подозрением. Мне повстречался только один из исчезнувшего племени Джо, и
тот уже умер, ему пришлось раньше времени отправиться на кладбище из-за
своей давней привязанности к метиловому спирту.
Ему было, пожалуй, немногим больше пятидесяти, когда я познакомился с
ним. Он сообщил мне, что вредность предпочитаемого им напитка значительно
преувеличивается, ибо он увлекается им вот уж лет сорок, и только теперь
это стало сказываться у него на зрении.
Однако он признался, что испытывает значительные неудобства, так как
всем торговцам хозтоварами не велено было снабжать его, и ему приходилось
идти на самые невероятные ухищрения, чтобы доставать этот продукт. Ему,
пожалуй, даже повезло, что он умер до того, как в эти удалённые места
провели электричество, потому что метиловый спирт достать стало
практически невозможно.
Пещерные торговцы не всегда были единственными обитателями побережья
Камусфеарны, так как до чисток в начале девятнадцатого века, жестокость и
несправедливость которых до сих пор жива в памяти людей Шотландского
нагорья и Гебридов, у них была довольно большая община из примерно двухсот
человек.
Потомки одного из этих семейств сейчас живут в Калифорнии, куда их
предков изгнали из этих мест. В одной из местных легенд, которые я слышал
о них здесь, говорится о "шестом чувстве".
Дети из древнего поселения близ Камусфеарны каждое утро ходили в школу
за пять миль от дома, а вечером шли домой те же пять миль. Каждый ребёнок
зимой носил в школу корзинку торфа, и они отправлялись ещё до рассвета,
топая с грузом на спине. Однажды эта семья приютила одного старого
торговца, и тот, глядя, как два хозяйских сына готовят свою ношу поутру,
повернулся к родителям и сказал:
- Много синих морей избороздят они, но и полягут в борозде синего моря.
Ребята были из семейства мореходов, и когда выросли, тоже подались в
море. Один из них стал капитаном, а второй - первым помощником, но оба
потом утонули.
Поросшие шиповником руины старой деревни разбросаны вокруг залива и
дальше по побережью, но жители ушли, ушли и торговцы, а дом Камусфеарны
теперь стоит в одиночестве.
Хотя историй о "шестом чувстве" относительно немного, и относятся они
главным образом к прошлым поколениям, следует отдавать себе отчет, что это
вовсе не современные представления о таких способностях, и речь идет вовсе
не о тех людях, которые, как считается, обладают ими сейчас. Вопреки
распространённому мнению, человек, который обладает такой оккультной
способностью, обычно побаивается её и скрывает её ото всех, кроме самых
близких друзей. И это не потому, что боится насмешек и недоверия в том
смысле, что сосед может сказать :
"Вы только посмотрите на этого лунатика", а потому, что люди боятся
свидетельств сверхъестественной силы и чувствуют себя неуютно в
присутствии тех, кто утверждает или признаёт, что обладает ею. Люди,
убеждённые в том, что они наделены тем, что сейчас обычно называют
экстрасенсорикой, также опасаются того, что могут узнать благодаря своему
ясновидению, и они, пожалуй, охотно сменили бы свою участь на судьбу
обыкновенного человека. Только когда они уверены, что их дар можно в
данный момент направить на благое дело, они готовы добровольно
воспользоваться им. У меня сложилось впечатление, что глубокая,
неискоренимая вера в существование "шестого чувства" практически вездесуща
на Западном нагорье и на Гебридах даже среди интеллигентных и начитанных
людей, а те немногие, кто посмеивается над ней, делают это лишь ради моды,
на самом деле не разделяя её.
Похожие рассказы о других менее спорных вещах до сих пор передаются из
уст в уста в этих краях, куда грамотность дошла довольно поздно, и поэтому
нет оснований полагать, что предания о " шестом чувстве" подверглись
значительным искажениям.
Мой ближайший сосед в Камусфеарне, Кэлум Мэрдо Мак-Киннон, о котором я
вскоре расскажу подробней, родом с острова Скай, рассказал мне историю
своих предков, которую благодаря чрезвычайной простоте, трудно причислить
к выдумке. Во времена его прадеда в море утонул мальчик, рыбачивший в
заливе у деревни, и его мать прямо с ума сходила от желания достать тело и
похоронить по христианскому обычаю. С полдюжины лодок с кошками весь день
плавало на том месте, где он пропал, но ничего не нашли. Все разговоры в
деревне, естественно, были только об этом, и к вечеру прадед Кэлума Мэрдо,
которому было за восемьдесят, больной и совсем слепой узнал о том, что
произошло. Тогда он сказал:
- Если завтра утром меня отнесут на холм у залива, я укажу, где лежит
тело.
Понадобится только одна лодка.
Искавшие послушались его, и поутру внук отнёс его на вершину холма. У
него был с собой платок, которым он и должен был подать сигнал. Более
получаса лодка плавала взад и вперёд по заливу под холмом с кошками
наготове, а старик всё сидел, опустив голову на руки, и не проронил ни
слова. Вдруг он вскрикнул громким голосом:
- Тог ан тоннаг! Взмахни платком!
Внук вскинул платок, кошки спустили и вынули на поверхность утопшего
мальчика.
Просто проявлять скептицизм, когда живёшь не на Гебридах, гораздо
проще, когда видение твоё не прояснено и не затуманено здравым смыслом
окружающих.
Очень немногое сохранилось в преданиях о прежних обитателях
Камусфеарны, удивительно мало, если учесть, что по всей вероятности люди
жили здесь тысячи лет. Самые древние из преданий относятся, вероятнее
всего, к Средним векам, и в одном из них говорится о свирепом морском
грабителе, уроженце этих мест, который разорял побережье к югу, в
частности остров Малл, где много потайных гаваней и скрытых якорных
стоянок, на галере, один из бортов которой был выкрашен в черный цвет, а
другой - в белый, вероятно, с целью сбить с толку или навести на мысль что
орудует тут целый пиратский флот. Как бы он не действовал, получалось
успешно, так как, говорят, он вернулся в Камусфеарну и умер своей смертью.
На Британских островах как-то не по себе ложиться спать, зная, что в
радиусе полутора миль нет ни одного человеческого существа, и что кроме
одной семьи на расстоянии в три раза большем нет вообще никого. Очень
немногие испытывали такое ощущение, поскольку поверхность земли настолько
плотно населена людьми, что там, где только можно, она заселена. И хоть в
таких условиях не так уж и трудно разбить лагерь, очень редко выпадает
случай оказаться среди четырёх постоянных стен, которые можно назвать
собственным домом. При этом возникает чувство изоляции, противоположное
чувству одиночества, которое испытываешь в чужом городе, ибо это
одиночество вызвано близостью других людей и барьерами, стоящими между
тобой и ними, сознанием, что ты одинок среди них : каждый дюйм стен ранит
тебя и каждый необщительный незнакомец устанавливает свой флаг. Но быть
одному там, где нет других людей, очень интересно, как бы вдруг снимается
какое- то давление, внезапно осознаёшь всё своё окружение, резко
обостряются чувства, и даёшь себе отчёт в том, что вокруг тебя лишь
животный и растительный мир. Я впервые испытал это ощущение совсем ещё
молодым человеком, когда путешествовал в одиночку по тундре в трехстах
милях к северу от Полярного круга. К тому же удивительные ночи, светлые
как день, усиливают эту необычайность, так что только собственный сон
отделяет ночь ото дня. Как это ни странно, хоть внешние обстоятельства
были совсем противоположными, я испытал такое же или похожее ощущение во
время мощных воздушных налётов в 1940 году. Как будто бы жизнь вдруг
освободилась от всего несущественного, как заботы о деньгах и мелкие
эгоистические амбиции, и ты остаёшься один на один со своей сущностью.
В ту первую ночь, когда я лёг спать на кухне Камусфеарны, мне слышались
глухой стук кроличьих лап в садке у песчаной дюны позади дома, тихое
попискивание летучих мышей, разбуженных тёплой погодой от зимней спячки и
беспокойное посвистывание кулик-сорок, ожидающих смены прилива. Всё эти
звуки раздавались на фоне приглушённого шума водопада, который в тихую
погоду властвует над всеми другими звуками в Камусфеарне. Я проспал эту
ночь, положив голову как на подушку на мягкий шерстяной бок Джонни, как
это бывало раньше на беспалубной лодке.
Первое, что я увидел поутру, когда пошёл к ручью за водой, так это
группу из пяти оленей, настороженных, но не обеспокоенных, смотревших на
меня с поросшего первоцветом берега за стеной приусадебного участка. Двое
из них уже сбросили оба рога, так как был уже конец первой недели апреля,
двое сбросили по одному, а у пятого самца всё ещё были на месте оба,
широкие, длинные и крепкие, с семью отростками на одном и с шестью - на
другом. Это была самая благородная голова из всех тех, что мне приходилось
видеть за все свои годы кровожадной охоты. Я стал узнавать этих оленей
каждый год, так как они были в стаде, которое каждую зиму проходило внизу
у ручья Камусфеарны, и Мораг Мак-Киннон обычно украдкой подкармливала их у
Друимфиклаха, так как они были с внешней стороны забора у леса, то есть на
пастбище для овец. Она называла оленя с тринадцатью отростками Монархом, и
хотя он, казалось, не впадал в течку по осени, думается, был отцом по
крайней мере одного телёнка, ибо в прошлом году в темноте фары моего
автомобиля высветили частично ослеплённого оленя, который прыгнул на
бетонные столбики нового забора лесного хозяйства, когда пытался
спуститься к Камусфеарне. И его голова, хоть и не совсем царская, была
точной копией широченного размаха рогов Монарха. Я чуть было не убил его,
так как посчитал, что это тот подранок, которого упустила компания
охотников в тот день, но как бы тот ни был ошарашен, он сумел уйти из
лучей света фар ещё до того, как я успел вытащить ружьё из чехла.
Я скучаю по тем оленям, которые обычно зимовали поблизости у дома, а
теперь по краю холма между Камусфеарной и Друимфиаклахом посажены молодые
деревья, и олени остались позади этой живой изгороди, так что сейчас их
здесь нет, за исключением случайно забредшего в пределах мили от залива. В
свою первую зимовку в Камусфеарне я просыпался и видел из окна узор их
рогов как чеканку на фоне близкого неба, и они в некотором роде были для
меня важны, так же как и большие следы диких кошек на мягком песке у
берега ручья, как хриплый крик ворон и круглые блестящие головы тюленей в
заливе рядом с домом. Эти существа были моими соседями.
Посетители из Англии, приезжающие в Камусфеарну, обычно немеют от
восторга при виде великолепия природы и сияния голубоватой и золотистой
весенней зари, но иногда весьма велеречивы, удивляясь разнообразию
окружающего животного мира.
Многие англичане, к примеру, даже не представляют себе, что дикие кошки
широко распространены на Западном нагорье, и при их упоминании полагают,
что речь идёт об одичавших домашних кошках, а не о рысеподобных животных
из породы кошачьих, логово которых все эти годы находилось в пределах
двухсот ярдов от моего порога.
Они имеют такое же отношение к домашней кошке, как волк к терьеру, они
уже были здесь тогда, когда наши неотёсанные предки поселились в пещерах
под утёсами.
Говорят, что их нельзя приручить. Когда я приехал сюда впервые, люди с
усадьбы, на земле которой стоит дом, вели длительную войну с дикими
кошками, и дерево рядом с загоном для оленей в четырёх милях отсюда было
увешано их хвостами, свисавшими с его веток как чудовищные ивовые серёжки.
Теперь, когда усадьба перешла от земледелия к лесоводству, диких кошек
охраняют, так как они истребляют мышей-полёвок, которые в свою очередь
вредят молодым саженцам. При наших благоприятных условиях число диких
кошек многократно увеличилось. Самцы иногда спариваются с домашними
кошками, но такое потомство редко выживает, либо потому, что отец затем
возвращается и убивает новорождённых котят, уничтожая тем самым
свидетельство своего мезальянса, или же потому, что люди так и не верят в
возможность их приручения. В них преобладает дикая кровь, которая
