- в Тропу Ропати (Роберт Джонс), а улица Норд-оста в Тропу Крысенка
(прозвище Смэджа). Позже, когда их отношения с перитани обострились, та-
итяне стали именовать улицы не по имени британцев, а по имени живших с
ними женщин. Так Тропа Крысенка была переименована в Тропу Туматы, Тропа
старика - в Тропу Таиаты и т. д. и т.п.
"Улицы" и "проспекты", все примерно в метр шириною, не представляли
собой идеального прямоугольника, как того требовал чертеж Мэсона: остро-
витяне предпочитали отступить от прямой, лишь бы не валить лишних де-
ревьев. Они пожертвовали только тем количеством леса, которое требова-
лось для постройки хижин и разбивки перед ними маленьких палисадничков.
Таким образом, хижины утопали в зелени, и эта же зеленая стена отгоражи-
вала каждый домик от соседнего. Хотя поселок своей ромбической формой
обязан был прихоти Мэсона, его замысел оказался поистине удачным, ибо
посреди ромба осталось больше полугектара леса.
Свой собственный домик Мэсон с умыслом расположил на юго-востоке: сю-
да в первую очередь устремляется пассат, который во всех южных морях
приносит летом прохладу, а в остальные времена года - хорошую погоду. И,
напротив, дом таитян он с умыслом поместил за поселком, в двадцати пяти
метрах от северного угла ромба: так он рассчитывал отделить черных от
белых и использовать их дом в качестве защиты от северных ветров. Но
этот хитроумный расчет, как выяснилось со временем, оказался неверным.
Когда Мэсон чертил свой план, он еще не знал, что домик его станет добы-
чей зюйд-веста, приносящего на остров холод и дождь, а хижина черных
окажется в затишье, под защитой полугектара леса, оставленного в центре
ромба.
На своем плане Мэсон наметил еще одну тропинку, начинавшуюся с севе-
ра, между домами Ханта и Уайта; она приводила к обширной резиденции таи-
тян и, обогнув ее с востока, тянулась на северо-восток до самого моря.
Он прозвал ее Клиф Лэйн (Дорога утесов). На плане была нанесена еще одна
дорога, которая ответвлялась от Восточного проспекта между домами Парсе-
ла и Мэсона и шла к югу. Эту дорогу, как и предыдущую, островитяне про-
топтали еще задолго до того, как Мэсон вычертил ее на своем плане; шла
она ко второму плато и приводила к баньяну. Мэсон окрестил ее дорогой
Баньяна, но островитяне чаще именовали Водной дорогой, так как именно
этот путь облюбовали себе водоносы.
Таитяне с самого начала заявили, что желают построить такое жилище,
где смогли бы поместиться все шестеро с теми женщинами, чьими избранни-
ками они станут. В общем они, что называется, размахнулись, и дом их -
единственный на всем острове - гордо вздымал свои два этажа. Верхний
этаж состоял из одной-единственной комнаты размером восемь на шесть мет-
ров. Подобно ложу Одиссея в Итаке, каждая из балок, выступавших по уг-
лам, служила опорой для постели, и постели такой широкой, что на ней
свободно могли бы уместиться три-четыре человека. Отсюда через люк, про-
рубленный в полу, спускались по лестнице в нижний этаж, где были еще две
постели, устроенные, как и наверху, на угловых балках. За исключением
постелей, и в верхнем и в нижнем помещении не было никакой мебели в от-
личие от британских жилищ, загроможденных шкафами, сундуками, столами,
табуретками. Таитяне ограничились тем, что устроили над кроватями полки,
на которых хранилось личное имущество каждого. Никому из таитян и в го-
лову не пришло принимать какие-либо меры для охраны своих сокровищ от
посягательств соседей. Впрочем, в их доме не было даже дверей: всякий
мог свободно туда проникнуть. Стены, вернее деревянные перегородки, лег-
ко ходили в пазах, и их можно было задвигать, укрываясь от палящего
солнца, или раздвигать, чтобы погреться в его лучах.
Поселок британцев как в мелочах, так и в целом свидетельствовал о не-
доверии соседа к соседу и нежелании быть с ним накоротке. На острове жи-
ло девять британцев. Таким образом, было возведено девять хижин, ибо
каждый хотел жить в собственном доме. И в каждом доме были не только
двери, но и сундуки и шкафы, а палисаднички обнесены прочной оградой, и
все это запиралось на замки, взятые с "Блоссома", или завязывалось столь
замысловатым морским узлом, что подчас сам хозяин мучился, развязывая
его.
Чтоб не было нареканий, а также для скорости было решено, что все де-
вять домиков будут одинаковы как по размерам (шесть метров на четыре),
так и по планировке, что значительно облегчит работу плотников. Каждый
домик представлял собой одну единственную комнату, служившую и столовой
и спальней, а кухня, по таитянскому образцу, помещалась в пристройке. Но
британскую чопорность возмущала мысль, что двухспальная постель будет
находиться в той же комнате, где принимают гостей, и поэтому все домов-
ладельцы, за исключением Парсела, возвели еще внутренние перегородки.
Стены были прочно врыты в землю, в них вставили по два-три иллюминатора,
круглых или квадратных, позаимствованных с "Блоссома". Эти окошки прек-
расно защищали от ветра и дождя, но в хорошую погоду - а на острове поч-
ти неизменно стояла хорошая погода, - естественно, не давали такого
вольного доступа свету и теплу, как раздвижные перегородки таитян.
Все девять домиков были построены весьма добротно. Стенки сделали из
дубовых бортов "Блоссома", до того крепких и прочных, что в них с трудом
можно было вбить гвоздь. Но богатством фантазии строители похвастать не
могли, и все домики получились на один лад. Кстати сказать, единообразие
ничуть не смущало британцев, и один лишь Парсел рискнул на архитектурное
новшество: вместо южной стены он устроил, как у таитян, раздвижную пере-
городку и продолжил крышу с таким расчетом, чтобы она выступала в виде
навеса и позволяла наслаждаться горным пейзажем, не страшась палящих лу-
чей. Когда навес был окончен, Парсел с радостью убедился, что жилище его
приобрело более благородный вид именно потому, что он не побоялся сде-
лать козырек, продолжавший линию крыши.
Каждое утро, умывшись в пристройке, Парсел шел любоваться своим
жильем. Сначала он поворачивался к дому спиной, шагал по единственной
садовой Дорожке вплоть до зарослей ибиска - границы его владений - и тут
круто поворачивался, чтобы порадоваться творению рук своих. В этот ут-
ренний час раздвижная стенка была открыта, готовясь принять первые косые
лучи солнца, уже добиравшиеся до порога. Со своего наблюдательного пунк-
та Парсел мог видеть Ивоа, хлопотавшую над завтраком. Он ждал, когда,
закончив приготовления, Ивоа появится в проеме раздвижной стенки, как
режиссер, выходящий на театральные подмостки, дабы обратиться к публике.
Она издали поглядит на него и, улыбаясь, позовет нараспев, растягивая
каждый слог: "А-да-мо! И-ди завтра-кать, А-да-мо!" Их разделяло всего
двадцать шагов, они прекрасно видели друг друга, и, в сущности, звать
Парсела, да еще так громко, не было никакой необходимости. Но таков уж
был их утренний обряд. Парсел улыбался, глядел во все глаза на четкий
силуэт Ивоа, слушал и отмалчивался. Тогда она снова заводила нежным лас-
кающим голосом: "А-да-мо! Иди завтра-кать! Ада-мо!" Она сильно выделяла
слог "да" и заканчивала призыв высокой переливчатой нотой неповторимой
прелести. Умиляясь и радуясь, Парсел откликался только на третий призыв
и подымал руку в знак того, что слышит.
На тяжелом дубовом столе, который смастерил танэ Ивоа, Парсела уже
ждал расколотый кокосовый орех, манго, банан и лепешки из муки хлебного
дерева, испеченные накануне в общей печи. Ивоа охотно подчинилась неле-
пому обычаю перитани садиться за стол, словно так уж необходимо или по-
лезно принимать пищу на расстоянии семидесяти сантиметров от пола.
Только в одном она оставалась непреклонной: никогда не обедала и не
завтракала вместе с Адамо, а всегда после него. По таитянской вере (да и
по христианской тоже) мужчина появился на свет первым, а женщина позже,
как некое дополнение, призванное скрашивать одиночество мужчины. Но таи-
тяне, наделенные более сильным воображением, чем иудеи, а возможно,
просто бОльшим аппетитом, извлекли из этого мужского превосходства некую
чисто кулинарную выгоду: муж должен принимать пищу прежде жены, а жена
довольствоваться остатками.
Окончив завтрак, Парсел вышел из дому, пересек Западный проспект и
углубился в рощицу. И уже через минуту до его слуха долетели смех и пе-
ние. Он улыбнулся. Ваине вновь взялись за работу. Впервые на его глазах
они трудились так усердно. Несколько хижин не были еще покрыты, и женщи-
ны плели маты для крыш.
- Пришел один, без жены, - крикнула Итиа, заметив Адамо. - Хочешь
найти себе другую?
Ваине громко расхохотались, а Парсел улыбнулся.
- Нет, я пришел пожелать вам доброго утра.
- Добрый день, Адамо - тут же сказала Итиа.
Парсел приблизился к женщинам. Его восхищала быстрота и четкость их
движений. Они распределили между собой обязанности: одна группа резала
ветки пандануса, другая - очищала от листьев, а третья - сплетала их,
скрепляя полосками, вырезанными из древесной коры.
- А ты не знаешь, кто собирается взять меня в жены? - спросила Ваа.
- Нет, не знаю, - ответил Парсел.
- А меня? - спросила Тумата.
- Тоже не знаю.
- А меня? - спросила Раха.
- Нет, нет, не знаю. Ничего не знаю...
Продолжая болтать, женщины ни на минуту не прерывали работы. Пока что
они жили все вместе под обширным навесом, сколоченным из мачт "Блоссо-
ма", и переселение их задерживалось из-за того, что не все хижины были
готовы. На Таити, а потом на корабле пришлось жить вперемешку, в беспо-
рядке, что в конце концов всем надоело, и, прибыв на остров, британцы
открыто заявили, что каждый выберет себе законную жену, как только окон-
чится стройка.
- Ну, я иду, - сказал Парсел, кивнув женщинам на прощание.
Итиа выпрямилась.
- А ты скоро вернешься?
- У меня дома дела есть.
- Можно я приду к тебе?
- Моя маленькая сестричка Итиа всегда будет у нас желанной гостьей, -
сказал Парсел.
Ваине выслушали этот диалог в полном молчании, но, едва Парсел ото-
шел, до его слуха долетели взрывы смеха и быстрый оживленный говор.
У калитки Парсела поджидал старик Джонсон.
- Лейтенант, - вполголоса начал он, бросая вокруг боязливые взгляды,
- не одолжите ли вы мне топорик? У меня в саду торчит пень, вот я и ре-
шил его выкорчевать.
Парсел взял топор, стоявший у стены под кухонным навесом, и протянул
его Джонсону. Старик зажал топор в опущенной правой, тощей, как у скеле-
та, руке и стал левой ладонью растирать себе подбородок. Он явно не со-
бирался уходить.
- Господин лейтенант, - проговорил он наконец, все так же боязливо
поглядывая вокруг, - мне говорили, что у вас в доме получился слав-
ненький навес.
- Как? - удивился Парсел. - Разве вы еще не видели? Ведь он уже давно
построен, и я думал...
Джонсон не шелохнулся, его голубые выцветшие слезящиеся глазки бесс-
мысленно перебегали с предмета на предмет. Лоб у него был в буграх, на
кончике длинного носа здоровенная шишка, а коричнево-бурое лицо, и осо-
бенно щеки, усеивали алые прыщи, проступавшие даже сквозь седую щетину
бороды.
- Значит, можно посмотреть? - спросил он, помолчав и глядя куда-то в
сторону.
- Ну, конечно, - отозвался Парсел.
Он повел гостя в сад за хижину, догадавшись, что Джонсон не хочет,
чтобы с Восточного проспекта их видели вместе.
- У вас здесь хорошо, господин лейтенант, - проговорил Джонсон, -
настоящее жилье получилось. А кругом только лес да горы.
Молча глядя на гостя, Парсел ждал продолжения.
- Господин лейтенант, - промямлил Джонсон, - мне хотелось вас кое о
чем спросить.
- Слушаю.
- Господин лейтенант, - продолжал Джонсон надтреснутым голосом, - не
хочется мне быть невежливым с вами, особенно когда вы после смерти Джим-
