вещей. Кроме того, она захочет, чтобы я наворачивал ее день и ночь... А все
время охотиться и наворачивать я тоже не могу!
-- Может, это будет не так уж плохо. Она купит тебе галстуки и
прочее...
-- Может, ты поедешь с нами, а? Я рассказал ей о тебе...
-- Послушай, ты говоришь, она богата? В таком случае она мне уже
нравится! Мне наплевать, сколько ей лет, лишь бы не оказалась ведьмой...
-- Ведьмой? О чем ты говоришь? Это обаятельная женщина. Она хорошо
говорит, да и выглядит тоже... если б не эти руки...
-- Ну, если только руки, это пустяки. Я буду ее употреблять, если ты не
хочешь. Скажи ей об этом. Но только не в лоб. С такой женщиной надо
действовать осторожно. Приведи меня к ней, и пусть все идет своим чередом.
Расхваливай меня до небес. Прикинься, что ты ревнуешь. Черт подери, может
быть, мы будем драть ее вместе, на пару? И поедем вместе, и будем жить
вместе... будем раскатывать на автомобилях, охотиться и прилично одеваться.
Если она хочет ехать на Борнео, пусть берет нас обоих.
-- Послушай, Джо, займись ею сам... тогда все пойдет как по маслу...
Может быть, я тоже употреблю ее... как-нибудь в выходной. Уже четвертый день
не могу посрать нормально. Какие-то шишки в заднице, как виноградины...
-- Это просто геморрой.
-- У меня выпадают волосы... и мне надо к зубному. Я разваливаюсь на
части... Я сказал ей, что ты хороший парень... Ну сделай это для меня, а? На
что ты скорее согласился бы -- быть калекой или работать... или жениться на
богатой старухе? Ты бы женился -- по глазам вижу. Все, о чем ты думаешь, --
это как бы пожрать., А если б ты женился, а у тебя бы перестал стоять член
-- такое ведь бывает. Что бы ты делал тогда? Ты был бы в ее власти. Ты ел бы
из ее рук, как пудель. Как бы тебе это понравилось? Или ты не думаешь о
таких вещах? Зачем тебе шикарные галстуки и роскошные костюмы, если у тебя
не стоит? Тебе не удалось бы даже обманывать ее -- она бы ходила за тобой по
пятам. Нет, самое лучшее -- жениться на ней и сразу же подцепить
какую-нибудь болезнь. Только не сифилис. Холеру, например, или желтую
лихорадку. Такую, чтобы ты остался калекой на всю жизнь, если бы вдруг чудом
выжил. Тогда тебе не надо было бы беспокоиться ни о том, чем ее драть, ни о
том, чем платить за квартиру. Она, наверное, купила бы тебе шикарное кресло
на колесах -- с резиновыми шинами, разными рычагами и прочим. Может, руки у
тебя будут работать настолько, что ты сможешь писать. А нет -- заведешь
секретаршу. Это то, что нужно, -- лучший выход из положения для писателя.
На следующий день в половине второго я иду к ван Нордену.
-- Этот тип, -- начинает он, подразумевая, конечно, Карла, -- этот тип
-- настоящий художник. Он описал мне все в мельчайших подробностях...
Он прерывает себя и осведомляется, рассказал ли мне Карл всю историю.
Ван Нордену и в голову не приходит, что Карл мог рассказать мне одно, а ему
-- другое. Ван Норден считает само собой разумеющимся, что Карл хорошо ее
отделал. Но мучительнее всего ему сознавать, что то, о чем рассказывал Карл,
могло быть на самом деле.
-- Вполне в его духе, -- говорит ван Норден, -- хвастаться, что он
употребил ее шесть или семь раз. Я знаю, что он врет, но меня это не
волнует. Но когда он рассказывает мне, как она наняла машину и повезла его в
Булонский лес и как они закрыли ноги меховым пальто ее муха, -- это уже
чересчур.
Подожди... наверное, он тебе рассказал все это... Говорил он тебе, как
стоял на балконе при лунном свете и целовал ее? Этот мудак держит женщину в
объятиях -- и мысленно уже пишет ей новое цветистое письмо о залитых луной
крышах и прочей ерунде, которую он ворует у своих французских писателей. Я
проверил -- этот тип ни разу не сказал ничего оригинального. Если бы я не
знал, что ты был с ним в отеле, я вообще не поверил бы, что эта женщина
существует. Я понимаю, можно увлечься его письмами.. но, как ты думаешь, что
она должна была почувствовать, когда его увидела? После этой сцены на
балконе, которую он преподнес мне на закуску, он рассказал, как они
вернулись в номер и он расстегнул ей пижаму... Чего ты улыбаешься? Ты
думаешь, он мне крутит яйца?
-- Нет, нет! Это -- слово в слово то, что он рассказал мне.
Продолжай...
-- После этого, -- тут уж ван Норден начинает улыбаться и сам, -- после
этого, по его словам, она села в кресло и задрала ноги... совершенно
голая... а он сел на пол, и смотрел на нее, и говорил ей, как она хороша...
он сказал тебе, что она точно сошла с картины Матисса? Погоди... Я хочу
вспомнить точно, что он мне сказал. Он ввернул здесь остроумную фразу насчет
одалиски. Кстати, что такое одалиска? Он цитировал по-французски, и эта
ебаная фраза вылетела у меня из головы... но звучало здорово. Если окажется,
что он наврал, я задушу этого недоноска. Никто не имеет права выдумывать
такие вещи. Или он просто больной...
О чем я говорил?.. Да, о том моменте, когда, по его словам, он стал
перед ней на колени и двумя костлявыми пальцами раскрыл ей п... Помнишь? Он
говорит, что она сидела на ручке кресла и болтала ногами, и он ощутил прилив
вдохновения. Это уже после того, как он поставил ей пару пистонов... после
того, как он упомянул о Матиссе... Он становится на колени -- ты послушай!
-- и двумя пальцами... причем только кончиками, заметь.. открывает
лепестки... сквиш-сквиш!.. ты слышишь! Легкий влажный звук. еле слышный...
Сквиш-сквиш! Господи, он звучал у меня в ушах всю ночь! А потом -- точно мне
еще было мало -- он говорит, что зарылся головой у нее между ног. И когда он
это сделал, будь я проклят, если она не закинула ему ноги на шею и не обняла
его. Это добило меня окончательно! Представь только -- умная, утонченная
женщина закидывает ноги ему на шею В этом есть что-то Ядовитое. Это до того
фантастично, что похоже на правду! Если б он рассказал только о шампанском,
поездке по Булонскому лесу и даже о сцене на балконе -- я бы еще мог думать,
что он врет. Но это... это так невероятно, что уже не похоже на вранье. Я не
верю, что он вычитал это где-нибудь, и не понимаю, как он мог придумать
такое, если только он действительно это придумал. С таким маленьким говнюком
все может случиться. Если даже она не легла под него, она могла позволить
ему сделать это -- никогда не знаешь, что эти богатые курвы придумают...
Когда ван Норден наконец вылезает из постели и начинает бриться, день уже
подходит к концу. Приходит горничная посмотреть, готов ли он, -- он должен
был освободить номер к полудню. Ван Норден надевает штаны.
Ван Норден берет с камина бутылку кальвадоса и кивает мне, чтобы я взял
другую.
-- Не стоит перевозить это дерьмо... прикончим его тут. Только не
предлагай ей... Паршивая стерва! Я не оставлю ей даже клочка туалетной
бумаги. Мне хочется испоганить эту комнату окончательно перед тем, как я
уеду... Послушай... если хочешь, помочись на пол.. Я бы наложил в ящик
шкафа, если б мог...
Злость ван Нордена на себя и на весь мир так велика, что он не знает,
как ее выразить. Подойдя с бутылкой к кровати, он поднимает одеяло и
простыни и льет вино на матрац. Не удовлетворившись этим, начинает ходить по
нему в ботинках. К сожалению, на них нет грязи. Тогда ван Норден берет
простыню и вытирает ею ботинки. "Пусть у них будет занятие", -- бормочет он
с ненавистью. Набрав в рот вина, он закидывает голову и с громким бульканьем
полощет горло, а потом выплевывает его на зеркало. "Вот вам, сволочи...
Подотрите это после меня!" Он ходит по комнате, что-то злобно бормоча себе
под нос. Увидев дырявые носки на полу, он поднимает их и раздирает в клочья.
Картины тоже приводят его в ярость. Он поднимает одну -- это его собственный
портрет, нарисованный его приятельницей-лесбиянкой, и ударом ноги рвет.
"Проклятая сука... ты знаешь, у нее хватило нахальства просить меня
передавать ей моих б... после того, как я их уже использовал... Она не
заплатила мне ни франка за то, что я написал о ней в газете... Она думает,
что я действительно восхищаюсь ее художествами. Мне никогда бы не видать
этого портрета, если бы я не подкинул ей ту б... из Миннесоты... Она сходила
с ума по ней... Преследовала нас, точно сука во время течки... мы не знали,
как отделаться от этой стервы! Портила мне жизнь как могла... Дошло до того,
что я боялся привести к себе бабу, потому что в любой момент она могла сюда
заявиться... Я прокрадывался к себе домой, точно вор, и, едва переступив
порог, запирался. Она и эта шлюха из Джорджии сводят меня с ума. У одной
всегда течка, другая всегда голодная. Ненавижу я это... спать с голодной
женщиной -- все равно что заталкивать себе обед в рот и тут же вытаскивать
его с другого конца... Да, кстати, вспомнил... куда я положил банку с синей
мазью? Это очень важно. У тебя когда-нибудь было такое? Это хуже триппера. И
я даже не знаю, где подцепил... У меня здесь перебывало столько женщин за
последнюю неделю, что я потерял счет. Очень странно... они все казались
такими чистыми. Но ты знаешь, как это бывает..."
В такси нам едва хватило места для его барахла. Как только мы
трогаемся, ван Норден вынимает газету и начинает заворачивать в нее свои
кастрюли и сковородки -- на новом месте запрещено готовить в комнатах. Когда
мы наконец подъехали к гостинице, весь его багаж развязался и лежал в полном
беспорядке.
Гостиница размещается в конце мрачного пассажа и своей прямоугольной
планировкой напоминает новые тюрьмы.
Не успеваем мы завернуть к номеру 57, как внезапно распахивается дверь
и прямо перед нами оказывается старая ведьма со спутанными волосами и
глазами маньячки. От неожиданности мы застываем как вкопанные. За старой
ведьмой я вижу кухонный стол, на котором лежит ребенок, совершенно голый и
до того маленький и хилый, что напоминает ощипанного цыпленка. Старуха
поднимает помойное ведро и идет по направлению к нам. Дверь ее номера
захлопывается: слышен пронзительный детский визг. Это -- номер 56. Между ним
и пятьдесят седьмым -- уборная, где старуха и опорожняет свое помойное
ведро.
После того как мы добрались до пятого этажа, ван Норден не произнес ни
слова. Но выражение его лица говорит больше слов. Когда мы открываем дверь
номера 57, мне вдруг кажется, что я сошел с ума. Огромное зеркало,
завешенное зеленым газом, висит возле входа под углом в сорок пять градусов
над детской коляской со старыми книгами. Возможно, это и не произвело бы на
меня такого странного впечатления, если б на глаза мне не попались два
велосипедных руля, лежащих в углу. Они лежат так мирно и покойно, точно были
здесь всегда, и внезапно мне начинает казаться, что и мы здесь уже давно и
что все это -- сон, в котором мы застыли; сон, который может прервать любая
мелочь, даже простое движение век. Но еще более поразительно, что это
напоминает мне настоящий сон, виденный всего несколько дней назад. Тогда я
видел ван Нордена точно в таком же углу, как сейчас, но вместо велосипедных
рулей там была женщина, она сидела, подтянув колени к подбородку. Ван Норден
стоял перед ней с напряженным выражением лица, появляющимся у него всегда,
когда он чего-нибудь очень хочет. Место действия я вижу точно в тумане, но
угол и скрюченную фигуру женщины помню ясно. Во сне я видел, как ван Норден
быстро подступал к ней, как хищное животное, которое не думает о
последствиях и для которого важно только одно -- немедленно достичь цели. На
лице его было написано: "Ты можешь потом убить меня, но сейчас... сейчас я
