но Никита. Ее вдруг охватило давнее волнение - желание слиться, вобрать в
себя Никиту.
Но чем больше она вглядывалась в него, тем больше совсем другое состояние
охватывало ее. От избранника веяло полярным холодом, но был этот холод не
наш, а далекий, всеохватывающий и беспощадный. Ничего человеческого не было
в этом холоде, исходящем от самого лица Никиты, от провала его глаз я от
самой души. Глаза особенно были нечеловечьи, словно прорублены
потусторонним чудовищем. И сама Катенька, ее тело стало леденеть - ее
желание вобрать в себя Никиту, зацеловать исчезло, как сонный бред, как
детская пушинка. Ей теперь трудно было даже смотреть на Никиту, не только
ощущать его всеми нервами тела.
Между тем Никита сурово пил чай. Коля, стоявший около него наподобие лакея,
все время бормотал:
- Отколь ты, Никит, отколь?
- Я сказал, издалека.
- Не убили тебя? - спросила Катя осторожно, глядя на его нос.
- Нет, не убили,
- Может, кто обидел тебя? - вырвалось у Кати, словно ее язык уже не
принадлежал ей. Никита, кажется, даже не понял вопроса.
- О чем ты говоришь, Катя,- взбесился вдруг Николай,- дай человеку прийти в
себя, четыре года человека не было.
- Ты что?! - вспыхнула Катя.- Ведь где-то он был!
- Нигде я не был,- твердо, с каким-то металлом в голосе ответил Никита.
Он взглянул на портрет Буденного на стене и зевнул.
Николай сел.
- Как это понять, Никита,- чуть-чуть резко спросил Николай. К нему медленно
возвращалось обычное сознание.- "Нигде не был"! Что ты хочешь этим сказать?
Тебя искала милиция, был объявлен розыск. И безрезультатно. Тебя украли,
ограбили, заключили в секретную тюрьму?
- Ну хватит,- грубо оборвал Никита.- О каких ты все пустяках мелешь. Дай-ка
сахарку...
Воцарилось напряженное молчание. Потом Николай, подумав, спросил:
- Может, ты имеешь в виду, что там, где ты был, туда почти никому нет
доступа?
Никита не отвечал, взгляд его уперся в стенку, как будто стенка была живым
существом. Потом он медленным взором обвел окружающих, словно погрузив их в
полунебытие.
И все же Николай снова спросил, уже взвизгнув:
- Ты знаешь, я читал в западных изданиях, что бывают внезапные и
необъяснимые перемещения людей, мгновенные, из одной точки земли в другую,
отдаленную на тысячи и больше километров. Расстояние наше тут не играет
роли. Так были перемещены даже целые корабли с людьми. Но с сознанием этих
людей что-то происходило тогда, они сходили с ума...
Никита пренебрежительно махнул рукой.
- О пустяках все говоришь, друг,- глухо, словно с дальнего расстояния,
проговорил он.- О пустяках.
- Я, Никита, умереть хочу,- вдруг высказалась Катя.- И тебя поцеловать
перед смертью.
Никита словно не слышал ее.
- Жить, жить хочу! - закричал Николай и резко смолк.
- Думаешь, я не хочу, Коля? - обратилась к нему сестра.- Но не так, как
жили раньше.
- По-другому мы не умеем,- возразил Николай.
- А меня на шкаф тянет,- и Катя обратила свой пристальный взгляд на пыльный
шкаф, стоящий в прихожей.- Наверх, вскочить на него или влезть на люстру,
ту большую, что в комнате. И вниз посмотреть или запеть и раскачиваться.
- В муху я тогда воплощусь, в отместку, вот что,- заключил Николай.
- Почему в муху,- обиделась Катя.- Я мухой не хочу быть, а ведь должна буду
- за тобой. Ты в одну утробу, и я в ту же... Ты в другую, и я в нее же.
Поскачем давай по миру.
Николай дико захохотал.
Катя хлебнула чай прямо из горлышка заварочного чайника.
- Телевизор надо включить, Коля,- сказала она, отпив.
- Чай хорош,- угрюмо сказал Никита,- а туалет-то у вас где?
Коля показал направление. Никита встал и зашел в туалет, хлопнув дверью.
Воцарилось молчание. Лица брата и сестры постепенно опять приняли
нормальный вид. Катя нарезала белый хлеб и сделала бутерброд.
- Что-то его долго нет? - тревожно спросил у сестры Николай, когда прошло
четверть часа.
- Может, много чаю выпил. Ишь как дул,- тихо промолвила Катя.
Но Никита все не выходил и не выходил.
- Это уже становится интересным,- нервно сказал Николай.- Что он там
делает?..
- Пойдем постучим ему.
Они подошли к двери. Постучали. Дернули - туалет заперт изнутри. Но ответом
было молчание.
- Что он там, умер, что ли? - И, разъярившись, Николай с бешеной силой
рванул дверь. Раздался треск, дверь распахнулась. Они заглянули. Внутри
никого не было. Кругом тихо.
Катя дико закричала.
- Где же, где он?! - заорал Николай и стал бегать по всей квартире взад и
вперед, опрокидывая стулья. В квартире было отсутствие. Катя, красная от
ужаса, подошла к брату и крикнула ему в лицо:
- Как жить-то теперь будем, как жить?!
+
+
АКМ - Юрий Мамлеев. ОДИН (РАССКАЗ О КОСМИЧЕСКОМ НИЦШЕАНЦЕ)
АКМ
Юрий Мамлеев
ОДИН
(РАССКАЗ О КОСМИЧЕСКОМ НИЦШЕАНЦЕ)
из книги
"Черное зеркало"
На далекой, блуждающей в темноте планете, на которой не было даже животных,
жили люди. Кроме них, во всем мире больше уже не было живых существ. Эти
люди жили как обычно: грязно и радостно. Страдали, но все-таки были
довольны собой. Какой-то мягкий предел сковывал их. Но среди этих людей
таились странные "избранники", в глубине души чудовищно не похожие на всех
остальных. У "избранных" была большая вера в себя; один из моментов этой
веры состоял в том, что они сильно любили друг друга, а "обычных" людей
старались избегать.
Так длилось долго; и те и другие существовали сами по себе, но вместе с тем
рядом. Вдруг по "избранным" прошел трепет. "Зачем нам нужны "обычные"
люди,- стали думать "избранники".- Они так не похожи на нас; они засоряют
наше сознание, создают ненужный шум и раздражают своим нелепым
существованием; они уводят дух в его инобытие". И "избранные" решили
уничтожить всех "обычных" людей. С помощью интриг, тайн и мистической
жестокости они пробрались к власти. Единственная живая планета в
мироздании, на которую смотрели только мертвые звезды, обагрилась кровью,
такой красной, какой только может быть цвет жизни. И остались только
"избранные".
Долго ликовали они, целуя друг друга, от радости и чистоты расширился круг
их сознания. Никто больше не раздражал.
Прошло некоторое время. Понемногу "избранные" стали испытывать какое-то
непривычное чувство. Они, такие родные и такие близкие, вдруг ощутили
отчуждение и затаенную ненависть друг к другу. Теперь, когда ничто внешнее
не мешало им, каждый из них застыл в больном недоумении оттого, что другие
существуют.
"Тем, что все такие великие,- думал каждый,- обкрадывается моя
неповторимость и единственность; мой гений унижается; мое чувство "я"
оскорбляется параллельным существованием. И разве не противно видеть сотни
других "я"?.." После этого перелома каждый из "избранных" старался
переизощритъся в оригинальностях и духовных открытиях; но так как все они
были "избранные", то и их оригинальность, хоть и различная, была на одном,
равнозначном уровне.
И тогда принялись они истреблять друг друга. Несмотря даже на то, что еще
копошилась в них прежняя любовь и нежность к себе подобным. Ученик убивал
учителя, любимый убивал любимую, пророк убивал пророка.
Убивали жестоко, но часто, по привычке или по еще остающемуся, но уже
сломленному чувству любви, убивали, целуя друг Друга.
И опять эта единственная живая планета, на которую смотрели мертвые звезды,
залилась кровью, только уже не красной, засветилась планета таинственным
синим пламенем. И даже у еще не родившихся существ задрожало сердце.
Все книги и подобные им вещи уничтожали "избранники", ревнуя к умершим.
После этой больной, подобной самоубийству, резни остался в живых всего лишь
один из "избранных", просто потому, что по воле случая он оказался
последним и его некому было убивать.
И возликовал до предела души этот Один. И радость его была еще безмерней,
чем после гибели "обычных". Прошел он по всей земле от края до края, и не
было на свете ничего и никого, кроме него. И солнце во всей ужасающе
бесконечной Вселенной светило только для него. И миллиарды галактик
совершали свой чудовищный бег только для него. И только он, единственный во
всем мире, ощущал трепет теплого ветра и блаженную прохладу реки. И только
он, единственный, мог истомленно шевельнуть телом и почувствовать в этом
всю концентрацию оставшейся и уничтоженной жизни. И любая его мысль была
единственной и неповторимой. А его гениальные мысли никогда уже не имели
параллелей. И во всем теперь навсегда холодном и молчаливом мире он стал
единственным вместилищем абсолютного духа.
Страстно и мудро наслаждался Один своим счастьем и неповторимым величием. И
спокойный и гордый, как поступь Абсолюта, было движение его мысли.
Хотя были уничтожены все источники знаний на земле, старый запас в нем был
так велик, что его хватало для, казалось, безграничного, спонтанного
развития. Сама Вселенная двигалась в наличии его мыслей.
Так он прожил много времени. Но ведь он не обладал абсолютным знанием.
Наступил наконец торжественный, чуть страшный для него момент, когда Один
почувствовал, что исчерпывает себя.
Впервые он ощутил это, когда лежал под деревом, у камней, в кустарнике и
вдруг перед ним встали убиенные. Раньше он никогда не думал о них. А теперь
почувствовал смутную потребность в общении с ними. Сердце его слегка
дрогнуло. Ему захотелось, чтобы перед его глазами опять прошла
неисчерпаемая драма объективного мира и он смог бы приникнуть к его живому
источнику. Для себя.
Он встал, губы его сжались, а глаза потемнели, как будто по их дну прошел
мрак. Он не питал иллюзий, что может теперь побеждать только сам, только из
себя. Он знал ряд магических тайн и мог бы вернуть мир к жизни. Но не
сделал этого. Он сделал гораздо более страшное. Он вернул жизнь не людям, а
их теням. Их длинным, смешным и беспомощным теням. И в то же время великим,
потому что они точно так же, как живые люди, играли эту жуткую, бездонную
драму бытия, только в ее легком, неживом отражении.
И решил Один так лишь потому, что, помня о прошлых жестоких уроках, не
хотел опять становиться в страшную зависимость от всего живого. Но в то же
время хотел видеть хотя бы потустороннее отражение истории, дальний ход
объективного мира. И питаться им, как падалью, немного подкормиться за счет
этой бесконечной, мертвой пляски теней.
Их сумеречность подчеркивалась еще тем, что они были не просто тени,
призраки зависели также от сознания Одного; по своему желанию он мог их
уничтожить, сдуть в полное небытие и опять явить.
Однако первое время, когда посреди холодной природы Один окружил себя
тенями живых и вновь возобновилась уже призрачная история человечества, как
она шла бы, если бы не было Великой бойни, одна маленькая, странная и
бесполезно-больная мысль мучила его.
У него копошилось сомнение: а не возродить ли былой мир, во всем его блеске
и полноте, во всем его шуме и торжестве. Признание самому себе в том, что и
он в конце концов не может обходиться без внешнего, сделало его слабым и
чувствительным.
Однажды он увидел мелькающие, извивающиеся тени убитых им "избранных",
причем самых близких.
- Родные,- потянулся он к ним, прослезившись.- Вы мне нужны. Скажите
что-нибудь!
Один случай особенно потряс. Ему на колени села тень хорошенькой маленькой
девочки. Он стал играть с ней, смеясь от счастья, и она ласково ему
доверилась.
И он на миг остро почувствовал, что хочет видеть ее живой.
- Чтобы ты существовала не только для меня, не только как мое
представление, но и как самостоятельная, не зависящая от меня реальность.
Чтобы ты улыбалась мне сознательно, а не как мое дуновение... Ведь мне
интересно, чтобы меня любила и ценила самостоятельная личность, а не мое
воображение... Чтобы я мог обнять тебя, а не провалиться в пустоту,-
произнес он вслух.
В ответ тень девочки радостно встрепенулась. Как ей хотелось жить! Но
напрасно: это была мгновенная слабость, и Один сразу же очнулся,
почувствовав далеко идущую, вкрадчивую опасность.
Он захохотал. Тень девочки испуганно спрыгнула с колен.
- И не думай, что я оживлю тебя,- засмеялся Один.- Мне слишком дорого мое
