лишь дружеский порыв, это сердечное тепло..."
Омаата уселась рядом с креслом, опершись одной рукой о пол, другую
положив на колени, и застыла в классически спокойной позе, всегда восхи-
щавшей Парсела в таитянках. До чего же она огромная! Хотя Парсел сидел в
кресле, и следовательно, не менее чем в полутора футах над полом, ее
большие глаза приходились на уровне его глаз. Безмолвствующая Омаата на-
поминала гигантскую статую, усевшуюся на ступеньки трона.
- Скелет заходил за Жоно, - сказала она, заметив, что Парсел огляды-
вается. - Должно быть, пошли охотиться. Взяли с собой ружья.
- А ты не знаешь, чего хочет Меани?
- Нет. И она замолкла, радуясь, что может спокойно любоваться своим
сыночком. Но это немое обожание наскучило Парселу, и он спросил:
- А у тебя есть ожерелье из шишек пандануса? своих ног.
- Почему же ты его не носишь?
Она захохотала, и глаза ее лукаво блеснули.
- Сегодня не надо.
- Почему?
Она захохотала еще громче, показывая свои огромные зубы людоедки.
- Адамо, сынок мой, - проговорила она между двумя взрывами смеха, -
Адамо не тот танэ, который мне нужен.
- Не говори загадками, - попросил Парсел.
- Я и не говорю. Шишки пандануса, - торжественно проговорила Омаата,
- впитывают запах кожи, а потом передают его человеку вместе со своим
собственным запахом.
- Ну и что же?
- Получается смесь, и она опьяняет. Достаточно мужчине приблизиться и
вдохнуть этот запах, как он сразу перестает владеть собой. Я надевала
свое ожерелье в ночь великого дождя, - добавила она.
- В какую ночь? - переспросил Парсел.
Омаата вдруг перестала улыбаться, лицо ее погрустнело, словно те вре-
мена, о которых она вспомнила, уже давным-давно прошли.
- В ночь Оата на большой пироге. Когда я плясала, чтобы добыть себе
Жоно.
Оба замолчали.
- А... а мужчина может сопротивляться?
- Тут ведь существуют две вещи, - с важностью пояснила Омаата. - Пер-
вое - ожерелье, второе - кожа.
Парсел улыбнулся.
- Почему ты улыбаешься, Адамо? - серьезно спросила Омаата. - И кожа
должна быть очень хорошей. Иначе не получится хорошей смеси.
- А если получится хорошая?
- Таитянин не может сопротивляться.
- Ну, а перитани?
- Такой перитани, как вождь большой пироги, может. Возможно, и Ске-
лет. Но не Жоно, не Уилли, не Крысенок.
Она взглянула на Парсела.
- И мой хорошенький румяный петушок тоже не может...
- Я? - спросил Парсел, удивленно подымая брови.
- Не делай таких лживых глаз, сыночек, - посоветовала Омаата.
Она снова захохотала, согнувшись чуть ли не вдвое, теперь приступы
смеха следовали непрерывно один за другим, широкие круглые плечи судо-
рожно тряслись, а мощная грудь мерно колыхалась, как тихоокеанская вол-
на.
- Знаю, - пророкотала она, словно водопад обрушился. - Это ты насчет
Итии спрашиваешь, знаю. И Меани знает! И Ивоа!
- Ивоа! - воскликнул Парсел, он чуть не онемел от неожиданности. -
Кто же ей сказал?
- Кто же, как не сама Итиа! - ответила Омаата, и от смеха у нее на
глазах даже выступили слезы. - Ох, мой петушок, ну и вид у тебя!
- Это... это непристойно, - по-английски сказал Парсел и снова пере-
шел на таитянский язык. - Почему ты говоришь об Итии? Я же с ней не иг-
рал.
- Знаю! - завопила Омаата, давясь от смеха; плечи ее дергались словно
от икоты, слезы градом катились по необъятно широким щекам. - Все это
знают, о мой маленький перитани маамаа! И никто не может понять, почему
ты наносишь Итии такое оскорбление... Впрочем Итиа говорит, что ты скоро
перестанешь сопротивляться.
- Неужели так и говорит? - возмутился Парсел.
- О мой розовощекий петушок! - крикнула Омаата с мокрым от слез ли-
цом, стараясь сдержать смех, сотрясавший ее гигантское тело. - О мой
разгневанный петушок! Я, я тоже считаю, что ты недолго будешь сопротив-
ляться! И Ивоа тоже.
- Ивоа? - воскликнул Парсел.
- Человек, что ж тут удивительного?
Мало-помалу она успокоилась и, глядя на Парсела смеющимися глазами,
протянула к нему свои огромные руки; она далеко отставила большой палец,
повернув ладони, словно преподносила ему в дар саму истину.
- Ивоа ждет через две луны ребенка, - внушительно пояснила она.
Воцарилось молчание. Парсел не сразу уловил намек, заключавшийся в
этой фразе.
- Но ведь ты же сама помнишь, - заговорил он наконец, - в тот день,
когда мы обследовали остров... Мы сидели под баньяном, и Ивоа сказала
Итии: "Адамо танэ Ивоа".
- Ох ты, глупый петушок! - возразила Омаата. - Она сказала так пото-
му, что Итиа заигрывала с тобой на людях.
Парсел удивленно взглянул на нее. Значит, то был не изначальный голос
ревности, а просто урок хорошего тона. "Возможно, я не так уж хорошо по-
нимаю таитян, как мне кажется? - усомнился он в душе. - Сколько же про-
махов я совершил! И какая непроходимая бездна отделяет их мышление от
нашего! Ясно, что слово "адюльтер" для них просто звук пустой".
Внезапно светлый прямоугольник двери заполнила чья-то темная фигура и
на пороге показался Меани - стройный, широкоплечий, с высоко закинутой
головой. Минуту он величаво сохранял неподвижность. Парсел поднялся и
пошел к нему навстречу.
- Адамо! Брат мой! - проговорил Меани.
Положив обе руки на плечи Парсела, он нагнулся и потерся щекой о его
щеку. Потом отодвинул от себя на расстояние вытянутой руки и стал смот-
реть на него ласково и серьезно.
- Я явился сюда, как ты просил, - смущенно пробормотал Парсел. - Од-
нако я не понимаю, почему ты сам не зашел ко мне?
- Дни, в которые мы живем, - трудные дни, - ответил Меани, красноре-
чиво разводя руками.
Оставив Парсела, он повернулся к Омаате.
- Вынь эту серьгу, Омаата.
Меани говорил о зубе акулы, который был подвязан к лиане, продернутой
сквозь мочку его уха. Лиана была завязана двойным узлом, и толстые
пальцы Омааты не сразу его распутали. Развязав узел, она потянула лиану
за кончик. Но не тут-то было. Дырка в мочке заросла, и лиана не поддава-
лась.
- Сними только зуб, - поморщился Меани, - и надень его на другую лиа-
ну. Адамо, - добавил он, - тебе придется проколоть ухо.
- Как! Ты даришь ему зуб? - закричала Омаата, видимо потрясенная та-
кой щедростью.
- Дарю! - энергично подтвердил Меани.
Но это "дарю" осталось без ответа. Омаата только метнула в сторону
Меани быстрый взгляд и произнесла равнодушным тоном:
- Сейчас принесу лиану и иголку.
Омаата вышла, и через минуту Парсел услышал, как она роется в прист-
ройке, где помещалась кухня.
Так как Меани упорно молчал, глядя прямо в глаза Парсела, тот не вы-
держал и спросил:
- Эту самую серьгу носил твой отец?
- Да, эту, - подтвердил Меани. - И подарил ее мне, когда я уезжал с
тобой.
- А теперь ты ее даришь мне? - изумленно воскликнул Парсел.
Меани наклонил голову, и Парсел молча уставился на него. Он сознавал
всю непомерную щедрость Меани, но смысл самого дара был для него еще не
ясен, а спросить он не осмеливался. На сей счет таитянский этикет весьма
строг: получающий дар ни о чем не спрашивает, не выражает удовольствия,
даже не благодарит. Он покорен и безропотен, как жертва.
Вошла Омаата, зажав в губах акулий зуб, висевший на обрывке лианы. В
правой руке она держала иголку, такими иглами сшивают паруса, и Парсел
пожалел, что в хозяйстве Омааты не нашлось ничего потоньше. В левой руке
она несла факел. Передав факел Меани, она неторопливо и торжественно
поднесла острие иглы к пламени.
- Поверни голову, Адамо, - скомандовала она, схватив его за мочку и
чуть не вывернув ему шею.
Парсел почти не почувствовал боли, но явственно расслышал легкий
хруст прокалываемой кожи. Но когда Омаата продела лиану, завязала ее уз-
лом и акулий зуб всей своей тяжестью оттянул мочку, Парсела обожгла ост-
рая боль, которая никак не желала проходить.
Меани с удовлетворенным видом оглядел друга. С тех пор как он вошел в
комнату, он ни разу не улыбнулся.
- Я еще не обедал, - сказал он.
И повернувшись, направился к двери.
- Меани!.
Меани оглянулся.
- Меани, - повторил Парсел, - ко мне заходил Скелет.
Меани посмотрел на Омаату, и Омаата быстро проговорила:
- Я ухожу. Моя очередь идти за водой. Иду вместе с Уилли и Ропати.
И она поспешно вышла из хижины.
- Он приходил поговорить со мной на Роп Бич, - пояснил Парсел.
- Мы это знали, - отозвался Меани.
Итак, они следят за нами. Или за Скелетом. Значит, когда он подымался
из Роп Бича, инстинкт не обманул его. Теперь изо всех уголков чащи за
ним наблюдают настороженные глаза.
- Что ему надо? - спросил Меани.
Парсела удивил этот вопрос, поставленный в упор. Но сейчас было не до
церемоний. На лице Меани застыло серьезное, напряженное выражение.
- Он хотел знать, присоединимся ли мы, то есть Ропати, Уилли и я, к
вам.
- И ты сказал "нет" ?
- Я сказал "нет".
- А Уилли?
- Он сказал "нет".
- А Ропати?
- Он последует нашему примеру.
Наступило молчание, которое нарушил Парсел.
- Скелет может вас опередить.
Меани метнул в его сторону пронзительный взгляд и не сказал, словно
ожидая продолжения. Но так как Парсел молчал, он заявил:
- Мы тоже так думаем.
И, слегка кивнув на прощание, вышел. С минуту Парсел стоял в раз-
думье, пора было и ему возвращаться домой. Ухо горело, при каждом движе-
нии головы акулий зуб бился о щеку.
На черных камнях Уэст-авеню лежали золотые солнечны круги и перебега-
ла с места на место, как бы бороздя землю, тень пальм, колеблемых вет-
ром. Как все вокруг было мирно! Водоносы уже прошли. Островитяне закан-
чивали трапезу или готовились к послеобеденному сну.
Где-нибудь здесь, в чаще, прячется Итиа, выслеживая его. Таиата пилит
Джонсона. Мэсон, должно быть, прогуливается по "капитанскому мостику".
Жоно и Скелет охотятся. Ивоа лежит на. достели, мечтая о будущем ребен-
ке. Было жарко. Еще один прелестный день, один день среди бескрайней че-
реды дней, пронесшихся над островом с тех пор, как он возник из тихооке-
анских вод. В воздухе сладостно пахло цветами, земля была теплая, море
совсем рядом. Все такое маленькое, такое будничное, свое, такое успокои-
тельное. Двадцать семь островитян! Самое крошечное поселение во всем Ти-
хом океане! Эти женщины, эти мужчины, с их планами, с их пустяковыми за-
ботами: Скелет беспокоится по поводу чирья, Ваа гордится своим положени-
ем жены вождя, Ропати кичится своей мускулатурой, Уилли думает о том,
как бы замостить Уэст-авеню, и я сам уже целую неделю забочусь о том,
как бы усовершенствовать раздвижную стенку.
Вдруг перед Парселом возникло лицо Меани в тот самый миг, когда он
отдавал серьгу: суровое, почти дикое выражение. Уже не лицо друга, а ли-
цо воина. Парсел еще на Таити подметил, что эти люди, такие кроткие, мо-
гут вдруг превратиться в дикарей. Их округлые черты, бархатистый взгляд
могут дышать и ненавистью. Парселу вдруг вспомнился Мата, брат Оту, ког-
да тот возвращался с гор после кровавой битвы и нес, держа за волосы,
голову врага. Водрузив ее на копье у входа в свое жилище, он каждое утро
плевал в мертвое лицо и пылко поносил безгласную голову. "Сын шлюхи, -
говорил он с презрением, - ты хотел меня убить? Но не ты оказался более
сильным! Это я тебя убил! И сейчас для тебя нет солнца! Нет рыбной лов-
ли! Нет плясок! Голова твоя стала тыквой, и я пью из нее. Твоя жена -
моя рабыня, и я играю с ней, когда захочу! А ты, ты тем временем торчишь
на копье у моих дверей!"
А ведь в обыденной жизни не было человека более ласкового, вежливого,
гостеприимного, чем Мата. Чего он только не изобретал, лишь бы угодить
Адамо!
Парсел еще не дошел до дома Джонса, как вдруг услышал за собой топот
ног. Он обернулся. К нему сломя голову мчалась Итиа, их разделяло метров
триста. И - странное дело - она не пряталась по обыкновению за де-
