подобные законам биосоциальным. Ведь еще Цицерон писал о том,
что монархия неизбежно вырождается в деспотию, аристократия в
плутократию, а демократия в хаос. Но с другой стороны, ведь
биосоциальным законам человечество смогло противопоставть
нравственность, право, законы государства и ограничило, тем
самым их эффективность. Может быть и здесь ум и таланты тех,
кто способен заглядывать вперед, смогут преодолеть это неиз-
бежное вырождение? Вот так у меня постепенно и возникло предс-
тавление об ответственности тех, кого хочется назвать впередс-
мотрящими, кто обладает нужными знаниями, кто способен не за-
мыкаться в свою скорлупу, для кого слово сочетание "нравствен-
ные начала" не пустой звук, одним словом - интеллигенции.
Через несколько лет во Франции я прочел книгу Хайека:"До-
рога к рабству". Она тоже произвела на меня большое впечатле-
ние и заставила о многом подумать. Но тогда я уже был значи-
тельно более самостоятелен во взглядах. Далеко не все я мог у
него принять, а кое что готов был и оспорить. Мне показалось,
что Маркс и Хайек в чем то друг друга дополняют. Но об этом я
скажу позднее.
Таким образом, то представление об интеллигенции и интел-
лигентности, которое у меня сформировалось не всегда соответс-
вует общепринятому. Но именно сочетание гражданственности с
нравственным началом и гуманистической системой обществовед-
ческих суждений у меня и связывается с понятием интеллигент-
ности. В гораздо большей степени, чем с понятием интеллектуал.
ГРЫЗЛОВ И ЛУНАЧАРСКИЙ
Слово "интеллигент" я впервые услышал , вероятнее всего,
от отца. Причем как осуждение человека в неинтеллигентности,
то есть в отрицательном контексте. На Сходне в двадцатых годах
жило и имело хорошую дачу некое семейство то ли Семенковых,
то ли Семененковых. В памяти остались большие и светлые комна-
ты, красивая мебель. Был рояль: кто то из семьи любил музици-
ровать. Было много книг в дорогих переплетах. Семенковы были
людьми явно образованными. Был там и мальчик, примерно моего
возраста. Вероятнее всего, как я сейчас думаю, это была семья
преуспевающего нэпмана, которых в те годы было немало. В конце
20-х годов они всей семьей уехали за границу.
Несмотря на внешнюю респектабельность Семенковых, отец
несколько раз говорил о том, сколь они не интеллигентны, как
всегда они врут, даже в мелочах, сколько у них внутреннего
хамства, как они не умеют уважать труд других людей. Мне труд-
но судить о причинах такой оценки, но отец, насколько я помню
очень не любил говорить плохо о людях. Во всяком случае, я
довольно рано понял, что нельзя отождествлять образованность и
интеллигентность, которая суть некая высшая категория. "Интел-
лигентность", это свойство людей обладать особым духовным ми-
ром и духовными потребностями, это способность ценить и ува-
жать духовный мир другого человека, может быть и очень непохо-
жий на собственный. И среди интеллигентных людей могут быть
представители самых разных сословий и профессий. Вот такова
была моя первооснова понимания интеллигентности, на которую
нанизовалось множество конкретных обстоятельств.
В нашем доме на Сходне было три печки, которые в те дале-
кие 20-е годы топили дровами. И все три печки клал один и тот
жн печник Иван Михаилович Грызлов. Он был, прежде всего масте-
ром в том самом настоящим понимании этого слова, которое хо-
чется писать с большой буквы. И брал за свою работу дорого -
грызловская работа должна была цениться. Как то он переклады-
вал одну из наших печек. Работа была закончена и дед уже соби-
рался заплатить ему за работу. Но Ивану Михаиловичу что то в
печке не понравилось. Он остановил деда и сердито сказал:"По-
годи Сергей Васильевич. Ты в печах ничего не понимаешь. А при-
дет понимающий и спросит - кто клал?. Ты что ему скажешь?
Грызлов". И на следующий день он всю работу сделал заново.
Но не только порядочностью мастера и уважением к собс-
твенной профессии Иван Михалович был мил моему деду. Он о нем
говорил так: умнейший и интеллигентнейший человек. Дед любил
поговорить с ним о том, что твориться в мире. Говорили они
долго, неторопясь внимательно вслушиваясь в слова друг друга -
старый железнодорожный инженер в генеральских чинах и уже
тоже очень немолодой печник. Любила Ивана Михаиловича и моя
бабушка и когда он к нам иногда днем заходил, то бабушка его
обычно угощала чаем и с удовольствием с ним пускалась в разго-
воры. И эта симпатия и его любовь к чаю, обошлись однажды для
бедного Ивана Михаиловича весьма недешево.
Как то Иван Михаилович зашел к нам и по традиции бабушка
предложила ему выпить чаю. Он с охотой согласился. Чай он пил
в прикуску, любил его очень крепким и пил много, особенно,
когда разговор был ему интересен. Но тут в моем рассказе я
должен сделать маленькое отступление. У бабушки, как и у боль-
шинства пожилых людей был крепковат желудок. И она пила на
ночь завар александрийского листа. Теперь его стали называть,
кажется,"сена". И всегда на кухне стоял чайник с его заваркой.
На вид это был очень крепко заваренный чай, а на вкус? Но о
вкусах не спорят.
Разговор в тот день с бабушкой был, видимо, Ивану Михало-
вичу очень по душе и он пил, похваливая чай, стакан за стака-
ном. И выпил весь чайник. Когда Грызлов ушел, бабушка вдруг
обнаружила, что она по ошибке наливала Ивану Михаиловичу вмес-
то обычного чая завар александрийского листа. Чем окончилась
эта история и как перенес пожилой человек такую порцию слаби-
тельного я, к сожалению, не знаю. Но отношения сохранились са-
мые добрые.
В жизни я не раз убеждался, что среди простых русских лю-
дей нередко встречаются люди глубокой интеллигентности, со
своей системой взглядов, выработанных долгим размышлением и
природной мудростью. Таким был и мой старшина Елисеев, с кото-
рым я провел бок о бок несколько трудных фронтовых лет.
И еще один эпизод, повлиявший на мое отношение к проблеме
интеллигенции.
Отец был исключен из состава сотрудников Московского уни-
верситета сразу же после революции. Но все время мечтал и на-
деялся вернуться к преподавательской и научной деятельности.
Однажды, по совету своих университетских учителей, он написал
письмо Луначарскому с просьбой восстановить его в числе сот-
рудников университета на любых условиях. Тогда времена были
иные чем теперь и несмотря на всю их суровость, члены прави-
тельства иногда отвечали на письма. Луначарский пригласил отца
приехать к нему на дачу. День был воскресный и отец уехал на
встречу окрыленный и полный надежд. Вернулся он поздно вече-
ром, очень расстроенный и весь дрожал от обиды.
Как оказалось никакого серьезного разговора, на что наде-
ялся мой отец, так и не состоялось. Собственно говоря, разго-
вора и вообще на было. Отец даже ничего и не смог сказать Ана-
толию Васильевичу, которого все считали интеллигентнейшим
человеком, чуть ли не совестью партии.
Луначарский принял отца в холле большой двухэтажной дачи
и довольно долго заставил его там ожидать. Затем он спустился
к нему в халате, который был едва застегнут. Держа в одной ру-
ке письмо, а другой придерживая полы халата и даже не предло-
жив сесть, Анатолий Васильевич начал сразу говорить на повы-
шенных тонах:"Как Вы можете мне писать такие письма. Неужели
Вы и те, которые за Вас ходатайствуют не понимают, что вы
здесь ни кому не нужны, что вам никто никогда не доверит обу-
чать студентов. Скажите спасибо, за то, что партия вас пока
терпит". И так далее и все в таком же духе.
Все надежды отца рухнули, причем, на всегда! А ему тогда
еще не было и сорока. Он был сильный и энергичный человек. И
его действительно самым большим желанием было служить России.
Можно представить себе его состояние! И сцена возвращения отца
у меня и сейчас перед глазами - отец весь поникший сидит в
столовой на стуле. Дед стоит посреди комнаты. Отец говорил,
что то в таком духе: "Он же министр, не может же министр не
понимать, что России без грамотных людей не обойтись. Да и как
он мог вести себя так, как барин с холопом? Ведь он же интел-
лигентный человек?" Дед подошел к отцу и положил ему руку на
плечо: "Успокойся малыш - так дед всегда звал отца, какой он
интеллигентный человек. Хам он. И все. Я тебе еще в 903-м году
показывал его писания о Чехове, где он говорит о том, что Ан-
тон Павлович, что и умеет делать, так это пускать слюни по по-
воду судьбы трех сестер. Да может ли разве интеллигентный че-
ловек, да еще русский так не понимать Чехова? А кто Блока го-
лодом сморил. Был самовлюбленным хамом , таким и остался. А
ты... министр, интересы России..." И т.д. Гумилева еще вспом-
нил.
Финал разговора я тоже помню. "Ну будет ли когда нибудь в
России интеллигентное правительство?" На этот вопрос-крик дед
реагировал очень спокойно - "Не волнуйся будет! Будет! Только
твои "интеллигенты" такое еще наворотить сумеют, что сам не
обрадуешься!" - Я уже рассказывал о том, что главной бедой
России дед считал февральскую революцию и тех интеллигентных
людей, которые разрушили в России власть.
Вот так - будучи десятилетним мальчишкой я уже знал, что
печник Иван Михаилович Грызлов интеллигентнейший человек, а
Анатолий Васильевич Луначарский, хам и прохиндей, не имеющий
никакого отношения к русской интеллигенции. С такими разноре-
чивыми представлениями об интеллигенции я входил в жизнь. А в
целом, как я сейчас понимаю, эти взгяды были правильными, или
почти правильными. Я тогда уже четко понял, что не только и не
столько образование, но и определенное нравственное начало
должно быть заложено в человеке, для того, чтобы он имел право
считаться интеллигентным. Но и этого мало: интеллигенту должны
быть присущи определенные интересы, выходящие за пределы его
профессии, его семьи, его повседневности.
ОСТАТКИ РАЗБИТОГО В ДРЕБЕЗГИ
Году в пятьдесят девятом мне довелось провести пару меся-
цев в Фонтенбло, в центре, который занимался проблемами управ-
ления техническими системами. Тогда Франция еще входила в во-
енную организацию НАТО, которому и принадлежал этот центр.
Никто, в том числе и я сам не понимали, почему меня туда не
просто допустили, а даже и пригласили. И почему НАТО мне пла-
тило деньги. И неплохие! Я думаю, что всему вина - перебюрок-
ратизация, которая на деле означает "бардак". А его во Франции
не меньше чем у нас. Вероятно и в НАТО тоже. Впрочем никаких
секретов я там для себя не открыл, а уровень управленческой
науки оказался существенно ниже чем у нас. И чем я ожидал. Да
и использовать компьютеры, в то время мы умели получше чем
французы. Впрочем, все, что там делалось, хотя и не было очень
интересным, но подавалось, как самое, самое,.... Французы и
вправду все умеют подавать. Нам бы так научиться как они,
превращать рахитичных и плоскогрудых горожанок в принцесс, а
перемороженную треску - в лабардан, о котором писалось еще во
времена Петра Великого. Но мне грех было жаловаться на что ли-
бо, поскольку я оказался окруженным вниманием и заботой.
Никаких особо интересных дел, с научной точки зрения, там
не было, хотя и встречался я со многими довольно известными
людьми. В это время там был и американец Калман, человек при-
мерно моего возраста, но к тому моменту он уже был сверхзнаме-
нит, как автор "фильтра Калмана". Мне он показался человеком
не очень образованным, во всяком случае по московским матема-
тическим меркам, надутым и с огромным самомнением - свойством
весьма обычным для американцев. В общении он был не очень при-
ятен и я старался его избегать.
И честно говоря, моя основная жизнь протекала вне центра,
хотя я там бывал 5, а то и 6 дней в неделю, что впрочем не ме-
