несуществующий, превратился в камень, который годами облюбовывал Николай
Семенович; второй - тонкий, змеевидный - был до того отчужден от нее, что
напоминал ее зад, если 6 таковой был; третий уже принадлежал другому миру.
Выпили. Николай Семенович, когда пил, всегда умирал, на время; да и до
смерти ли ему было, когда он глядел красными, раскаленными, как уголь,
глазами на этот черный мир?!
Валерий же, когда пил, скрючивался от боли, как поломанный чайник, и
выпускал из себя нехороший свист.
Одна Арина Варваровна была тиха: она все думала о том, что у нее на
сине-белом животе должен прорезаться близкий ей лик, которым она не боялась
бы смотреться в зеркало. Трогая живот своими скрюченными длинно-медленными
пальцами, она пыталась выдавить-проявить там лицо, напевая пальцами
песенку. "Хи-хи-хи! Хи-хи-хи!" - вился у нее между ног белокурый мальчик,
обливаясь ее потом, как молоком.
А кругом было много, много, как планет, песен! Правда, неслышных. Даже
Василий - у себя, за двести верст - не слышал ничего. Ибо голос Бога
превратился у него в тиканье часов. Но что слышали другие?!
Все повернули головы к Самойлову, виднеющемуся на горизонте, как скала.
Почему еще не проходили мимо него тучи? Но городские любили лазить по
Самойлову, считая его самой высокой горой. И вывешивали на его вершине
флаг. На самом деле Самойлов так очерствел, потому что весь был покрыт
гробами. Говорили, что в этих гробах хоронились его прошлые жизни.
- К Самойлову, к Самойлову! - завизжала Арина Варваровна так, что у нее
чуть не отвалилась змеевидная голова.- К Самойлову!
Ее не смущал даже пар, исходящий из гробов... Самойлов сузил свои закрытые
глазки. Началось пиршество. А как тосковал Василий, слушая тиканье часов!
О, если бы они были боги!!. Почему так странно отражается в небе лик Арины
Варваровны, ушедший в другой мир?!. Звезды улетают прочь от этого видения.
А вот и приполз Загоскин. Арина Варваровна обычно щекотала тогда свое брюхо
хвостом, вырастающим из земли... Загоскин не любил эти картины. Он так
искал странные лики Арины Варваровны, точно хотел стать полотенцем,
стирающим с них грязь. Волосы вставали дыбом от такого удовольствия.
Самойлов любил их всех принимать. Он суживал свои глазки, так что они
выкатывались внутрь, в свое пространство, чтоб не видеть гостей. Как
смеялся тогда Самойлов, любуясь их тенями! Это было его тихое развлечение,
почти отдых, потому что, хотя жизнь его была скована гробами, в ней был
непомерный свет, отрицающий все живое. И Самойлов всегда улыбался этому
свету в себе такой улыбкой, что многое зачеркивалось в мире. Он никогда не
искал лики Арины Варваровны, считая, что это не для него.
Он думал, правда, о высшем, верхнем лике, но его не было. А когда его не
было, тиканье часов в ушах Василия превращалось в звон. Этот звон не
напоминал о душах умерших.
"Сорвать, сорвать гробы,- думал Валерий, отлетая то в сторону, то к югу.-
Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!"
И от его плевков смывались города.
Он любил превращать проклятие в акт благодати.
Но из гробов никто не выходил. Только черно-красные тени порой, как
проекции демонов, восходили от гробов к звездам, как будто вокруг курили и
жгли костры, заклиная... Но уже давным-давно не было магов. Да и зачем они
были бы здесь нужны?! Все и так прекрасно виднелось...
А Самойлов ничем не отвечал на призывы Валерия. Он смотрел в свой свет,
который не умирал, обнимаясь с тенями.
И вдруг завыла Арина Варваровна. Это прорезывался новый лик на ее животе!
Тот, что должен быть ей близок. Своим отчужденным змеевидным ликом она
смотрела в свое дитя-личико. И ей виделись там виселицы и звезды.
- Хо-хо-хо! - заливалась Арина Варваровна.
Но вдруг дух ее помутнел.
"Есть ли там, за виселицами и звездами, родное, мое родное?!! Или ничего
нет и все мне кажется - и виселицы, и звезды, а есть только отражение моего
змеиного, отчужденного лица в моих новых глазах?! - думала она.- Но почему
же так сладко на сердце?! Может, наоборот, в моем отчужденном лике уже
отражен новый лик?!"
И все заходили, заплясали вокруг ее живота. Валерий, уменьшившись до
полена, впрыгнул в яму на теле Николая Семеновича, где раньше была задница.
И Николай Семенович заскакал, как кенгуру. Только кто был самкой, кто
детенышем?
А далеко на горизонте, у полыхающего огня, куда опускалось черное солнце,
провиделась фигура Василия. Он одиноко брел, разговаривая с воплотившимися
часами.
Однако Загоскин бешено искал лики Арины Варваровны. Запутавшись в тенях
других миров и в несуществующем, он то хохотал, изменяясь ликом, то рыдал,
отчего у него светлели волосы.
- Господи, Господи! - бормотал он.
Ночь все чернела, и все больше виделось.
Наконец, бросив все, скрючившись, как лягушка, он - на четвереньках -
присел около Арины Варваровны, пристально всматриваясь в ее новый,
появляющийся лик. И Арина Варваровна тоже пристально вглядывалась в этот
лик, застыв непонятной головой. Так оцепенели они на несколько мгновений.
Тень другого лица, ушедшего в иной мир, с неба приблизилась к ним, повиснув
близко, как крылья птицы. Кругом из стороны в сторону скакал Николай
Семенович - Валерий. Угрюмо молчал Самойлов.
И тут Загоскин, опередив змеевидный лик Арины, который мог бы уже
оторваться от нее, яростно исчез... Но сама Арина ничего не заметила.
Загоскин пропал, словно утонув в новом лике.
- Где родное, родное?!! - выла Арина Варваровна, всматриваясь в себя, как
вампир.
И вдруг вскрикнула:
- А... А!! - точно что-то увидела, и разгадка мелькнула на ее
несуществующем лице. И наверное, это видение было решающим, возможно,
утвердительным ответом, потому что она тут же забыла его не то от ужаса, не
то от бездны.
- Нет, нет родного!! - закричала она потом, точно очнувшись.
По существу, его и действительно не было.
И тогда все закричали, завыли и полетели. Одного Самойлова не было. Первая
полетела Арина Варваровна. Точно ее лики смешались друг с другом и она
смотрела на Землю уже одним глазом, упоенным и настойчивым.
В стороне от нее, как веера, разлетались жирные, в пиджаках, дядьки с
крылышками и мясистыми затылками. Сталкиваясь задами, они как бы
совокуплялись, отчего мелькали искры. Но сами они были еще неприятнее этих
искр, хотя в то же время устойчивы. Двигалась тьма, словно совсем живая.
Валерий вылетел из тела Николая Семеновича. А последний, оседлав камень,
тот камень, который представлял несуществующий лик Арины, летал на нем,
облюбовывая его и дивясь миром.
Так летали они долгие дни и ночи.
+
+
АКМ - Юрий Мамлеев. ТРОЕ
АКМ
Юрий Мамлеев
ТРОЕ
из книги
"Черное зеркало"
Родимов Коля решил, что он умер, родился второй раз, но уже где-нибудь на
иной, более пакостной планете, и второй раз сошел с ума, ибо твердь, на
которой он якобы лежал, поехала. Точнее, поехало небо, а может быть, и
Земля, но только в другую сторону.
"Это конец,- подумал он снова,- или начало новому сумасшествию, но уже
после смерти... Что происходит со мной?.. И почему такой грохот сверху? И
сбоку что-то двигается, накаляется..."
"...Да, конечно, я умер и попал в ад... Господи, Боже, за что? За что?"
Коля, как ему показалось, пошевелил губами, пытаясь открыть глаза. Когда
что-то там открылось, он увидел не бездонное синее небо над собой, а
железную стену мрака наподобие черной крыши.
"Мама, я в аду!" - просияла нежданная мысль.
"Но разве мамы могут вывести из ада? Многие из них, поди, сами в аду",-
мгновенно решил Коля.
- Не хочу! - вдруг заорал он и выпучил глаза.
То, что он увидел наконец, не поддавалось никакому пониманию. Голова его
будто бы ползла в одну сторону, тело вроде ехало в другую, а над ним с
грохотом мчался мрак.
"Что это и когда конец?" - подумал Родимов. Вдруг стало светло. Над ним
ясное утреннее небо. Удаляющийся грохот.
Родимов одиноко лежал между рельсами, а несколько секунд назад над ним
пронесся гигантский товарный состав.
Коля приподнялся. Поезд уходил.
"Это же надо так напиться,- с грустью подумал он.- Где я?"
Время напоминало утро, а где он находится - на этот счет у Родимова не было
никакого представления. Последнее, что он помнил,- это себя в шумном
городе, в ослепительном ресторане, гордо пьющего водку фужер за фужером.
А почему же тогда он здесь - среди этой равнины, между рельсов, и вокруг ни
одного домика! И ни одной пивной, и ни одного вытрезвителя, только просторы
кругом и просторы, и нет им конца.
Между тем в конце концов мог появиться второй поезд - впрочем, у Родимова
возникло ощущение, что над ним уже прошло эдак пять-шесть поездов,- и Коля
все же решил отползти в сторону. Это было нелегко: особенно не поддавалась
одна нога, тянувшая все тело.
"Эдак у меня начнется депрессия",- подумал Родимов, робко положив голову на
рельс.
В уме опять мелькнула мысль о поезде, и, издав звериный звук "у-у-у", Коля
встал на четвереньки и пробежал так метров шесть, оставив опасный рельс
далеко в стороне. Он упал на спину, как некий герой Трои, сражавшийся с
богами.
Отходил часа два, валяясь в траве, то засыпая, то нюхая цветы, то
вглядываясь в просторы. Наконец, вглядевшись, он увидел недалеко на опушке
леса (оказался все-таки низенький лесок где-то сбоку) сидевшего на пеньке
человека.
Коля, приподнявшись, махнул ему рукой, и ему показалось, что лицо человека
расплылось в улыбке и сам он стал как белое облако.
Тогда Родимов, путаясь и плутая, побежал к нему (хотя дорога была прямая).
Приблизившись, он увидел мутного толстого человека с одним ухом.
- Где ж ухо-то второе? - тупо спросил он.
Толстяк захохотал:
- Напился? У меня их два.
И он, приподнявшись с пенька, показал второе ухо. Действительно, было два,
но потом Родимов увидел, что одно исчезло. Потом опять появилось. И нос
сместился вниз.
- Ну ладно, садись на травку,- миролюбиво сказал толстяк со сместившимся
носом.- Водочки хошь?
Родимову показалось, что он уже в раю. Кивнул головой: мол, на все
согласен.
Услышал бульканье. Отпил.
И вскоре видит: идет он по дороге. С ним одна только его тень.
- До Москвы-то далеко? - спрашивает он у собственной тени.
- Почитай, километров двадцать пять,- бодро отвечает тень.
- Ишь куда занесло нас,- замечает Родимов.
И идет себе, идет и идет.
- Грузовик! - вдруг завопила тень.
Родимов шарахнулся.
Из кабины высунулась красная, чрезмерно блаженная физиономия и спросила:
- Жить надоело?
Родимов ответил:
- Спаси!
И долго потом, ругаясь матом с собственной тенью, трясся в кузове грязной и
пыльной машины.
Затем водитель забыл его, а сам ушел. Машина стояла, и Родимов спал в ней,
пока не услышал у себя внутри вой собаки.
Тогда испугался и выпрыгнул из машины. С любопытством оглянулся.
- Батюшки, а я в Москве! - вскрикнул он.
- А ты думал, паразит, на луне,- раздался в стороне грубо визгливый бабий
голос.- Пшел вон, опохмелись!
Родимов оглянулся, увидел бабью фигуру и вдруг резво побежал. Дворами. И
сразу - на улицу.
"А я жив! А я жив!" - кричалось в уме.
И хотелось даже танцевать от счастья.
- Я бегу, бегу, бегу, опохмелиться не найду! - бормотал он, озираясь по
сторонам.
Вечерело. Закрывались последние магазинчики. Веяло Москвой. Но чудо - в
одну еще не закрывшуюся пивнушку Родимов успел нырнуть.
- Господи, какой вид! - заорала на него буфетчица.- Что у нас тут, помойная
яма? У нас тут пивной зал, между прочим, а не помойка!
Но на полу валялись три человека. Буфетчица - толстая, розово-белая женщина
- указала на них:
- Они ведь джентльмены по сравнению с тобой, ирод!
Родимов Коля опять испугался. Подошел к зеркалу, показывавшему его во весь
рост. Отшатнулся. Заглянул снова.
"Да ничего особенного,- подумал тихо.- Ну, конечно, глаз как бы нет.
Заросли чем-то. Но видят же. Хоть и мутно. Одна штанина словно собаки
разорвали, зато вторая-то - глаженая. Рубаха в пятнах. Это, наверное, от
лягушек,- смирно мыслил Родимов.- Помню, что часа два спал в болоте. И было
там мне хорошо, на душе как-то светло, духовно!" Нос его будто сливался с
