вас быть крестным отцом. Согласитесь, что это меняет все.
- Действительно, - ответил Парсел с важностью.
- К тому же, - продолжал Мэсон, - на мой взгляд, вы будете вполне
приличным крестным отцом. И вдобавок у меня нет выбора: на всем острове,
не считая меня, вы единственный человек, которого можно назвать
джентльменом.
- Благодарю вас, капитан, - сказал Парсел без тени улыбки.
- Как я уже говорил, - не унимался Мэсон, - это все меняет. По-моему,
в качестве крестного вы имеете полное право просить создателя повлиять
на пол вашего будущего крестника. И обратите внимание, что сейчас уже
есть один шанс из двух, что это окажется мальчик. Но я хочу, чтобы было
два шанса на два. Видите, не такая уж обременительная просьба, - добавил
он, как будто создатель не вправе отказать в столь умеренном требовании.
Они подошли к хижине Мэсона. Капитан стал у калитки, ведущей на "ют",
и повернулся к Парселу. Даже крестного отца своего будущего сына он не
желал приглашать к себе.
Он вскинул серо-голубые глаза на вершину горы, и лицо его вдруг по-
багровело.
- Мистер Парсел, - проговорил он с внезапным волнением, - я не забыл
вашего поведения, когда погиб Джимми.
Второй раз после высадки на остров он вспомнил об этом событии.
- Капитан...
- Вы вели себя очень смело, мистер Парсел. Вы рисковали жизнью. Этот
зверь никогда бы вам не простил. Он сгноил бы вас в оковах.
Глаза его затуманились, он отвернулся и сказал прерывающимся голосом,
видимо не совладав со своими чувствами:
- Если будет мальчик, мы назовем его Джимми...
Парсел опустил глаза и тоже покраснел. В эту минуту все было забыто.
Он почувствовал даже какую-то нежность к Мэсону.
- Никогда, - продолжал Мэсон глухо, - никогда я не посмел бы поя-
виться на глаза моей сестре без Джимми. У сестры была не очень-то весе-
лая жизнь. Да и моя собственная жизнь... Короче говоря, мистер Парсел,
Джимми был для нас... солнечным лучом.
Мэсон пробормотал последние слова сконфуженно, будто метафора показа-
лась ему слишком смелой. Он подтянул ремень ружья, наклонил голову, отк-
рыл калитку и молча пересек "ют". Парсел смотрел ему вслед.
Подойдя к двери, Мэсон обернулся. Лицо его было залито слезами. Он
улыбнулся, поднял правую руку и громко крикнул:
- Будет мальчик, мистер Парсел!
- Надеюсь, капитан, - горячо отозвался Парсел.
После полдника Парсел огляделся, ища свое кресло, и с досадой вспом-
нил, что оно до сих пор у Омааты. Он вышел в сад и уже через несколько
шагов добрался до густых зарослей ибиска, ограничивавших место его обыч-
ных прогулок.
- Я иду к Омаате! - крикнула Ивоа, появившись на залитом солнцем по-
роге раздвижной двери, и махнула ему рукой.
Парсел с улыбкой помахал ей в ответ. Теперь он тоже научился разгова-
ривать с помощью жестов. Как только Ивоа пересекла границу солнечных лу-
чей, тень хижины сразу поглотила ее, словно за ней захлопнулась черная
крышка.
Что-то легкое упало Парселу на голую ступню. Он взглянул на землю -
ничего. Обернулся к чаще и снова что-то легонько стукнуло его по ноге.
Камешек!
Он остановился, пристально вглядываясь в гигантские папоротники, ок-
ружавшие сад.
- Кто тут? - спросил он сдавленным голосом, напрягшись всем телом.
Ответа не последовало; тишина длилась так долго, что он уже начал
сомневаться, метился ли кто-нибудь в него. Но когда он снова тронулся
вперед, третий камешек угодил ему в грудь. Его вдруг осенило: первый
день на острове, Меани, растянувшийся во весь рост под баньяном...
- Итиа? - тихонько спросил он.
Послышался смех. Парсел вглядывался в папоротники, но ничего не ви-
дел. Ни один листок не шелохнулся. Позади чащи ибиска тянулась густая
полоса, вернее, рощица гигантских папоротников, а за ними вздымались де-
ревья верхнего плато. Шириной шагов в десять, не больше, была эта поло-
са. Но рощица казалась такой непроходимой, что Парсел никогда не пытался
ее пересечь. Он обходил ее по Баньян-Лейн.
- О девушка, кидающая камешки! - начал Парсел.
Так говорил Меани, лежа под баньяном в тот день, когда они отправи-
лись осматривать остров. Послышался приглушенный воркующий смешок.
- Выходи же, - сказал Парсел.
- Не могу, - ответил голос Итии. - Я не смею показываться. - И доба-
вила: - Ты сам иди сюда.
Парсел раздумывал. Одна лишь Итиа могла отвести его в убежище таитян.
Маклеод был прав. Парсел медленно обошел заросли ибиска.
- Где ты? - спросил он, глядя на широкие листья папоротника.
- Здесь.
Но она все еще не показывалась. Парсел раздвинул толстые гибкие стеб-
ли и, согнувшись, вошел в чащу. Там стояла густая тень. Воздух был сырой
и свежий.
- Где же ты? - спросил он нетерпеливо.
Спутанные стебли мешали ему выпрямиться. Он стал на одно колено. Все
кругом было напоено влагой, все молчало, погруженное в зеленый полумрак.
Земля заросла мхом.
Глаза его еще не успели ничего разглядеть. Итиа сразу упала ему на
грудь, свежая, благоухающая. Ее влажные губы обшаривали его лицо с не-
ловкой резвостью ласкового щенка. Он взял ее за руки и отстранил от се-
бя. Но это не помогло. Как только она отодвинулась от него, ее аромат
ударил ему в лицо. Цветы ибиска в волосах, тиаре, ожерелье из шишек пан-
дануса... Под широкими листьями папоротника, в сыром спертом воздухе ее
аромат приобретал какую-то неслыханную силу. "Если кожа хороша..." -
сказала Омаата. Под крепко сжатыми пальцами Парсела плечи Итии казались
нежными, податливыми, как плечи ребенка. Едва различая ее лицо, он вды-
хал ее аромат и держал в руках как спелый плод.
- Мне надо с тобой поговорить, Итиа.
И тут же овладел собой. Не без труда он оторвал руки от ее плеч.
- Поговорить!.. - протянула Итиа.
Глаза Парсела освоились с темнотой, и понемногу он различил силуэт
девушки. Она опустилась на колени и присела на пятки; в этой позе четко
выступали ее округлые, сильные бедра, а полосы из белой коры, заменявшие
юбку, свешивались с двух сторон до самой земля. Она повела плечами, нак-
лонившись вперед, и ее маленькие груди сблизились; она опустила руки
вдоль стройного тела, и, следуя линии бедер, они грациозно и плавно из-
гибались. Итиа надула губки, но глаза ее смеялись, противореча выражению
лица.
- Поговорить! - повторила она презрительным тоном, волнообразно вра-
щая бедрами, хотя тонкий стан ее был неподвижен.
- Итиа, послушай. Началась война!
- Эауэ! - сказала Итиа, и ее круглое личико омрачилось, - Эауэ! Приш-
ла война, и много женщин станут вдовами.
- Да, это верно. Но я хочу остановить войну.
- Остановить войну, - с сомнением повторила Итиа.
- Да, так я хочу. Ты отведешь меня к таитянам?
- Когда?
- Сейчас.
- Сейчас?! - спросила Итиа с возмущенным видом.
- А почему не сейчас?
- Маамаа. Сейчас не время ходить по солнцу. Сейчас время отдыхать и
играть...
Наступило молчание, Итиа снова принялась покачивать бедрами, потом
сказала тихим нежным голосом, поблескивая в темноте карими глазами:
- Поиграй со мной, Адамо!
Он посмотрел на нее. Это слово играть - настоящая находка! Одно это
слово раскрывает сущность целого народа, целой цивилизации! Как оно не-
винно звучит! Сначала они поиграют с Итией в прятки под гигантскими па-
поротниками, а когда он ее поймает, начнут играть. Адамо и Итиа, нагие и
невинные, на зеленом мху, как два младенца на ковре... Играть! Играть!
Вся их жизнь - только игра. Утром, по прохладе, они играют в рыбную лов-
лю. После полудня взбираются на кокосовые пальмы и играют в сбор орехов.
Вечером, когда снова становится свежо, они играют в охоту за дикими
свиньями. Но в середине дня, под раскаленным чревом солнца, они прячутся
в тени и играют... Глагол не нуждается в дополнении. Это просто игра.
Игра как таковая. Самая невинная из всех игр.
- Нет, - ответил Парсел.
- Почему?
- Я уже говорил: это табу.
Эти слова он пробормотал чуть ли не сконфуженным тоном. Утверждать,
что игра-табу, как глупо это звучит по-таитянски!
Итиа рассмеялась.
- Чье табу?
- Эатуа.
- Человек! - возмущенно воскликнула Итиа. - Ты говоришь то, чего не
может быть. Только вождь или колдун может наложить табу. А не Эатуа! Эа-
туа - это Эатуа и больше ничего. Вот она самая настоящая ересь: выходит,
что богу нет дела до людей.
- На Большом острове дождей, - пояснил Парсел, - Эатуа распоряжается
всеми табу...
Если поразмыслить хорошенько, то и это тоже ересь. Но как втолковать
ей, что бог вездесущ?
- Ну что ж, - ответила Итиа, - здесь мы не на Большом острове. Твое
табу здесь ничего не стоит. Зачем переносить табу с одного острова на
другой?
Но они уже обсуждали этот вопрос. И в спорах Парселу никогда не уда-
валось одержать над ней верх.
- Я сказал нет, - проговорил он решительно.
Итиа выпрямилась, и глаза ее засверкали.
- Человек! - вскричала она гневно. - За что ты оскорбляешь меня? Раз-
ве я такая злючка, как Ороа? Разве я скучна, как Ваа? Разве я безобраз-
на, как Тайата? Посмотри на мои груди, - и она с нежностью приподняла их
маленькими пухлыми руками. - Посмотри на мой живот? Посмотри на мои бед-
ра! - продолжала она, плавно покачивая бедрами и поднимая руки. - Смот-
ри, человек, как они широки!
И выпрямив стан, подняв к плечам открытые ладони, она смотрела на
свои покачивающиеся бедра с восхищенной улыбкой словно ее опьяняла
собственная красота.
- Смотри, человек! - говорила она глухим, чуть хриплым голосом. -
Смотри! У меня достаточно широкие бедра, чтобы принять тебя и носить
твоего ребенка.
- Я тебе уже ответил, - сказал Парсел. - А теперь прошу тебя: отведи
меня к Тетаити.
Она замерла. Круглое личико замкнулось, глаза метнули молнии.
- Человек, - сказала она резким от гнева голосом, - либо ты играешь
со мной, и я отвожу тебя в лагерь таитян, либо ты не играешь со мной, и
я ухожу.
Парсел, опешив, посмотрел на нее. День шантажей! Сначала Джонсон, те-
перь Итиа!
- Я рассердился, Итиа, - сказал Парсел сурово. - Я очень рассердился.
И не подумав о том, что сейчас не время доставлять ей удовольствие,
он повторил по-английски:
- I am very angry! * *[ Я очень сердит (англ.).]
- Whu? - тотчас спросила она, старательно шевеля губками. Она произ-
носила "уайе", прибавляя в конце букву "е", но выговаривала слово так
четко и выразительно, что, казалось, от вылетает у нее изо рта круглое и
удивленное. - Почему? - повторила она по-таитянски, с невинным видом
протягивая вперед ладони, как бы стараясь его убедить. - Ты добрый - я
тоже добрая. Ты плохой - я тоже плохая.
Она наклонилась, обвив руками колени, свернувшись клубочком, напоми-
ная свежий плод на блюде из листьев: круглый, мясистый, благоухающий. "А
я, - подумал Парсел, - в ее глазах плохой мальчик, потому что не хочу
играть".
- Итиа, - сказал он твердо. - Ты отведешь меня к своим - и все. Я не
принимаю никаких условий.
- Ты добрый - я добрая...
- До свиданья, Итиа...
- Ты добрый - я...
- До свиданья, Итиа...
- Я вернусь завтра, - сказала Итиа спокойным голосом, и в ее хитрых,
смеющихся глазах, смотревших ему прямо в лицо, светилась непоколебимая
уверенность, что в конце концов он ей уступит.
- До свиданья! - гневно бросил Парсел.
Продираясь в сердцах сквозь папоротники, он был так неосторожен, что
стукнулся лбом и защемил себе правую руку между стеблями.
Возвращаясь в хижину, он почувствовал тяжесть солнца на затылке и на
плечах. Это был даже не ожог. Скорее увесистый удар дубиной. Он ускорил
шаг, с облегчением вошел в тень навеса и бросился на кровать. Тут только
он вспомнил, что Ивоа отправилась к Омаате. Что у них за страсть вечно
бегать друг к другу! Он чувствовал себя одиноким, покинутым. В глубине
души он был не так уж уверен, что таитяне не считают всех перитани свои-
