кончая древнеязыческими традициями угро-финских народов и сла-
вянства, и было той особой деревенской цивилизацией, тем спла-
вом, который породил Великую Русскую Культуру.
В последние годы интеллигенция начала понемногу восста-
навливаться. Подул теплый ветерок, ослабли путы и началось
"шевеление умов". Пока еще только шевеление. Настоящему движе-
нию еще предстоит родиться. Но почва будет уже другой. Я ду-
маю, что деревенская культура, а следовательно, и та особая
цивилизация, о которой размышлял Тойнби, разрушена навсегда.
Возникнет нечто новое. Что войдет в нее из прошлого? Это труд-
нейшие вопросы, но на них нужен ответ. Иначе начнуться новые
эксперименты и новые разрушения.
И, наконец, последнее. Идет очень быстрая эволюция всего
общества. Идет острая полемика. Но, как мне кажется, она носят
пока через-чур умозрительный, абстрактный характер. Нельзя го-
ворить только о жизни вообще. Организация общества, его ста-
бильность, благосостояние народа, перспективы, которые откры-
ваются людям, тесно связаны со всей историей. И у каждого на-
рода, каждой страны и даже каждой составляющей страны, региона
свой особый путь. Однако существуют и общие закономерности
развития, особенно в наш век предверия экологического кризиса,
стремительного роста производительных сил и резкого усиления
взаимосвязанности людей.
Интеллигенции пришло время перестать быть "западниками" и
"славянофилами"(или почвенниками) и всмотреться в реальные
черты современности. Пришло время поступиться принципами "ве-
ликих утопий", личными политическими амбициями или "жаждой ре-
ванша" и понять, что в мире, как и в горной реке, есть своя
главная струя и горе пловцу, который не захочет ей следовать!
Глава YII. РАБОТА, ПОИСКИ И СМЕНА ДЕКОРАЦИЙ
ВЫЧИСЛИТЕЛЬНАЯ ТЕХНИКА
И СИМПТОМЫ НЕБЛАГОПОЛУЧИЯ
Вспоминая первые полтора десятилетия моей московской жиз-
ни, мне трудно выделить какие то особо яркие факты - работа,
работа и еще работа! Вычислительный Центр Академии Наук, где
мне предложили, одновременно с работой в Московском Физи-
ко-техническом институте, заведовать отделом, был одним из
академических научных учреждений, которые активно сотрудничали
с исследовательскими и проектными организациями занятыми соз-
данием авиационной и ракетной техники. Нам не приходилось ис-
кать задач - они сами сваливались нам на голову. Причем в зна-
чительно большем количестве, чем мы могли тогда переварить. И
они были мне по душе, поскольку требовали сочетания физичес-
кой, инженерной интерпретации с хорошей и трудной математикой.
Моим главным партнером было КБ, генеральным конструкто-
ром, в котором был мой старый знакомый по МВТУ профессор В.Н.
Челомей, хотя приходилось работать и с Королевым и Янгелем.
Когда возникали некие трудные задачи, требующие вмешательства
Академии Наук, то я предпочитал работы вести дома, т.е. у себя
в ВЦ с использованием тех вычислительных машин, которыми рас-
полагал наш центр, опираясь на квалификацию моих коллег. Но в
этой работе всегда принимали участие сотрудники наших "заказ-
чиков". Бывали времена, когда в моей лаборатории, состоящей из
трех комнат работало до 30 посторонних инженеров из разных КБ
и НИИ. Со средины 50-х годов мы оказались, но к сожалению не
надолго, в центре целого круговорота вопросов, каждый их кото-
рых должен был быть решен еще вчера. И все возникавшие задачи
были совершенно новыми, с которыми инженеры и физики раньше не
сталкивались. Они требовали и новых подходов, и новой матема-
тики, и всегда изобретательства. Это было какое-то "научное
пиршество ".
Вообще пятидесятые и первая половина шестидесятых годов
были очень светлым временем для нашей научно-технической ин-
теллигенции. Ее энергия, ее способности, умение - все это было
нужно народу, нужно стране, нужно государству. Причины тому
хорошо известны, они были известны и нам, но это нисколько не
снижало нашего рабочего энтузиазма. Наоборот мы чувствовали
свою причастность к становлению Великого Государства. Что мо-
жет сравниться с ощущением востребованности, нужности? Есть ли
другие равноценные стимулы для оптимизма и желания работать? И
особенно тогда, когда после смерти Сталина постепенно начало
исчезать чувство страха, когда росла раскованность людей.
Читая сейчас воспоминания диссидентов я вижу в сколь раз-
ных мирах мы жили. У нас просто не было "кухни" и "кухонных
разговоров". Мы говорили о всем том, что нас интересовало,
достаточно свободно не только на кухнях, но и на семинарах,
конференциях. И не очень стеснялись в выражениях, особенно
после ХХ съезда. Постепенно, конечно, выработались некоторые
"правила игры", которые большинство приняло и соблюдало. Они
включали, разумеется, и различные табу: богам - божье, а кеса-
рям - кесарево. Впрочем, кесарево нас трогало очень мало - по-
литикой мы не занимались, мы жили в мире науки, в мире техни-
ки. Здесь мы имели полную свободу и "даже больше" - нас
увлекало соревнование с Западом и мы совершенно не собирались
проигрывать. Сегодня в эпоху "безнадеги" очень невредно вспом-
нить об этом настрое и реальности тех лет. Он был свойственен
огромному большинству "технарей", в том числе и будущему вели-
кому диссиденту и великому гражданину А.Д.Сахарову. Однажды в
те годы мне довелось провести несколько дней в Арзамасе и я
пару раз обедал с Анреем Дмитриевичем. Мы в равной мере были
увлечены своими делами. Когда я встретил Сахарова в Москве лет
через 10 -12, я его не узнал - это был уже другой человек. Я
думаю, что в той или иной степени, мы все пережили становление
и разрушение своего внутреннего послевоенного мира. И что гре-
ха таить - это был мир молодости, мир веры в свою страну, мир
надежд и стремлений в будущее. А большевики, партия, коммунис-
тическое завтра - о всем этом мы и не думали. Всему подобному
приходит конец, а Россия должна остаться. Об этом мы и говори-
ли и очень откровенно, никого особенно не стесняясь.
В те годы я много ездил по заграницам, читал циклы лекций
выступал с докладами и всюду читал их по-русски - кроме Фран-
ции, поскольку говорил по французски. Аудитории всегда были
большими и заинтересованными. Я видел, что в той области нау-
ки, где я работал, мы идем, по меньшей мере вровень с Амери-
кой. И мне порой казалось, что я увижу как однажды русский
язык утвердится в роли второго интернационального языка науч-
ного общения.
Иллюзия - все-таки хорошая вещь - она рождает веру в бу-
дущее, энергию и увлеченность, а значит и новые стимулы. И но-
вые идеи.
Но симптомы неблагополучия появились уже тогда, более чем
за тридцать лет до начала перестройки. Мы их увидели очень ра-
но, но надеялись, что они еще не говорят о смертельном недуге
и верили в то, что есть надежда, что они постепенно могут быть
устранены волею тех, от которых зависят судьбы страны. А то,
что эти судьбы зависят от небольшого числа конкретных лиц,
считалось аксиомой. Вера в доброго и умного царя всегда быто-
вала в русском менталитете - еще одна горькая утопия. Вложен-
ная в нас не только большевиками. Но как она упрощала жизнь -
достаточно научить этого умного и все станет на место!
Среди видимых симптомов, может быть даже важнейшим из них
было состояние дел с вычислительной техникой. В истории ее
становления и трудностях развития и использования, как бы сфо-
кусировались вся несостоятельность нашей общественной органи-
зации и неспособность общества остановить свой бег к неизбеж-
ной катастрофе.
Забегая вперед, я хотел бы заметить, что причина последу-
ющей деградации заключалась не в том, что мы прозевали новый
взлет научно-технического прогресса, а в принципиальной
неспособности его принять. Академик М.А.Лаврентьев многие дру-
гие, в том числе и автор этих размышлений, еще в средине 50-х
годов говорили о том, что восстановление и развитие промышлен-
ности надо производить на новой технологической основе. Но ве-
домствам выгодно было только "гнать вал". Вот этого мы тогда
не понимали. И судьба использования вычислительной техники
особенно наглядно демонстрирует особенности нашей системы от-
раслевых монополий.
Вычислитеьная машина тех времен - некоторый удивительный
ламповый агрегат, родилась в Советском Союзе почти одновремен-
но с ее рождением в Соединенных Штатах и, уж во всяком случае,
от них независимо. Мы просто ничего не знали о работе амери-
канских инженеров и математиков во главе с Джоном фон Нейма-
ном, которые были основательно засекречены. Пусть историки
техники раскроют детали этого эпохального события, но суть его
состоит в бесспорном параллелизме развития техники и ее пот-
ребностей. А потребности в вычислительной технике рождала на
грани сороковых и пятидесятых годов, прежде всего военная про-
мышленность. И пока это было так, пока потребности рождались
военнопромышленным комплексом, пока не было военного паритета
с Соединенными Штатами, мы шли вровень с Западом.
В конце 50-х годов я оказался в составе первой или одной
из первых групп советских специалистов, совершивших экскурсию
по вычислительным центрам Западной Европы. И вот мои впечатле-
ния от той поездки: ничего нового! Те же ламповые монстры,
страшно ненадежные, те же маги-инженеры в белых халатах, уст-
раняющие сбои в их работе, примерно то же быстродействие и па-
мять машин. Ну а задачи? Мне казалось, что мы умеем делать и
кое что по-хитрее. Наши алгоритмы были заведомо более совер-
шенными.
Этот любопытный феномен общеизвестен. Практическая дея-
тельность, особенно в сфере ВПК, была в Советском Союзе весьма
престижной и большое количество талантливых (как говорят,
перспективных) математиков с энузиазмом трудились в разных
закрытых организациях. Ситуация на Западе была совсем иной.
Талантливая молодежь предпочитала, преимущественно, независи-
мую университетскую карьеру и занятия для души в сферах доста-
точно дистанцированных от практических приложений. Другими
словами в сфере компьютерной математики, мы соревновались со
второй командой математиков и явно у нее выигрывали. О том как
и почему это все происходило мне ярко живоописал Ричард Белл-
ман, с которым я подружился в начале 60-х годов и до самой его
кончины в конце 80-х поддерживал добрые отношения.
Одним словом, из своей первой поездки в "дальнее зару-
бежье" я вернулся полный оптимизма и уверенности в наших перс-
пективах - у страны есть мускулы и на Мировом Рынке науки и
техники наши шансы не так уж плохи. Вот что значит формулиро-
вать вывод на основе неполной информации! На самом деле ситуа-
ция была совершенно иной. И это мы стали чувствовать уже очень
скоро! И дело было не в нас математиках или компьютерщиках.
Уже в начале тех же самых 60-х годов, когда я снова ока-
зался во Франции, обстановка была уже совсем непохожей на ту,
которуя я видел три года назад. Тем не менее и тогда, как и
большинство (вероятнее всего, подавляющее) моих коллег, я еще
не понимал, что во всем происходящем проявляется принципиаль-
ная неспособность нашей, сложившейся к тому времени политичес-
кой и экономической системы к каким либо существенным усовер-
шенствованиям. Отставание в развитии и использовании
вычислительной техники было на самом деле симптомом, абсолют-
ным индикатором абсолютно смертельной болезни. И это почти
никто тогда не осознавал. Во всяком случае мой диагноз небла-
гополучия тоже был иным.
Так что же произошло в те роковые годы начала 60-х?
Именно тогда произошел переход от ламповых вычислительных
машин к транзисторам. Но почему одно техническое изобретение -
переход от электронных ламп к полупроводниковой технике так
качественно повлиял на всю мировую ситуацию, на историю СССР,
