Когда я еще учился в Академии, то прослушал несколько
лекций по балистике ракетных снарядов. Их прочел нам Ю.А.Побе-
доносцев - "гражданский профессор" и, как его рекомендовал ге-
нерал Вентцель "отец советской реактивной техники". Его лекции
произвели на меня определенное впечатление. Я с ним пару раз
разговаривал и, как говорится, он мне запал в душу, настолько,
что даже в качестве выпускной работы я делал балистический
расчет бетонобойной бомбы с дополнительной (т.е. реактивной)
скоростью. Как оказалось и Победоносцев меня запомнил.
Мне казалось, что в контактах с профессором Победоносце-
вым должен быть мой академический преподаватель Е.Я.Григорьев
- очень способный, молодой подполковник. Вот ему - то в Акаде-
мию Жуковского я и послал написанные странички с просьбой пе-
редать их Юрию Александровичу Победоносцеву. Как выяснилось
однажды, мои странички до адресата дошли. И не только дошли,
но и сделались истинной причиной моего неожиданного вызова в
Москву и полного расставания со строевой службой. Но тогда об
этом я ничего не знал. Мне и в голову не приходила истинная
причина переполоха, который наделал мой отъезд - никакого зна-
чения своему письму я не придал, а тем более тем наброскам,
которые я сделал.
РАССТАВАНИЕ С ПОЛКОМ
Последствия моих упражнений в немецком языке и балистике,
мне довелось узнать уже через несколько дней. А пока - пока я
сдал свои дела в дивизии и вернулся в полк, где я очень быстро
завершил свои несложные сборы. Но тут произошла осечка. Я на-
деялся забрать с собой свой "фиат-западная пустыня" и триум-
фально уехать на нем в Москву. Представляю, какой бы фурор
(тогда говорили, "фураж"!) он бы произвел! Я считал его пол-
ностью своим, поскольку мои механики вернули его из абсолютно-
го небытия. Однако, не тут-то было. Оказывается на него уже
давно положил глаз помошник командира дивизии по хозчасти. По-
ка я был дивизионным инженером, он мне не мешал пользоваться
моим фиатом. Но, тихо, тихо, никому ничего не говоря, он его
уже давно оприходовал - теперь это было уже имущество со-
ветской армии (как потом выяснилось его личной - как и при ны-
нешней приватизации). И я уехал, как все смертные на поезде.
Мое расставание с полком сопровождалось такой попойкой,
которой в истории полка, кажется никогда не было. Даже в день
Победы.
Все началось рано утром, когда нам позвонил наш командир
полка и потребовал, чтобы я и Кравченко к нему пришли - неза-
медлительно! Подполковник Андрианов был, что называется, воен-
ная косточка - сын военного, он с детства был настроен на вен-
ную службу. Всегда подтянуьый, стройный молодой. Никогда не
хмелел. Летал много, с удовольствием, бывал в тяжелейших пе-
редрягах. В полку все считали, что он давно должен был бы по-
лучить героя. Но чрезмерная храбрость и военная удачливость в
сочетании с самостоятельностью не очень нравиться вышестоящим.
Лет через пять-шесть я его неожиданно встретил в Ростове.
И не где нибудь, а в бане. Я уже разделся о шел мыться. Прохо-
дя мимо зеркала, неожиданно увидел в нем знакомое лицо: Андри-
анов, в кителе без погон, стоял у зеркала и прихорашивался. Я
невольно остановился. Он увидел меня в зеркале и сразу узнал,
хотя я был в костюме Адама:"Инженер - так твою растак, ты от-
куда взялся?"
Я быстро оделся и мы пошли ко мне. Моя покойная жена была
смущена неожиданным визитом. Однако собрала на стол, что Бог
послал - жили мы тогда очень "аккуратно", и мы долго и славно
поговорили. Вскоре после моего отъезда из полка, Андрианов по-
лучил полковника и был назначен заместителем командира диви-
зии. Однако, с ним он не поладил и был выведен за штат. А во
время очередного сокращения армии - демобилизован, верее уво-
лен в отставку. Сейчас он работает в райисполкоме в какой то
из станиц. Но медицинская комиссия признала его годным к лет-
ной работе и он собирался вернутья в авиацию - теперь уже
гражданскую. Там он был бы при настоящем деле, так как летал
на всем чем угодно, даже на метле.
Тогда же, летом 46-го он был хозяином полка, снимал хоро-
ший дом с садом и устроил в этом саду прощальный "завтрак" для
своего бывшего инженера. Собрались почти все те, кто остался в
живых из первого состава офицеров полка. Личности колоритней-
шие - потому и выжили! И настрой у всех был соответствующий -
по моему теперешнему разумению, неисправимые мальчишки, нес-
мотря на иконостасы орденов и уже совсем не мальчишестские
воинские звания. И какие мальчишки! Действительно цвет русской
боевой авиации. И я был горд, что они собрались ради меня. Эта
пара часов, проведенных у моего бывшего командира, осталась на
всю жизнь радостным воспоминанием.
Но "завтрак" у командира - это было только легкое начало,
если угодно, разминка перед настоящим "боем". А дальше пошла
круговерть. К ночи целой толпой поехали на станцию Крустпилс,
откуда уходили поезда в Москву. Там продолжали пить и куроле-
сить. На вокзале к нашей компании присоединился какой то ар-
тиллерийский майор, который тоже куда то ехал. Его очень быст-
ро довели до нашей общей кондиции.
Поезда тогда ходили плохо. А поезд, на котором я собирал-
ся уехать и вовсе не пришел. Вместо него пришел какой то эше-
лон, в составе которого было два-три классных вагона. Но мои
друзья сумели нас на него устроить. Более того, для меня и ма-
йора раздобыли даже отдельное купе - авиация все может! Я во-
шел сам, майора внесли.
Проснулся я поздно. Поезд где-то стоял. Майор храпел на
соседнем диване. На столе чья то услужливая рука поставила бу-
тылку водки, краюху черного хлеба, два огурца и кусок сала -
очаровательный натюр-морт, достойный кисти голандцев. И очень
уместный после вчерашних проводов.
Поезд стоял, видимо, уже долго. На перроне ни души, в ва-
гоне тишина. Я растолкал майора и сказал первое, что мне приш-
ло на ум."Вставай майор, водка стынет. Уже Великие Луки". Ма-
йор поднялся, посмотрел на меня, явно не узнавая, а потом:
"Какие Великие Луки, мне нужно в Виндаву". Он схватил свой
вещмешок и выкатился на пустой перрон. Меня всю жизнь мучает
неразрешимый вопрос - а доехал ли мой майор до Виндавы - по
латышски Венспилс?
В Москву наш эшелон пришел только на следующий день ран-
ним, ранним утром. И пришел он не на Рижский вокзал, как дол-
жен был бы придти нормальный поезд из Риги, а его подали поче-
му-то на Киевский вокзал, да еще на боковой путь. Но для меня
это какого либо значения не имело: я вышел в Москву!
Вокзал был сер. Тяжелой глыбой храма,
В уже беззвездной тишине утра
Молчал без встреч, без суеты и гама
В провале темном мрачного двора.
Последних верст, последние минуты
И в запотелой проседи стекла
Уже мелькают полные уюта
Мест подмосковных спящие дома.
Вот где то здесь, на Наре
иль на Сходне,
Судьба решалась. Кажется вчера
С надеждой ждали мы такое вот сегодня,
Когда в лазурной тишине утра
Пойдем назад дорогою знакомой
Для новых встреч, для новой суеты....
Я помню это утро возвращения - все до деталей. Было хо-
лодно, несмотря на июль месяц. Солнце только только вставало,
внизу на площади еще было темновато. Но окна верхних этажей
уже горели в лучах встающего Солнца. Я был дома, по-настоящему
дома. Я повторял эти слова и не верил им.
Метро было еще закрыто и трамваи не ходили.
У меня был тяжелейший рюкзак и два чемодана - за год мир-
ной жизни барахла поприбавилось, завелись даже книги. Я вышел
на площадь и присел на чемодан, ожидая, когда откроется метро.
Такси было тогда для меня столь же недоступным, как и теперь.
Впрочем, тогда это обстоятельство пережить было легче - такси
вообще не было.
Ко мне подошел человек в гимнастерке со споротыми погона-
ми, "Что капитан, отслужился?" "Нет еще". "А я все, - жду мет-
ро, спешу на работу" сказал он с некоторой гордостью. Случай-
ный спутник помог мне сесть в метро и даже проводил до
электрички - я ехал на Сходню, где по-прежнему жила моя мачеха
и мой младший брат, который вернулся с войны инвалидом.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОСКВУ
До назначенного мне приема в управлении кадров Воен-
но-Воздушных сил, оставалось еще несколько дней и я бездумно
погрузился в Москву - я совсем обалдел от этого города, от то-
го ощущения, что это снова мой город. Я его узнавал как-бы за-
ново. Я писал стихи, понимая, что это вероятно последние стихи
в моей жизни, которая потечет по совершенно иному руслу. Жизнь
потребует отдачи всех моих душевных сил и всего времени и сти-
хи просто перестанут быть мне нужными - будет не до них, у ме-
ня начнется настоящее дело.
А пока я ходил по знакомым, где меня угощали пустым чаем,
как правило морковным - трудно жила Москва! Не каждый день
возвращался на Сходню, ночевал у кого нибудь из друзей и хо-
дил, ходил, ходил. Меня больше всего тянули старые арбатские
переулки - Афанасьевский, Сивцев Вражек, те места, где я ро-
дился, куда мы приехали в 21 году из Тверской губернии. Потом
шел по Воздвиженке к Кремлю, заходил в Университет на свой
старый мехмат. Но были каникулы и из знакомых я никого не на-
ходил. Работала только приемная комиссия - какие-то новые и
незнакомые мне лица.
Целые дни я проводил в городе и не мог от него оторваться:
Москва, Москва - она все та-же
Метро, трамваи и дела.
И человек в ажиотаже,
Спешит до вечера с утра.
Покой арбатских переулков
Их милый и уютный сон
И площадей широких гулких
И улиц бешенных кордон
Вокруг старинного Кремля,
Родная милая земля.
И в глубине московских улиц,
Затянутый в водоворот,
Лишь вечером с трудом сутулясь
Я приходил в квартирый ДОТ.
Но и чрез спущенные шторы
Я слышал городской прибой
Волненье улиц-корридоров
Вседа наполненных толпой...
Я еще что-то написал под настроение, но в памяти остались
только последние строчки:
И там - высоко над крышами
Где звезды уже видны.
Я слышу давно не слышанный
Голос ночной Москвы.
Я искал знакомых, друзей. Многих уже и не было. Но, на
удивление много и осталось. Демобилизованные уже во всю рабо-
тали. Встречались с радостью. Радость была от того, что выжи-
ли, от того, что снова в Москве. Много разговаривали. Но не о
политике и даже не о трудностях послевоенной жизни. Главной
темой была работа, будущее страны, ее восстановление, проблема
обучения молодежи, обстановка в ВУЗ,ах. Ну и, конечно, домаш-
ние дела.
Но любой разговор всегда начинался с одного и того-же, с
разговора о судьбах общих знакомых и друзей - кто где воевал,
кто остался жив, кто еще холост, а кто женат. Бывшие приятель-
ницы - это все сверстницы, меня особенно не интересовали: они
казались мне дамами уже довольно почтенного возраста. Дело тут
было, вероятно, даже не в годах. На фронте, при всех его тяго-
тах мы сохранили многое от тех мальчишек, которые в 41-ом ушли
в армию. А на плечи наших сверстниц легли тяжелейшие тыловые
заботы - как прокормиться, как одеться, как помочь выжить
семье, что-то похожее на то, что у нас сейчас в 92-ом году.
Эти заботы старят и угнетают человека куда больше, чем прямая
опасность, которая становится потом, как бы чужим воспоминани-
ем.
СНОВА В АКАДЕМИИ
Но вот настал день, когда я явился перед (не очень) ясны-
ми очами самого генерал-лейтенанта Орехова начальника всех
кадров Военно Воздушных Сил, всего Советского Союза - человека
жестокого (в чем я позднее убедился), перед которым трепетали
