похоронах все сошло с рук, старушка не вздрогнула, не завопила, а из
осторожности Василек незаметно оставил ей шелку, чтоб старушка совсем не
задохнулась.
- Как бы чего не вышло раньше времени,- шептал Наталье дедок.- Вдруг она не
захочет, если начнет задыхаться. Уж когда будут забивать гроб, у могилы,-
это недолго и надежней как-то. Тут уж не повернешь назад.
- Помолчал бы,- оборвала его заплаканная Наталья.- Помолился бы лучше о ее
душе.
Стояла осень, уже выпал ранний снег, и на кладбище было одиноко и
прохладно. Дул ветер, и деревья, качаясь, словно прощались с людьми. За
деревьями виднелась бесконечная даль - но уже не даль кладбища, а иная,
бескрайняя, русская, завораживающая и зовущая в отдаленно-вечную, еще
никому не открытую жизнь.
Процессия вяло подходила к концу. "Умерла уже Катерина или нет?" - робко
думала Наталья, пока шли к могиле. По крайней мере, гроб молчал.
Но нервному Васильку казалось, что крышка гроба вот-вот приоткроется и
старушка оттудова неистово завопит. Но все было тихо,
Гроб поставили на краю могилы. Пора было забивать крышку.
- Критический момент,- шепнул Василек.- Вдруг она не выдержит?
- Да уснула она уже, уснула,- ответил полупьяный Митя. Крышку забивали так,
что у Натальи и Василька стало дурно с сердцем. "Каково-то ей,- подумала
Наталья,- бедная, бедная... И меня так же забьют". Неожиданно для себя она
вдруг прильнула к гробу. И тогда ей почудилось, что из гроба доносятся
проклятья. Страшные, грозные, но не ей, а всему миру. Наталья отпрянула.
- Ты ничего не слышал? - шепнула она деду.
- Не сходи с ума-то! - прошипел Василек.- Она уже задохнулась. Кругом одна
тишина. Мышь бы пробежала, и то слышно.
- Отмучилась, несчастная,- заплакала Наталья.- Как страдала от всего!.. А
нам еще мучиться.
- Не скули,- оборвал Василек.
Дунул дикий порыв ветра, потом еще и еще. Показалось, что он вот-вот
сбросит гроб в могилу. Но гроб спокойно опустили туда могильщики, и
посыпалась мать-земля в яму, стуча о гроб. Словно кто-то бился в него как в
забитую дверь...
Душа Катерины отделилась от тела. Сознание - уже иное - возвращалось к ней.
Но она ничего не понимала: ни того, что теперь, после смерти, происходит с
ней, ни того, что было вокруг...
Великий Дух приближался к Земле. В своем вихре - в одно из мгновений - он
увидел маленькую, влекомую Бездной, никем не замеченную мушку - душу
Катерины, и поманил ее. Она пошла на зов.
+
+
АКМ - Юрий Мамлеев. РАЦИОНАЛИСТ
АКМ
Юрий Мамлеев
РАЦИОНАЛИСТ
из книги
"Черное зеркало"
У хмуренького, невеселого мальчика Вовы родилась сестра. Ну, сестра как
сестра - толстенькая, розовая и мокрая, как пот от страха. И на мир она не
смотрела, а только дрыгала ножкой. Все живое суетилось вокруг нее: мама
забросила бить папу кастрюлей по морде, а папа забросил свою карьеру. А
бабушке Федосье перестали сниться ее сны про сумасшедших. Даже котенок
Теократ стал почему-то побаиваться мышей.
Но особое изменение произошло у мальчика Вовы. Раньше он ни на что не
обращал внимания, а кино считал выдумкой. Но с рождением сестры стал
понемногу настораживаться, точно случилось что-то большое, вроде прилета
марсиан или венерян.
Ушки его теперь раскраснелись, он подолгу запирался в уборной, что-то
вычислял, а когда все взрослые толпились вокруг сестры, забивался в угол и
оттуда смотрел, как смотрит, например, собака на электрический двигатель.
- Вова так робок, что боится даже своей сестры-младенца,- говорил по этому
поводу папа Кеша своему лечащему психнатру.
Но так как все были заняты своей девочкой Ниночкой, то Вову особенно никто
не замечал. Даже котенок Теократ.
А между тем мальчик Вова беседовал со своей сестрой. Когда в комнате
ненадолго никого не было, он подбирался к ее колыбельке и урчал.
Девочка Нина глядела на него ясно и доверчиво. Она, наверное, считала его
истуканом, пришедшим с того света. И поэтому строила ему глазки. Но мальчик
Вова подходил к ней не с добрыми намерениями.
Надо сказать, что колыбелька Ниночки стояла почти на подоконнике, у
открытого окна. А этаж был седьмой. Дело происходило летом, и мама Дуся
считала: пусть дитя овевает свежий воздух. Она верила в открытый мир.
Однажды все взрослые, обступив Ниночку, верещали: "У, ты моя пуль-пулька,
у, ты мой носик, у, ты моя колбаска",- а на Вову даже не поглядели, не
говоря уже о том, чтобы сказать ему что-нибудь ласковое. Мальчик Вова так
рассердился, что решил тихонько спихнуть Ниночку на улицу, в открытый мир,
как только все уйдут. Он возненавидел сестренку за то, что ей все уделяли
внимание, а на его долю остался шиш. Но теперь его терпение лопнуло.
Особенно уязвило поведение папы Кеши. С давних пор мальчик Вова считал папу
Кешу Богом и очень любил, когда Бог его согревал. А когда божество
повернулось к нему задницей, мальчик Вова внутренне совсем зарыдал. Только
никто не видел его слез, кроме крыс и маленьких домовых, прячущихся в
клозете.
И вот когда в комнате никого не осталось, мальчик Вова на цыпочках,
оборотившись на свою тень, подкрался к люлечке с Ниночкой. Лю-лю-лю,
люлечка. Несомненно, он туг же спихнул бы сестренку в открытый мир, но
произошла некоторая заминка. Не успел Вова приложить свои игрушечные нежные
ручки, чтоб опрокинуть дитя, как в последний момент вдруг заинтересовался
ее личиком. Дитя в этот миг было особенно радостно и прямо улыбалось Бог
знает чему, махая ножками.
- Ишь, точно мое отражение в зеркале,- заключил мальчик Вова.- Но в то же
время ведь это не я,- успокоился он.
Вовик ухмыльнулся и хотел было уже опрокинуть дитя, но в этот момент вошла
улыбающаяся мама Дуся. Мальчик кивнул ей и незаметно отошел в угол.
"Недаром говорят взрослые, что сразу никогда ничего не получается",-
подумал Вова, засунув руки в карманы и делая вид, что рассматривает
картинки.
Он был рационалист и любил доводить дело до конца.
- Ты надолго ли? - спросил он через несколько минут уходящую маму Дусю.
- За молоком,- ответила та.
На сей раз Вову не отвлекали всякие шалости.
Он ретиво подбежал к люльке и изо всех сил толкнул ее, как буку. Дитя
летело вниз как-то рассыпчато, вс° в белом белье, только ручонки вроде бы
махали из-под одеяла. Вова настороженно наблюдал из окна. "А вдруг не
разобьется",- думал он.
Но дитя, шлепнувшись, больше не двигалось. Вовику даже показалось, что лучи
солнца непринужденно и разговорчиво играют на этой застывшей кучке. И она -
эта кучка - словно веселится в ответ всеми цветами весны и радости. Он,
пошалив, погрозил ей пальчиком.
Когда вернулись родители, то, натурально, им стало нехорошо. Даже очень
нехорошо. Все было вполне естественно. Мальчика Вову тут же спрятали в
другую комнату, чтоб не напугать. Бабушка Федосья ссылалась на свои
сумасшедшие сны, папа Кеша - на ветер, а мама Дуся ни на что не ссылалась:
она не помнила даже себя.
Но зато потом, через несколько недель, когда все угомонилось и очистилось,
родители души не чаяли в Вовике. "Ты наш единственный",- говорили они ему.
Жизнь его пошла как в хорошей сказке про детей. Все ухаживали за ним,
одевали, давая волю ручкам, закармливали и дарили ласку, нежность и
поцелуи. Мальчик рос, как дом. Только иногда он пугался, что кто-то
Невидимый спихнет его с седьмого этажа, как он столкнул сестренку. Но ведь
невидимое существовало и раньше, до того как он ее спихнул.
"Все равно от невидимого никуда не денешься",- вздыхал мальчик Вова и
продолжал наслаждаться своей жизнью.
+
+
АКМ - Юрий Мамлеев. СЕМГА
АКМ
Юрий Мамлеев
СЕМГА
из книги
"Черное зеркало"
Я всегда думал, что единственное существо, которое выше меня,- это крыса.
Но, к сожалению, я их никогда не видел - даже их синих черно-бездонных
глаз, погруженных в протосмерть. Я их видел только во сне, и то в
Нью-Йорке, хотя в Нью-Йорке много-много, даже слишком много видимых крыс.
Я живу в конуре, на шестнадцатом этаже в здании, которое через тридцать
пять лет провалится. Но мне почти весело от этого.
Люблю крысиные глаза, уходящие вовнутрь. Я вообще люблю глаза, которые
уходят вовнутрь. Прежде всего, потому что у людей, которых я вижу вокруг,
глаза смотрят всегда вовне, как будто внутри у них ничего нет. Я разъезжал
по всему свету и убедился, что это так. А я ведь - любитель необычайного.
Хотя бы потому, что моя мать наполовину индианка. Но эти рыбы - необычные
люди - так редко попадались! Одни бесконечно жующие морды, то разъезжающие
на автомобилях, то спрашивающие: "How are you?" Некоторые из них считали
себя спиритуальными, потому что часто употребляли такие слова, как "Бог" и
т.д.
И все-таки недавно я увидел необычайное. Это был человек-семга. Я уже давно
забросил свою контору, ибо скука - царица этого общества - стала убивать
меня окончательно. Впрочем, некоторые называли эту контору "реальностью".
Гомосексуализм, порнография и т.д. были даже еще скучнее, чем обычное и
респектабельное существование типа "хау а ю". Еще некоторое время меня
развлекали педофилы - я вошел в их пуританское сообщество (в качестве
наблюдателя),- но дети оказались такими же скучными, как и взрослые.
Бессмысленность доконала меня. И вот тогда я и бросил работу (два моих
знакомых, один из штата Техас, другой - с Бостона, покончили с собой, когда
их выгнали с работы). Но я плевал на все, в том числе и на трупы моих
знакомых.
Я решил уйти в трущобы. К обездоленным. С ними было не так скучно, зато
страшно; ибо не раз за все мое подпольное существование они хотели зарезать
меня. Но не зарезали от избытка чувств. И все-таки ничего в них не было
необычайного. Ну, люди как люди, с другим меню.
В действительности необычным был он: человек-семга.
Стоял серый, пустой нью-йоркский день. Я тогда выполз из такой трущобы -
прямо из окна, которая напоминала труп, выставленный напоказ. Тараканы,
другие мелкие твари, смердуны копошились в моем носу, горле, уме... Но я
все-таки вышел! В моих карманах было тридцать долларов - целое состояние,
которое я вынул из брюк наркомана, уснувшего в углу.
Почти бегом, мимо грохочущих автомашин, воя обездоленных, мимо реклам
общества "новорожденных в Боге", мимо патологических проституток и глаз
ожиревших бизнесменов, видимых сквозь стену небоскребов, я уходил туда,
туда... в дешевую грязную пивную, около Сорок второй улицы, улицы кошмаров.
Вот, вот она, милая. Я знал там одного бармена: трижды - правда, за целый
год - он подмигнул мне.
И я вошел в этот райский мир. В углу зеленел телевизор, в котором кого-то
насиловали. По другой программе выступали те, кто считал, что они живут в
золотом веке.
Я сел за столик. Бармен - уже четвертый раз за год - подмигнул мне. Я
заказал себе пива и рюмку водки. На голодный желудок от этого можно сойти с
ума. Я нарочно потому не ел ничего - даже своих крыс (ментально).
И вдруг появился этот человек. Толстый, красноватый, в руке у него был
томик Шекспира. Это меня поразило больше всего.
Но истинная необычность его была в нежности. Только нежность эта внешняя.
Души, как обычно, не наблюдалось, но внешняя нежность была. Он весь
раздулся от этого, кожа лица, рук была у него красновато-тонкая, странная,
одним словом, семга, воплощенная в человека.
Я запел. Я люблю, когда семги воплощаются в человеков. Раньше, бывало, боги
(например, античных времен) принимали вид людей, а теперь даже семги
воплощаются в нас. Это ли не чудеса? Богам, конечно, легко воплощаться в
людей, а вот семге - это и есть подлинное чудо!
Глаза, какие у него были глаза! Синие, розовые, водно-небесные,
разорванно-голубые, свирельные. Я тут же встал, как все равно военный,
отдал ему честь и упал перед ним на колени.
"Свершилось! - подумал я.- Тысячелетиями ждали этого! Что там боги! А вот
возьми, и чтоб семга - да в человека. Это тебе не поиски истины сквозь
туман. А туг все чисто: семга - и вот на тебе, человек".
"Он" (я о нем иначе как с заглавной буквы и не могу выражаться) издал свое
