губами, волосы в одном месте стояли дыбом.
"Ну и что",- решил он и нетвердой походкой пошел к буфетчице.
- Не забудь, что я человек,- весомо сказал Родимов.
Буфетчица вдруг смирилась, промолчала и налила ему душистого пива. Родимов
полез в одну штанину за деньгами.
- Какие с тебя деньги, милок,- буркнула буфетчица,- пей и иди себе с Богом.
И не попадайся никому на глаза. Таких, как ты, не любят даже в могиле.
Коля вспомнил, что оказался между рельсами, потому что хотел поцеловать и
даже обнять широко мчащийся навстречу ему поезд, но не вовремя упал. И
Родимов пошел из пивной туда - к бреду. Присел на трамвайчик. Минуты на две
стало себя очень жалко, но потом забылся. Все время - сквозь полузабытье -
думалось о том, что он смертен.
- Нехорошо так, когда смертен,- шептал он, углубляясь на трамвае в Москву.-
Не дело это. Что-то не то в этом мире. Не то...
Сделал три пересадки, пугая резвых старушек. И наконец оказался дома. Он
временно жил в крохотной двухкомнатной квартирке на другом краю Москвы, в
гостях у дальнего родственника - Курганова Валентина Юрьевича,
преподавателя эстетики, одинокого мужчины лет сорока пяти. Родимов не
понимал его, но любил.
В комнате Коли был хаос, грязь. Родимов зашел на кухню, полез в
холодильник, благо Валентин уже спал, выпил полстакана водки, почувствовал
в себе трезвость и повалился спать на полу, потому что из каприза до
кровати не дошел.
Наутро проснулся в совершенно ясном и трезвом уме. Хотя на душе и в теле
было еще довольно муторно.
Между тем в соседней комнате происходило нечто из совсем другой сферы: кот
умирал, кот Валентина Юрьевича - Кружок.
Комната эта была более чистая, чем та, в которой лежал Коля Родимов. Все
было прибрано, даже аккуратно. Старинный кожаный диван, шкафы с
бесконечными книгами на многих языках, даже на санскрите.
Кот, проживший у Валентина всю свою жизнь, лежал на диване, и глаза его
были закрыты. Иногда он стонал. Ветеринар три дня назад объявил, что все
безнадежно, лучше сделать укол. Но Валентин Юрьевич отказался. Он верил,
что Кружок должен умереть сам, тихо и естественно. Котик действительно
мучился достойно. Валентин Юрьевич сидел около него и осторожно гладил
черную шубку уходящего; женственно и нежно, словно знал, что нельзя иначе
касаться того, кто скоро станет невидимым. Он прощался с котом. В ответ
котик, становясь тенью, прощально махал хвостиком, но все-таки стонал, и в
глазах его был уже мрак. Валентин Юрьевич разговаривал с котом:
- Я был одинок последние годы, ты знаешь это, Кружок. Я любил только тебя.
Помнишь, сколько ночей ты спал у меня на груди, пел свои песни, согревая и
жалея?..
Кот вдруг открыл глаза. Вряд ли там оставалось понимание, но скорбь прошла.
- Ты боишься смерти? - спрашивал Валентин Юрьевич.- Нет, я вижу, что не
боишься, словно ты уже видишь, куда уходишь. Ты спокоен. А я вот нет, во
мне нет тишины. Я не знаю, кто я, зачем я сюда пришел и почему я люблю
тебя, хотя я человек, а ты пока еще котик.
Кружок застонал вдруг, жалобно и беспомощно, но с каким-то внутренним
согласием, что все идет как нужно, что так надо. Он просто плакал, но не
придавал этому бесконечного значения.
- Ну, ладно, надо прощаться,- проговорил Валентин Юрьевич, поцеловал кота
и, поглаживая своего друга, который дышал все реже и реже, добавил: - Я
хотел идти по лестнице вверх, к Богу, но я сломлен, Кружок. Не знаю, что
меня сломило окончательно: то ли по плоти моей, то ли распад этого мира, то
ли какой-то изъян в моей душе. Все оказалось бесполезным,- и он указал на
книги.- А другим это помогало... Ну, ладно... Сейчас я и не знаю, как жить
дальше. Я люблю жизнь и ненавижу ее. Зачем надо было такой ее создавать?
Что это, сон, галлюцинация? Неужели так может быть?.. Да, бред это все,
Кружок, бред, и слезы наши, и радость, и особенно рождение - все бред.
Только одна смерть не бред. Она одна есть... Только я вижу, ты с этим не
согласен. Ты отрицательно машешь хвостом. Я ведь знаю смысл всех твоих
движений. Единственное, почему я сейчас страдаю, что не увижу больше твои
глаза. Что люди? Их можно любить, но от них же и смерть...
...Почему ты не соглашаешься со мной? Ты думаешь, наверное, что ничего
страшного с тобой не происходит, что есть только боль, но она пройдет, и ты
окажешься там, где будешь опять на месте? Да? Или ты просто покорен высшей
силе? Наверное, и смерти нет... Кружок, дорогой, ладно, прощай навсегда...
- Валентин на мгновенье прикоснулся головой к нему.- Я еще буду жить без
тебя, и, может быть, долгие годы, но я не найду то, что искал. Я буду
мучиться и терпеть. А тебя я буду помнить до конца. А потом... Потом - я не
знаю что...
Последний раз Кружок махнул хвостом и навеки закрыл глаза.
А через несколько дней Валентину послышалось его "мяу-мяу", такое ласковое
и отрешенное, что он заплакал...
Коля Родимов слышал весь этот разговор с умирающим котом. Он встал и молча
вышел из квартиры. И, проехав на автобусе, оказался в поле, совсем ясный и
трезвый, но уже другой. Кругом опять было бесконечное пространство, голубые
леса на горизонте, бездонность в небе и бездонность на земле; словом,
непостижимая Россия.
И Родимов пошел навстречу этой бесконечности.
...После того как тот мир, в котором мы живем, исчез, после того, как
исчезли и многие другие миры и прошел невыразимый поток космического
времени, тот, кто был "Валентином Юрьевичем", и тот, кто был "Кружком",
встретились снова - "там", где не было уже ни земного времени, ни чисел, ни
человеческого ума. И кем они стали - существами ли, бесконечным разумом или
посланниками неведомого,- невозможно выразить на нашем языке.
Но все-таки, прибегая к нашей земной символике, можно сказать, что они
долго хохотали, глядя друг на друга, ибо в их сознании промелькнула
бесконечно далекая картина: Валентин Юрьевич, комната, книги и умирающий
котик.
+
+
АКМ - Юрий Мамлеев. УДАЛОЙ
АКМ
Юрий Мамлеев
УДАЛОЙ
из книги
"Черное зеркало"
В черной, с непомерно длинным коридором коммунальной квартирке в самом
дальнем углу, в десятиметровой комнатушке, жил маленький, юркий человечек.
Никто его почти не знал. Даже соседи по сумасшедшей этой квартирке понятия
о нем не имели. Ну, живет человек, в туалет бегает, зовут Сашею, фамилия
Курьев, ну и что? Где-то работает. Что-то говорит. Кого это волнует?
Но иногда по ночам из комнатушки Саши доносилось пение. Слабо доносилось,
но зато пел он часа по два, по три. Девочка Катя порой подходила к его
дверям и прислушивалась. Пение, точнее, сами слова песен были такие
страшные, что девочка Катя ничего в них не понимала и обычно отскакивала от
двери через пять минут.
Саша никогда не выбегал на нее и ничего не предчувствовал по отношению к
этому постороннему наблюдателю.
Больше никто не интересовался им. Но все же что-то там происходило, за этой
дверью. Гигант Савельич один раз подошел, чтоб постучать, в том смысле, что
чайник у Саши на коммунальной кухне перекипел, н только решил размахнуться
как следует своей огромной ручищей, чтоб вдарить, как услышал доносящееся
изнутри кудахтанье, а потом гортанный истерический полукрик, полувизг, но
не зверя, не человека, а некоего, по-видимому, третьего... Так, по крайней
мере, решил гигант Савельич и отскочил от двери, как от змеи. Вышел на
кухню и вылил проклятый перекипевший чайник на пол.
На что потом со стороны Сашеньки не было никаких возражений.
Однажды позвонили ему по телефону, и соседка Сумеречная (такая уж у нашей
Тани была фамилия) шепнула ему в замочную скважину, что, мол, его зовут.
Саша вышел.
Все было спокойно.
Старушка Бычкова на кухне чистила картошку; гигант Савельич мирно хлебал
рядом с ней водку; девочка Катя - внучка старушки - играла на полу меж
огнем газовой плиты и портретом Лермонтова на стене. Люба Розова, нежная,
молоденько-толстая с васильковыми глазами, слушала в своей комнате симфонию
Римского-Корсакова. Ее мужа, интеллигента Пети, нигде не было. В боковой же
комнате ругалась сама с собой Варвара, толстая, угрюмая и непривычная к
жизни на том свете женщина.
Таня Сумеречная любила их всех, но за Курьевым, за Сашей, ни с того ни с
сего стала наблюдать, пока он тихо себе говорил по телефону.
Вдруг она взвизгнула.
Надо сказать, что к визгу Тани Сумеречной уже все давно привыкли, несмотря
на то что ее, вообще говоря, считали "отключенной". Ну, повизжит себе порой
человек и перестанет. Все, как говорится, под Богом ходим.
И на этот раз на ее визг никто особенного внимания не обратил. Ну, гигант
Савельич пошевелил ушами, старушка Бычкова картошку в кастрюлю с молоком
уронила - и это все.
Но Таня взвизгнула через минуту опять, да так утробно, что всем ее жалко
стало, даже малышке Кате. Но не успели они опомниться, как она возьми и еще
раз взвизгни, да как-то совсем дико, разорвано, словно не в своей квартире
она, в Москве, а в каком-нибудь зоосаде, да и то на другой планете. И тут
же Саша по коридору мимо нее прошел и разом в свою комнату, это все видели
- дверь в кухню открыта была. Степенно так прошел, но гиганту Савельичу
показалось, что у него, у Саши Курьева, уши необычно шевелятся. Прошел в
свою комнату и заперся.
Пока в кухне все столбенели, Таня Сумеречная сама ворвалась туда.
- Что случилось?! - проревел гигант Савельич.
- Что случилось! Что случилось?! - закричала зареванная Таня.
- А то случилось, что Саша Курьев на моих глазах, пока разговаривал по
телефону, в бычка превратился...
- А ты глазам не верь, Таня,- строго вмешалась старушка Бычкова.
- Ты глаза-то протри, Сумеречная,- поддержал ее гигант Савельич.- Я уже три
дня водку лакаю, и то ничего, все вижу как есть... А ты с чего бы?
- Хулиган! - взвилась Таня.- Я непьющая и все ясно видела! Сначала в быка,
потом сомлел и в орангутана превратился, все же по форме к нам, людям,
поближе, а когда трубку повесил, то стал тихим недоедающим существом... А
когда мимо меня шел - опять в Сашку превратился, в Курьева...
- Хватит, хватит! Проспись, стерва! - заорала вдруг старушка Бычкова.- Что
ты последний ум отнимаешь!.. Заговорщица какая нашлась,- добавила она более
миролюбиво.
Гигант Савельич угрожающе привстал.
Танька тут же смылась в свою комнату. Савельич развел руками и извинился
перед старушкой Бычковой...
Из комнаты вышла Любочка Розова. От добродушия лицо ее стало совсем
нездешним и по-русски красивым.
- Чего натворили, балагуры? - осведомилась она.
- Мы што, мы ничево,- прошамкала старушка Бычкова.
- Это Таня шалит,- высказалась с полу девочка Катя.
Ее одобрили.
В это время дверь в комнату Саши - а была она как раз напротив кухни -
распахнулась, и на всех глянуло кривоногое существо с козлиным взглядом и в
каких-то лесных, корневых лохмотьях.
- Саша пришел! - закричала ни с того ни с сего девочка Катя, словно
привычная.
Остальные были почти в обмороке. Рука гиганта Савельича тянулась, однако, к
бутыли с водкой, но тело его было само по себе...
- Неужто правда?! - ахнула старушка Бычкова,
- Правда, все правда, мать! - прорычал Саша, хлопнул дверью и скрылся у
себя.
- Психиатра зови! - истошно гаркнул Савельич. Люба онемела.
Высунулась из-за двери голова Тани Сумеречной, и раздались злобные звуки:
- Я же вам говорила! А вы не верили!
В коридор выскочила Варвара.
- А я вообще ни во что не верю! Хватит уже, хватит! Твари сноподобные! С
ума меня все равно не сведете! - орала она.- Никому и ни во что я не верю!
Жила она в комнате рядом с кухней - и, видимо, все слышала, но, правда,
ничего не видела.
Гигант Савельич вскочил и стал бить кулаком в стену.
- Умру, умру! - кричал он истошно.
Старушка Бычкова надела на голову кастрюлю и разрыдалась.
Люба, очнувшись от легкого обморока, утешала ее:
- Все бывает, старенькая, все бывает. Может, нам почудилось, может, шутку
сыграли. Жизнь-то - она огромная,- Люба развела белыми руками,- в ней
чудес-то полным-полно, мы ведь только малость пустяшную от Всего видим. Вот
и прорвалось.
Старушка Бычкова чуть-чуть пришла в себя, сняла кастрюлю с головы и
