нет возврата.
И вся их автоматическая жадность, слабое мелькание похоти в глазах, мрачное
и рациональное слабоумие (как будто высшего ума уже не существовало) - не
что иное, как медленный поток смерти.
И не от человечества могил мне нужно бежать, а от этих - с их машинами,
роботами и румянцем на щеках.
А ведь дунут когда-нибудь на них или затопят - и мир станет совсем другим.
Пусть даже люди с могил останутся. Восток есть Восток, и он не скоро
перестанет быть Востоком. А вдруг перестанет? Ну что ж! Пора, пора... Тогда
уж закрывать надо будет - высшим-то - эту смешную планетку... Но нет, нет,
нет!
Потому что остается - Россия. И хотя я сам не знаю, где и когда я родился,
но Россия останется для меня тайной навсегда. Все ведь она включает: и
человечество, и Восток, и священные чары, и даже идиотизм западный, и
раздолье метафизическое, и монастыри, и трепет трав, и гнозис - но самое
высшее в ней ускользает от человечьего взгляда и от ума. Значит, ведет это
русское высшее в нечто такое...
В одном я уверен: пора нам с нашим человечеством, точнее, с современной
цивилизацией кончать. Ведь от нее одно только название осталось. А название
это - труп, огромный и жадный. Зачем же с таким названием дело иметь?
Только в преисподнюю и угодишь.
Может быть, было бы лучше - пусть и невозможно это пока - нам на свою
планету перейти, и назвать эту планету - Россия, и жить бы на ней одним,
без этого так называемого человечества. И сотворить окончательно наш мир,
собственный, непостижимый, дальний, захватывающий всю душу, чтоб песня
русская сверхглубинная, как музыка сфер, звучала... Вселенную расейскую
сотворить... И чтоб рядом со звездами одни тайные наши березки сияли... А
то ведь пропасть можно на этой теперешней планетке. Не годится она никуда.
+
+
АКМ - Юрий Мамлеев. НОГА
АКМ
Юрий Мамлеев
НОГА
из книги
"Черное зеркало"
Савелий бежал один по темному переулку. Громады домов казались
мертво-живыми и угрожающими. Словно их никогда не было. "Почему, почему я
так люблю собственную ногу?! - выл он про себя.- Вот я бегу... бегу... Но
что потом?!! О, моя нога... нога!! Лучше остановиться, зайти в угол и
поцеловать ее... То место, которое являлось мне во сне!!. Нежное,
судорожное..."
Он продолжал бежать. Но глаза его застыли, точно упали с неба. "Подойду и
выпью свою кровь,- мелькнуло в уме.- Я уже не могу переносить свое
существование... Но что это?!! А нога... нога?!"
Он остановился. Наконец-то навстречу ему вышел прохожий. "О, как хочется,
чтобы все провалилось, все, все! - ожесточенно подумал он.- И эти проклятые
дома, и эти люди... И я, оставаясь, ушел бы вместе со своей ногой в
другое... Другое... Другое... О, как хочется его видеть!!. Но где моя нога?
Где она?!"
Он нервно дотронулся до нее рукой: вроде на месте. Оглянулся. Толстый
человек, напоминающий борова, но в очках, внимательно посмотрел на его
волосы. Юркнул кот, до странности похожий на соседку - Анну Николаевну.
"Нет, это еще не конец!!! - взвыл Савелий.- Мы еще поборемся, зацелуем!" И
он отошел в угол, который снился ему уже три месяца. Там, в чудной,
поднимающейся ввысь живой тьме, Савелий обнажил свою правую ногу - ту,
которую любил. Любил больше Бога, больше себя. И припал...
...Тихий стон раздался через несколько минут. Кровь медленно, легкой
струйкой лилась из ноги - но было это слаще меда, нежнее рождения и
материнских ласк. Глаза Савелия помутнели. Губы лизали кровь, белую
атласную кожу... Вся плоть, казалось, готова была прижаться к ноге, истечь
в нее... А в сознании плыли невиданные грезы... О, разве суть только в
наслаждении?!. Суть в мирах, стоящих за этим, суть в том, что он любит свою
ногу...
Позади раздался истерический хохот. Так случалось не раз, когда он припадал
к ноге,- вдруг в самом конце появлялась фигура. На сей раз это был
седенький старичок с пропитым носом, весь закутанный в одеяло, хотя на
улице было тепло. Его глаза остекленели, но он хохотал не от зависти к
Савелию - рядом сидела мышка, и старичок сошел с ума, глядя на нее. Он как
бы бежал на одном месте, словно наполненный нездешней мочой. "Скоро должна
появиться луна",- подумал Савелий. Осторожно, почти на четвереньках, он
выползал из подворотни. Чтобы не зашибить ногу, он любовно волочил ее и
поглаживал, что-то бормоча.
Ухаживание за ногой заполняло почти все основное время Савелия. Он одевал
ногу в шелк, холил ее мазями, духами, хотя остальная часть тела была, как
правило, не в меру грязна. Зато нога блаженствовала, как женщина. Вряд ли у
Марии Антуанетты, когда ей отрубали голову, была такая выхоленная нога.
Больше всего Савелий боялся причинить ей не то что боль (при мысли о боли
он коченел от ужаса), а хотя бы маленькую неприятность. Очень тяжело было
вставать по утрам; Савелий долго и самозабвенно гладил и вынеживал ногу,
глядя на нее в зеркало, чтобы смягчить первое прикосновение к грубому полу.
Каждое подобное касание отзывалось в его сердце мучительной, почти
мистической болью, но все же с течением времени он научился переводить боль
в наслаждение. Безумный страх за ногу заставлял его останавливаться на
улице, среди людей и машин, бежать от всего в угол, в припадке жалости
целовать и ласкать ее. Даже сидеть он не мог без дрожи и слез за свою
любимую. Ветерок на пляже, если он был чересчур быстр, заставлял его
морщиться и укрывать ногу в тихий закуток. Только бы не было страданий для
того, кого любишь!!
...Наконец Савелий вылез из подворотни. Большой шелестящий лоскут
невиданного китайского шелка, красивый и пахнущий духами, волочился по
грязи, еле держась у ноги. Луна вовсю плыла в вышине, среди туч. Савелий
поднял свои мертвые голубые глаза к небу. Они были уже спокойны, как у
римлян после смерти. Вдруг кругом стали появляться люди. Разные, и волосы
их походили на головные уборы. Это были просто прохожие. И Савелий поспешил
прочь. "Почему так много одноглазых?" - подумал он. Но одна более необычная
старушка увязалась за ним. Высокая, но сгорбленная, с почти невидимыми
глазками, она, кажется, заинтриговалась шелком, ползущим за ногой Савелия
наподобие шлейфа. Савелий поздно заметил ее: она уже была в нескольких
шагах от него и когтисто протягивала длинную согнутую руку к шелку.
Взорвавшись, Савелий побежал. Быстро, быстро, как вепрь, только шелк
сладострастной змеей, как бы рывками, увивался за ногой, точно впившись в
нее. Иногда Савелий останавливался и хохотал. Старушка тем не менее
поспешала вслед, не особенно отставая, но и не приближалась, как-то
механично и беспросветно. Савелий между тем тяжело дышал. Пот стекал к
голубым глазам, его фигура странного воина на изнеженной ноге тускнела
среди туш и чучел живых людей. Старушка махала ему платком и что-то
шамкала, видимо делая предложение. Равнодушные троллейбусы проплывали мимо.
Наконец Савелий юркнул в проем между домами и точно стал невидим для
окружающих. Он не раз прибегал к этому способу и знал, что некоторое время
его никто не будет видеть. Даже если он станет настойчиво предлагать
каждому руку. На любое предложение отвечали только воплем.
"Пора, пора уходить отсюда,- думал Савелий, полуневидимый.- Но как же
нога?!. Опять ступать ею по тротуару?!. За что?!"
Последнее время его роман стал двигаться к некоей ужасающей развязке. Но
что за этим крылось, он не знал. Подошел выпить пива - и словно влил в ногу
живительную влагу. Клочок бумаги попался ему на ходу; быстро прочел:
"Человеческое добро погибло; добро стало трансцендентно человеку, и,
следовательно, оно стало недоступно ему. Дьявол теперь более понятен
человеку, чем Бог, во всех Его безднах".
Савелий побежал быстрее; когда он так бегал, то словно летал, не чувствуя
прикосновения к земле, ощущая ее - ногу - своей королевой. "Но где же
корона, где корона?!" - иной раз лихорадочно думал он. Иногда короной ему
казалась земля. Но сейчас он должен был, должен разрешить свою загадку. Вот
и дом, где он живет. Как часто он представлял в воображении свою ногу! Она
плыла тогда в его сознании подобно огненному шару, но внутри этого шара
гнездилось бытие, к которому он направлял свой поток! Но его ли бытие? Все
было так жутко, загадочно; может быть, нога была его и не его; как холеное,
пришедшее из вечной тьмы сладострастие, она манила к себе, и внутри лежала
тайна, которую невозможно было разложить.
- Сын! Сын! - кричал он посреди своих оргий.- Моя нога - мое я и мой сын! -
застывал Савелий, мертвея от переноса своего бытия в ногу. Оголенная нога,
увитая нежными розами, млела в его сознании. Иногда же она была в терновом
венце. Потом все пропадало, и опять начинался визг сладострастия,
пришедшего из вечной тьмы. Нога сладостно извивалась, как белое существо,
наделенное нечеловеческим, разлитым по всей ее плоти духом... В ужасе
Савелий вскакивал с ложа и выбегал на улицу, на чердак, на помойку с
криками: "Планета превратилась в Солнце!" Во всем теле было пусто, словно в
него вселилась луна. Крысы, пугаясь его вида, умирали.
Но теперь это все было позади, позади. Он шел к развязке. Савелий юркнул в
подъезд своего дома. "Не надо, не надо его убивать!" - кричал кто-то в
углу, тусклыми, отрешенными глазами всматриваясь в тень Савелия. В стороне
надрывно пела русскую песню худенькая девочка с прошибленным черепом. Кровь
сочилась, попадая в полуоткрытый рот...
Савелий сделал несколько прыжков вверх по лестнице. Внутренне молниеносно
холодел, когда стопа любимой ноги касалась мертвого пола. Вдруг отворилась
дверь в одну из квартир, хотя никого не было видно, хохот выдавал
присутствие. Савелий погрозил кулаком в эту открытую квартиру.
Ему пришлось пробегать длинные, заброшенные демонами коридоры. Шлейф
остался на полу. "Почему вокруг меня одни только мертвецы или
сумасшедшие?!" - подумал он, ошибаясь. За весь путь по коридору он встретил
только одного человека, Пантелея, угрюмо-крикливого мужика, живущего
половой связью с центральным отоплением. Казалось, пар исходил от его
члена, и зубы были стальны, как у волка.
Подбодрив Пантелея, Савелий ринулся дальше и вскоре был у обшарпанной двери
своей комнаты. Вошел. Потом, побегав внутри с полчаса, изнеможденный присел
на кровать. Луна, как слепое, желтое око, смотрела в окно. Слышались
голоса: "Как растет моя голова... Не надо... Не надо!! ...Отец мой,
бежим... Но куда! Куда?!. Дайте мне мою маску, дайте мне мою маску,
проклятые звери!!. Очень холодно, когда гадаешь... Не колдуй вместе с
камнями и не выбирай себе камень в духовники, несчастная... Как страшно,
страшно!!"
Но Савелий уже привык к этим голосам, даже голубые глаза его не темнели.
Все, все было позади. И все изменилось. Как часто он с нежностью глядел на
свою ногу! Как нежнела она на солнце, в блеске зеркал!! О юность, о
прошлое! Но пора, пора было прощаться.
- Я не могу Ее больше видеть при себе!! - вдруг завыл Савелий, упав на
колени,
И заплывающий взгляд его неудержимо упал на откинутую правую ногу.
Захохотав, он коснулся ее рукой. Были прикосновения и затем - холодный
далекий полет в душе. "Со мной ли моя Лилит?" - подумал он. И вдруг из глаз
его покатились слезы, холодные, большие, как будто это были не слезы, а
сгустки вывороченной души. За спиной уже хохотало и билось некое существо.
Но белизна кожи на ноге по-прежнему сводила с ума. "Почему столько
параллелей?! - мелькнуло в его уме.- Но надо гасить, гасить?!" Сумасшедший,
нездешний восторг колотился в его груди: глаза вылезали из орбит, словно
навстречу новому преодоленному безумию. "Вот он - мир! Новый мир в оболочке
безумия! Приди! Приди!" - закричал он, полулежа посреди комнаты, поднимая
вверх руки.
- Да, да, я хочу Ее видеть в иной форме,- пробормотал он.- В конце концов,
я хочу переменить ситуацию... Сместить точки наших отношений.
Встал. В углу среди хаоса непереводимых предметов пылился телефон. Подошел.
Нога, словно отъятая, не чувствовалась.
- Василий, Василий! - прокричал он в трубку.- Ты слышишь меня?!
