минут семь-десять, не больше. Поэтому вскоре Петя сидел на табуретке у
головы Нюры и, глядя на нее спокойными мутными глазами, ел суп. Нюра долго
еще притворялась спящей. Петя тихо хлопотал около, даже накрыл ее одеялом.
Открыв на Божий свет глаза, Нюра разрыдалась. Она до этого была еще в
девках, и ей действительно было больно. Да и крови пролилось как из
корытца. Но главное - ей стало обидно; это была мутная, неопределенная
обида, как обида человека, у которого, предположим, на левой половине лба
вдруг появилась ягодица.
Петя ничего этого не знал, поэтому он, кушая суп, доверчивыми умоляющими
глазами смотрел на Нюру.
- Оденемся, соберем, что ль, барахло, Нюр, и прошвырнемся по улице,- сказал
он ей, взглянув исподлобья.
Нюра молча стала одеваться. Она вся надулась, как индюк или мыслящий
пузырь, и, правда, еле передвигалась. При взгляде на нее Петю охватило
волнение и предчувствие чего-то неожиданного.
Накинув пиджачок, Сапожников вместе с ней вышел во двор. По углам
выкобенивались или молчали уставшие от водки мужики. Петя вдруг глянул на
Нюру. Она передвигалась медленно, как истукан, глаза ее налились кровью, и
все лицо надулось, как у рассерженной совы.
Петя так перетрухнул, что неожиданно для себя побег. Прямо, скорей - в
открытые ворота, на улицу. "Куда ты?" - услышал он громкий Нюрин крик...
Оставшись совсем одна, Нюра беспокойно огляделась по сторонам. Заплакала.
И, громко причитая, так и пошла по Петиным следам через двор к открытым
воротам.
- Ты чего ревешь, девка?! - хохотнули на нее парни, стоявшие у крыльца.
- Да вот Петруня, в синей рубахе, из того дома, изнасиловал,- протянула
Нюра, подойдя поближе к парням. Кровь мелкой струйкой еще стекала по ее
ногам.- И вот в кино хотели пойти, а он убег.
- Да тебе не в кино надо идти, а в милицию,- гоготнули на нее парни.- Иди в
милицию, вот, рядом...
"А и вправду пойду,- подумала Нюра, отойдя от ребят.- А куды ж теперь
деваться?.. Петруня убег, а в обчежитие иттить - девки засмеют. Пойду в
милицию. Обмоюсь,- решила она,- кровь-то еще текеть..."
...Тем временем Петя сидел на сеансе около пустого кресла,
предназначавшегося для Нюры, и ел крем-брюле. А когда в чуть угнетенном
состоянии он пришел домой, его уже поджидали, чтоб арестовать. Арестовывали
толстые сиволапые милиционеры; у одного из них все время текло из носа.
...Вскоре состоялся и суд. Народу собралось тьма-тьмущая. Перед началом, на
улице, толстые и говорливые соседки обступили Нюру. У одной из них было
такое лицо, что при взгляде на него оставалось впечатление, что у нее
вообще нет лица. Она усердствовала больше всех. Другая, с лицом, похожим на
брюхо, кричала:
- Чего ж ты, девка, наделала! Тебе ж совсем ничего, вон ты какая здоровая,
платье на тебе рвется, а ему теперя десять лет сидеть!.. Десять лет каждый
д°н маяться!.. Подумай...
Нюра разревелась.
- Да я думала, что его только оштрафують,- говорила она сквозь рев.- И
все... Да я 6 никогда не пошла в милицию, если б он не убег... Зло меня
тогда взяло... Сидели 6 в кино смирехонько... А то он - убег...
- Убег! - орали в толпе.- Ишь, Нюха! Небось и не так тебя били, и то
ничего.
- Били! - ревела Нюрка.- Папаня в деревне поленом по голове бил, и то
отлежалась...
- Дура! - говорили ей.- Парень только из армии вернулся, шальной, мучился,
а теперь опять же ему терпеть десять лет... Ты скажи в суде, что не в
претензии на его...
Наконец начался суд. Судья была нервная, сухонькая старушонка с прыщом на
носу, орденом на груди и бешеными, измученными глазами. Рядом с ней сидели
два оборванных заседателя; они почти все время спали.
Петю, вконец перепуганного, ввели два равнодушных, как полено, милиционера.
Глядя на виднеющиеся в окне безмятежное небо и верхушки деревьев, Петя
почувствовал острое и настойчивое желание оттолкнуть этих двух тупых
служивых и пойти прогуляться далеко-далеко, смотря по настроению. От
страха, что его отсюда никуда не выпустят, он даже чуть не нагадил в штаны.
Суд проходил, как обычно, с расспросами, объяснениями, указаниями. Петя
отвечал невпопад, придурошно. Окровавленные штаны в доказательство лежали
на столе.
Чувствовалось, что Нюра всячески выгораживает его и дает путаные, нелепые
показания, противоречащие тому, что она по простодушию своему рассказала в
милиции и на следствии.
- Бил он вас кастрюлей по голове или нет?! - уже раздраженно кричала на нее
судья-старушонка.- Совсем, что ли, он у вас ум отбил, потерпевшая?..
- Само падало, само,- мычала в ответ Нюра.
Но, несмотря на это заступничество, Петя больше всех боялся не судью, а
Нюру. Правда, она так возбуждала его, что у него и на скамье подсудимых
вдруг вскочил на нее член. Но это еще больше напугало его и даже
сконфузило. Глядя в тупые, какие-то антизагадочные глаза Нюры, в ее
толстое, напоминающее мертвенно-холеный зад лицо, Петя никак не мог понять,
в чем дело и почему она стала для него таким препятствием в жизни. "Ишь
ты",- все время говорил он сам себе, словно икая. Она напоминала ему, как
бы с обратной стороны, его военачальника, сержанта Пухова, когда этот
сержант в первый день Петиного приезда в армию ничего не сказал ему, а
только молча стоял перед Петей минут шесть, глядя тяжелым, упорным и
бессмысленным взглядом.
"Дивен мир Божий",- вспомнились Пете здесь, в казенном заведении, слова его
деда.
Между тем в середине дела Нюра вдруг встала со своей скамьи и, собравшись с
духом, громко, на весь зал, прокричала:
- Не обвиняю я его... Пущай освободят!..
- "Пущай освободят",- недовольно передразнила ее судья.- Это почему же
"пущай освободят"?! - низким голосом пропела она.
- Зажило уже у меня... Не текеть,- улыбнулась во весь рот Нюрка.
- Не текеть?! - рассвирепела судья.- А тогда текло... Чего ты от него
хочешь?!
- Сирота он,- отвечала Нюрка.- В деревню его возьму. Мужиком...
- Слушайте,- вдруг прикрикнула на нее судья,- нас интересует только истина.
Вы и так даете сейчас странные, ложные показания, совсем не то, что вы
давали на следствии. Смотрите, мы можем привлечь вас к ответственности. Суд
вам не провести. Вам, наверное, хорошо заплатил дядя Сапожннкова,
возвратившийся из Крыма.
- Да я его и не видела,- промычала про себя Нюрка.
Петя все время со страхом смотрел на нее.
Наконец все процедуры закончились, и суд удалился на совещание. В зале было
тихо, сумрачно, только шептались по углам.
Через положенный срок судьи вошли. Все поднялись с мест. Петя приветствовал
суд со вставшим членом,
- Именем... - читала судья.- За изнасилование, сопровождавшееся побоями и
зверским увечьем... Сапожникова Петра Ивановича... двадцати трех лет...
приговорить к высшей мере наказания - расстрелу...
- Батюшки! - ахнули громко и истерично в толпе.- Вот оно как обернулось!
Петюню - в расход. Капут ему. Смерть.
+
+
АКМ - Юрий Мамлеев. ПЕТРОВА
АКМ
Юрий Мамлеев
ПЕТРОВА
из книги
"Черное зеркало"
- Семен Кузьмин сегодня умер.
- Как, опять?!
В ответ всплеснули руками. Этот разговор происходил между двумя темными,
еле видимыми полусуществами в подворотне московского дворика.
N.N. со своей дамой подходил к огромному зданию загса. Дама была как будто
бы как дама: в синем стандартном пальто, в точеных сапожках. Однако ж
вместо лица у нее была задница, впрочем уютно прикрытая женственным пуховым
платочком. Две ягодицы чуть выдавались, как щечки. То, что соответствовало
рту, носу, глазам и в некотором смысле душе, было скрыто в черном
заднепроходном отверстии.
N.N. взял свою даму под руку, и они вошли в парадную дверь загса.
В залах, несмотря на ослепляющий свет и помпезность, почти никого не было.
N.N. наклонился и что-то шепнул своей невесте. Первой, кто их по-настоящему
увидел, была толстая, поражающая своей обычностью секретарша, сидевшая у
столика в коридоре.
Увидев даму N.N., она упала на пол и умерла.
Жених и невеста между тем продолжали свой путь. Угрюмо сидящие на скамейках
редкие посетители не замечали их.
Правда, когда они прошли, один из посетителей встал, выпил воды и сказал,
что уезжает.
В одной из комнатушек надо было выполнить предварительные формальности, в
другой, просторной, в цветах и в портретах, происходила официальная
церемония.
N.N. с дамой вошли в первую. Позади них между прочим шли совершенно
незаметные субъекты: свидетели. Гражданин Васильев, который почти один
управлял всеми этими делами, взглянул на них.
Взглянул и не смог оторвать взгляда.
Молчание продолжалось очень долго.
- Ну что, когда это наконец кончится? - спросил N.N.
Васильев кашлянул и попросил подойти поближе. Так нужно было чисто
формально. Он действовал автоматически.
Но в душе его царил абсолютный страх. Он протягивался к нему даже из окон.
Не только мадам вызывала страх, но и весь мир через нее тоже вызывал страх.
"Не надо шевелиться, не надо задавать глупых вопросов, иначе конец,-
подумал Васильев.- А у меня дети".
- Фамилия?! - для бодрости нарочито громко выкрикнул он.
- Калашников, Петр Сергеевич,- ответил N.N. Его дама издала из заднего
прохода какой-то свист, в котором различимы были слова: "Петрова Нелли
Ивановна". Васильев похолодел; тело замораживалось, но душа вспоминала, что
мир ужасен. "Так-так",- мысленно стучал зубами Васильев и никак не мог
разыскать карточки новобрачных. Искал и не мог найти.
- Это кончится когда-нибудь? - холодно повторил N.N.
Васильев все же нашел, что нужно: предварительное заявление, подписи
свидетелей и т.д.
- Вы не разлюбили друг друга с тех пор? - взяв себя в руки, спросил
Васильев.
- Нет,- холодно ответил N.N.
- Тогда прошу в эту комнату, к Клименту Сергеичу.
N.N. с Петровой двинулись.
- Товарищи! - опрокинув стул, вдруг выкрикнул Васильев.- А ваши паспорта!
- Нелли, покажи ему,- сказал N.N.
Петрова повернулась и медленно пошла навстречу Васильеву. Подойдя поближе,
она сунула руку себе на грудь, во внутренний карман, и вынула паспорта.
Мутно взглянув на нее, Васильев почувствовал, что еще несколько минут - и
он уже не он.
Впрочем, паспорта были действительные. И даже на фотокарточке Петровой
вместо лица была задница. Со штампом.
...Когда N.N. с дамой скрылись за дверью кабинета Климента Сергеича,
Васильев рухнул в кресло - и вдруг навзрыд, по-огромному, истерически
разрыдался.
Он вспомнил, что его дочь скоро умрет от цирроза печени и что, когда он
родился, стояло - по рассказам - ясное, свежее, небесное утро, а он так
кричал, как будто уже давно, тысячелетия или секунду назад, жил в каком-то
мире, связанном с этим, но в котором лучше тоже не появляться. А его как
мячик выталкивали из одного мира в другой...
...Между тем Климент Сергеич, одиноко скучающий в своем кабинете, взглянул
на N.N. и его даму. "Ничего не произошло",- тотчас подумал он, закрывши
глазки. Потом опять открыл. Повторив эти шуры-муры раз семь-десять, Климент
Сергеич вдруг убедил себя, что задницы нет. Нет, и все. Нету.
- Дорогие друзья! - подскочил он со своего кресла с распростертыми
объятиями.- Как я рад видеть искренне влюбленных! Милости прошу к нашему
шалашу.
Климент Сергеич все же явственно видел зад в пуховом платочке, но умственно
считал, что на самом деле это не задница.
Чтобы еще больше убедить себя, он резво подскочил к Петровой и громко
чмокнул ее в ягодицу. Климента Сергеича несколько сконфузил только хорошо
знакомый, неприятный запах. Запах был настолько мертвенен, как будто был с
предполагаемого того света.
- Итак, друзья,- продолжал Климент Сергеич,- продолжим красочную часть.
Он даже всплеснул ручками в потолочные небеса.
- Петр Сергеич,- расфамильярничался он, обращаясь к N.N.,- вы по-прежнему
любите Нелли Ивановну?
- Очень,- сухо ответил тот.
- Я так и думал, так и думал,- расхохотался Климент Сергеич, которому вдруг
стало не по себе.- А вы, Нелли Ивановна? Как, не амурничаете? - И он весело
подмигнул ей.
Не стоит говорить, что при других обстоятельствах Климент Сергеич никогда
не позволил бы себе такое нелепое поведение. N.N. неожиданно, почти
