позднее ею в течение многих десятилетий заведовал профессор
Феодосьев. Победоносцев собрал на кафедре очень интересный
коллектив людей, казалось бы совершенно несовместимых между
собой. На кафедре в качестве доцента без степени работал буду-
щий Главный Конструктор ракетной и космической техники - Сер-
гей Повлович Королев, превосходно читал лекции молодой профес-
сор Челомей, работал мрачноватый и нелюбезный будущий академик
Бармин и многие другие, которым страна обязана созданием своей
ракетной техники. Позднее они все разошлись по собственным
квртирам, но в конце сороковых годов все еще были вместе.
Ну, а сам Победоносцев в те годы уже был, к сожалению, на
излете. Его все меньше и меньше интересовала наука и мысли его
больше были в семье , в саду, который он очень любил. Лекции
Юрий Александрович читал небрежно, не особенно к ним готовясь,
часто поручая их молодым преподователям. Так мне он порой по-
ручал лекции по горению порохов, в чем я очень плохо разбирал-
ся. Текущими делами кафедры он также не очень интересовался.
Однажды, в комнате, где проходили заседания кафедры я повесил
лозунг "братцы, ударим палец о палец!". Юрий Александрович был
человеком добрым и не лишенным чувства юмора и он искренне
посмеялся, увидев лозунг и попросил его сохранить. Надо заме-
тить, что наш коллектив был подобран так, что на кафедре все
крутилось по заведенному, а учебный процесс катился по нака-
танным рельсам, несмотря даже на то, что Юрий Александрович
порой даже не приходил на заседания кафедры, а руководил ими
по телефону! Но неожиданный выговор я все-таки получил... от
секретаря парткома МВТУ, но не за работу, и даже не за шуточ-
ный текст плаката, а за то, что я повесил плакат не согласовав
его текст в парткоме. То есть за отсебятину.
Однажды в преподовательской столовой за обедом я начал
что-то с энузиазмом рассказывать Юрию Александровичу. Речь шла
о какой то особенности управления, какой то ракетной системой.
Он вежливо слушал меня, а затем вдруг перебил:
- Никита, а Вы ведь тоже живете за городом?
- Да, на Сходне.
Он живо повернулся ко мне, лицо его помолодело и он с во-
одушевлением стал говорить: "знаете, у меня вот такая маленькая
яблонька - он протянул руку над полом, показывая какая она у
него маленькая, - а приносит вот такие яблоки" - и он показал
двумя ладонями некий объем, равный небольшому арбузу. В этом
эпизоде он был весь - наш добрый, умный завкафедрой. Если он
воодушевлялся, то мог свернуть горы. Но только если....
Мне на кафедре был поручен первый в жизни самостоятельный
курс: динамика управляемых снарядов и ракет. Он был целиком
разработан мной. Я думаю, что это вообще был первый подобный
курс, прочитанный в высших учебных заведениях страны. Он шел
с грифом "совершенно секретно" и его рукопись я держал в своем
сейфе в НИИ-2. Мой тамошний начальник Диллон ее не раз смотрел
и настаивал на том, чтобы я ее представил в качестве своей
докторской диссертации. Что я и предполагал сделать в самом
ближайшем будущем. Победоносцев тоже поощрял эту работу, ценил
ее и часто брал меня с собой на семинары в Подлипки в НИИ-88,
где тогда и рождались проекты будущих ракетных систем и закла-
дывались основы ракетной науки.
Таким образом в моей научной деятельности все складыва-
лось как нельзя лучше. Каждый день я понимал что то новое.
Перспективы казались бесграничными. И было еще одно, для меня
очень важное. Я видел интерес к своей работе. Чувствовал ее
нужность. Это создавало ощущение того, что моя работа не прос-
то удовлетворение собственного любопытства, что она нужна.
Нужна моим товарищам, нужна моей стране, которая только-что
вышла из труднейшего испытания. Я никогда никому не говорил об
этих чувствах, но для меня они были очень важной внутренней
опорой. Я не знаю - всем ли такое чувство было тогда свойс-
твенно, но мне было бы без него жить невыносимо. Самыми мрач-
ными периодами моей жизни были те, когда у меня возникало
убеждение, что моя работа не находит "потребителя". И, хотя в
своей жизни, мне приходилось много работать "в стол", но я так
и не научился это делать. Вот почему, с началом горбачевской
перестройки, когда государство и страна начали терять интерес
к научным исследованиям, я стал тратить время на различную
публицистику, хотя наблюдая за усилиями дессиденствующей ин-
теллигенции, понимал сколь бессмыслена, в наших условиях, та-
кая деятельность. Но все-таки мои писания печатали, их читали,
чего нельзя было сказать о научной продукции.
Но все это было позднее, а в 49-м году я жил в радостном
возбуждении, которое вызывала моя работа.
Итак, моя исследовательская деятельность хорошо спорилась
и я быстро входил в число, если и не ведущих, то заметных исс-
ледователей-теоретиков в области ракетной техники, что не мог-
ло не давать удовлетворения. Я читал интересный и новый пред-
мет в одном из самых престжных инженерных высших учебных
заведений. Мои лекции пользовались успехом не только у студен-
тов. Их приходили слушать и сотрудники различных НИИ и КБ.
И вдруг крах! Крах всему. Арестовывают мою мачеху. Я сна-
чала даже не оценил масштабы личной катастрофы: мне было бес-
конечно жалко невинного пожилого человека, прожившего трудную
и горькую жизнь, так мало видевшего хорошего на своем веку. И
случившееся не очень связывал с собственной судьбой, наивно
считая себя достаточно защищенным и своей квалификацией и
службой в действующей армии, и вполне почетным набором боевых
орденов... Но очень скоро я почувствовал и на себе всю тяжесть
происшедшего.
Когда однажды я пришел на работу в НИИ-2, то в проходной
мне сказали, что мой пропуск анулирован, а в отделе кадров мне
объявили, что я уволен по сокращению штатов. Генерал Залесский
принять меня отказался. Нечто похожее случилось и в МВТУ.
Правда там народ был повежливее: мне объяснили, что я лишен
допуска к секретной работе и исполнять обязанности доцента на
закрытой кафедре не имею больше права. Мне предложили работать
ассистентом на кафедре математики или физики, но только на по-
часовой оплате. Т. е. за даром. Расставание с Юрием Александ-
ровичем было грустным. Оне был искренне огорчен происшедшим,
проводил меня до метро. Давал разные нелепые советы - я пони-
мал, что ничего другого он мне сказать не мог. Мы встретились
с ним снова лишь в 60-ом году на конференции в Баку. Он был
уже на пенсии. В номере гостинницы мы выпили бутылку красного
вина, ели виноград и разговаривали о прошлом. Нам обоим было
очень приятно это свидание через 10 лет.
А в 49-ом я очутился не просто на улице, но даже без пра-
ва работать по специальности; каких либо перспектив в возмож-
ности заняться научной деятельностью у меня, казалось бы не
было совсем. Рукопись докторской диссертации осталась в сейфе
- я ее никогда больше не видел. Однажды мне кто-то сказали,
что ее все-таки как-то использовали. Но это было уже в другой
жизни и меня не интересовало.
Месяц, а может быть и больше я ходил как опущенный в во-
ду. На работу меня никто никуда не брал. Сначала говорили
весьма любезно, но как только видели штамп в моей трудовой
книжке, всякие переговоры прекращались. Я как-то жил, пока ос-
тавались какие-то деньги. Большинство друзей меня стали сторо-
ниться. И постепенно меня начала охватывать настоящая паника -
дело теперь шло уже не о научной карьере, а о жизни. Все про-
исходившее было куда страшнее того, что я испытывал на фронте.
И снова меня спас случай - невероятное стечение благоприятных
обстоятельств.
Один из моих друзей по альпинизму и товарищей по службе в
Академии имени Жуковского, один из немногих, которые тогда,
зимой 50-го меня не сторонились был Александр Александрович
Куликовский. Тогда, будучи в майорском чине, он преподавл ра-
диотехнику в Академии.
В ночь ареста моей мачехи, Саша со своей женой Ниной были
у меня дома на Сходне. И после ареста они остались жить со
мной. И всю эту зиму мы так и прожили втроем на старой сход-
ненской даче. И вот однажды, когда я, после очередного дня
бесплодных поисков работы, вернулся из Москвы в совершенно по-
давленном состоянии, Саша мне сказал:"Знаешь, Никита, уез-
жай-ка ты куда-нибудь по добру по здорову. Да подальше. При-
дется тебе, пока не поздно, послать Москву к чертовой мате-
ри."- Вот так и сказал!
Но куда ехать? Кто я? Что я умею делать? - Несостоявшийся
математик, инженер по вооруэжению самолетов, выгнанный с рабо-
ты, как неблагонадежный элемент. Может и правда, меня возьмут
где нибудь в провинциальном вузе: учители математики всюду,
наверное, нужны?
И вот утром следующего дня я и поехал в Министерство Выс-
шего образования в Главное управление университетов, мало
представляя себе, что шел навстречу судьбе. И она подстроила
мне неожиданную встечу. В коридоре я столкнулся с бывшим за-
местителем декана механико-математического факультета МГУ про-
фессором Двушерстовым Григорием Ивановичем. Он меня увидел и
узнал.
- "Моиссев? Так значит жив?" - вопрос типичный для после-
военного времени, когда с радостью встречали каждого вер-
нувшегося с фронта домой. " Как видите". "Повоевал, значит" -
Он с уважением потрогал мои ордена на кителе без погон - мы
все бывшие фронтовики донашивали тогда свою старую офицерскую
форму, ибо костюмы стоили в 50-м году баснословно дорого. А
ордена на кителе носить было тоже принято. "Ну, что-ж, пошли
поговорим".
Оказалось, что он и был начальником главного управления
университетов, т.е. тем человеком, к которому я собирался за-
писаться на прием.
Разговор сразу начался в добром ключе.
- Рад, что меня помните, Григорий Иванович.
- Ну, как же забыть? Как зимняя сессия, так нет Моиссеева,
то на соревнованиях, то на лыжном сборе. Ну, рассказывай - как
воевал, до чего дослужился?
- До безработицы ...
И я, поддавшись некоему импульсу, как на исповеди рассказал
Григорию Ивановичу все, что со мной произошло.
Двухшерстов был добрым и участливым человеком и студенты
его любили. Это особенно чувствовалось в сравнении с другим
замдекана, Ледяевым - сухим и неприветливым. Одно плохо - попи-
вал Григорий Иванович. И изрядно. Через несколько лет, когда я
уже стал профессором МФТИ, как то встретил его около памятника
Пушкину. Он уже был под хмельком.
- Моисеев здорово!
- Григорий Иванович, зраствуйте.
- Пойдем выпьем.
- Не могу, Григорий Иванович, - меня ждет Алексей Андреевич
Ляпунов. Завтра он улетает в Новосибирск. Нам надо о многом
переговорить.
- Ничего, подождет твой Ляпунов - вот тут рядом за углом.
В те времена, в начале Тверского бульвара, в доме, кото-
рый уже давно снесли,был кинотеатр "Великий немой" и маленькая,
паршивенькая забегаловка, где можно было стоя нечто вкусить и
основательно выпить.
Мы подошли к стойке. Командовал Григорий Иванович: "Два по
сто, две кружки пива и вон тот бутербродик разрежте напополам".
Вот такой был Григорий Иванович.
После моего рассказа он задумался. Довольно долго молчал,
задал мне пару вопросов. Потом внимательно посмотрел на меня,
как бы что-то оценивая: "Поезжай-ка ты, батенька, в Ростов.
Там у меня посадили всю кафедру механики во главе с профессо-
ром Коробовым. Некому лекции читать. Будешь читать гидродина-
мику и общую механику".
- Но ведь я же не механик - университет кончал по функци-
ональному анализу у Меньшова.
- Ну, знаешь ли? Когда речь идет о голове, о шее не дума-
ют. Завтра у меня будет ростовский ректор Белозеров. Я ему о
тебе расскажу. Приходи завтра в полдвенадцатого и обо всем с
ним договорись. И чтоб через неделю твоего и духа не было в
Москве!
Вот так я и уехал в Ростов-на-Дону, исполняющим обязан-
