- наоборот, оно не укладывалось в его сознании и вместе с тем
воспринималось им, и именно поэтому, из-за такого противоречия он
чувствовал, что действительно сойдет с ума и все будет кончено.
А теперь это иное сконцентрировалось и появилось в его комнате, в углу. На
мгновение после своего открытия Григорий застыл: что будет дальше? Конец?
Переход в тварь, подвластную этой тайной стихии? И тогда синее существо,
точно познав его, подняло лапу. Они стали обмениваться мыслями, но не
говорить. Синее существо что-то лепетало, а Григорий почти понимал его.
У существа был один глаз, и в нем не было успокоения. Внезапно Григорий
стал готовиться к бою. Но в ту же минуту увидел около себя своего двойника.
И понял: это какой-то невиданный аспект его личности, который уже никогда
не реализуется. Это было его возможное духовное будущее.
Однако он почувствовал прилив сил. И вспомнил все родное, "прошлое"; синее
существо недовольно зашевелилось. Это родное (что было в нем от родной
страны) вдруг тоже вышло из него и, превратившись во второго двойника,
оказалось по другую сторону: он был окружен, таким образом, своими великими
двойниками, вышедшими из него.
Старое дикое зеркало на стене отражало их и синее существо в углу. Сам же
он стал почти невидим, точно не отражался в зеркале.
Пять мышей вдруг пробежали между ним и синим существом, и это насмешило
Григория. Он, овладев остатком воли, начал вглядываться в синее существо.
Оно изменилось, точно некий покров был снят. Григорий ощутил его живым
"человеком" - о нет, теперь перед ним не только концентрация "иного", а
живое создание, как-то связанное с иным - как, непонятно,- но отнюдь не
простая концентрация "иного". Может быть, это был человек (вернее, в
прошлом человек), живший теперь в "ином".
Тогда душа Григория притихла, и он подмигнул существу. Да, да, оно было
живым, ибо в ответ захохотало, обнажая странные гнилые акульи зубы, в то же
время призрачные. Это сочетание призрачности и явно ощущаемого запаха гнили
изо рта ужаснуло Григория.
Потом существо замкнуло рот и выпятило глаз - единственный, холодный,
водяной, без крови внутри, но с длинной, как хобот, тоской.
Григорий улыбнулся глазу. Тот стал более суровым. Григорий прослезился -
глаз стал сумасшедшим. Тогда Григорий захохотал в глаз, но тот ушел в себя.
- How are you?* - складно спросил Григорий.
- How are you? - вдруг явственно (а не умственно) ответило существо.
- Is it nice weather?** - покорно спросил Григорий.
- Really, it is***.
Это уже походило на какой-нибудь вечер в университете, среди профессоров.
Помолчали.
И вдруг синее существо, словно сдернулся очередной покров, заговорило.
- Спасите меня,- сказало оно.
- Как я тебя спасу? - ответил Григорий.
- Я хочу умереть. Помоги, приятель, мне умереть,- синее существо сверкнуло
своим выпученным глазом.
- Но я тоже хочу умереть,- ответил Григорий.
- Поэтому я к тебе и пришел. Мы обменяемся смертями. Ты дашь мне свою, а я
тебе мою. Ведь у всех особенная смерть. А моей смерти мне еще слишком долго
ждать.
И тут Григорий взбесился.
- Я хочу умереть своей смертью, а не чужой! Я и так в чужом мире, который
сведет с ума и Будду. Вокруг меня - мои двойники, лучшее, что у меня есть,
а я - один. Может быть, мне суждено навсегда покинуть не только свою
страну, но и эту планету...
- Рано или поздно ты ее покинешь, ибо ты умрешь... Но давай поменяемся
смертями. И ты уйдешь туда, где должен быть я, и наоборот.
В ответ Григорий завыл, Он почувствовал себя сошедшим с ума дважды. Этот
иной явно мучился. Надо его задушить, чтобы не страдал. И Григорий бросился
к синему. Тот метнулся в сторону, стремительно взглянув в самое сердце
Григория. И Григорий внезапно стал иным, потеряв свое имя, двойников,
страну и свою смерть.
*Как поживаете? (англ.)
**Погода хорошая, не так ли? (англ.)
***Да, хорошая (англ.)
+
+
АКМ - Юрий Мамлеев. ИСКАТЕЛИ
АКМ
Юрий Мамлеев
ИСКАТЕЛИ
из книги
"Черное зеркало"
В тоскливом, заброшенном дворике на окраине Москвы живет самый различный,
то толстозадый, угрюмый, то тонкий, вьющийся и крикливый люд. Мат,
вперемежку с глубокими философскими откровениями, день и ночь висит в
воздухе. Философствуют все, от мала до велика: и начитанные дети, и отекшие
от переживаний жирные бабы, и мускулистые, шизоидные мужчины.
Среди молодежи самым первым интеллектуалом является, несомненно, Гриша
Пеньков. Уже хотя бы потому, что он единственный глубоко рассуждает о
смысле жизни.
Гриша - огромный, чудовищной силы малый лет тридцати с очень тяжелым,
массивным, не то от дум, не то от толщины костей, черепом и звериным,
отпугивающим детей и приманивающим женщин, оскалом. Обычно в карманах его
по ножу.
Уже целый месяц у него длится скандальный, громкий, на всю улицу роман с
дворовой проституткой Танечкой.
Танечка - полный антипод Пенькову. Она маленькая, изящная, с распущенными
волосами и томными порочными глазами. Но иногда ее глазенки загораются
искристым, восторженным светом, как у гимназистки, смотрящей в небо.
Больше всего на свете она любит стихи, проституцию и любовь. Да, да,
любовь. С самого первого дня ее тяжкого, тротуарно-слезливого падения
Танечку преследует мысль о большой, светлой, как крылья ангела, любви. Чего
только она не делала для этого!
Одному толстому пьяному мужику она нарисовала углем на его жирной,
помойно-сладкой спине крылышки. Очень часто, на время соития, она любила
вешать перед собой на стенку нежную картинку с изображением младенцев.
"Хоть и не поймешь кто, а все-таки младенцы, невинные дети",- думала она.
Но любовь не приходила. Тело все время было удовлетворено, как после
хорошей отлучки в уборную, но душа была мертва и молчала.
"Как хорошо люди устроены в отношении еды,- рассуждала Танечка,- и как
плохо в отношении половой жизни. Поел и на тебе: все просто, ничего не
ноет, только спать хочется, а пожил и на тебе: душа скорбит".
Кончилось тем, что Танечка сама нарисовала странный, не понятный рисунок.
Он изображал мужчину-"одеял", как она его называла, вместо "идеал".
Впрочем, если зритель был сильно выпивши, то фигурка могла смахнуть за
человеческую. Странно только, что волосы у нее стояли дыбом.
Этот "портрет" Танечка неизменно вешала перед собой на время соития.
А месяц назад судьба столкнула ее с Пеньковым. Танечку привлекла в нем,
во-первых, его безотказная, животная мощь, выставленная напоказ: Пеньков
даже по двору ходил, почесывая член. Надо сказать, что стыдливая, скрытая
потенция пугала Танечку, и она робела перед такими людьми, как в церкви
перед священником.
Во-вторых, привлекло Танечку в Пенькове то, что он все-таки задумчивый, не
такой, как все. Это соответствовало ее смутному желанию найти любовь.
Так начался их роман.
Он произвел большой шум, ибо Пеньков своим тихим, абстрактным мордобитием и
философичностью так загипнотизировал Танечку, что она перестала отдаваться
остальным обывателям.
Но тайна их клопино-романтического, пылкого романа заключалась в другом.
Сам Пеньков, кстати, был довольно странное, угрюмое, но с проблесками
дикого, истерического веселия существо. Родился он в крепкой, одуревшей от
самой себя рабочей семье. Родители ненавидели его за идеализм. На этой
почве между ними происходили долгие, стулокрошительные драки. Пеньков
вообще не мог говорить с ними, а всегда орал. Еще ничего, если б в самом
Пенькове все оказалось в порядке. Но, выродок в своей семье, он был еще и
выродком-неудачником. Для "эволюции" нужно было бы, чтобы он стал выродком
какого-нибудь спокойного, эстетического, что ли, плана, а он - бац! - сразу
влип в задумчивую мистику.
В первом случае ходил бы он потайненько в библиотеку, читал бы Гумилева с
Ахматовой и приобретал бы некоторую утонченность в чувствах, и все
складывалось бы потихоньку, закономерно, и, может быть, при удачных
обстоятельствах что-нибудь произошло. Но получилось наоборот; "природа"
совершила скачок и, оставив Пенькову необычайную тупость и животность во
всех отношениях, осенила его лишь в одной области: в области "мистики".
И тут тупость давала себя знать: мистицизм Пенькова был своеобразный,
параноидальный, не без "творчества" - он для себя додумывал некоторые
мистические идеи.
Танечка страшно привязалась к Пенькову. И даже несколько дней не вешала на
стенку картинку со своим чудищем. Пеньков заменял ей все. Гриша тоже первые
дни лип к ней. Поражала его ее сексуальная боевитость: как раз то, что
нужно было Пенькову. Но многое потом стало смущать его. Бывало, после
бурного, крикливого, со стонами и битьем посуды, соития лежали они в
постели тихие, присмиренные. Пеньков обыкновенно засыпал: так он делал
всегда после акта или поножовщины. Но Танечка тормошила его.
- Лыцарь ты мой... Нибелунг,- говорила она, целуя его в зад.
Пеньков приоткрывал глаз и страшно смотрел на нее: сразу после соития ему
не хотелось ее бить.
Их дни были странные, наполненные истерикой Танечки и голым невозмутимым
спокойствием Пенькова.
Занимались любовью они обычно днем, после работы, среди яркого дневного
света, сковородок и шума соседей. Потом выходили на красное солнышко -
посидеть, подышать и подумать.
- Ангел ты мой,- ворковала Танечка,- расскажи мне что-нибудь о демонах.
Пеньков подозрительно косился: он считал, что с женщинами нельзя говорить о
духовных проблемах. А Танечка обвивала его могучую, кочегарскую шею своими
тоненькими бледными руками и распевала песни...
Пеньков же сидел неподвижно, как истукан. Потом вдруг резким движением
сбрасывал ее с себя, так что Танечка плюхалась Бог весть куда, и говорил:
- В леса уйду.
Но самым главным своим достижением Пеньков считал мысли. Они появлялись у
него в одиночестве, когда он брел домой, всегда одни и те же, точь-в-точь,
уже несколько лет, но он лелеял их и даже под ножом никому не рассказал бы
о них. Мысли эти известны миру, но так как Пеньков мало читал, то полагал
их своими, потаенными, и это позволяло ему думать о себе как об исключении,
как об авторитете, чуть ли не о первооткрывателе. И на этом убеждении
держалась вся жизнь Пенькова.
Итак, прошел уже целый месяц романа Гриши с Танечкой.
Бедная Танечка становилась все восторженней и восторженней. Она думала, что
почти нашла свою любовь. Среди тряпок, среди грязного белья и стульев,
надев на голову усохший венок из ромашек, часто исполняла она какой-нибудь
немыслимый, скрытый танец. Но свою "картинку-чудовище" она все-таки решила
вешать на стену. Дело в том, что Пеньков так и не мог до конца
удовлетворить ее воображение. Поэтому он стал для нее лишь необходимым
трамплином в мечту, на вершине которой по-прежнему сияла
"картинка-чудовище".
Пенькова же начал раздражать этот оголтелый романтизм Танечки.
- В постели у тебя все по делу,- сурово говорил он ей.- Но вот в голове у
тебя ветер. Скажи, на кой черт во время нашего удовольствия на стенке висит
это рыло,- и он указывал на картинку.
- Ты ничего не понимаешь, милый,- отвечала Танечка.- Это мой принц. Он
совсем еще ребенок, но, может быть, когда я умру, он превратится в юношу...
- Не дури, Танька,- отвечал Пеньков и с шумом, шелестя ворохом бумаг,
вызывающе-цинично шел в клозет.
Эта его реакция, которая особенно часто следовала после соития, стала
нравственно утомлять Танечку. На целые часы это делало ее слегка
слабоумной. Она распевала какие-то легкие, вольнодумные песни, танцевала
сама с собой и дарила подарки своим бывшим клиентам.
Пенькова это ужасало, и он стал охладевать к Танечке. К тому же первый пыл
страсти прошел и вместе с ним некоторая слюнявость, от которой несвободен
был даже Пеньков.
Даже физически она стала надоедать ему, и Пеньков начал попросту увиливать
от нее.
А Танечка по-прежнему жила своим воображением и носилась за Пеньковым, как
за изящной ночной бабочкой. Он прятался по углам, в сарае, колотил ее, но
легкие и болезненные, не от мира сего, слезы, к которым так привыкла за
свою жизнь Танечка, только распаляли ее.
