премий, визионер (не уступающий Блейку), властитель самых утонченных женщин
и вообще доступный сверхчеловек.
А эти цветущие (как блеск золота) волосы, к ним прикасались самые
изысканные мальчики!..
Он подошел поближе к зеркалу, пристальней рассматривая собственное тело.
Знаменитость! Вместитель всех возможностей и сил! И подумал: "Моя новая
книга будет называться "Секс и я". Это станет мировым откровением. Весь мир
купит книгу о моем теле".
Но вдруг ему захотелось надеть свое собственное фото из одной влиятельной
газеты на орган своего тела, отнюдь не предназначенный для развешивания
портретов. Это будет великий символ!
И символ получился. Портрет сиял, отражаясь в золотом зеркале! Вот она -
подлинность Нарцисса! Вот она - преемственность между великой
древнегреческой культурой и нашей суператомной цивилизацией Хиросим и
полетов на Луну!
Портрет на органе - в зеркале! Снилось ли это Нарциссу, который к тому же
не был знаменитостью, а всего лишь мифологической фигурой, не входившей в
мир наличных фактов?! А его член и его портрет - это факт.
Несмотря на то что его фотопортреты сияли по всему миру уже много лет, он
не прекращал их обожать!
Наконец, знаменитость (и к тому же "гений" - по определению журналов) стала
читать статьи о себе, вся обнаженная, перед своими отражениями. У него было
орлиное зрение.
"О, Достоевский, о, Данте, о, Толстой и Шекспир! Он - тот, кто их
объединил. Он открыл нам эрос, неподвластный психоанализу! Он -
первооткрыватель нас всех как Нарциссов". Так писали в газетах. В сущности,
он был выше античных богов (хотя прямо он никогда не высказывал эту
концепцию).
И вдруг странная мысль запала в его опьяневшую от величия (и чуть-чуть от
наркотиков) голову: "Неужели я, сверхчеловек и гений, зависим от боссов, от
подвластной им прессы, от тех, кто назначает, кому быть знаменитым, от
властителей мира сего..."
Член его таинственно увял, и портрет упал на пол.
- Какой позор! Выходит, выбрав, они меня создали, сфабриковав, а не я! Не я
творец своего величия!
Он посмотрел на себя в зеркало.
- Ненаглядный! - закричал он.- Какой удар!
Его глаза потемнели.
- Сжечь! Сжечь! Вот мой ответ. Огонь! Огонь! Я великий по своей природе!
И он поджег газеты о себе. Это уже превосходило возможности Нерона.
- Вот он, подлинный нарциссизм! А не эта зависимость? - вскричал он.
Газеты пылали, отражаясь в зеркале. А он, всеобъемлющий, непостижимый,
стоял сбоку от этого пожара. Газета, упавшая с члена, горела ярче всех,
словно комнатное солнце. Она пылала, почти как новая звезда.
О, великий диссидент!
...Через несколько дней газеты и журналы писали о нем примерно так: "Его
бунт против несправедливости превзошел всякое понимание. Он - революционер!
Он - адепт современного восстания! Его нарциссизм - это синтез революции и
контрреволюции. Его мятеж - полет в двадцать первый век".
И все это говорилось по поводу его последнего, яростного, бушующего всеми
переливами гнева интервью, в котором, однако, содержался скрытый и
расчетливый реверанс в ту сторону, куда надо.
И его "бунт" был дорого оценен и немедленно оплачен.
Вскоре появилось переведенное на восемнадцать языков, прогремевшее на весь
мир его эссе о мастурбации младенцев в утробе матери. Это эссе
публиковалось в самых элитарных журналах.
Спустя полгода возникла его поэма "Бе-бе-бе", состоящая только из
комбинации этих звуков. Газеты восторженно известили, что эта поэма
знаменует конец литературы.
