когда он видел свою будущую смерть, комфортабельный гроб и богатые похороны
с собаками. В этом новом хохоте было другое: чистое ликование, напоминающее
последнюю грезу о лучшем из миров - о нашем мире. Правда, на какое-то
мгновение в его сознании проснулось обыкновенное, человеческое, и тогда
Крэк закричал, схватившись за голову:
- Помогите!.. Помогите!.. Помогите!
Но крик его, последовавший после хохота, тут же оборвался, а обыкновенное,
человеческое угасло: ибо оно было бессмысленным - помощи не существовало.
И снова в глазах его, обращенных к пустынному небу, засияло ликование, то
первоначальное ликование, которое возникло с этим новым хохотом. Он поднял
руки, словно устремленные в безбрежность, и вдруг почувствовал, что Чарли
обнимает его... Странный запах гнили проник в него. И Крэк опять захохотал
- но уже полностью позитивно (без воя о помощи), пророчески: как хохотал
всегда. Иными словами, Крэк был в объятиях Чарли. Дикая голодная призрачная
собака подбежала и обнюхала их. Так и стояли они вдвоем в объятиях: мутант
и толстый добродушный человек, когда-то торговавший бессмертием...
Вечерело. Их объятия были неподвижны, словно они превратились в окаменевших
слонов. Крэк уже давно кончил хохотать: ничто не бывает бесконечным.
Пророчества были неопределенны.
Надо было что-то предпринять, чтобы наладить контакты с Чарли. Утомленный,
Крэк слегка пихнул его в бок и наткнулся на острую, почти нечеловеческую
кость. Чарли вдруг вздохнул. А потом начал пришептывать, словно никакой
иной речи не существовало...
И вдруг Чарли побежал. Одной рукой он сделал жест, чтобы Крэк следовал за
ним. И Крэк знал, что ему некуда деваться: все равно его прибьют, если он
останется на месте. Только Чарли, внушающий трепет, спасет его.
"Возможно, Чарли - идол какого-то культа",- подумал на мгновение Крэк. И
чуть истерично побежал за ним. Мутант тут же свернул с проспекта, и они
оказались в темноте зловонных просторов, окруженных домами-призраками (но
"призраки" были наполнены людьми и крысами).
Крэк завопил: он считал, что нога человека из других регионов Нью-Йорка еще
не вступала в эти глубины. Теперь уже, несомненно, спасти его могла только
близость Чарли. Если кто и входил сюда, то не выходил в прежнем виде.
А Чарли между тем очень быстро бежал: было удивительно, что это существо
может так нестись. Крэк задыхался. Но он боялся передохнуть даже на минуту.
В пустоте черных окон мелькали огни, шевелились у непонятных углов какие-то
тени, стаи перебегали ему дорогу. Холодную тишину прерывали внезапные
крики.
- Помогите!.. Помогите!.. Помогите! - это был первый членораздельный крик,
услышанный здесь Крэком.
Опять мелькали тени - у деревьев, в окнах,- валялись на земле скорченные
люди - через них надо было перепрыгивать или обходить их. Но этот крик -
"Помогите!.. Помогите!.. Помогите!" - не оставлял Крэка, звенел в его ушах,
не отпускал его.
Крэк упорно держался за Чарли, порой они бежали бок о бок. Оскал света
сменялся улыбкой тьмы. И стоны возникали то там, то здесь.
И вдруг они выскочили на проспект. Крэк понял, что Чарли куда-то ведет его.
Но куда?!
О, Чарли, Чарли, он вел его в свой дом, в свою конуру. Крэк почувствовал
это.
Неживели здания, безответно рычали собаки, бежали люди, мертвецам сквозь
тяжесть век и гробов виделось будущее - и свое, и этого города, а Крэк
неутомимо трусил за Чарли - и вот они около огромной трущобы.
Окна напоминали выбитые глаза апокалиптического зверя.
Лестницы не было, но лифт был. Друзья поднялись на пятый этаж.
Пискнула тварь, напоминающая птеродактиля.
И вот они - дома. В комнату вел туннель с окнами по бокам, где бились
птицы, кучи кала стыли по сторонам, как волны цветов. Крэку почудилось, что
внутри одной кучи - человеческая голова.
Он усмехнулся и помочился опять, рискуя потерять Чарли в темноте туннеля.
Но по шепоту он находил друга. Внезапно шепот остановился. Крэк заметил
дверь - могучую и какую-то неподвижную. Чарли ударом трех рук открыл ее.
Крэк почему-то ожидал увидеть внутри женщину - супругу Чарли или его
сестру.
Но внутри не было почти ничего. Одно огромное зеркало висело на черной
стене, треснутое и забытое даже своими отражениями. Может, оно и было
сестрой Чарли. Две кровати. Стулья. Стола - нет. Не виделось и крыс. Одна
тишина. И птицы не бились в окно.
Чарли подошел к своему непомерному зеркалу: посередине проходила трещина, и
в зеркале вместо облика Чарли отражалась одна тьма. Правда, тьма шевелилась
и имела форму. Крэк различил даже две руки, но третью не мог уловить, точно
она исчезла в зеркале.
Потом Чарли опять зашептал. Крэк понял это как приглашение лечь на кровать.
Кивнув, он присел на одну. И погладил свою тень.
- Покушать есть ли? - спросил он вдруг.
Чарли моментально понял и нырнул куда-то почти в стену, там оказался шкаф,
а из шкафа он вынул кастрюлю, и она - с помощью его руки - описала круг в
воздухе и оказалась перед Крэком на табуретке.
Крэк снял крышку и увидел внутри что-то ярко-красное...
И тут же голубой свет озарил его лицо. Оказывается, в третьем углу стоял
многолетний, наверное, подобранный на помойке, с маленьким экранчиком
телевизор - и Чарли включил его.
Сияли последние новости. Мелькнула чья-то вампирическая харя с
невинно-стальными глазками.
- Выключи,- сказал Крэк.
Чарли выключил и отошел в темный угол, где ничего не отражалось. А потом
вдруг стал раздеваться. Крэк лег на кровать и закрыл глаза.
"Какая благодать",- подумал он, мертвея и погружаясь в сон.
И вдруг темный вихрь внутри поглотил его. У него не хватало даже слез,
чтобы заплакать о себе. Вихрь уходил вовнутрь, в провал, из которого нет
выхода. Последним усилием жизни Крэк решил приподнять веки. Веки были
тяжелые, словно мертвый сон о своем будущем охватил его. Все-таки он
приподнял одно веко. И увидел Чарли.
Чарли сидел рядом с ним на табуретке, и был он, по видимости, уже раздет...
Вот это и добило Крэка. Тела как тела у Чарли не было, но существовало
такое, отчего сам Чарли вдруг запел, глядя на себя голого. Крэк слушал это
пение как собственный приговор. То, что он видел своим единственным
холодеющим глазом, выходило за пределы ужаса, и чудилось пастору, что он
сам теперь, как свидетель, становится нежильцом, не входящим в рамки любых
миров.
И постепенно кровь Крэка превращалась в ее антипод. Он уже не чувствовал ее
всеохватывающей космичности, голоса богов и звезд уже не звучали в его
крови, она - по своему духу - становилась все чернее и чернее, по мере того
как Чарли пел... Крэк видел само живое тело Чарли - но, увы, все смешалось
в его мозгу, и глаз не мог дать окончательного сигнала в душу,
Один образ, один вопрос стоял на дне страха: что это - тело или проекция
души Чарли?
Грегори Дутт закрыл свой единственный глаз, опять уходя в сон.
Темный вихрь внутри, точно получив энергию от присутствия обнаженного
Чарли, уводил сознание в пропасть. Крэк (Грегори Дутт) на мгновение постиг
наконец, что умирает, но умирает какой-то особенной, может быть
нечеловеческой, смертью, недоступной даже крысам...
Впереди - туннель мрака.
И вдруг в конце туннеля он различил свет! Да, да! Вот они - его собственные
напророченные похороны (он видит их),- только почему он не хохочет, почему
нет последнего предсмертного хохота?!
Вот и странные голодные собаки, которые всегда плелись за его гробом, вот и
одинокий неизвестный человек рядом, вот и крепкий гроб, в котором он лежит.
Все было как раньше, как будет всегда...
Но некоторый сдвиг все-таки есть. Ведь теперь он не хохочет, когда видит
эту процессию, а умирает... И наконец появились другие черты: из гроба
высунулась его голова, так любимая им раньше. Но один глаз был закрыт -
словно уже смотрел в мир мертвых. Зато другой был, напротив, живой и даже
подмигивал. Как-то нагло подмигивал, с непонятным для ума значением.
Впрочем, Крэк чувствовал, что человеческий ум его исчезает навеки и у него
уже никогда потом не будет человеческого ума...
Голова спрягалась в гроб, и на минуту обозначилась рука, белая,
бесцеремонная, детская (словно Крэк превратился в ребенка), и махнула собой
в никуда примирение и загадочно. Но кто же он, Крэк, на самом деле - тот,
который лежит в гробу и машет рукой в неизвестность, или тот, кому это все
снится и который тоже умирает? Он сам не знал этого. Однако пророческий сон
с крепким гробом, голодными собаками и неизвестным господином внезапно
кончился, погас и свет в конце туннеля. Крэк - уже не человеческим умом, а
каким-то другим, вдруг на мгновения появившимся,- понял, что возврата нет,
что он уже не умирает, он умер...
Чарли продолжал сидеть на табурете около трупа Крэка, равнодушно помахивая
тремя голыми руками.
*Как поживаете? (англ.)
+
+
АКМ - Юрий Мамлеев. ЧЕРНОЕ ЗЕРКАЛО
АКМ
Юрий Мамлеев
ЧЕРНОЕ ЗЕРКАЛО
из книги
"Черное зеркало"
Семен Ильич, или попросту Сема, как звали его в узкой среде нью-йоркских
русских эмигрантов, почти умирал. Впрочем, он уже несколько раз почти
умирал; три раза от безработицы, четыре раза потому, что ушла жена, раз
пять потому, что не было денег. А деньги в Нью-Йорке, и на Западе вообще,-
это, как известно, эквивалент божества.
Следовательно, он умирал из-за отсутствия божества. Он отлично понимал, что
такая цивилизация - рано или поздно - обречена.
Но ему было в высшей степени наплевать на судьбу современной цивилизации.
Единственное, что его интересовало,- это его собственная судьба. Какое дело
ему, в конце концов, до этого проклятого мира, проклятие которому давно
произнесено ясно и свыше.
Он ко всему этому не имел отношения.
...Семен Ильич жил в какой-то трущобной комнатушке в районе для бедных в
Нью-Йорке.
Как и почему он продолжал существовать? Это для него было совершенно
неясно, более того, абсолютно не интересовало. Он существует и продолжает
существовать - а почему, одному Богу известно.
В его трущобной комнатке почти не было мебели, если не считать мебелью
два-три ободранных сумасшедшими котами стула. На самом деле вовсе не
сумасшедшие коты драли их: в его странную квартиру заходили и правда
сумасшедшие, но люди обездоленные, так называемые проигравшие.
Согласно официальной точке зрения этого общества, все люди в нем
разделялись на "выигравших" и "проигравших".
Действительно, его стол и стулья уносили так называемые проигравшие. На то
они и проигравшие, нищие, презираемые. Но, как ни странно, сам Семен Ильич
не считал себя проигравшим.
Посредине комнаты висело огромное черное зеркало.
В этом черном зеркале, в котором ничего не отражалось, он видел свою
судьбу. Ту судьбу, что интересовала его больше всего.
Ему было страшно. Неужели его судьба сконцентрировалась в одной точке и
суть той черной точки заключается в абсолютной неразгаданности? Ибо он
ничего не видел в черном зеркале своей судьбы.
Он чувствовал только свою связь с Эдгаром По и с мейстером Экхартом.
"Кто я?! Кто я?! Кто я?!" - вопил Семен Ильич посреди черного нью-йоркского
неба с сатанинскими знаками вместо звезд. Кровавое нью-йоркское зарево на
горизонте погружало все в низше-человеческий закон. "Я хочу познать только
одно: кто есть я?" - кричал Семен Ильич в черное зеркало, а черное зеркало
не отвечало ему. В нем он не видел своего отражения - скорее, последней
тайны, которую он надеялся увидеть на дне своей высшей тени.
"Да, именно когда я увижу в нем - в черном зеркале - что-нибудь
разгадочное, и только тогда я пойму, почему я воплотился в этом
дегенеративном мире, в котором лучше вообще не воплощаться,- думал Семен
Ильич.- Вот когда появится в черном зеркале мое отражение, точнее, моя
тайная суть,- тогда я пойму, почему я проклят - иными словами, почему я
воплощен".
Потом мой герой переходил на шепот - но шептал он самому себе.
"А вы знаете,- шептал он,- как умирают старушки - смех смехом. А я, будучи
в провинции, видел, как одну раздавили, собственно, она раздавилась сама,
просто легла под местную электричку, в центре западного мира. И вы думаете,
