между ужасным массивом, грозящим оползнями с одной стороны, и темными
водами морского залива - с другой.
Друимфиаклах - это крошечный оазис среди диких гор и торфяных болот,
расположенный в четырёх милях от ближайшего жилья при дороге. Оазис,
орлиное гнездо; окна дома выходят на запад на Гебридские острова и на
пурпурные закаты, которые разгораются и гаснут за их вершинами. А когда
солнце садится и ярко блестят звёзды, множество маяков на рифах и островах
рдеет и мерцает над волнами прибоя. При западных ветрах зимой стены
Друимфиаклаха содрогаются и стонут, и к гофрированной железной кровле
привязывают тяжёлые камни, чтобы её не снесло, как это уже бывало раньше.
Ветры с Атлантики бушуют, а ветер гремит и бьётся в окна и в железную
крышу - просто кромешный ад. А Мак-Кинноны остаются здесь, как и многие
поколения их предков, живших поблизости отсюда. Мне теперь даже кажется
странным, что было такое время, когда я не был знаком с Мак-Киннонами,
удивительно, что, впервые приехав в Камусфеарну, я обошёл их дом стороной
и оставил машину в сотне ярдов оттуда у дороги, не зашёл к ним
поздороваться и завести с ними знакомство, которому теперь уже много лет.
Помнится, в дверях дома стояли и смотрели на меня маленькие дети, а как я
познакомился с их родителями, теперь уж и забыл.
Я оставил машину у загона для стрижки овец, неподалёку от берега ручья,
и, ещё не зная неприметной тропинки, которой обычно пользуются на пути к
Камусфеарне, пошёл вдоль русла ручья вниз. Истоки его находятся почти у
самой вершины господствующей горы. Он прорезает склон, и первые тысячу
футов своего пути то течёт, то роняет свои ледяные струи между
разбросанными тут и там валунами среди мелкого многоцветного лишайника.
Там наверху, где кроме орлов, оленей и белых куропаток он кажется
единственным движущимся объектом, он называется Голубым ручьём, а у
подножья скал, протекая через поросшее тростником озёрко и впадая в
широкую ледниковую лощину, принимает уже новое имя по месту своего
назначения :
Альт-на-Феарна, Ольховый ручей. Здесь, в лощине, чистая, топазного
цвета вода проносится, мурлыча, между низкорослыми дубками, берёзками и
ольховником, у подножья которых густой зелёный мох испещрён яркими
поганками розового, пурпурного или жёлтого цвета, а летом над полянами
носятся и мерцают тучи голубоватых стрекоз.
Милях в четырёх дальше ручей проходит под дорогой у Друимфиаклаха на
расстоянии броска камня от того загона, где я оставил машину. Я поселился
в Камусфеарне ранней весной, и травы на берегах ручья весело перемежались
кустистым первоцветом и фиалками, хотя на высоких вершинах всё ещё было
много снега, он также кружевом лежал на нижних склонах Ская за проливом.
Воздух был свеж и бодрящ, а с востока на запад, и с севера на юг на
холодном ясном голубом небе не было ни одного облачка. На фоне неба всё
ещё голые ветви берёз рдели в лучах солнца, а стволы их с тёмной
окантовкой белели вдалеке как снег. На солнечных склонах гор пасся скот,
образуя ближний фон такого пейзажа, чьи яркие краски не нашли своего
отражения на палитре Ландсере. Рюкзак раскачивался и болтался у меня на
плечах, я шёл к своему новому дому как один из туристов, которых я в своё
время так презирал.
Я был не совсем один, впереди трусил мой пёс Джонни, огромный
чёрно-белый спаниель, отец и дед которого были моими постоянными
спутниками в мои юные годы, посвящённые в основном охоте. Нас приучили
стрелять, и как это ни парадоксально, тот, кто просто обожает животных, в
такой обстановке на определённом этапе развития становится очень
кровожадным.
Охота занимала большую часть моих мыслей и времени в школьные и
студенческие годы. Многие люди особенно привязываются к собаке, которая
разделяет разные этапы жизни хозяина. Так это было и с Джонни, я провёл в
его компании и в компании его предков своё детство, годы возмужания и годы
войны. И хотя в последние годы у меня уже нет ни времени, ни склонности к
охоте, Джонни покорно приспособился к своей новой роли. Помнится, как в
годы охоты на акул он без возражений превращался в подушку для моей головы
на баркасе, качавшимся и прыгавшим по волнам.
А теперь пухлый белый огузок Джонни мелькал и прыгал в кустах вереска и
папоротника передо мной и бесчисленное количество раз в будущем, когда мне
придется ночами следовать за его бледным едва различимым маяком в темноте
по пути от Друимфиаклаха до Камусфеарны.
Вскоре ручей стал уже, и на его крутых берегах уже трудно было устоять,
затем он резко поворачивал к морю меж каменных стен, и подо мной был
слышен шум высокого водопада. Я выбрался из оврага и оказался на пригорке,
поросшем вереском и красным орляком. Отсюда открывался прекрасный вид на
море и Камусфеарну.
Этот пейзаж и вид на море подо мной были такой красоты, что я не мог
охватить взглядом всё сразу. Я переводил взор с дома на острова, с белых
песков на зелёный луг вокруг усадьбы, с кружащихся чаек на бледный сатин
моря и дальше на покрытые снегом горы Ская.
Прямо подо мной крутой косогор, поросший вереском и желтыми горными
травами спускался к широкому зелёному полю, которое было почти похоже на
остров, так как ручей огибал его справа и уходил дугой в сторону моря
блестящей подковой. Там, где заканчивался ручей, начиналось море, и его
береговая полоса окаймляла это поле, переходя вблизи меня в песчаный и
скалистый залив. С одного края этого залива на расстоянии броска камня от
моря с одной стороны и окаймлённый ручьем, с другой, стоял безо всякой
ограды дом Камусфеарны на зелёном лугу, где паслись черномордые овцы. Этот
луг, кроме участка непосредственно перед домом постепенно поднимался в
сторону от моря и отделялся от него грядой песчаных дюн поросших бледным
песколюбом песчаным и кустистой осокой. По дернистой почве вокруг дома
шныряли кролики, а круглые головы двух тюленей казались чёрными в волнах
прибоя.
За зелёным лугом и широким устьем ручья в галечнике были острова,
ближние размером не более двух акров, суровые и скалистые, на которых тут
и там было несколько низкорослых рябин, а солнце рдело на пятнах засохшего
вереска. Острова образуют цепь примерно в полмили длиной, которая
заканчивается одним, равным по размерам всем вместе взятым остальным, на
обращённом к морю берегу которого виднелась башня маяка.
На этой гряде островов были небольшие отмели, песок которых настолько
белый, что от него ломит глаза. Дальше за островами было блестящее, как бы
эмалированное море, а ещё дальше возвышалась громада острова Скай, горы
которого сливового цвета тут и там разукрашены пятнами и полосами снега.
Даже издали дом Камусфеарны нёс на себе тот отпечаток, который бывает у
жилища, которым давно не пользовались. Его трудно определить, и он вызван
не очевидными признаками запустения.
У Камусфеарны на крыше не было нескольких черепичин, все окна были
целы, но в общем у дома было таинственное выражение, в некотором роде
похожее на лицо молодой девушки во время первой беременности.
По мере того, как я спускался по крутому склону, показались ещё два
строения, прижавшиеся к краю холма. Хлев, обращенный к Камусфеарне на краю
луга, и более древняя избушка без окон у самой кромки моря, так близко от
шумящих валов, что я даже удивился, как это она выстояла. Позднее я узнал,
что последние жильцы этого дома ушли из него во время сильного шторма,
который вызвал наводнение, и им пришлось спасаться через заднюю дверь.
У подножья холма ручей спокойно нёс свои воды по аллее из одиночных
ольшин, хотя в скалистом ущелье позади меня слышался шум невидимых отсюда
водопадов. Я прошёл по крепкому деревянному мосту с каменными быками и
мгновенье спустя впервые повернул ключ в двери Камусфеарны.
Глава 2
В доме совершенно не было мебели, не было ни воды, ни освещения, а воздух
внутри был холодным как в морге, но для меня это было сказочное царство
Ксанаду. Дом оказался гораздо просторнее, чем я предполагал. На первом
этаже две комнаты, гостиная и жилая кухня, кроме того была "задняя кухня"
или чулан, а также две комнаты и лестничная площадка наверху. Дом был
полностью обшит лакированными сосновыми досками по моде начала века. Я
принёс с собой всё необходимое, чтобы прожить день-другой, пока не
ознакомлюсь с обстановкой: спальные принадлежности, примус и немного
горючего, свечи и кое-какое продовольствие в консервах. Я знал, что у меня
не будет проблем с тем, на чём сидеть, так как за пять лет охоты на акул у
этих берегов я привык к тому, что на каждой отмели западного побережья
есть масса рыбных ящиков. В первое время пребывания в Камусфеарне штабеля
рыбных ящиков служили мне и сиденьем и столом, и даже сейчас, несмотря на
известную обустроенность дома, они составляют основу значительной части
мебели, хоть всевозможные ухищрения и покрывала искусно скрывают её
происхождение.
Десять лет жизни в Камусфеарне научили меня также и тому, что, если
запастись терпением, то рано или поздно любой из предметов домашнего
обихода появится на отмели в пределах мили от дома. Поэтому прочесывание
побережья до сих пор сохраняет для меня всё ту же привлекательность и
вожделение, какие я испытывал тогда. После западного или юго-западного
ветра можно найти почти всё что угодно.
Рыбные ящики - большей частью с названиями фирм Маллейг, Баки или
Лоссиемаут, но также иногда и из Франции и Скандинавии, - их даже нет
смысла считать, хоть я их до сих пор собираю, больше по привычке, чем по
необходимости. Рыбные корзины, большие открытые корзины из лозы с двумя
ручками, годятся на дрова и под мусор.
Целые деревянные бочонки попадаются редко, за все свои годы здесь я
нашёл их только три. Я с усмешкой вспоминаю, как смотрел на них в
английских барах, владельцы которых используют их в качестве стульев как
дань моде, в то время как я пользовался ими по необходимости.
Инстинкт Робинзона Крузо таится у большинства из нас, возможно,
благодаря играм нашего детства по строительству дома, и с приезда в
Камусфеарну, я тщательно осматриваю любые обломки и прикидываю, нельзя ли
их куда-либо приспособить.
Занимаясь этим делом уже давно, я всё ещё удивляюсь тому, что чаще
всего из огромного разнообразия предметов, выброшенных на берег,
попадаются резиновые грелки. Они успешно конкурируют - в длинном ряду
порыжелых обломков - с обувью без пары и пустыми баночками из-под ваксы и
талька, а также с круглыми пробками, служащими поплавками для ловушек на
омаров, сетей и даже с вездесущими черепами овец и оленей. На удивление,
огромное число грелок оказывается неповрежденным, и в Камусфеарне их
теперь избыток, а из повреждённых можно с большой пользой вырезать
подставочки на стол под посуду.
Вначале, однако, никакого стола не было, и после нескольких дней
пребывания в Камусфеарне стало ясно, что мне придется привезти сюда по
крайней мере самую необходимую мебель. Дело это непростое, так как не было
подъездной дороги, а до ближайшей деревни, куда можно было переслать
мебель, было пятнадцать миль по морю. (Из-за длинных морских заливов,
подобных норвежским фьордам, которые глубоко врезаются в западное
побережье, расстояние до этой же самой деревни по дороге составляет сто
двадцать миль). В конце концов я поехал на машине в гостиницу Лохайлорт
около ста миль отсюда, с весьма своеобразной хозяйкой которой Уиллеаменой
Макрэ я познакомился в годы охоты на акул. Уиллеамена была очень красивой
женщиной из простой семьи с острова Льюис, она побывала в Голливуде в
качестве актрисы во времена ещё немого кино. Она была медиумом в
спиритических сеансах Конан Дойла, довольно успешно изучала логику под
руководством своего дяди, который стал потом профессором в Америке. У неё
было много настоящих друзей, занимавших довольно высокие посты. Во время
войны, уже в довольно зрелом возрасте, она недолго побыла замужем за одним
из подрядчиков, ремонтировавших дорогу у её крыльца. Через несколько
