладами и пытался в статьях рассказывать  о
своей позиции,  которая,  чем дальше,  тем все заметнее отлича-
лась, как от официального курса, так и от того, что тогда было
модным,  от того, что говорили и писали "прорабы перестройки",
начисто отвергавшие идею державности.  Я очень рад, что меня к
ним не причисляли.
     Физико -технический институт,  где я состоял  профессором
уже более  30 лет,  меня выдвинул в депутаты Верховного Совета
СССР. Моя кандидатура была поддержана Московсим Лесо-техничес-
ким  институтом  и  еще рядом организаций Мытищинского избира-
тельного округа.  На большом собрании я подробно изложил  свою
позицию, свои взгляды на перестройку и....  отказался баллоти-
роваться в депутаты.  Мне было совершенно ясно,  что я не могу
заниматься политикой ни по здоровью, ни по возрасту, и главное
- по характеру мышления. Я к ней органически не приспособлен.
     Я не обладаю способностями нужными политику.  Верю  тому,
что люди говорят,  не умею разбираться в хитросплетении личных
интересов, придумывать ходы, которые бы устраивали свою партию
и нейтрализовали других и т.д.  Одним словом, я не умею делать
всего того,  что должен уметь политик,  стремящийся обеспечить
достижение своей цели.  Я также не могу принадлежать  к  какой
либо партии - могу лишь сочувствовать, но не больше. Разделять
какие то взгляды,  той или другой группы людей, но заведомо не
все. И моя жена меня поддержала в моих решениях - она даже бы-
ла более активной в моих утверждениях чем я сам.
     По этим  же  причинам я не стал сдавать партбилет,  когда
начался массовый выход из КПСС.  Я вступал на фронте  в  очень
тяжелое время, вступал вместе с теми кто защищал страну от фа-
шизма. Получением партбилета я подчеркивал свою жизненную  по-
зицию, причем  не  партийную,  а  русскую.  И никогда я не был
"шибко партийным" и всегда имел собственную позицию и всячески
избегал политической и партийной деятельности.  Вот и теперь я
не считаю возможным порочить свое прошлое в угоду тем или иным
политическим или партийным соображениям.  Что было, то было. И
пусть мой партбилет в тех рваных корочках, на которых написано
еще  ВКПБ,  и  которые  мне подарил подполковник Фисун в Синя-
винских болотах, останется в моем письменном столе.
     Когда был первый съезд свободно выбранных Советов,  мы  с
женой  были  в подмосковном санатории Десна - это кажется пос-
ледний раз в жизни,  когда мы имели возможность купить путевки
в  санаторий  и провести четыре недели под наблюдением врачей.
Теперь санатории доступны только продавцам в ларьках или, быть
может, еще и шахтерам, если им во-время платят зарплату. В тот
год  мы  много гуляли и еще больше смотрели телевизор.  Первый
съезд без купюр и без единогласного голосования.  Это было так
ново, что даже не верилось в то, что так и происходит сейчас в
Кремле. Я смотрел во все глаза. Мне было все страшно интересно
и...очень  грустно за тех кто с чистым сердцем шел в политику,
надеясь сделать полезное для своей страны.
     Я видел  беспомощность  доброго  идеалиста и бесстрашного
человека Андрея Сахарова,  который говорил улюлюкующим мерзав-
цам, то, что у него было на сердце, о чем он думал долгие годы
остракизма, ссылок,  унижений. То, о чем думало огромное боль-
шинство граждан нашей страны. Видел я и злого, отвратительного
Ландсбергиса, которого все считали интеллигентом только  пото-
му, что он был знатоком музыки и других людей,  которые по не-
понятным  мне причинам стали народными избранниками и вылезали
на трибуны,  просто так,  для того чтобы показаться, без идей,
без понимания настоящего и без мыслей о  будущем.  Может  быть
лишь для того, чтобы продемонстрировать свою подлую душу. Меня
угнетало и то,  что я не видел стержня, идеи, ради которой все
происходит  там  в Кремле.  Неужели люди,  которые произносили
слова "социалистический выбор",  так и не поняли,  что за всем
этим стоит.  Утешал меня лишь мой собственный выбор: слава Бо-
гу,  что меня нет в зале! А как легко я там мог бы быть! И что
бы я тогда чувствовал?
     И кем бы я там мог бы стать - как Сахаров, в роли еще од-
ного распятого?  На эту роль я не был способен.  А, может быть
молчаливым большинством? Мне казалось, что я представляю неко-
торые  фрагменты такой программы целенапрвленного развития об-
щества,  его постепенной либерализации,  которая позволила  бы
избежать революции, взрыва национализма и распада Союза - гла-
вное что меня страшило.  Повторю - я всегда  был  непримеримым
оппортунистом и  больше всего боялся стихии революции.  Даже в
молодости. Но можно ли сейчас убедить, тех в кремлевском зале,
что  перестройка реальна и может обойтись без крови и горя,  к
которому нас ведет толпа,  ничего не понимающих народных  изб-
ранников.

ОПЕРЕТОЧНЫЙ ПУТЧ

     Августовский путч  меня застал в Переславле-Залесском.  Я
туда поехал вместе с,  гостившем в Москве, моим старым знаком-
цем, гражданином Франции Георгием Николаевичем  Корсаковым. Он
родился в  Париже  в  21 - ом году.  Так что мы были почти ро-
весники.
     Познакомился я с Георгием Николаевичем во второй половине
60-х годов в Бордо на конференции "Кибернетика и жизнь", орга-
низованной Международным институтом жизни.  Познакомил нас его
президент профессор Морис Маруа,  добрый и бескорыстный  чело-
век, что  среди  французов встречается не часто.  Корсаков был
директором патентного департамента компьютерной фмрмы Хонивелл
-Бюль и всегда был готов мне помочь, когда я бывал в Париже по
своими компьютерным делам.
     Но подружился я с ним в Москве,  когда он однажды приехал
сюда по своим служебным обязанностям.  Мы сидели у меня дома и
ужинали и тут он произнес фразу,  которая совершенно  изменила
мое к нему отношение.  А сказал он примерно следующее:"То, что
внук адмирала Корсакова, чьим именем назван город на Сахалине,
должен  жить  в  этой самой Франции,  а не у себя дома - я вам
прощаю.  То, что наше курское (или орловское - точно не помню)
имение,  которое славилось, как образцовое и сверхдоходное хо-
зяйство, превратилось черт знает во что, неспособное прокомить
даже тех,  кто там работает - я вам тоже прощаю. Но то, что со
мной начинают вежливо разговаривать в Национале (или Метрополе
- я не помню в какой госиннице он тогда жил), только после то-
го,  как я покажу им французский паспорт - этого я вам никогда
не прощу".  Я этого тоже никогда  не  мог  простить  Советской
власти. Исчезновение чувства собственного достоинства русского
человека,  и не только русского,  а гражданина России, одно из
самых мерзких преступлений большевизма и источник неисчислимых
бед.  Вот почему мы с Корсаковым и стали друзьями:  по  самому
главному вопросу об отношении к России, о самосознании русско-
го человека и необходимости вернуть ему чувство  самоуважении,
мы были единомышленниками.
     Итак путч нас застал в Переславле,  вернее в его  окрест-
ностях в маленьком финском домике, который использовался в ка-
честве гостевого в институте Программных Систем  Академии Наук.
     Увидев рано утром по телевизору вместо привычных  послед-
них известий фрагменты "Либединого озера",  мы поняли,  что  в
Москве  что  то  стряслось.  Но никто еще ничего не знал и на-
чальство института тоже. Потом, когда через пару часов увидели
на  экране  телевизора  господина Янаева с трясущимися руками,
как у алкаша перед похмелом,  то поняли оба одно и тоже: прои-
зошел путч импотентов,  нравственных,  физических, интеллекту-
альных, путч пьяниц и мерзавцев. И пошли гулять втроем - Корса-
ков,  моя жена и я, понимая, что добром такие ситуации не кон-
чаются..
     То, что  путч  провалиться,  в  этом мы были уверены.  Но
последствия могут  быть  самыми  непредсказуемыми и совершенно
трагичными для нашего государства.  И это мы все трое понимали
отлично и одинаково.  И то,  что трагедии не избежать тоже. Но
того, что случилось в Беловежской пуще никто из нас не ожидал.
     Мне казалось,  что произошло такое, что и в кошмарном сне
не может  предвитеться. Тысячи лет создавалось государство и за
один вечер  оно было разрушено.  Это была не просто безответс-
твеность, это был удар в спину России,  да  и  наверное,  всей
планетарной цивилизации.  Кроме того,  я не видел логики: ведь
только что на референдуме народ проголосовал за сохранение Со-
ветского Союза и начался Новоогаревский процесс, который боль-
шинство рассматривало как некий свет в тунеле. И тут вдруг та-
кое! Да еще нелепейший суверенитет России. Происшедшее мне ка-
залось столь же нелогичным, как и объявление суверенитета Анг-
лии от Великобритании. Когда-нибудь нужные документы окакжуть-
ся обнародованными и мы узнаем скрытые пружины происшедшего.
     Но может быть и тайны здесь нет никакой? Может быть здесь
и нет  ничего  кроме игры человеческих страстей и амбиций?  На
эту мысль меня навел следующий эпизод.
     В марте  92-го года было узкое совещание у Г.Э.Бурбулиса,
Я уж не помню по какому поводу, но зашел разговор о смысле Бе-
ловежской трагедии.  Генадий Эдуардович начал  было  объяснять
мотивы и почему так здорово,  что произошло разрушение Советс-
кого  Союза.  Но вдруг остановился,  воздел руки к небу и ска-
зал:"Да,  неужели вы не прнимаете, что теперь над нами уже ни-
кого  нет!".  Может  быть в этом и состояла истинная причина -
ведь Бурбулис был тогда вторым лицом в государстве!
     Я все  больше  втягивался  в общественную жизнь - в такое
время невозможно уйти в сторону.  Вот я и писал публицистичес-
кие статьи,  не очень веря в их полезность,  а реализацию моих
научных планов все откладывал  и  откладывал  до  лучших  вре-
мен....если они  настанут.  Да и кому сейчас есть дело до ста-
бильности биосферы!

ЕЩЕ ОДНА ПОПЫТКА

     Осенью 91-го года, кажется в ноябре, проходило общее соб-
рание Академии Наук СССР - последнее собрание  союзной  Акаде-
мии. Должен  был быть решенным вопрос о ее дальнейшей судьбе и
о ее принадлежности к России.  Начались длинные и, как всегда,
достаточно  нудные  дебаты.  Я выступил с небольшой речью.  Ее
лейтмотив состоял в том,  что главным сегодня является не воп-
рос о принадлежности Академии.  Здесь то и решать нечего: само
собой разумеется, что она должна теперь называться Российской,
как  и  в  былые  времена.  Главное  сегодня в другом - суметь
поставить на службу России интеллектуальный  потенциал  Акаде-
мии,  также, как это было сделано во время войны, когда возни-
кали различные академические комитеты,  сыгравшие немаловажную
роль  в  повышении  обороноспособности страны и мобилизации ее
ресурсов на общую цель.
     Сегодня Россия не представляет собой экономического орга-
низма. Это вырванный кровоточащий  кусок  территории  -  кусок
единого тела страны.  Но обратного хода нет.  Несмотря на весь
трагизм такого утверждения,  его надо принять как аксиому. От-
каз  от  нее будет означать кровь и еще большую глубину траге-
дии.  Надо пережить и Севастополь,  эту кровоточащую рану и то
унижение  русского народа,  в которое нас повергли ныне власть
имущие и,  сжав зубы, начать работать во благо будущего. Нужно
научиться жить в этой новой для нас стране, ибо эта страна на-
ша, за которую мы и только мы в ответе.
     И первое,  что должно быть сделано - превращение той тер-
ритории,  которую мы сегодня называем Россией в настояшее сов-
ременное государство, в единый экономический организм, с соот-
ветствующей ему структурой. Эта задача пока не понята и, заве-
домо, не  под  силу той группе людей,  которая сегодня,  волей
случая, пришла к власти  и  распоряжается  страной.  Надо  это
признать.  И  только  тогда  станет понятной вся та мера нашей
собственной ответственности,  той ответственности, которая ле-
жит на плечах научной интеллигенции.  Необходимо найти способы
использовать интеллект, знания и энергию членов Академии и той
молодежи - особенно научной молодежи,  которая стоит за каждым
из нас.  Меня очень беспокоит то,  что страну  заливает  волна
посредственности, что в сознании тех молодых людей, которым, в
силу удивительного случая,  оказались сегодня врученными ключи
от  нашего  будущего,  властвует представление о самодостаточ-
ности - первейший индикатор посредственности и  грядущих  неу-
дач. Как им объяснить, что их вознесение на вершину власти, не
следствие их талантов и,  чтобы выдержать ту  ответственность,
которая на них навалилась им необходима настоящая опора.  Ска-
зал я еще и о том,  что использовать расхожий термин  "кризис"
неправомочно.  Следует осознать, что страна переживает смутное
время. И речь должна идти об организации жизни в это время и о
долговременной стратегии выхода из него. Вот почему необходимо
создание совета "Наука будущему России".
     Моя речь особого впечатления не произвела,  только акаде-
мик Марчук,  последний  Президент Союзной Академии - он вел то
памятное общее собрание,  мне бросил:"  Инициатива  наказуема,
Никита Николаевич! Вам и писать письмо в правительство".
     Письмо на  имя  Б.Н.Ельцина я написал и его дал подписать
ряду членов Академии.  Положил его и на стол Г.И.Марчуку,  где
оно  благополучно  пролежало около недели.  Я его забрал и без
его подписи отвез в канцелярию Президента России.
     Судьба этого письма достаточно показательна.
     Примерно через полгода неожиданно вышел указ  Ельцина  об
организации при  правительстве консультационного общественного
совета по анализу критических ситуаций и проектов правительст-
венных решений.  В его состав  было  включено  довольно  много
весьма квалифицированных специалистов, что давало определенную
надежду на возможность успешной работы.  Его председателем был
утвержден я. Мне казалось, что в таком составе, совет может, в
наше смутное время, постепенно превратиться в некий инструмент
стратегического анализа.  Без него обойтись невозможно.  А до-
пускать до  него  бойких,  на  все готовых дилетантов,  крайне
опасно.  Я думаю,  что провал перестроечного процесса в  очень
многом был следствием непонимания возможных перспектив, ясного
представления о том, что из желаемого реально! Да и само жела-
емое очерчивалось очень смутно. И перед моими глазами все вре-
мя вставал назидательный пример.
     После нападения  на  Пирл Харбор,  как об этом повествуют
многчисленные воспоминания,  в Вашингтоне возник  неформальный
кружек обеспокоенных ученых. Они собирались, обсуждали пробле-
мы, возникшие в связи с войной,  обдумывали пути  их  решения.
Иногда в этих встречах участвовали Рузвельт,  Гопкинс и другие
государственные деятели.  Рузвельт обычно молчал, иногда зада-
вал вопросы, иногда просил проанализировать ту или иную ситуа-
цию. Под эгидой этих людей проводились некоторые исследования,
которые мы сегодня относим к исследованию операций или систем-
ному анализу,  то есть к комплексному анализу проблем принятия
тех или иных решений. Уже после кончины Рузвельта, Трумен фор-
мализовал  эту  деятельность  и  была  создана знаменитая REND
CORPORATION.  Она сыграла очень важную роль в период  холодной
войны. Действует она и сейчас. Президенты и правительства ухо-
дят, а REND остается и снабжает федеральное правительство,(а в
последние десятилетия и крупные корпорации) важнейшей,  объек-
тивной, от политики независящей информацией.
     Я надеялся, что мне удастся повторить, в новой редакции и
в  новых условиях опыт США и создать тот аналитический инстру-
мент,  который поможет найти стране пути  выхода  из  СМУТНОГО
ВРЕМЕНИ.  И  весь  92-ой год я делал многочисленные усилия для
реализации этой идеи.  Но я не учел того немаловажного обстоя-
тельства, что Ельцин не Рузвельт, а Бурбулис не Гарри Гопкинс.
     На мои  многочисленные  письма,  которые я писал Ельцину,
Гайдару и Бурбулису,  никакой реакции просто не последовало. Я
провел два слушания в Верховном Совете. Провел несколько засе-
даний в институте философиии,  доме ученых  и  на  собственной
квартире (помещения, а также и аппарата, а тем более каких ли-
бо средств у Совета не было).  Но никто из сильных  мира  сего
или их советников, какого либо интереса к этим акциям не проя-
вил. А советник Президента по экологии А.В.Яблоков мне однажды
сказал:"Затеваете разные советы,  когда есть институт советни-
ков". Тем не менее нам удалось выпустить две брошюры  "Страте-
гия  выживания" и "Проблемы регионального управления".  Я хочу
поблагодарить ректора  РОУ,  профессора  Бимбада  и  директора
института региональных проблем профессора  Айламазяна  за  то,
что они нашли средства на оплату типографских расходов. Без их
участия брощюры выпустить не удалось бы и провести по ним слу-
шания в Верховном Совете, тем более. Впрочем и в Верховном Со-
вете эти усилия не оставили заметных следов: депутаты поглоще-
ны политической борьбой и вряд ли понимают,  что есть еще неч-
то, независящее от политики.
     Меня огорчила удивительная незаинтересованность руководс-
тва страны  в  той поддержке,  которую могла бы оказать нефор-
мальная,  то есть независимая от правительства и партий наука,
люди лишенные ведомственной или политической предвзятости.
     Больше всего  меня  удивлял и разочаровывал Гайдар.  Я не
раз его видел его на семинарах в институте системных  исследо-
ваний,  в ЦЭМИ ...Как старый профессор я всегда присматриваюсь
к молодежи.  Он мне понравился.  Потом мы с ним встречались  в
редакции журнала Комунист, где он заведовал отделом экономики.
Его начальником был Лацис,  человек несравненно более  образо-
ванный и способный.  Рядом с ним Гайдар был не больно заметен.
И все же я был очень рад  его  назначению  на  пост  премьера.
После Силаева,  которого я знал много лет по Минавиапрому, как
человека,  способного выдвинуть Симонова на пост генеральнеого
конструктора в КБ им,  Сухого это был большой шаг в "интеллек-
туализации правительства".  Мне,  как и многим, было радостно,
что впервые у нас появляется более или менее образованное пра-
вительство.
     Меня, правда смущал-кое кто из персонажей нового кабинета
министров, тем более, что один из них вырос прямо на моих гла-
зах - этакий самонадеянный мальчик,  о котором мама всегда го-
ворила какой он талантливый. Но несмотря на некоторые подозре-
ния,  я  был  рад формированию такого молодого правительства и
написал Гайдару пару писем,  в которых  послал  некоторые  мои
статьи и предложения.  Ни какой реакции не последовало. Оказа-
лось,  что секретарем Гайдара работает бывшая  секретарь  моей
бывшей  кафедры.  Я попросил ее передать Гайдару мою просьбу о
свидании. И этот демарш остался безрезультатным.
     После этого  я  уже  попытался  внимательно разобраться в
том,  что из себя представляет "каманда Гайдара" и на кого она
опирается. Я не буду приводить подробных рассуждений и ограни-
чусь несколькими заключениями.
     На смену  дремучему невежеству пришли полузнания.  И я не
знаю, что лучше.  Те, которые командывали нашей страной раньше
были умные хитрые мужики. Но они понимали сколь многого они не
знают. И поэтому,  время от времени, приглашали настоящих спе-
циалистов. Кое-что слушали и кое-что наматывали на ус. И, хотя
решения принимали исходя из установившихся правил игры, но со-
веты все же слушали,  а иногда и использовали. Теперь к управ-
лению страной пришли люди, которые думали, что они образованы.
У них возникает "синдром самодостаточности". Им не нужны неза-
висимые советчики,  а нужны помошники.  И они их рекрутировали
из  той  же им знакомой среды людей,  не получивших настоящего
университетского образования.  И вот волна, не очень грамотной
посредственности с самомнением,  свойственным "полунауке" зах-
лестнуло нашу страну.
     Я совсем не думаю, что государством должны управлять уче-
ные или  сверх образованные люди,  Вовсе нет!  На меня однажды
произвело большое впечатление реплика Наполеона,  обращенная к
Бертье, своему  блестящему начальнику штаба:  "Из тебя никогда
не получится полководца" и последующее объяснение  того, сколь
разными качествами  должны  обладать  командующий  и начальник
штаба. Ученый не может управлять,  ибо если внутри него не жи-
вет сомнение, то он не может быть ученым. И его задача не пре-
одолевать сомнение,  а  использовать  его  для получения новых
знаний. А человек принимающий решение,  должен уметь преодоле-
вать  сомнение,  иметь мужество идти на риск и для него важнее
всего "ввязаться в драку" - вот так я  пересказываю знаменитое
высказывание Наполеона. И добавлю еще от себя: настоящий боль-
шой политик должен быть настолько  умен,  чтобы  опираться  на
штаб  - собрание людей,  каждый из которых должен быть образо-
ваннее самого политика. И по-возможности не быть политиком.
     Когда я понял,  что у нас все не так,  когда я понял, что
вместо RAND  CORPORATION у нас ограничатся множеством "консалти-
ноговых" контор,  для которых западная технология обращения  с
бумагами и  есть верх мудрости,  я решил выйти из игры.  Но не
тут - то было!

ПРЕЗИДЕНТСКИЙ СОВЕТ

     Неожиданно я получаю извещение о том, что включен в число
членов Президентского Совета.  Со мной никто предварительно  о
возможности моего участии в работе Совета не разговаривал и до
сих пор я не знаю почему я удостоился чести сделаться его чле-
ном. Но,  что греха таить - мне такое назначение было приятно.
Более того, с работой в Совете я связывал определенные надежды
и,  главным образом возможность реализовать идею использования
научного потенциала для превращения России в полноценную, эко-
номически сильную державу.  "Наука на службу России"  -  такая
организация, в чем то похожая на RAND CORPORATION, так же опи-
рающаяся,  прежде всего,  на временные коллективы,  коллективы
собранные  "поштучно" со всей страны,  то есть на лучшие мозги
нации, необходима России. Она будет создана - если не мной, то
кем либо еще.  Ибо без нее,  страна в нынешних условиях просто
не сможет сформироваться как первокласная держава. И на высоко
профессиональной  основе,  по  возможности избегая конкретного
политиканства, такая   организация   должна   быть   способной
просматривать  альтернативы  развития,  бороться  с утопиями и
формировать объективные суждения о возможной нише нашей страны
в мировом сообществе XXI века.
     Я не питал особых иллюзий и ожидал,  что  встречу  значи-
тельные трудности и,  вероятнее всего, встречу в Совете людей,
не разделяющих моих политических взглядов. Во-первых я не счи-
тал себя демократом в том примитивном современном смысле когда
считается что и "кухарка может  управлять  государством".  Мне
казалось,  что  принцип  "один  человек  - один голос" в такой
стране как наша,  легко может быть доведен до  абсурда,  когда
станут оправдываться  слова  Цицерона  о  том,  что демократия
всегда вырождается в хаос. Я сторонник представительного госу-
дарства, когда демократический принцип действует лишь на самом
нижнем уровне,  где люди знают друг друга.  Кроме того, должна
быть реализована определенная элитарность. Нет, не в духе Пла-
тона. Но тем не менее правление должно быть в руках профессио-
налов,  способных  опираться на интеллектуальный потенциал на-
ции.
     Во-вторых, как это следует из  той  схемы  эволюционизма,
которой я занимаюсь последние 20 лет,  по мере развития произ-
водительных сил,  направляющая роль интеллекта, а следователь-
но,  институтов гражданского общества и,  прежде всего,  госу-
дарства должна расти.  Особенно теперь в предверии глобального
экологического кризиса. Но отсюда следует, что решающее значе-
ние имеет  организация направляющей деятельности государства в
развитии промышленности, образования, науки и всей инфраструк-
туры.  Другое  дело,  что эти управляющие воздействия вовсе не
обязательно должны реализоваться методами команд. Более того -
необходимость максимального использования таланта и инициативы
людей,  в подавляюшем большинстве случаев вообще исключает ко-
мандную  форму  управления.  Да  в  ней  и  нет необходимости,
поскольку рыночные механизмы,  столь гибки и  столь  отточены,
что могут обеспечить гражданскому обществу достижение, практи-
чески, любых социальных, политических и экологических целей.
     Свою задачу я вижу в том, чтобы содействовать превращению
жителей территории  России в граждан единого многонационального
государства, способных к проявлению  ответственности  за  свою
страну и  участию в формировании ее национальных целей.  Ну и,
конечно, в создании некой структуры, которую я условно называю
"Наука - будущему России".
     Но пока это только мечты.  На тех заседаниях,  в  которых
мне довелось  участвовать  обсуждались лишь чисто политические
ходы. А в этой сфере,  вряд ли я что либо могу сказать сущест-
венного, а обсудить возможные планы моей активной деятельности
пока не удалось.
     Я предпринял  лишь одну акцию - организовал научный семи-
нар под названием "Россия в мире XXI века".  Он собрал и  круг
итересных людей,  старающихся,  преодолевая  свои политические
симатии и антипатии,  разобраться в  происходящем  и  отделить
утопии от реальных возможностей.  Но и эта деятельность встре-
чает большие трудности - мало собираться раз в месяц  и  вести
умные разговоры.  Надо,  чтобы эти умные мысли доходили до ин-
теллигенции. Причем, не только гуманитарной, но и технической,
которая представляет сегодня огромную силу.  Пока это слой лю-
дей не очень активен, но он имеет свои корпоративные интересы,
как мне кажется совпадающие с общенациональными и  ему  свойс-
твенно чувство общности. Именно этим людям присущи мысли о бу-
дущем. И к ним обращаются участники нашего семинара.
     Но не так то просто в нынешнее время организовать издание
сборников типа "Вех". Но, кажется, находятся добрые люди и кое
-что сделать  удастся.  Конечно,  все это лишь микровклад,  но
вспомним историю,  которая случилась с лягушкой из сказки  Ла-
фонтена, упавшей в крынку с молоком!

                         *         *
                              *

      В течение тех двух-трех  месяцев,  которые  понадобились
редактору для подготовки рукописи к печати,  произошли события
чрезвычайной важности: произошла еще одна катастрофа. Я думаю,
что история не знает случая,  чтобы президент расстрелял собс-
твенный парламент.  При этом погибло несколько  человек  лично
мне знакомых.  Погиб только-что окончивший физтех романтически
настроенный мальчик,  он погиб около костра застрелянный  омо-
новцом. Была убита студентка второго курса - девочка шла домой
и погибла от пули снайпера,  стрелявшего с крыши дома. Погиб и
один  талантливейший режисер петербургской студии научно-доку-
ментальных фильмов, рискнувший сделать несколько натурных кад-
ров.
     Ужас состоял в том, что стреляли друг в друга бывшие еди-
номышленники, еще  два года назад стоявшие рядом.  И также как
катастрофа распада Великого Государства,  происшедшее в начале
октября 93-го  имело  в своей основе борьбу за власть и личные
амбиции. О судьбе России,  о том,  какое значение будет  иметь
расстрел белого дома для будущего нашей страны,  никто не ска-
зал ни слова. Значит смуте на Руси не видно конца.
     Как и многие, я сторонник крепкой президентской власти. И
было время когда она могла состоятся:  народу были нужны слова
НАДЕЖДЫ, слова,  в которые народ бы поверил. И люди ждали этих
слов. Но они в нужное время произнесены не были.
     Теперь мы живем уже в другой стране!


Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (1)