- Все важничаете, все зазнаетесь, да? Только я ведь все про вас знаю.
Знаю, что у вас и башмаков-то крепких нет - думаю, что отец ваш спя-
тил...
- Убирайся вон!
- Ничего, долго вы так не попоете. Я же знаю, что вы на мели. Вы и
налог-то заплатить не можете. Я приехал с предложением купить ваше по-
местье - с хорошим предложением. Уж: больно Эмми охота поселиться тут. А
теперь - черта с два: я вам цента за него не дам! И кичитесь своими ир-
ландскими кровями сколько хотите - все равно узнаете, кто нынче правит,
когда продадут вас с молотка за неуплату налогов. А я куплю это поместье
со всеми причиндалами - со всей мебелью и всем, что в доме есть, - и бу-
ду тут жить.
Так, значит, это Джонас Уилкерсон зарится на Тару - Джонас и Эмми,
которые, видно, решили, что поквитаются за прошлые обиды, поселившись в
том доме, где эти обиды были им нанесены. От ярости нервы Скарлетт нап-
ряглись словно натянутая струна - как в тот день, когда она нацелилась
из пистолета в бородатое лицо янки и выстрелила. Вот сейчас бы ей этот
пистолет в руки.
- Я разберу дом по камушку, все сожгу, а землю - акр за акром - за-
сыплю солью, прежде чем вы переступите этот порог! - выкрикнула она. -
Вы слышали: убирайтесь вон! Убирайтесь!
Джонас ненавидящими глазами смотрел на нее, хотел было что-то ска-
зать, затем повернулся и направился к коляске. Он сел рядом со своей
всхлипывающей женой и стегнул лошадь. Скарлетт неудержимо Захотелось
плюнуть им вслед. И она плюнула. Она понимала, что это вульгарная, детс-
кая выходка, зато ей стало легче. Жаль, что она не плюнула раньше, чтоб
они видели.
Эти проклятые выродки, подпевающие неграм, смеют приезжать сюда и из-
деваться над ее бедностью! Да ведь этот пес вовсе и не собирался предла-
гать ей деньги за Тару. Это был только предлог, чтобы покрасоваться пе-
ред ней вместе со своей Эмми. Грязные подлипалы, вшивая белая голытьба,
а еще смеют бахвалиться, что будут жить в Таре!
И тут вдруг ужас обуял ее, и всю ярость как рукой сняло. Мать пресвя-
тая богородица! Конечно же, они приедут и поселятся здесь. И ей не поме-
щать им: они купят Тару, приобретут с аукциона и зеркала, и столы, и
кровати, всю мебель красного и розового дерева - приданое Эллин, все,
что так бесконечно дорого ей, Скарлетт, хотя и поцарапано грабителя-
ми-янки. Не отстоять ей и робийяровского серебра. "Не допущу я этого! -
с новым приливом ярости подумала Скарлетт. - Нет, пусть даже мне придет-
ся сжечь поместье! Нога Эмми Слэттери никогда не ступит на пол, по кото-
рому ходила мама!"
Скарлетт закрыла входную дверь и прислонилась к ней, вся во власти
несказанного ужаса. Куда более сильного, чем в тот день, когда солдаты
Шермана явились к ним. В тот день она могла опасаться лишь того, что Та-
ру сожгут у нее на глазах. Сейчас же было много хуже: вульгарные, пре-
мерзкие людишки вознамерились поселиться в их доме, чтобы потом хвас-
таться своим вульгарным, премерзким дружкам, как они выставили отсюда
высокородных О'Хара. С них ведь станет и негров сюда приглашать-угощать
их здесь, даже оставлять на ночь. Уилл рассказывал ей: Джонас всюду, где
может, показывает, что он с неграми на равных - и ест с ними, и в гости
к ним ходит, и раскатывает с ними в своей коляске, и разгуливает в об-
нимку.
При одной мысли о таком надругательстве над Тарой у Скарлетт бешено
заколотилось сердце и даже стало трудно дышать. Она пыталась сосредото-
читься, пыталась найти какой-то выход, но не успевала собраться с мысля-
ми, как новый приступ ярости и страха заглушал все. Однако должен же
быть какой-то выход, должен же найтись человек, у которого есть деньги и
который мог бы ей их ссудить. Не может так быть, чтобы деньги, точно су-
хие листья, вдруг как ветром сдуло. Есть же люди, у которых они должны
быть. И тут она вдруг вспомнила фразу, которую с усмешкой произнес Эшли:
"Только у одного человека есть деньги. У Ретта Батлера".
Ретт Батлер... Скарлетт быстро вошла в гостинукт и закрыла за собой
дверь. Она очутилась в полумраке, так как ставни были закрыты и к тому
же на дворе стоял серый зимний день. Никому и в голову не придет искать
ее здесь, а ей нужно время, чтобы спокойно все обдумать. Мысль, пришед-
шая ей в голову, была столь проста, что Скарлетт могла лишь удивляться,
как она об этом раньше не подумала.
"Я добуду деньги у Ретта. Продам ему бриллиантовые сережки. Или
возьму под сережки взаймы - пусть хранит их, пока я не расплачусь".
На секунду она почувствовала такое облегчение, что у нее от слабости
закружилась голова. Она заплатит налог и уж как посмеется над Доконасом
Уилкерсоном. Однако не успела Скарлетт порадоваться этой мысли, как неу-
молимая правда снова всплыла в сознании.
"Но ведь налоги мне придется платить не только в этом году. И в буду-
щем, и через год, и каждый год, пока жива буду. Заплачу на этот раз -
они еще повысят налог и будут повышать, пока не выкурят меня отсюда. Ес-
ли я выращу хороший урожай хлопка, они обложат его таким налогом, что
мне самой ничего не останется, а то и просто конфискуют - скажут, что
это хлопок Конфедерации. Эти янки и мерзавцы, которые спелись с ними,
будут держать меня на крючке. И всю жизнь я буду жить в страхе, что рано
или поздно они прикончат меня. Всю жизнь буду трястись, и бороться за
каждый пенни, и работать не покладая рук - и все ни к чему: вечно меня
будут обворовывать, а хлопок отберут, и все... Эти триста долларов, ко-
торые я одолжу сейчас, чтоб заплатить налог, - только временная оттяжка.
Я же хочу избавиться от этого ужаса раз и навсегда - чтобы спокойно
спать ночью и не думать о том, что ждет меня утром, и в будущем месяце,
и на будущий год".
Мозг ее работал как часы. Холодный расчет сам собой подсказывал вы-
ход. Она вспомнила Ретта - его ослепительную белозубую улыбку, смуглое
лицо, насмешливые черные глаза, бесстыдно раздевающие ее, ласкающие. Ей
вспомнилась душная ночь в Атланте в конце осады, когда они сидели на
крыльце у тети Питти, укрытые летней тьмой, и она снова почувствовала
его горячую руку на своем локте, снова услышала его голос: "Никогда еще
ни одна женщина не была мне так желанна, и никогда еще ни одной женщины
я не добивался так долго, как вас".
"Я выйду за него замуж, - холодно решила она. - И тогда мне уже
больше не придется думать о деньгах".
О, благословенная мысль, более сладостная, чем надежда на вечное спа-
сение: никогда больше не тревожиться о деньгах, знать, что с Тарой ниче-
го не случится, что ее близкие будут сыты и одеты и что ей самой никогда
не придется больше биться головой о каменную стену!
Она вдруг показалась сама себе древней старухой. События этого дня
вконец опустошили ее: сначала страшная весть о налоге, потом - Эшли и,
наконец, эта ненависть, которую вызвал в ней Джонас Уилкерсон. А теперь
все чувства в ней притупились. Если же она еще была бы способна чувство-
вать, что-то в ней наверняка воспротивилось бы плану, который складывал-
ся у нее в голове, ибо Ретта она ненавидела больше всех на свете. Но
Скарлетт ничего не чувствовала. Она могла лишь думать, и притом думать
расчетливо.
"Я наговорила ему уйму гадостей в ту ночь, когда он бросил нас на до-
роге, но я сумею заставить его забыть об этом, - думала она, исполненная
презрения к этому человеку и уверенная в своей власти над ним. - Прики-
нусь такой простодушной дурочкой. Внушу ему, что всю жизнь любила его, а
в ту ночь была просто расстроена и напугана. О, эти мужчины - они такие
самовлюбленные, чему угодно поверят, если им это льстит... Ну, а я, пока
его не заарканю, конечно же, и виду не подам, в каких мы стесненных обс-
тоятельствах. Нет, он не должен этого знать! Если он хотя бы заподозрит,
какие мы бедные, то сразу поймет, что мне нужны его деньги, а не он сам.
Но в общем-то, откуда ему узнать - ведь даже тетя Питти не знает, до че-
го все плохо. А когда я женю его на себе, он вынужден будет нам помочь.
Не допустит же он, чтоб семья его жены погибала от голода".
Его жены. Миссис Ретт Батлер. Что-то возмутилось в ней, шевельнулось,
нарушив было холодный ход размышлений, и - улеглось. Ей припомнился ко-
роткий медовый месяц с Чарлзом, гадливость и стыд, его руки, неумело ша-
рившие по ее телу, его непонятный экстаз, а потом - извольте: Уэйд Хэмп-
тон.
"Не стану сейчас об этом думать. Волноваться будем после свадьбы..."
После свадьбы. Память тотчас откликнулась. И по спине Скарлетт пробе-
жал холодок. Ей снова вспомнилась та ночь на крыльце у тети Питти,
вспомнилось, как она спросила Ретта, следует ли ей понимать, что он де-
лает ей предложение, вспомнилось, как он гадко рассмеялся и сказал: "Мой
дорогая, я не из тех, кто женится".
А что, если он до сих пор не из тех, кто женится? А что, если, нес-
мотря на все ее тары и ухищрения, он не захочет на ней жениться? А что,
если - боже, какая страшная мысль! - что, если он и думать забыл о ней и
увлечен сейчас другой женщиной?
"Никогда еще ни одна женщина не была мне так желанна..."
Скарлетт с такой силой сжала кулаки, что ногти вонзились в ладони.
"Если он забыл меня, я заставлю его вспомнить. Я сделаю так, что он
снова будет желать меня".
А если он все же не захочет на ней жениться, но она по-прежнему будет
желанна ему, что ж, можно и на это пойти - лишь бы добыть денег. Ведь
предлагал же он ей стать его любовницей.
В сером полумраке гостиной она быстро, решительно вступила в борьбу с
тремя тенями, властвовавшими над ней: тенью Эллин, заповедями своей веры
и любовью к Эшли. Скарлетт сознавала, что самый ход ее мыслей показался
бы омерзительным Эллин, даже там, где она теперь пребывает - в этом да-
леком и теплом раю. Сознавала Скарлетт и то, что прелюбодеяние-это
смертный грех. Сознавала, что, любя Эшли, предает не только свое тело,
но и любовь.
Но все эти соображения отступали перед безжалостной холодностью разу-
ма и безысходностью ее отчаяния. Эллин мертва, и, возможно, смерть зас-
тавляет смотреть на все по-иному. Религия запрещает прелюбодеяние под
угрозой вечных мук в аду, но если церковь полагает, что она, Скарлетт,
не испробует все на свете, чтобы спасти Тару и спасти своих близких от
голода, - что ж, пусть это и волнует церковь. А ее, Скарлетт, не волнует
ничего. По крайней мере - сейчас. Эшли же... Эшли она не нужна. Нет,
нужна. Воспоминание о его горячих губах подсказывало ей, что это так. Но
он никогда с ней не уедет. Как странно, убеги она с Эшли, это не каза-
лось бы ей грехом, а вот с Реттом...
В унылых сумерках угасавшего зимнего дня Скарлетт подошла к концу то-
го длинного пути, на который ступила в ночь падения Атланты. Тогда она
была избалованной, эгоистичной, неопытной девушкой, юной, пылкой, испол-
ненной изумления перед жизнью. Сейчас, в конце пути, от этой девушки не
осталось ничего. Голод и тяжкий труд, страх и постоянное напряжение всех
сил, ужасы войны и ужасы Реконструкции отняли у нее теплоту души, и
юность, и мягкость. Душа ее затвердела и словно покрылась корой, которая
постепенно, из месяца в месяц, слой за слоем все утолщалась.
Но до нынешнего дня две надежды жили в сердце Скарлетт и поддерживали
ее. Она надеялась, что с окончанием войны жизнь постепенно войдет в
прежнюю колею. Она надеялась, что с возвращением Эшли жизнь вновь обре-
тет какой-то смысл. Сейчас от обеих этих надежд ничего не осталось. По-
явление Джонаса Уилкерсона на подъездной аллее Тары заставило Скарлетт
понять, что для нее, как и для всего Юга, война никогда не кончится. Са-
мые ожесточенные бои, самые жестокие схватки еще впереди. А Эшли - наве-
ки узник тех слов, что прочнее прутьев любой темницы.
Надежда на мирную жизнь не сбылась, как не сбылась и надежда на Эшли,
- о том и о другом она узнала в один и тот же день, и края последней ще-
