устал, когда все-таки добрался туда. Так что его впечатления могут быть
искажены из-за усталости. Какая-то старуха отвела его в отдельно
стоящую хижину на краю деревни. Хижина была погружена в полумрак,
окна занавешены, а на двери висел полог. На кровати кто-то лежал, но
Остину сложно было что-нибудь разглядеть, а старуха настаивала, чтобы
он не приближался к больному и не осматривал его. Остин писал, что
различил в темноте тяжелую закостеневшую голову и руку, которая в
сечении была скорее овальной и имела тускло отсвечивающую кожу.
Также он писал, что голос пациента был хриплым и его сложно было
понять.
- Продолжай,- сказал я ей. Описание ракообразного пациента
вызывало у меня беспокойство. Прикрывая глаза, я видел перед собой
закостеневшие бедра и ягодицы Оливера Бодина и панцирь в ванной.
- А больше ничего и нет,- сказала Рета,- за исключением того, что
Остина затошнило от "вони гниющей рыбы, которая была так сильна,
что я думал, что задохнусь".
- Точно,- тихо сказал я.- Точно то же самое сказала Элисон о
воде, которую я взял из их колодца, и то же почувствовал помощник
Картера в доме Бодинов. А затем и я это почувствовал. Сильный,
забивающий все запах рыбы.
Рета сказала:
- Я не знаю. Я думаю, здесь есть какая-то связь. Но мы не должны
приходить к незрелым заключениям. Только потому, что Остин
почувствовал запах рыбы в 1925 году и Элисон Бодин учуяла рыбу вчера,
мы не должны думать, будто установили научную связь, которая не
подлежит сомнению. Множество вещей пахнет рыбой, в том числе и
сама рыба. Ты знаешь, как пахнет перегревшаяся штепсельная вилка?
- Я знаю, что в доме Бодинов не было перегревшихся вилок,-
сказал я ей.- И не думаю, что у пациента Остина на берегах реки
Маханади была перегревшаяся вилка, если только, конечно, на голове у
него не было электрических пробок.
Рета не засмеялась. Вместо этого она сказала:
- Я знаю, что есть соблазн сделать из этого вывод, однако следует
воздержаться. Ситуация слишком серьезная, чтобы можно было
ошибаться. Надо сделать еще не один десяток анализов, прежде чем что-
нибудь прояснится.
- А что рисунки Остина? - спросил я.- Твой преподаватель
помнит, что на них было?
- Так, местами. Это были просто наброски рук и суставов. Детали
вырисованные и аккуратные, но не очень запоминающиеся.
- Какая жалость, что отчет потеряли,- повторил я.
- Я понимаю,- сказала Рета.- Я даже звонила в библиотеку и
заставила их поискать, кто их взял. Но архив не простирается до 1925
года. Они списали отчет Остина как украденный.
Я допил виски.
- Я думаю, сейчас это все, что есть. Пока, конечно, не получили
отчета о вскрытии и не слазили в колодец. Как насчет пообедать?
- А ты не пойдешь спать?
- Не-а. У меня плохие сны. И не люблю спать один, я уже говорил.
Как насчет "Айрон Кети" в час?
- Хорошо,- согласилась Рета.- Только не давай мне слишком
много вина.
- Конечно, не буду,- заверил я ее.- Мне нет нужды опаивать
девушку, чтобы произвести на нее впечатление.
- А я об этом и не думала,- парировала Рета.- Просто мне сложно
работать под парами алкоголя.
- Доверься мне, ученый ты человек,- сказал я.- Увидимся позже.
"Айрон Кети" - это ресторан в колониальном стиле,
расположенный в элегантном белом здании в нескольких милях к северу
от Нью-Милфорда. Это такое место, где часами можно обедать в
окружении престарелых матрон из Коннектикута, которые носят
эластичные чулки и белые волосы которых уже редеют. В это время туда-
сюда носят тарелки с аккуратно разложенными и хорошо
приготовленными салатами, авокадо, и вообще царит спокойная
аристократическая атмосфера.
Рета и я сидели за столиком у окна, потягивая белое вино, и
смотрели на багряные склоны осеннего сада.
Рета была привлекательна как никогда. В сером свете осеннего
неба ее карие глаза стали полупрозрачными, а почти белые волосы сияли
мягко и притягательно.
Я сказал:
- Не могу себе представить, как ты встречаешься с Поросенком
Пэкером.
- Ты ревнуешь?
- А что, нельзя?
- Ну,- сказала она, мягко улыбнувшись,- ревность - это самое
разрушительное чувство. Оно разрушает и того, кто ревнует, и того, кого
ревнуют.
- Я не сгораю от ревности,- сказал я, глядя на нее сквозь край
бокала,- просто немножко ревную. И удивлен. Я не понимаю, чего не в
состоянии дать я, что может дать этот болван. Не говоря, конечно, о
пятидесяти фунтах выпирающих отовсюду мышц.
Она опять улыбнулась и отвела глаза.
- Может, меня привлекают выпирающие мышцы,- сказала она.- В
конце концов, привлекает же многих мужчин выпирающая ткань на
груди.
- А что такого есть в выпирающей на груди ткани? -
поинтересовался я и, наверное, несколько громче, чем следовало. Старая
леди в фиолетовой шляпе повернулась и уставилась на меня сквозь
пенсне. Я одарил ее успокаивающей улыбкой и прошипел:
- Пэкер - жуткий болван и в придачу совершенно
необразованный. Он говорит фразами из мыльных опер:
восклицательный знак после каждого предложения.
Рета пожала плечами.
- По крайней мере, он неопасный.
- Неопасный? Что это означает?
Подошла официантка с порцией бифштекса для меня и запеченной
рыбой для Реты. Я бы в такой момент не смог есть рыбу, но, похоже,
ученые менее щепетильны, чем обычные люди. Посыпав рис перцем, я
откусил кусочек бифштекса с помидором, все еще ожидая ответа Реты.
- Понимаешь,- сказала Рета, протягивая руку за куском хлеба,-
безопасность есть противоположность опасности.
- А я опасен, так?
Она кивнула.
- Для меня, наверное, да.
- А что во мне такого опасного? Я самый мирный человек во
вселенной.
Она выдавила лимон на рыбу и начала есть.
- Я думаю, ты привлекателен,- сказала она, не поднимая головы.-
Но еще мне кажется, что ты зациклен исключительно на своей жизни. Ты
занят собой и легко мог бы ранить кого-нибудь вроде меня, ранить
сильно, даже не осознав, что ты сделал это.
Я не отвечал долгое время, пережевывая бифштекс. Затем я отпил
еще немного вина и тихо сказал:
- Тебя я бы не обидел ни за что на свете.
- Ты можешь не хотеть этого, но все равно выйдет так. Я знаю
твой тип мужчины. Ты как будто не воспринимаешь ничего серьезно.
Сначала все хорошо - каждая девушка любит посмеяться. Но приходит
время, когда ей хочется быть уверенной, что, относясь к жизни
несерьезно, ты хотя бы ее воспринимаешь всерьез. Чувствуешь, куда я
клоню?
Я перегнулся через край стола и положил свою руку на ее.
- Я могу серьезно к тебе относиться,- сказал я просто.- Какие
доказательства тебе нужны?
- Не знаю. А какие у тебя есть?
Старая леди в фиолетовой шляпе явно подслушивала наш разговор
с растущим интересом. Я выпрямился на стуле и холодно уставился на
нее. Она наклонилась над тарелкой и принялась с преувеличенным
энтузиазмом ковыряться в ней вилкой.
- Заканчивай обед,- сказал я Рете.- И поехали домой. У меня
горит огонь, и в морозилке лежит бутылка "Шабли". Единственно, чего я
не сделал,- не убрал постель.
Она долго смотрела на меня. Серые тучи немного рассеялись, и в
помещении стало светлее; солнце пробивалось через сухие листья на
березах. От нее пахло духами "Гуччи", и она выглядела так тепло и
восхитительно, что мне захотелось перегнуться через стол и поцеловать
ее прямо здесь.
- У тебя встреча с Дэном в половине третьего,- сказала она.
- Ну, и?.. Я успеваю. Это вверх по дороге, тут близко.
Она облизала губы кончиком языка.
- Мне нужно вернуться в лабораторию и закончить анализы. Дэн с
меня шкуру спустит, если я не сделаю этого.
- Я улажу это с Дэном,- сказал я.- Это важнее, чем анализы воды.
Она положила вилку.
- Ты разве не устал? - поинтересовалась она.
- Ты пытаешься отговорить себя от этого?
- Нет,- сказала она.- Я так не думаю.
- Тогда,- сказал я ей,- заканчивай обед и поехали.
Мы почти не разговаривали, доедая рыбу и бифштекс и допивая
вино. Мы смотрели друг другу в глаза, все взвешивая, подсчитывая,
проверяя. Потом, закончив обед, мы пошли к выходу, и я заплатил,
забрал спички и сунул в рот конфету-холодок. Выйдя из ресторана, мы
пошли к машине, как два любовника во французском фильме, проверяя
силу ветра и свои чувства.
Рета приехала на своем "Фольксвагене", бежевом и весьма
помятом.
Я сказал:
- Поехали на моей машине. Я привезу тебя сюда позже, и ты
поедешь прямо в город.
- Хорошо,- кивнула она. По-моему, ей не хотелось портить эти
мгновения, так же как и мне. Мы оба знали, что ей нужно будет
вернуться в лабораторию, а после - встретиться с Поросенком Пэкером;
но сейчас мы жили в своем волшебном мгновении, где нет правил и все
дозволено.
Шелли неохотно подвинулся, Рета села, а я завел мотор и выехал с
парковочной площадки "Айрон Кети". Я включил радио, чтобы
заполнить тишину. Иногда мы бросали взгляды друг на друга и
улыбались, но, по-моему, не догадывались, какой хрупкой была
атмосфера и как мало надо было, чтобы закончить все, не начав. По
радио передавали "Медленный танец" Нильса Лофгрена.
Время, пока мы ехали в Нью-Престон, мелькнуло, как на
просмотре слайдов: норвильская пожарная станция, деревья, камни,
белые летние домики. Круто спускающаяся вниз боковая дорога, видная
сквозь дождь осыпающихся листьев. Моя подъездная дорога. Моя
парадная дверь. Моя гостиная.
Мы стояли около камина. Я расстегнул ее пальто. Я поцеловал ее
лоб, кончик носа, губы. Она поколебалась и тоже поцеловала меня. Ее
пальто упало на пол.
Я посмотрел на нее и сказал тихо:
- Это тот момент, которого я ждал.
Она тоже взглянула на меня. Огонь, потрескивая, ярко пылал в
очаге, и комната была наполнена теплом нашей неожиданно зацветшей
буйным цветом привязанности.
Я освободил от петельки первую пуговицу ее блузки и заметил
кусочек бюстгальтера телесного цвета.
- Мистер Перкинс? - раздался голос.
Моя голова от неожиданности дернулась. Рета отскочила от меня
и застегнула пуговицу на блузке. В дверях кухни, в рваной рубашке,
джинсах, с поцарапанным лицом и всклокоченными волосами, стоял
Пол Дентон, пропавший девятилетний паренек, которого со вчерашнего
дня искал Картер с целой армией помощников. Он трясся и был бледен,
и похоже было, что он ничего не ел и не пил с тех пор, как пропал. Он
моргнул, покачнулся и грохнулся прямо на столик с бутылками, которые
каскадом посыпались на ковер.
Я встал на колени рядом с ним и поднял ему голову. Он был в
сознании, хотя дышал с трудом. Его веки дергались, как при сотрясении
мозга.
- Пол? - сказал я.- Что с тобой?
- Мистер Перкинс,- прошептал он.
- Рета,- сказал я.- Позвони Картеру. Скажи, что понадобится
"скорая". Парень ужасно выглядит.
- Мистер Перкинс,- повторял Пол.- Мистер Перкинс.
- Тише,- сказал я ему.- Рета пошла звонить в полицию.
Пол отчаянно затряс головой.
- Не надо полиции, пожалуйста, пока не надо, пожалуйста!
Рета уже набирала номер. Я сказал:
- Все волнуются, Пол. Мы должны сообщить полиции.
- Нет! - закричал он.- Я обещал, что не скажу полиции!
Подняв руку, я окликнул Рету.
- Подожди-ка, Рета. Не звони им пока. Пол - что значит
пообещал?
Пола трясло. Каждый его мускул напрягся и подрагивал, и
говорил он сквозь стиснутые зубы. Он напомнил мне женщину, которую
я однажды отвез в больницу после аварии на дороге Дэнбери. Находясь в
шоке и почти потеряв дар речи, она все равно пыталась рассказать, что
случилось.
Я спросил:
- Кому ты пообещал, Пол, кому? Кто сказал, что ты не должен
звонить в полицию?
Он дико уставился на меня.
- Никакой полиции, мистер Перкинс, пожалуйста, никакой
полиции. Я обещал.
- Я не буду звонить в полицию, Пол. Но ты должен сказать, что
случилось. Где ты был? С тобой кто-нибудь был?
Он кивнул.
- Я видел их - обоих.
- Кого? Кого ты видел?
- Они прятались в лесу. Было темно. Я не знаю, что я там делал.
Рета принесла подушку, и я приподнял голову мальчика, чтобы
