твой член надо, а не ребенка. Он ни в чем не виноват.
- Я уже устал от этой жизни,- вскрикивал ее муж.- На работе одни
неприятности, любовницы изменяют, а теперь и в доме черт знает что... Все
игрушки обрызганы спермой, а вчера и диссертацию мою залил.
Бабушка Кирилловна только угрюмо исчезала на целые недели.
Ночью, при блеске свечей, которые горели в углу, дите вставало с постели и
в белой рубашонке, беспомощно раздавленное, ползало по полу, словно
становясь отражением чудовищного образа девушки девятнадцатого века,
посещающей его по ночам.
Особенно возмущало докторов, что дите почти перестало есть.
- Пусть онанирует сколько хочет,- говорил толстый ученый врач.- Не он
первый, не он последний... Но чтобы дите бросило есть... Тут что-то не то.
- Бедный ребенок,- вздыхала старушка соседка.- А ведь во всем родители
виноваты.
- Не родители, а Демург,- говорил в ответ один дворовый мистик.
- Сколько же это может продолжаться? Чтоб у такого щенка, у малолетки
потекла сперма, да еще как из бочки... Это, знаете ли, извините меня,
извините меня,- ворчал недовольный отец.
Мамаша пугливо всматривалась в обмазанное манной кашей неподвижное лицо
младенца, устремившего свой взгляд на игрушку. "Приближается",- говорила
она про себя. Действительно, когда "она" появлялась, лицо дитяти совсем
тупело, кроме глаз,- они напоминали глаза поэта перед смертью.
- Что же будет дальше,- схватывался за голову папаша.
- Ау, ау,- отвечал ребенок в ночной тиши, и казалось, тихие слезы лились из
глаз ангелов, притаившихся в неведомом.
- Лучше бы его убить, чем он так мучается,- уныло повторял отец.
- Почему ты думаешь, что он мучается, может, это ему, совсем напротив,
нравится,- резонно отвечала мамаша, вспоминая пропитанные спермой
простынки.
- Лучше бы ты заглянула в его глаза, когда он видит "ее",- возражал папаша.
- Ну и что? В целом ему нравится,- парировала мамаша...
- Но ведь он ничего не понимает,- кипятился отец.- Нельзя же все сводить к
одному физиологическому удовольствию. Ребенок ведь не отдает себе отчета,
что за образ его посещает, откуда он, почему, в конце концов... Ведь это
насилие над свободой воли. Погляди, в его возрасте только с котятами
играть, а он уже познал то, что нам и не снилось.
- И не говори,- отвечала мамаша, заплакав.
- Все-таки я считаю, его надо убить. Неприлично, чтоб такое дитя
существовало,- возмущался отец.
- У тебя это уже становится параноидной идеей, Миша,- возражала жена.- Я
защищу его своими руками. Он вышел из моего чрева, и, будь он хоть сам
Антихрист, я не позволю его убивать.
- Ах, сволочь,- возмущался отец,- если бы ты любила меня хоть на одну
сотую, как любишь его... Ведь все равно он тебе плюнет в морду, когда
вырастет, или, чего доброго, изнасилует... Но на таких дурах, как ты,
держится весь род человеческий.
Между тем дите, не замечая семейного совета, проползши по ковру,
возвращалось в свою постельку.
Но нежные, напоенные чудодейственной женской красотой глаза не оставляли
его и там. "Кхе, кхе, кхе",- только покашливал он от страха, задирая вверх
ножку. Его бедное личико совсем сморщилось, а слезы словно лились внутрь
тела, точно все пространство вокруг было отнято у него любимой.
- Если б он просто онанировал,- вздыхал серьезный ученый врач,- это была бы
ерунда. Но ведь это еще к тому же любовь. Вот в чем загвоздка. И в таком
возрасте!.. Черт знает что.
Мальчонка действительно хирел. Из игрушек раскладывал "ее" глаза и улыбался
призрачным, уходящим лицом, глядя в пустоту. А когда он однажды совсем
заохал и уполз под кровать, сердце матери не выдержало.
- Что-то нужно предпринять,- взмолилась она.- Действие, действие прежде
всего... Если врачи не помогают, обратимся к невидимым силам.
Тут-то как раз и вернулась из дальнего странствия бабушка Кирилловна. Она
была слегка ученая и начала о чем-то шептаться с Анной Петровной.
Неожиданно картина прояснилась. Существовали признаки, по которым можно
было различить, что налицо феномен "верности мертвым". Более точно решили,
что Колю, по-видимому, посещал образ-клише умершей женщины, которую он
страстно любил в своем предыдущем воплощении, в прошлом веке. И теперь она
преследовала его. Вот уж воистину любовь побеждает смерть.
Нужно было принимать очень четкие, разумные меры. У Анны Петровны были
некоторые связи с людьми, занимающимися оккультной практикой. Она страстно
хотела освободить младенца от любви. Сама по себе операция снятия любовных
чар, как известно, очень проста и действует безотказно, но все уперлось в
необычность феномена. Ведь освобождать необходимо было от любви не к живой
женщине, а к душе умершей.
Наконец общими усилиями нашли ясновидящую ведьму, живущую в сорока
километрах от Москвы, которая согласилась уничтожить эту идиотскую связь.
...Был крепкий, сорокаградусный, кондовый российский мороз. Казалось,
деревья вот-вот рассыпятся от тяжелого воздуха. Младенца закутали в
несколько шерстяных одеял. Голову, покрыли надежными бабушкиными платками.
Видны были только его детские глаза, помертвевшие от страха перед женским
образом.
В два часа вызвали такси.
Папаша вытащил дите на своих руках. Анна Петровна с матерью разместились с
Колей на заднем сиденье, а отец сел рядом с водителем, указывая дорогу.
Сначала было трудно выбраться из центра, то и дело застревали в потоке
автобусов и грузовых машин.
У Анны Петровны вдруг сжалось сердце, она неожиданно вспомнила страшное
стихотворение Г°те.
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой...
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв его, держит и греет старик.
"Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?" -
"Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в темной короне с густой бородой".-
"О нет, то белеет туман над водой".- ...
..."Ко мне, мой младенец! В дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей,
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять".-
"Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из темных ветвей".-
О нет, все спокойно в ночной глубине:
То ветлы седые стоят в стороне".-
"Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой!" -
"Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать!"
Ездок оробелый не скачет - летит...
Младенец тоскует, младенец кричит...
Ездок погоняет, ездок доскакал...
В руках его мертвый младенец лежал.
Не в силах отключиться от этих образов, Анна Петровна тупо сжимала
перезакутанного ребенка.
- Брось его прижимать,- ворчал Михаил Матвеич,- опять проклятая эротика!
Вскоре выехали из города, на шоссе. Черные, обугленные морозом деревья
стояли в своей неподвижности и равнодушии ко всему живому. Снег среди леса
блестел, но каким-то мертвым, полоумным блистанием.
Палаша проклинал все на свете.
Младенец цепенел, одурев от присутствия любимой в своем сознании, и пускал
слюни изо рта.
- Ты знаешь,- истерически твердила Анна Петровна своей матери,- он уже не
говорит мне "лодная", как раньше... И я заметила, что теперь он лепечет
"лодная", только когда видит эту тварь... Вот до чего дошел...
- Не то еще будет,- подвывала старушка,- особенно когда он научится
читать...
Наконец машина подкатила к селению, к более или менее приличному
деревянному домику.
С трудом младенца вытащили из такси. Одно одеяло упало, и дите,
дрыгнувшись, принялось неистощимо пищать.
- Точно чувствует, гад, что скоро с ней расстанется,- проговорила
Кирилловна.
Ведьма была уже обо всем предупреждена друзьями Анны Петровны. Один из них,
среднего возраста, в очках, напоминающий философа Владимира Соловьева, тоже
ждал гостей.
Когда дите подтащили к двери, оно подняло совсем до неприличия истерический
визг и даже брыкалось ножками. "Не хочу, не хочу",- казалось, готово было
выкрикнуть оно.
Бабка Кирилловна вконец осерчала:
- Ишь как мучается, ведь начал дрожать, паразит, за полчаса до ее
появления... корючиться... жалко с любовью прощаться... Ишь, Гомер.
- Да выброси ты его к чертовой матери,- верещал Михаил Матвеич, бегая
вокруг себя.- Прямо в снег... Чтоб сдох... Ишь сколько шуму наделал... За
три месяца всю душу вымотал!!!
Наконец младенца впихнули в дверь.
Операция прошла очень удачно. Через некоторое время знакомый Анны Петровны,
напоминающий Владимира Соловьева, ясно, с некоторым состраданием, говорил
ей:
- Все кончено. Любовь убита. Могу сообщить вам чисто формальную сторону:
ваш сын Коля в предыдущем воплощении был Куренковым Гаврилой Иванычем,
торговавшим пенькой в конце девятнадцатого века. Жития его было семьдесят
восемь лет. Семидесятилетним старцем воспылал страстию к девице Афонькиной
Клавдии Гавриловне, урожденной мещанке, дочери торговца мылом, и жил с нею
последние восемь лет. Душа Афонькиной сейчас еще там. Тело захоронено на
Богородском кладбище. Феномен типичен для любви к мертвым.
Счастливый отец, тихо урча и поругивая прогнозы, заворачивал младенца.
- Ничего, мамаша, не плачьте,- грубовато ободрила Анну Петровну ведьма,
костлявая, огромная женщина лет сорока пяти.- Ваш Коля хороший кобель
будет. А о Клавке забудьте - все.- И она похлопала Анну Петровну по
заднице.
- Все, все,- неожиданно и смрадно проговорил знакомый Анны Петровны,
похожий на философа Владимира Соловьева.- Такие вещи в наших силах. Так что
нечего отчаиваться. Человек - хозяин своей судьбы. Хе-хе-хе...
Действительно, явление умершей женщины в душе младенца Николая было
уничтожено. Понемногу он поправлялся. Даже физически быстро окреп. Появился
аппетит и румянец.
Но Анна Петровна все-таки не удержалась - вот что значит материнское
сердце! - и, разыскав на Богородском кладбище могилу Афонькиной Клавдии
Петровны (не Гавриловны, однако), оплевала ее.
- Не будет больше смущать моего Колечку! - довольно бормотала она, стоя в
очереди за пивом.
+
+
АКМ - Юрий Мамлеев. ВЫПАДЕНИЕ
АКМ
Юрий Мамлеев
ВЫПАДЕНИЕ
из книги
"Черное зеркало"
На окраине Москвы среди изрезанных улочек с маленькими домишками и длинными
бараками посреди моря уборных стоит огромное желтое шестиэтажное здание,
похожее на тюрьму. Это институт и общежитие для студентов. С трех сторон к
нему подходят извилистые, грязные, уходящие в пропасть бараков дороги. Три
деревца, как чахлые, слабоумные невесты с венком птиц на голове, окружили
здание. А в небе постоянными были только черные крики метущихся в разные
стороны ворон.
Все обитатели здесь делились на местных и студентов. Студенты казались
местным злыми, учеными и нахальными. "Мы никогда не будем так хорошо жить,
как они",- говорили про студентов. Местные же казались студентам лохматыми,
придурошными и страшными, от которых надо бежать. Особенно пугали их черные
дыры бараков и дети. Дети купались в ведрах воды, снимали друг с друга
штанишки. Студенты учили книги, сидя на заборах, прыгали по крышам сараев.
Обе стороны шарахались друг от друга как от непонятного,
Однажды весной в один из домишек около общежития въехала семья. Почти никто
не обратил на это внимания, просто вместо одной семьи стала размахивать
руками и находиться перед глазами всех другая семья.
Тем более не бросился в глаза младший член этой семьи - семнадцатилетний
полоумненький, каким его считали, Ваня. Иногда только смеялись над ним.
Это был длинно-тонкий юноша с мягкой, нежной головой и осторожными ушами.
Походка тихая, крадущаяся. Даже в уборную он входил, как в античный храм.
Вполне полоумненьким его назвать было нельзя - скорее "не замечающим". Он
действительно "не замечал" многое из того, что происходит вокруг. Он мог
позабыть покушать, позабыть осмотреться кругом. Но зато хорошо вырезал
бабок из дерева. Учился Ваня плохо, но не то чтобы по глупости, а по
равнодушию, из предметов же обожал зоологию, особливо анатомию
мелкокостных. Людское общество любил, но только молчком. Постоит, постоит
где-нибудь около кучки ребят - и тихо уйдет, как будто его и не было.
Никто не знал, чем жил Ваня. А кроме самосозерцания, он жил вот чем. Каждый
