женщине, как она; насколько я могу судить, она всю жизнь стояла не на ногах,
а на голове. Она считает, что это революция изгнала ее из России, но я
уверен, что если бы не было революции, то было бы что-нибудь другое. Маша
убеждена, что она замечательная актриса;
мы никогда с ней ни о чем не спорим. Зачем? Это пустая трата времени.
Филмор находит ее забавной. Уходя утром, он кладет десять франков на мою
подушку и десять франков на Машину, а вечером мы все втроем обедаем в
русском ресторане внизу. В этом квартале много русских, и Маша уже нашла
место, где ей открыли кредит. Конечно, десять франков -- ничто для княгини;
она любит икру и шампанское, и ей нужно одеться, прежде чем искать работу в
кино. Пока же она ничего не делает. Она толстеет. Сегодня утром у нас был
небольшой скандальчик. Умывшись, я по ошибке схватил ее полотенце. Нам не
удается приучить ее вешать полотенце на свой крючок. И когда я накричал на
нее, она совершенно спокойно ответила: "Дорогой мой, если бы от этого можно
было потерять зрение, как вы говорите, я бы уже давно была слепой".
Потом, конечно, все эти недоразумения с уборной. Я стараюсь говорить с
ней по поводу стульчака отеческим тоном. "Какая чушь! -- отмахивается она.
-- Если вы все так боитесь заразы, я буду пользоваться уборной в кафе!" Я
пытаюсь ей объяснить, что нужно просто соблюдать элементарные правила.
"Чушь! -- повторяет она. -- Я не буду садиться, я буду все делать стоя".
С приездом Маши в доме все идет кувырком. Прежде всего она отказалась
спать с нами, ссылаясь на менструацию. Это длилось восемь дней мы начали
подозревать, что она привирает. Но оказалось, что мы возводили на нее
напраслину. Однажды, когда я пытался привести квартиру в порядок, я нашел
под ее кроватью ватные тампоны, пропитанные кровью. У нее все идет под
кровать: апельсиновые корки, пустые бутылки, ножницы, старые презервативы,
книги, подушки... Она перестилает постель только перед тем, как лечь спать.
Вообще Маша лежит в постели целый день, читая русские газеты. "Дорогой мой,
-- говорит она мне, -- если бы не газеты, я бы и вовсе не вылезала из
постели". И это правда. Мы заросли русскими газетами. Кроме русских газет,
нечем подтереть задницу.
Конечно, она была со странностями. Когда у нее кончилась менструация и
она отдохнула и даже нарастила жирок вокруг талии, она все равно отказалась
иметь с нами дело. Теперь она уверяла, что любит женщин. Для того, чтобы
спать с мужчинами, ей нужно специальное возбуждение. Она просила нас взять
ее в вертеп, где женщины совокупляются с собаками. Или еще лучше, может
быть, где-нибудь есть Леда с лебедем. Взмахи крыльев, видите ли, ужасна ее
возбуждают.
Однажды мы устроили ей проверку и взяли в такое место. Но прежде чем мы
успели обсудить это дело с мадам, с нами заговорил пьяный англичанин,
сидящий за соседним столиком. Он уже дважды ходил наверх, но хотел
попробовать еще раз. Англичанин просил нас помочь ему столковаться с
девицей, на которую он положил глаз, потому-что у него оставалось всего
двадцать франков, а по-французски он не знал ни слова. Девица оказалась
негритянкой с острова Мартиника; здоровенная, веселая и красивая, как
пантера. Чтобы убедить ее забрать последние гроши у англичанина, Филмор
пообещал, что придет к ней, как только она разделается с клиентом. Княгиня,
наблюдавшая за переговорами, тут же села на своего аристократического
конька. Она обиделась. "Хорошо, -- сказал Филмор. -- Ты хотела возбуждения?
Прекрасно! Вот сиди и смотри, как я это буду делать!" Но она вовсе не хотела
смотреть на Филмора, она хотела смотреть на селезня. "Черт подери! --
возмутился Филмор. -- Я не хуже селезня. И даже лучше!" Так, слово за слово,
началась ссора. Чтобы успокоить Машу, пришлось позвать одну из девиц и
оставить их вдвоем щекотать друг друга... Когда Филмор с негритянкой
вернулись, глаза его горели. По тому, как он смотрел на нее, я понял, что за
восхитительный спектакль она ему устроила, и у меня пересохло горло. Филмор
взглянул на меня и, вытащив сто франков, положил передо мной. Он понимал.
Чего мне это стоило -- сидеть здесь целую ночь в качестве зрителя.
"Послушай, -- сказал он, -- я думаю, тебе это нужнее чем нам. Вот деньги,
выбери себе кого-нибудь". Почему-то это произвело на меня боль шее
впечатление, чем все, что он сделал для меня раньше -- а сделал он немало. Я
взял деньги, оценив благородный порыв Филмора, и попросил негритянку
приготовиться. Княгиня разобиделась окончательно. Неужели я считаю, что эта
негритянка -- единственная женщина, которая может привести мужчину в
возбуждение? Я сказал, что да, единственная. Так оно и было. Негритянка
царила в этом гареме.
Стоило только посмотреть на нее, чтобы у вас немедленно возникла
эрекция. Ее глаза как будто плавали в сперме. Она точно пьянела от всех
мужчин, что бывали у нее наверху. Мне казалось, что она уже не может ходить
прямо. Идя за ней по узкой винтовой лестнице, я не мог побороть желания
просунуть руку между ее ногами. Так мы и шли -- иногда она оглядывалась и
смотрела на меня с улыбкой или покручивала задом, когда становилось очень
щекотно.
В общем, мы отлично провели время. Все были счастливы. Даже Маша пришла
в хорошее настроение. И на следующий вечер, после того как она получила
очередную порцию шампанского и икры и рассказала нам новую главу из истории
своей жизни, Филмор принялся за нее всерьез. Она перестала сопротивляться.
Она легла на кровать, раздвинула ноги и позволила ему делать все, что он
хотел. Но когда он был уже готов употребить ее, она сказала спокойно, что у
нее триппер. Филмор скатился с нее кувырком. Я слышал, как он возился в
кухне, доставая свое специальное черное дегтярное мыло. Через десять минут
он уже стоял возле меня с полотенцем в руках. "Можешь себе представить? Эта
сволочная княгиня -- трипперная!" Филмор, по-видимому, испугался не на
шутку. Между тем княгиня, грызя яблоко, попросила принести ей русские
газеты. Очевидно, для нее все это было шуткой. "Подумаешь, триппер... есть
вещи и посерьезнее", -- крикнула она с кровати в открытую дверь. Спустя
несколько минут и Филмор стал относиться к происходящему с юмором. Он
откупорил новую бутылку анжуйского, налил стакан и залпом выпил. Был только
час ночи, и мы еще некоторое время сидели и болтали, Филмор заявил, что
все-таки его взаимоотношения с Машей на этом не закончатся. Конечно, надо
быть осторожным... в Гавре у него открылся залеченный триппер. Он уже не
помнил, как это случилось. Иногда в сильном подпитии он забывал сразу же
помыться. Ничего серьезного, но все же чревато осложнениями. Он не хотел,
чтобы ему массировали предстательную железу, да и вообще мысль снова попасть
в лапы врачей ему не улыбалась. Заболел он еще в университете. Неизвестно,
подхватил ли он триппер от своей девушки или, наоборот, сам ее заразил. В
студенческой среде были такие нравы, что разобраться в этом оказалось
попросту невозможно. Студентки частенько ходили брюхатые. По большей части
от неопытности. Даже профессора и те были неопытны. Поговаривали, что один
из них себя кастрировал...
Так или иначе, на следующий день Филмор решил рискнуть и купил для
этого случая Презерватив. Большого риска, вообще говоря, нс было, если,
конечно, презерватив не порвется. Но Филмор купил специальный -- длинный, из
рыбьей кожи. По его словам, это самые прочные. Но и тут его постигла
неудача. У Маши оказалось крошечное влагалище. "Господи, -- удивлялся
Филмор, -- со мной вроде бы все нормально. Ты что-нибудь понимаешь? Кто-то
ведь должен был проникнуть туда -- иначе как она могла заразиться? Наверное,
у него был член, как у цыпленка".
После этого Филмор оставил Машу в покое. Они лежали в постели вместе,
точно брат с сестрой, и видели кровосмесительные сны. Маша отнеслась к этому
философски. "В России мужчины часто спят с женщинами, не трогая их... Они
могут лежать вот так вместе неделями, даже ни о чем не думая... Пока однажды
он не дотронется до нее... И тогда -- раз, и . еще раз, и еще много-много
раз!"
Теперь все наши усилия сосредоточены на том, чтобы привести Машу в
порядок. Филмор считает, что, когда она вылечится, ее влагалище расширится.
Странная идея. Он купил ей спринцовку, перманганат, специальный шприц и все
прочее, что ему рекомендовал маленький венгерский жулик, специализирующийся
на абортах. По словам Филмора, его босс попал как-то в историю с
шестнадцатилетней девчушкой -- она-то и познакомила его с венгром, а потом,
когда босс подцепил великолепный шанкр, его опять лечил этот венгр. В Париже
знакомства и дружба завязываются чаще всего на почве секса и венерических
болезней. В общем, Маша сейчас лечится под нашим строжайшим надзором. Как-то
вечером она привела нас в полную растерянность. Она засунула в себя
суппозиторий и потеряла конец шнурка, прикрепленного к нему. "Боже мой! --
кричала она. -- Где же шнурок? Боже мой! Я не могу его найти!"
-- Ты смотрела под кроватью? -- ядовито спросил Филмор.
Наконец она нашла шнурок и успокоилась. Но только на несколько минут.
Следующее ее заявление было: "Боже мой, опять кровь! Только что кончились
месячные -- и пожалуйте! Это все от вашего дешевого шампанского! Боже мой,
вы хотите, чтобы я изошла кровью?" С этими словами она появляется в кимоно и
с полотенцем, зажатым между ногами, стараясь выглядеть аристократично, как
всегда. "У меня всю жизнь так, -- говорит она. -- Это неврастения. Бегаю
целыми днями и напиваюсь вечером. Когда приехала в Париж, я была девушкой. Я
прочла только Вийора и Бодлера. Но у меня было триста тысяч швейцарских
франков в банке, и я сходила с ума по удовольствиям, потому что в России
меня держали очень строго. Я была еще прекрасней, чем сейчас, и мужчины
падали к моим ногам... -- При этом она массирует свою округлившуюся талию.
-- Когда я приехала сюда, у меня не было живота... это все от того яда,
который здесь пьют... эти ужасные аперитивы, которые хлещут французы...
Тогда-то я и встретила своего режиссера, и он хотел, чтобы я играла в его
фильме. Он говорил, что я самое очаровательное существо в мире, и умолял
меня спать с ним каждую ночь. Я была глупенькой, невинной девушкой и
позволила ему изнасиловать себя. Мне хотелось быть актрисой, и я не знала,
что он болен... Это он наградил меня триппером... и сейчас я хочу вернуть
ему этот подарок. Это его вина, что я чуть не покончила с собой... Чего вы
смеетесь? Вы не верите, что я кончала самоубийством? Я могу показать вам
газеты... мой портрет был во всех газетах. Когда-нибудь я покажу вам русские
газеты... они замечательно все это описали... Но сейчас, мой дорогой, мне
прежде всего нужны новые платья. Не могу же я соблазнять своего режиссера в
этих обносках. И потом, я еще должна портнихе двенадцать тысяч..."
Тут Маша начинает длинный рассказ о наследстве, которое она хочет
прибрать к рукам. У нее есть молодой адвокат-француз, по ее словам, довольно
застенчивый человек, который ведет это дело. Время от времени он подкидывает
ей сотню-другую франков в счет будущего наследства. "Он очень скуп, как все
французы, -- говорит Маша. -- А я была так хороша,' когда пришла к нему, что
он не мог оторвать от меня глаз. Он все время просил, чтобы я дала ему...
Мне до того надоело, что однажды вечером я согласилась -- просто чтобы он
успокоился, а я и дальше изредка получала бы свои сто франков. -- Она
умолкает, потом начинает истерически хохотать. -- Дорогой мой, -- продолжает
