Я молчал. Неожиданно Филмор вытянулся во весь рост -- мне показалось,
что у него какой-то припадок, -- и сказал:
-- Нет, я должен ехать назад... Пусть делает со мной что хочет... Если
с ней что-нибудь случится, я никогда себе этого не прощу...
Для меня это прозвучало как гром с ясного неба.
-- Ты с ума сошел! -- завопил я. -- Не смей! Теперь уже слишком поздно.
Ты должен ехать, а я о ней позабочусь. Я отправлюсь к ней прямо с вокзала.
Неужели ты не понимаешь, идиот несчастный: если она узнает, что ты пытался
сбежать от нее, она с тебя живого спустит шкуру! Для тебя уже нет пути
назад. Все кончено.
Когда мы подкатили к вокзалу, до отхода поезда оставалось еще
двенадцать минут. Я решил не покидать Филмора до конца. Он был в таком
состоянии, что я не удивился бы, если бы в последний момент он выпрыгнул из
вагона и побежал к Жинетт. Любая мелочь могла стать той самой соломинкой и
свести на нет все мои усилия. Я потащил его в бар напротив вокзала.
-- Сейчас ты выпьешь перно -- твое последнее перно. А я заплачу за
него... твоими деньгами.
Он посмотрел на меня с сомнением, сделал большой глоток, а потом,
повернувшись ко мне, как побитая собака, сказал:
-- Я знаю, что не следует доверять тебе все эти деньги, но... но...
Ладно, делай все, как ты считаешь нужным. Я не хочу, чтобы она покончила с
собой.
-- Покончила с собой? -- переспросил я. -- Только не она! Ты слишком
высокого о себе мнения, если можешь даже вообразить нечто подобное. А насчет
денег... Мне противно отдавать ей эти деньги, но я тебе обещаю, что
немедленно зайду на почту и переведу их ей телеграфом. Я не хочу таскать эту
кучу денег с собой... -- Увидев на прилавке вертушку с открытками, я вытащил
одну -- с Эйфелевой башней -- и заставил Филмора нацарапать несколько слов.
-- Напиши ей, что ты сейчас отплываешь. Напиши, что ты ее любишь и вызовешь
ее, как только приедешь в Америку... Я отправлю пневматической городской
почтой. А вечером я ее увижу. Не беспокойся... все будет хорошо.
Мы вернулись на вокзал. Оставалось две минуты до отхода поезда. Я
чувствовал, что опасность миновала. Подведя Филмора к барьеру, отделяющему
пассажиров от провожающих, я хлопнул его по плечу. Я не пожал ему руки -- он
стал бы за меня цепляться. Я просто показал на поезд со словами: "Скорее!
Сейчас отправится". И тут же пошел прочь. Я даже не оглянулся, чтобы
убедиться, что он сел в поезд. Мне было страшно.
Во время всей этой возни с Филмором я не думал, что я буду делать,
когда он уедет. -- Я надавал ему разных обещаний, но все это было только для
того, чтобы его успокоить. Однако я боялся Жинетт не меньше, чем Филмор.
Если не больше. Мне становилось не по себе. Все случилось так быстро, что
невозможно было как следует разобраться в происходящем. Я вышел с вокзала в
каком-то приятном опьянении. В руках у меня была открытка. Остановившись
возле фонаря, я прочел ее. То, что там было написано, звучало по-идиотски.
Чтобы убедиться, что это не сон, я перечитал открытку еще раз, потом порвал
ее и выбросил в канаву. И тут же оглянулся, точно ожидая, что Жинетт
появится из-за угла с томагавком в руках. Но никто за мной не гнался. Я
зашагал по направлению к площади Лафайет.
Если Филмор в припадке сумасшествия не напишет Жинетт письмо с
объяснениями, ей совершенно незачем знать, что произошло. И даже если она
узнает, что он оставил ей две с половиной тысячи франков, у нее не будет ни
малейшего доказательства. Я всегда могу сказать, что Филмор все это выдумал.
Человек, который настолько ненормален, что может уехать в Америку даже без
шляпы, легко может придумать историю с двумя с половиной тысячами франков да
и вообще что угодно. Сколько же он все-таки оставил? Мои карманы были набиты
деньгами. Я вытащил их и тщательно пересчитал. Две тысячи восемьсот
семьдесят пять франков тридцать пять сантимов. Больше, чем я думал. Мне надо
было избавиться от семидесяти пяти франков тридцати пяти сантимов. Я хотел
иметь круглую сумму -- две тысячи восемьсот. В этот момент к тротуару
подъехало такси. Из него вышла дама, держа на руках белого пуделя, который
мочился на ее шелковое платье. Мысль о том что собаку катают на такси,
обозлила меня. "Я не хуже пуделя", -- подумал я. Подозвав такси, я влез в
него и попросил шофера отвезти меня в Булонский лес. Он спросил, куда
именно, и я ответил: "Неважно. Просто покатайте меня и не торопитесь. У меня
масса времени". Усевшись как можно удобнее, я смотрел на проплывавший мимо
Париж -- на дома, на зубчатые крыши, на трубы, на крашеные стены, на уличные
уборные, на все эти артерии города. Проезжая мимо "Рон-Пуэн", я решил
остановиться и зайти туда справить нужду. К тому же, не исключено, что я
смогу кого-нибудь там подцепить. Я попросил шофера подождать меня. Первый
раз в жизни меня ждала машина, пока я отправлял естественные надобности.
Я осмотрелся, но никто не привлек моего внимания. Мне хотелось
чего-нибудь свежего, нетронутого -- женщину с Аляски, скажем, или с
Виргинских островов. Чистый, свежий товар с естественным ароматом. Конечно,
ничего подобного я не нашел.
Когда мы подъехали к Порт-д'Отей, я попросил шофера подвезти меня к
реке. Возле Севрского моста я вышел и пошел по берегу в сторону виадука.
Проходя мимо пивной под открытым небом, я увидел группу велосипедистов,
сидящих за столом. Я сел рядом с ними и заказал кружку пива. Слушая их
болтовню, я вспомнил Жинетт и представил себе, как она мечется по комнате,
рвет на себе волосы, рыдает и мычит -- я это уже не раз видел. Я представил
себе шляпу Филмора, висящую на гвозде, и стал думать, придутся ли мне впору
его костюмы и пальто. Его пальто реглан мне особенно нравилось. Филмор
сейчас далеко. Скоро под ним будет качаться корабль. Английский язык! Он
соскучился по английскому языку! Надо же придумать такое!
Неожиданно я вдруг сообразил, что если бы мне захотелось, то и я мог бы
уехать в Америку. В первый раз мне представилась такая возможность, и я
спросил себя: "Ты хочешь уехать?" И не получил ответа. Мои мысли унеслись в
прошлое, к океану, к другим берегам, к небоскребам, которые я видел
последний раз исчезающими под сеткой мелкого снега. Я вообразил, как они
снова наползают на меня, вообразил тот напор, который так ужасал меня в них.
Я видел огни, пробивающиеся между их ребрами. Видел весь этот огромный
город, раскинувшийся от Гарлема до Баттери, улицы, кишащие муравьями,
стремительные поезда надземки, толпу, выходящую из театров. На секунду я
вспомнил свою жену -- где она? Что с ней сталось?
От всех этих мыслей на меня снизошел тихий мир. Тут, где эта река так
плавно несет свои воды между холмами, лежит земля с таким богатейшим
прошлым, что, как бы далеко назад ни забегала ваша мысль, эта земля всегда
была и всегда на ней был человек. Перед моими глазами в солнечной дымке
течет и дрожит золотой покой, и только безумный невротик может от него
отвернуться. Течение Сены здесь так спокойно, что его замечаешь с трудом.
Оно лениво и сонно, а сама Сена -- точно огромная артерия человеческого
тела. В той тишине, которая снизошла на меня, дне казалось, что я взобрался
на высокую гору и у меня появилось наконец время, чтобы осмотреться крутом и
понять значение того ландшафта, что развернулся под моими ногами.
Двуногие существа представляют собой странную флору и фауну. Издали они
незначительны; вблизи -- часто уродливы и зловредны. Больше всего они
нуждаются в пространстве, и пространство даже важнее времени.
Солнце заходит. Я чувствую, как эта река течет сквозь меня -- ее
прошлое, ее древняя земля, переменчивый климат. Мирные холмы окаймляют ее.
Течение этой реки и ее русло вечны.
