вольных людей все равно их выгородит, и солдаты поддержат винтовками, а
мы даже голосовать не можем и вообще не можем ничего.
- Голосовать, голосовать! - воскликнула Скарлетт. - Да какое отноше-
ние имеет голосование к тому, о чем мы говорим, Уилл?! Мы же говорим о
налогах... Послушай, Уилл, ведь все знают, что Тара - хорошая плантация.
В крайнем случае можно Наложить ее за приличную сумму, чтоб заплатить
налог.
- Мисс Скарлетт, вы же не дурочка, а иной раз так говорите, что можно
подумать - глупее вас на свете нет. Да у кого сейчас есть деньги, чтобы
дать вам под вашу собственность? У кого, кроме "саквояжников", а они-то
как раз и хотят отобрать у вас Тару! У всех есть земля. Всем земля че-
го-то приносит. Нельзя отдавать землю.
- У меня есть - бриллиантовые сережки, которые я отобрала у того ян-
ки. Мы могли бы их продать.
- Мисс Скарлетт, ну, у кого есть деньги, чтоб сережки покупать? Да у
людей на мясную грудинку денег нет, где там на мишуру! Вот у вас есть
десятка золотом, а у многих, могу поклясться, и того нет.
Они снова замолчали; Скарлетт казалось, что она бьется головой о ка-
менную стену. Сколько же было за прошлый год таких стен, о которые ей
пришлось биться головой!
- Что же делать-то будем, мисс Скарлетт?
- Не знаю, - сказала она уныло и вдруг почувствовала, что не только
не знает, но и не хочет знать. Нет у нее сил, чтобы пробивать еще и эту
стену, - она так устала, у нее даже кости ноют. К чему работать не пок-
ладая рук, бороться, истязать себя, когда в конце каждого испытания тебя
с ехидной усмешкой ждет поражение? - Не знаю, - повторила она. - Только
ничего не говори папе. Он может встревожиться.
- Не скажу.
- А кому-нибудь уже сказал?
- Нет, я пришел прямо к вам.
Да, подумала она, с плохими вестями все приходят всегда прямо к ней,
и она устала от этого.
- А где мистер Уилкс? Может быть, он что-то придумает?
Уилл посмотрел на нее своими добрыми глазами, и она поняла - как в
тот день, когда Эшли вернулся домой, - что Уилл все знает.
- Он во фруктовом саду - обтесывает колья для ограды. Я, когда ставил
в конюшню лошадь, слышал, как он орудует топором. Но у него ведь тоже
нет денег, как и у нас.
- Я, что же, уж и поговорить с ним не могу, да? - резко парировала
она, поднимаясь и движением ноги отбрасывая старое одеяло...
Уилл не обиделся - он продолжал стоять, грея руки у огня.
Взяли бы вы шаль, мисс Скарлетт. На улице-то сыро.
Но она вышла без шали, ибо за шалью надо было подняться наверх, а ей
не терпелось поскорее увидеть Эшли и излить ему свои тревоги.
Хоть бы застать его одного - вот было бы счастье! Ни разу с тех пор,
как он вернулся домой, она не имела возможности перемолвиться с ним хоть
словом наедине. Вечно вокруг вертелся кто-то из домашних, вечно рядом
была Мелани - она то и дело протягивала руку и дотрагивалась до его ру-
кава, словно хотела лишний раз убедиться, что он действительно тут. Этот
жест счастливой собственницы неизменно вызывал у Скарлетт взрыв ревности
и злости, которые притупились было за те месяцы, когда она считала, что
Эшли уже мертв. Сейчас же она твердо решила, что должна видеть его нае-
дине. Она не допустит, чтоб ей помешали говорить с ним с глазу на глаз.
Она шла по фруктовому саду под голыми деревьями - трава была сырая, и
ноги у нее промокли. Она слышала вдали звонкие удары топора - это Эшли
обтесывал вытащенные из болота стволы. Не скоро это и не просто - восс-
тановить изгородь, которую янки с таким упоением тогда сожгли. Все дает-
ся не скоро и не просто, устало подумала она, и как же все ей надоело,
надоело и опротивело до тошноты. Вот если бы Эшли был ее мужем, а не му-
жем Мелани, какое это было бы счастье - прийти к нему, уткнуться головой
ему в плечо, расплакаться, переложить на него все свои тяготы и беды,
пусть бы он все распутывал.
Она обошла гранатовую рощицу - голые ветви деревьев трепал холодный
ветер - и увидела Эшли: он стоял, опершись на топор, вытирая лоб тыльной
стороной ладони. На нем были старые домотканые брюки и рубашка Джералда
- из тех, что в лучшие времена надевали только в суд или на пикники, -
рубашка с кружевными рюшами, слишком короткая для ее нынешнего вла-
дельца. Сюртук Эшли повесил на сучок, ибо работать в нем было жарко, и
сейчас отдыхал.
Глядя на Эшли - оборванного, с топором в руке, Скарлетт почувствова-
ла, как сердце у нее защемило от любви к нему и ярости на то, что все
так складывается. Просто невыносимо было видеть некогда беспечного, бе-
зукоризненно элегантного Эшли за тяжелой работой, в рубашке с чужого
плеча. Руки его не созданы для физического труда, а тело - для грубой
одежды; он должен ходить в шелковистом льне и тонком сукне. Бог предназ-
начил ему жить в большом доме, беседовать с приятными людьми, играть на
рояле, писать стихи, такие красивые, хоть и непонятные.
Ее не коробило, когда она видела собственное дитя в переднике из меш-
ковины, а своих сестер - в грязных старых ситцах; она спокойно переноси-
ла то, что Уилл работает больше, чем иной раб на плантации, - но не мог-
ла стерпеть, чтоб так работал Эшли. Эта работа не для него, да и слишком
он ей дорог. Нет, лучше самой обтесывать колья, чем допустить, чтоб это
делал он.
- Говорят, Эйби Линкольн начинал свою карьеру тоже так - обтесывал
колья, - заметил Эшли, когда она подошла к нему совсем близко. - Поду-
мать только, каких высот я могу достичь!
Она нахмурилась. Вечно он шутит по поводу их невзгод. Она же воспри-
нимала все очень серьезно, и его шуточки порой раздражали ее.
Она выложила ему новость, привезенную Уиллом, - сухо, без лишних
слов, чувствуя облегчение уже оттого, что говорит с ним. Конечно же, он
что-то придумает, чем-то поможет. А он молчал; однако, заметив, что она
дрожит, снял с сучка сюртук и накинул ей на плечи.
- Так вот, - нарушила она наконец молчание, - не кажется ли вам, что
нам придется добывать где-то деньги?
- Да, конечно, - сказал он. - Но где?
- Вот я вас об этом и спрашиваю, - раздраженно сказала она. Чувство
облегчения исчезло. Пусть он не в состоянии помочь, но почему он молчит,
почему не утешит ее, ну, хоть сказал бы: "Ах, как мне вас жаль".
Он усмехнулся.
- С тех пор как я вернулся домой, я слышал, что только у одного чело-
века есть деньги: у Ретта Батлера, - сказал он.
Тетушка Питтипэт написала Мелани неделю тому назад, что Ретт снова
появился в Атланте: разъезжает в коляске, запряженной двумя отличными
лошадьми, и карманы у него набиты зелеными бумажками. Она, конечно, не
преминула добавить, что добыл он эти бумажки уж наверняка нечестным пу-
тем. А тетя Питти, как и многие в Атланте, верила слухам о том, что Рет-
ту удалось завладеть мифическими миллионами конфедератской казны.
- О нем и речи не может быть, - отрезала Скарлетт. - Он мерзавец, ка-
ких свет не видывал. Но что ж с нами-то со всеми станет?
Эшли опустил топор и посмотрел в сторону - казалось, взгляд его блуж-
дал в каком-то далеком-далеком краю, куда она не могла за ним последо-
вать.
- Не знаю, - сказал он. - Я не только не знаю, что станет с нами, жи-
вущими в Таре, но не знаю, что станет с южанами вообще.
Ей захотелось крикнуть ему: "Плевала я на южан! Что будет с нами?" Но
она промолчала, потому что усталость вдруг снова навалилась на нее. Нет,
помощи от Эшли ждать нечего.
- В конце концов с нами произойдет, видимо, то, что происходит всег-
да, когда рушится цивилизация. Люди, обладающие умом и мужеством, выплы-
вают, а те, кто не обладает этими качествами, идут ко дну. По крайней
мере, мы хоть видели Gotterdammerung - любопытно, хотя и не очень прият-
но.
- Видели - что?
- Сумерки богов. К несчастью, мы - южане - считали ведь себя богами.
- Ради всего святого, Эшли Уилкс! Не стойте и не болтайте чепухи -
ведь это мы же вот-вот пойдем ко дну!
Ее страстное отчаяние, казалось, проникло в его сознание, вернуло
мысль из тех далеких краев, где она блуждала, ибо он неясно взял Скар-
летт за руки и, повернув их ладонями вверх, посмотрел на мозоли.
- Самые красивые руки, которые я когда-либо видел, - сказал он и ле-
гонько по очереди поцеловал обе ладони. - Они красивые, потому что
сильные, и каждая мозоль на них - это медаль, Скарлетт, каждая ссадина -
награда за мужество и бескорыстие. И загрубели они потому, что трудились
за нас всех - и за вашего отца, и за девочек, и за Мелани, и за малыша,
и за негров, и за меня. Хорошая моя, я знаю, о чем вы сейчас думаете. Вы
думаете: "Какой же он непрактичный дурак и болтун, несет всякую чушь про
мертвых богов, в то время как живые люди - в опасности". Ведь правда, вы
так думаете?
Она кивнула, от души желая, чтобы он всю жизнь держал ее руки, но он
выпустил их.
- И вы пришли ко мне в надежде, что я помогу. Ну, а я не в состоянии
помочь. - Он с невыразимой горечью посмотрел на топор и на груду кольев.
- Дома моего не стало, как не стало и денег, которые у меня были и обла-
дание которыми я считал само собой разумеющимся. Я не приспособлен жить
в этом мире, а мир, к которому я принадлежал, - исчез. Я ничем не могу
помочь вам, Скарлетт, могу лишь попытаться стать захудалым фермером. А
этим я вам Тары не сохраню. Неужели, вы думаете, я не понимаю всей горе-
чи нашего положения: ведь я по сути дела давно живу вашими щедротами...
О да, Скарлетт, именно так: вашими щедротами. И я никогда не смогу расп-
латиться с вами за то, что вы по доброте душевной сделали для меня и для
моих близких. С каждым днем я все острее это сознаю. И с каждым днем все
яснее вижу, сколь я беспомощен, сколь не способен справиться с тем, что
обрушилось на всех нас... С каждым днем моя проклятая боязнь действи-
тельности все больше осложняет мне жизнь, не позволяя взглянуть в лицо
тому новому, что в нашей действительности появилось. Вы понимаете, о чем
я говорю?
Она кивнула. Ей было не очень ясно, что он имел в виду, но она, зата-
ив дыхание, впитывала его слова. Впервые он делился с ней своими мыслями
- он, который всегда был так от нее далек. И она вся пылала от волнения,
словно ей вот-вот должно было открыться что-то.
- Это проклятие, когда человек не хочет смотреть в лицо реальности.
До войны жизнь казалась мне не более реальной, чем игра теней на занаве-
си. И меня это вполне устраивало. Я не люблю слишком резких очертаний. Я
люблю размытые, слегка затуманенные контуры. - Он помолчал, легкая улыб-
ка тронула его губы; внезапно он вздрогнул, почувствовав сквозь тонкую
рубашку прикосновение холодного ветра. - Иными словами, Скарлетт, я -
трус.
Она слушала его рассуждения насчет теней и размытых контуров и ничего
не понимала, но его последние слова уже были на языке ей доступном. Она
знала, что это - не правда: трусость не в его натуре. Его стройное тело
свидетельствовало о поколениях храбрых, мужественных людей, да к тому же
Скарлетт знала и об его ратных подвигах.
- Но это же не так! Разве трус мог бы вскочить на пушку под Геттис-
бергом и сплотить солдат вокруг себя?! Разве стал бы сам генерал писать
Мелани письмо про труса? И потом...
- Это не храбрость, - устало произнес он. - Обстановка боя действует
как шампанское. Ударяет в голову равно трусам и героям. Любой дурак мо-
жет быть храбрым на поле брани, потому что, если не будешь храбрым, тебя
убьют. Я говорю сейчас о другом. Моя трусость бесконечно хуже того
чувства, которое побуждает человека бежать при первом пушечном выстреле.
Он говорил медленно, с трудом произнося слова, точно ему было больно,
точно он как бы издали с грустью смотрел на картину, которую сам нарисо-
вал. Скарлетт с презрением отнеслась бы к такой исповеди со стороны кого
угодно другого, усмотрев в этом проявление нарочитой скромности и жела-
ние услышать похвалу. Но Эшли, очевидно, действительно так думал, и во
