дополнительную ношу - солидное количество Никиты Толстого я
поехал в Крым. Но видимо для моей антилопы-гну лишние полтора
центнера графа Толстого оказались слегка избыточными. Автомо-
биль все время отказывался нас вести - он явно протестовал. И
я с удивлением (и злорадством) обнаружил, что познания и воз-
можности математика и физика-зспериментатора, когда это
касается автомобиля, мало чем отличаются друг от друга. Мы оба
высказали гипотезу о том, что мой москвич, просто не хочет
вести двух Никит! И она нас примерила. А тут еще моя младшая
дочурка все время ныла "хочу плавать на матрасе". Никита
Толстой ее троготельно убеждал в необходимости потерпеть и в
том, что однажды она обязательно будет в Коктебеле плавать на
матрасе. Что и в самом деле случилось! К нашему удивлению.
Глава III. ИЗГОЙ
ЗЛО, КОТОРОЕ ПРИХОДИТ САМО ПО СЕБЕ
Я уже рассказал немного о моем детстве, о нескольких
счастливых детских годах, которые прошли в, тогда еще благопо-
лучной семье до начала катастрофы, в которую ее повергли собы-
тия конца 20-х годов. До полного и беспредельного ее разруше-
ния. Детские годы времен НЭП,а определили многое в моей жизни,
они дали мне представление о человеческом начале, о добре, ко-
торое объединяет людей, они помогли устоять в минуты трудные и
опасные, которых было немало на моем пути. Но семья это далеко
еще не все. Как говорят "правда, но не вся правда". Было еще
общество, недоброжелательное и жестокое. Уже в те счастливые
времена я узнал, что существует нечто, очень злое и тревожное.
Оно приходит откуда-то извне, от общества. Его недоброжела-
тельность вошла в мою жизнь и на протяжении многих, многих
лет, его преодоление, преодоление ощущения изгойства, было од-
ним из определяющих мотивов моего поведения. Об этом я обязан
рассказать.
Ощущение себя изгоем, стоящим как бы вне общества возник-
ло еще в школе. Оно было одним из самых острых и болезненных
ощущений моего детства и юности. Это чувство начало притуп-
ляться вместе с моими успехами в спорте. Но и там, в моей
спортивной компании была какая то дистанцированность от
остальных ее членов - я был в ней единственным не комсомоль-
цем, как бы принадлежащим другому миру. Были, конечно, люди
вроде Андрея Несмеянова или Юры Гермейера, искренняя дружба
которых смягчали это чувство. Но все-же... Я никому о нем не
рассказывал и никто о нем не догадывался. Разве, что Андрей.
Мне иногда казалось, что оно и ему присуще, хотя он все же был
комсомольцем. Я искренне стремился стать как все - я дважды
подавал заявление в комсомол и дважды мне в этом отказывали -
публично и с издевкой! Как бы подчеркивалась моя ущербность,
неполноценность, исправить которые я не могу, чтобы я для это-
го не делал. Мне давалось понять, что общество меня как-бы
только терпит и ни на что я не имею права претендовать.
Свою общественную полноценность я впервые начал ощущать
только во время войны. И эта возможность воспринимать самого
себя как полноценного гражданина, нужного обществу, а не от-
торгаемого им, была для меня необходима, без этого моя жизнь
просто лишалась смысла. Я стремился все время поддерживать в
себе самом это ощущение полноценности. Мне очень помогал спорт
- там не спрашивали кто и где твой отец. Подобное стремление
было, вероятнее всего, главной причиной моих отказов от лест-
ных предложений, которые я получал после окончания Академии
имени Жуковского. Фронт и только фронт! На фронте я вступил в
партию, причем в очень острой ситуации, когда кое кто из пар-
тийцев собирался закапывать свои партийные билеты. И не вер-
ность делу Ленина-Сталина, а стремление преодолеть изгойство
руководили моими действиями: я русский и на фронте я хотел
быть как все, как все русские. И еще одно - там также, как и в
спорте, никому не приходило в голову спрашивать о том к какому
сословию принадлежал мой отец и есть ли в моей семье репресси-
рованные.
Я уже начал было излечиваться от своего недуга, как вдруг
в 49-м арестовали мою мачеху и все снова вернулось на круги
своя. Только в 55 году, получив первую форму допуска к секрет-
ной работе, я смог работать там, где мне было интересно и без
всяких оглядок на разную сволочь. Вот тогда я, кажется, начал
по-настоящему излечиваться от своего недуга. Но и позднее, ни-
кому, даже самым близким друзьям, я не говорил о том, что моя
мать была приемной дочерью Николая Карловича фон Мекк,
расстрелянного зимой 29 года, и, что мой отец погиб в Бу-
тырской тюрьме накануне 31 года, поскольку он был сотрудником
члена промпартии профессора Осадчего.
Моя семья принадлежала к той значительной (вероятно, са-
мой большой) части русской интеллигенции, которая уже много
поколений жила только трудами рук своих. Никогда никакой собс-
твенностью, из которой можно было бы извлекать "нетрудовой до-
ход", Моисеевы не обладали. Семья была очень русской по духу
своему и очень предана России. Ее выталкивали в эмиграцию, но
она старалась оставаться дома и работать на пользу своей (а не
этой,как теперь говорят, страны). Такой настрой был очень ти-
пичным для того круга, к которому принадлежало мое семейство,
ибо в своей массе русская, особенно техническая интеллигенция
была настроена по настоящему патриотично и никогда не отож-
дествляя большевизм и Россию. И, несмотря на неприятие больше-
вистской идеологии, она была готова в любых условиях работать
для своей страны не за страх, а за совесть (позднее я убедил-
ся, что и оказавшаяся за рубежом, русская техническая интелли-
генция тоже жила мыслями о благополучии своей страны - а ею
всегда была Россия!). И, тем не менее, в тридцатые годы вокруг
меня образ образовалась пустыня - кругом шло поголовное ист-
ребление моих родственников. Случайные остатки семьи и нес-
колько дальних родственников были добиты на фронте.
Я каким то чудом уцелел.
СЕМЬЯ МОИСЕЕВЫХ
Мой отец, Николай Сергеевич Моисеев окончил юридический
факультет Московского университета, где специализировался по
экономике и статистике. После окончания он был оставлен при
университете для "подготовке к профессорскому званию" и нап-
равлен в русскую миссию в город Нагасаки для написания док-
торской диссертации, посвященной экономике стран Дальнего Вос-
тока, главным образом истории экономических отношений Японии и
Китая.
Во время войны, в 15 году, отца отозвали в Россию для
прохождения воинской службы. В качестве вольноопределяющегося
его направили братом милосердия - сиречь санитаром, в санитар-
ный поезд, который обслуживал Юго-Западный фронт. Там он и
познакомился с моей мамой, которая работала в том же поезде
сестрой милосердия.
Его служба в армии была недолгой. Через несколько месяцев
его отозвали из армии и снова направили в Японию, но теперь
уже не в Нагасаки, а в Токио и не для исследовательской работы
и написания диссертации, а в качестве сотрудника какой то из
служб русской дипломатической миссии, где использовалось его
знание японского языка и японской экономики.
Несколько месяцев пребывания в санитарном поезде и месяца
жизни в Воскресенском на Десне - имении Н.К. фон-Мекк, прием-
ной дочерью которого была моя мать, оказалось достаточным,
чтобы отец уехал в Японию со своей молодой женой. Моей маме
тогда было 18 лет. Она действительно была очень молода. Верну-
лись мои родители в Москву в июле 17-го года за месяц до моего
рождения. Отец получил место исполняющего обязанности профес-
сора (экстраординарного профессора или приват-доцента, как
тогда говорили) Московского университета. Это место давало
право читать лекции и получать зарплату - правда очень скром-
ную по тем временам, но достаточную для жизни, тем более, что
семья фон Мекков им предоствила двухкомнатную мансарду в их
особняке. Там я и родился.
Дед - Сергей Васильевич Моисеев был тогда еще на Дальнем
Востоке, где он занимал высокий железнодорожный пост - он был
начальником дальневосточного железнодорожного округа. Дед про-
исходил из старой дворянской семьи, но не земельного дворянс-
тва, а служилого. Дед не был помещиком. Во всяком случае, се-
мейные воспоминания не сохранили в памяти рассказов о каких
либо имениях или вообще о земельной собственности и помещечьей
деятетельности. А вот о перепетиях разной государевой службы,
воспоминаний было много. Дед любил рассказывать о всевозможных
приключениях и заслугах различных должностных лиц, преимущест-
венно военных, офицерах разнообразных армейских полков, бывших
его родственниками.
Дворянство Моисеевых было старое. Во всяком случае оно
было получено в допетровские времена. Сохранилось предание о
том, что какой то рославльский дьяк Иван Моисеев ходил с каким
то атаманом то ли в низовья Оби, то ли еще куда то и, что то
об этом походе написал. И поскольку род Моисеевых происходил
из Рославля, то деду хотелось считать этого Ивана своим прямым
предком. Во всяком случае, когда он начинал мне читать нравоу-
чения, что случалось достаточно часто, то любил приговаривать
- помни Никитка, в тебе течет кровь "землепроходимца" - ему
это слово нравилось больше, чем "землепроходца". Я подозреваю,
что рославльский дьяк был выдумкой моего деда, который на них
был горазд. А если этот мифический дьяк и существовал, то
признать его родство могло бесчисленное количество жителей
этого города: все служилые люди в те стародавние времена в
славном городе Рославль были либо Моисеевы, либо Наумовы, либо
Ильины! И сейчас в Рославле очень много людей с "пророческими"
фамилиями. И установить кто и чей был далекий предок времен
Ивана Грозного, вероятнее всего, невозможно. Да и существовал
ли он?
Но одно известно точно: отец моего деда был последним
станционным смотрителем, а позднее почтмейстером в городе Рос-
лавль, что на большой смоленской дороге. Дед был старшим из
многочисленных сыновей Василия Васильевича женатого на дочери
капитана первого ранга Белавенца - до революции, кажется все
Белавенцы всегдак были капитанами первого ранга - говорят, что
они ими рождались. Моисеевы были в родстве со многими извест-
ными смоленскими фвмилиями - Бужинскими, Белавенцами, Энгель-
гартами.
Дед и его младший брат дядя Вася, сделались инженерами, а
все остальные братья после окончания кадетского корпуса вышли
в офицеры и растворились в бесконечном русском воинстве. Один
из братьев моего деда погиб в Манжурии во время японской вой-
ны. Другой - в германскую войну, будучи уже в больших, кажется
генеральских чинах.
Мой дед женился лишь в предверии своего сороколетия на
Ольге Ивановне - дочери профессора математики университета
Святого Владимира в Киеве Ивана Ивановича фон Шперлинга. Мой
этот прадед происходил из обрусевшей немецкой семьи, сохранив-
шей, однако, лютеранство и некоторые особенности свойственные
русским немцам, имевшим прибалтийские корни. Так, например,
моя бабушка Ольга Ивановна, несмотря на то, что была лютеран-
кой ходила только в русскую церковь и очень не любила латышей,
хотя, кажется ни с одним из них никогда не имела дела.
Все наши родственники очень почитали и любили мою бабуш-
ку. И когда кто-нибудь из них оказывался в Москве, считали не-
обходимым ее навестить. Не столько дедушку, сколько бабушку.
Несмотря на кажущуюся легкость в обращении с людьми она была
очень одиноким человеком - больше слушала и мало кому говорила
о своем сокровенном.
Несмотря на почти двадцатилетнюю разницу лет дед и бабуш-
ка прожили большую и, как мне кажется, счастливую жизнь. Ольга
Ивановна была человеком, во многих отношениях, замечательным.
Можно сказать без преувеличения, что она была цементом, связы-
вающим большую и очень разбросанную по стране, (да и по всему
миру) семью. Несмотря на некоторую немецкую педантичность, она
