границы, и пока Бог, или человек, находятся вне мира своего
творения, мир действительно сокрыт от их понимания; постичь его
можно только изнутри, слившись с ним, войдя в него органически,
как часть единого целого. Что знаем мы о Боге? в нас ли Он? в
мире ли? или там, за чертой непостижимого, вовне? Что знаем мы о
человеке?
Что ж, о человеке мы знаем кое-что, а именно: большую часть
своего земного существования он находится вне мира своих
сновидений -- и потому мир тот для него непостижим. Но стоит лишь
ему окунуться в царство грЛз, как шоры спадают с глаз его, являя
взору творение в первозданной его истинности. Непостижимое
становится постижимым и постигаемым, сон -- явью, явь -- сном.
...достоверностью стали сны, неопровержимо
доказанной достоверностью... а явь стала сном. (8)
Вряд ли о Боге мы узнаем когда-нибудь больше: Он Сам для нас
непостижим, ибо стоит над миром, вне мира, около мира. Он
непостижим для нас так же, как и мы для Него -- между нами
высится грань непостижимости.
Продолжим аналогию и по другую сторону: не есть ли Бог всего
лишь один из многих подобных ему Богов, для коих мир яви суть
некий внешний мир, мир высшей объективной реальности, где каждый
из Них столь же одинок и неприкаян, как и человек в этом мире? И
не является ли Бог в наш мир лишь тогда, когда Он спит и видит
нас лишь как свою фантазию? В периоды же бодрствования Он
покидает нас, покинув же -- тотчас забывает. И не явил ли Бог
Самого Себя в одном из Своих сновидений в образе Иисуса Христа?
Быть может, и я когда-нибудь предстану эдаким Христом в мире
своих грЛз...
Поистине, жизнь наша -- галлюцинация, но не дьявола, а
Господа Бога. Галлюцинация ли, сон -- есть ли здесь грань?
...где границы? Сладкий сон, горький ли сон, --
о, жизнь, быстрым видением проносящаяся! (9)
Мысль о том, что все люди, даже самые ничтожные, жалкие и
никчемные -- Боги каждый в своем мире, явилась мне подобно удару
грома среди ясного неба. Какой теперь смехотворной казалась мне
идея Фрейда о сексуальной природе сна! Человек -- Бог, но никак
не сексуальный маньяк. Бог -- это звучит гордо!
И снова я оказался на распутье. Что предпочесть? Остаться ли
одним из миллионов таких же как я заброшенных и одиноких тварей,
именуемых людьми, или же стать Богом? Не обрести себя в Боге, как
учит догматическое христианство, и не обрести Бога в себе, как
учат мистики и пантеисты, а именно стать Богом, боговоплотиться.
Я избрал последнее -- и, видит Бог (который же из Богов?),
не ошибся в выборе.
СОН
Солнце уже зашло, когда бочка с монархом была доставлена в
столицу. Толстуны попрятались по своим норам, не смея показаться
на глаза Повелителю и его Тени. Дворец Каземата был пуст.
Приспешники прежнего монарха бежали, прихватив с собой и самого
монарха. Но Голану сейчас было не до них.
-- Вислоухий, веди меня в Камеру Жизни, -- приказал он
бывшему другу, и тот уловил в голосе Повелителя дрожь и
нетерпение.
-- Сию минуту, Голан, -- засуетился Вислоухий, выволакивал
монарха из тесной вонючей бочки. -- Мне бы сперва по малой
нужде...
Голан позеленел от ярости.
-- Запомни, Тень, -- зашипел он, приблизив единственный
глаз к лицу слуги, -- здесь, в этом мире, может быть только моя
нужда. Моя! Усвоил, смерд?! И сейчас я нуждаюсь в том, чтобы ты
сопроводил меня в Камеру Жизни. Повтори!
-- Я должен отвести тебя в Камеру Жизни, мой Повелитель, --
послушно проблеял Вислоухий, трясясь всем телом.
-- То-то, -- заключил Голан. -- Веди же!
Они углубились внутрь пустынного Дворца, шли по
многочисленным переходам, пересекали роскошные залы, карабкались
по бесчисленным лестницам, спускались в подвалы, пока наконец не
оказались перед массивной металлической дверью, напоминающей
вход в бомбоубежище. Дверь никто не охранял: стража разбежалась,
словно тараканы.
-- Кажется, это здесь, -- неуверенно пробормотал Вислоухий,
почЛсываясь.
-- Открывай! -- приказал Голан, едва скрывая нетерпение.
Вислоухий навалился на засов, дверь скрипнула и тяжело
подалась в сторону. В лица им пахнуло застоявшимся запахом
плесени, погреба и аммиака.
Голан шагнул первым.
-- Вот она, сокровищница Дворца Каземата! -- восхищЛнно
прошептал он.
Тусклый свет факелов освещал длинное узкое помещение, по
сторонам которого тянулись многочисленные стеллажи, до отказа
заставленные стеклянными бутылями и металлическими канистрами.
Голан схватил одну бутыль, но не удержал, бутыль выскользнула из
его пальцев, упала и разбилась. Едкая, дымящаяся жидкость
растеклась по бетонному полу.
Голан вдохнул полной грудью и блаженно зажмурился.
-- Аммиак, -- самозабвенно прошептал он.
Он схватил вторую бутыль, на этот раз более аккуратно и
осторожно, бережно вынул пробку, понюхал, крякнул от
удовольствия и приник к горлышку. Живительная влага быстро
вливалась в его пустое нутро. Опорожнив бутыль, Голан откинул в
сторону пустую посудину и взял с полки ещЛ одну. И лишь после
третьей, раздувшись до неимоверной величины и заполнив до отказа
своЛ тело нашатырным спиртом, оглянулся к Вислоухому. Тот стоял
в углу и тихо, с оглядкой, оправлялся.
-- Ты что?! -- взревел Голан и вдруг расхохотался.
-- Не могу больше, Голан, -- обречЛнно пробубнил Вислоухий,
вибрируя всем телом, но, услышав хохот Повелителя, робко
улыбнулся в ответ.
Выпитое зелье ввергло монарха в благодушное расположение
духа.
-- Ха-ха-ха! -- гремел он, катаясь по бетонному полу в
приступе истерического веселья и разбрызгивая пролитый нашатырь.
-- Ты всЛ тот же, Вислоухий. Готов гадить даже в святая святых
моего Дворца! Ох, держите меня, я сейчас лопну от смеха...
Сначала тихо, застенчиво, только слегка похихикивая, потом
всЛ более и более расходясь, Вислоухий принялся вторить своему
Господину, и вот уже оба -- Повелитель и его Тень -- в две
глотки вопили, брыкались, носились, кувыркались, орали
разухабистые песни своего преступного прошлого...
-- Пей, Вислоухий! -- благим матом визжал Голан, вливая в
жадную утробу слуги одну бутыль за другой. -- Я угощаю! Сегодня
мой день!
Они быстро опьянели и вскоре затихли меж стеллажей с
изрядно поредевшими запасами аммиака, в луже из спирта, пополам
смешанного с мочой, потрясая низкие своды Камеры Жизни хриплым
храпом.
Первым очнулся монарх. Его колотил озноб, от одежды несло
какой-то вонючей гадостью. Факел чадил, наполняя помещение
мутным чЛрным дымом. Он был зол и угрюм, нутро настоятельно
требовало новой порции зелья. Высосав из десятилитровой стальной
канистры добрую половину (стеклянную бутыль он не решился взять
в дрожащие руки), Голан с остервенением пихнул ногой
бесчувственное тело Вислоухого. Тот застонал и, не просыпаясь,
осыпал Голана мерзкой бранью.
-- Вставай, ублюдок, -- прохрипел монарх и двинул слугу
вторично по его толстому заду. -- От тебя несЛт, словно от кучи
дерьма!
Вислоухий сел. Его нещадно мутило, большая, словно качан
капусты, голова билась в приступе похмельного синдрома.
-- Где это я? -- Его единственный глаз таращился по
сторонам, скудный умишко пытался восстановить цепь предыдущих
событий.
-- В сортире у Господа Бога, -- зло огрызнулся Голан. --
Поднимайся же, смерд, не заставляй ждать своего монарха!
-- М-м-м... -- промычал Вислоухий, икнул и схватился за
голову. Обрывки воспоминаний постепенно внесли некоторую ясность
в его атрофированный мозг. Он встал, пошатнулся и снова упал.
Странный чмокающий звук донесся до Голана.
-- Ты что, спятил?
Распластавшись, Вислоухий лакал ещЛ не успевшую испариться
жидкость прямо с пола.
-- Свинья, -- с омерзением скривился Голан и двинул слугу в
третий раз.
Вислоухий поднялся и, шатаясь, пошлЛпал к выходу.
-- Плохо мне, Голан, ох, плохо, -- проблеял он. -- Сейчас
меня...
Он вдруг скрючился и весь подался вперед. Его обильно
вырвало.
-- Обожрался, сволочь, -- уже без злости, даже с какой-то
отеческой лаской, произнЛс Голан. -- На, выпей!
Он протянул слуге початую канистру, из которой только что
пил сам. Вислоухий сильно передЛрнулся и жадно приник к
горлышку.
-- ВсЛ, кажется отпустило, -- переведя дыхание, пробормотал
он.
-- Тогда идЛм! -- приказал Голан.
Они покинули Камеру Жизни, даже не потрудившись запереть за
собой дверь. Солнечный свет ударил им в лица.
-- Уже утро? -- удивился Вислоухий. Он был зелен, грязен и
жалок.
-- Ну и рожа у тебя, Тень, -- брезгливо поморщился Голан.
-- У тебя не лучше, мой король.
Монарх развернулся и хлЛстко двинул Вислоухого по жирной
морде. Тот перекувырнулся в воздухе и отлетел шагов на десять.
-- Ты что, взбесился, Голан? -- обиделся Вислоухий, с
трудом поднимаясь на ноги и потирая ушибленный нос.
-- Впредь воздержись от подобных высказываний в адрес
своего Повелителя, -- нравоучительно, без злости, заметил
монарх. -- Не забывай, что ты -- всего лишь моя Тень.
-- Прости, мой Повелитель.
-- То-то же. Веди меня в Камеру Смерти.
-- В Камеру Смерти?!
-- Я не повторяю дважды, -- чЛтко отрезал Голан, и
единственный глаз его налился гневом.
-- Да, мой Повелитель. В Камеру Смерти.
И снова начались скитания по безлюдному Дворцу Каземата.
Наконец они достигли цели.
В противоположность Камере Жизни, Камера Смерти
представляла собой высокое круглое помещение, у стен которого
размещались всевозможные орудия убийства, порой хитроумные,
сложные и замысловатые, но в основном здесь были собраны тонкие
металлические спицы различной длины, которыми палачи обычно
пользовались, приводя смертные приговоры в исполнение.
Широко расставив ноги и выпятив брюхо, Голан стоял посреди
зала и мрачно усмехался, а из-за его плеча, Лжась и икая,
испуганно выглядывал Вислоухий.
-- УйдЛм отсюда, Голан, -- блеял слуга.
-- Сократись, смерд, -- бросил Голан и шагнул вперЛд.
Взгляд его упал на длинную острую титановую спицу, пожалуй,
самую длинную и самую острую из всех здесь имеющихся. Монарх с
благоговением взял еЛ в руки и со знанием дела пощупал остриЛ.
Солнечный блик отразился на одной из еЛ граней.
-- Это как раз то, что мне нужно.
-- Что? -- не расслышал Вислоухий.
Голан резко повернулся и приставил остриЛ спицы к тугому
пузу слуги. Тот побледнел и в страхе закатил единственный глаз.
-- Боишься? -- ласково спросил Голан и скривился в усмешке.
-- Это хорошо, что боишься. Ты и должен бояться, и ты, и вся эта
пугливая мразь -- на то я и монарх, Верховный Правитель мира.
Он отвЛл спицу в сторону.
-- Ох, и напугал ты меня, Голан, -- судорожно вздохнул
Вислоухий, не в силах оторвать взгляда от титанового острия.
-- ИдЛм, -- приказал Голан и быстрым шагом направился к
выходу. Спицу он прихватил с собой.
Они поднялись в Палату Церемоний. Здесь их уже ждала толпа
новоиспечЛнных царедворцев и приспешников, собравшихся ещЛ
затемно, дабы выразить свои верноподданнические чувства и
вовремя поспеть к раздаче постов, чинов и портфелей, кои со
