и устранения опасности. Они обычно не подпускали к себе лодку так близко,
как другие дельфины, казалось, им неприятно присутствие человека, и если
их часто преследовать, то они вскоре вообще уходят из залива.
Вопреки утверждениям в большинстве учебников о том, что дельфины Риссо
- редкость, в действительности - это наиболее часто встречающийся вид
малых китов, которые бывают на Гебридах летом. В годы моей охоты на акул,
когда наш флагман "Морской леопард" целыми днями бороздил море в поисках
плавников другой формы, редкую неделю мы не встречали с полдюжины косяков
этого вида. Как и большинство других видов китов рыбаки называют их по
своему. Они дают отдельным видам такие названия, которые иногда вводят в
заблуждение учёных, так что в результате лишь относительно очень редких
отличий отдельных китов устанавливается наличие конкретного вида. Рыбаки с
саком называют дельфинов Риссо либо "прыгунами", либо "скакунами", слова,
которые выводятся из их якобы бесцельных и беспорядочных прыжков. Ни
дельфины Риссо, ни бутылконосы не перемещаются как белобокие и
обыкновенные дельфины чередой длинных прыжков низко над волнами. И те, и
другие прыгают только тогда, когда шалят и резвятся.
По сути дела любой мало-мальски опытный глаз не спутает плавник
дельфина Риссо с любым другим, за исключением самки дельфина-касатки.
"Корова" - довольно странное женское название для самого свирепого из
морских животных, "бык" - звучит несколько лучше для её кровожадного
сожителя, но эти названия используются уже давно и такими должны
оставаться. Воображение напрягается, пытаясь подобрать сравнение у
наземных животных, касатку называли морским волком, морским тигром,
морской гиеной, но ни одно из них в действительности не годится, и
пожалуй, нет другого такого млекопитающего, сравнимого с ней по
неразборчивой свирепости.
Любой пишущий о дельфинах-касатках считает нужным дать описание того,
что обнаруживают у них в желудке. И верно, его содержимое создаёт такое
яркое впечатление, что можно, пожалуй, повториться. У этой конкретной
касатки нашли ни больше, ни меньше как тринадцать бурых дельфинов и
четырнадцать котиков. Трапеза достойная Гаргантюа, даже можно сказать
левиафана, и всё же в сравнении с большими китами касатка - небольшой
зверь, самец - длиной не более восьми метров, а самка - и вообще метров
пять, в то время как взрослый бурый дельфин достигает почти двух метров, а
средние виды котиков - немного меньше. Касатки охотятся стаями, и даже
большие киты побаиваются их, стая набрасывается на их могучий язык,
который сам по себе может весить тонну, и когда его вырывают, гигант
истекает кровью до смерти, а касатки в это время пожирают его.
Когда я писал это, в нескольких сотнях метров отсюда на берегу лежала
свежая туша коричневого котика. Передней части головы у него не было,
кто-то отгрыз ему морду до самых глаз, а в боку у него была рана длиной с
полметра, вырвано мясо и жир, и потроха торчали наружу. Тут возможны
различные версии, хотя ни одна из них не представляется правдоподобной.
Это типичная работа касатки в охотничьем азарте. На острове Хискейр
смотрители маяка рассказывали мне, что видели, как касатки рвали котиков
на куски потехи ради, а не для пищи. Они бросали искалеченные и умирающие
жертвы в шхерах.
Каждый год в Камусфеарне появляется касатка-другая, но они тут не
задерживаются.
А если бы оставались, то я бы добивался их уничтожения любыми
доступными мне средствами, ибо они лишили бы моё окружение любой другой
живности. И кроме того, мне не очень-то нравится находиться среди них в
маленькой лодчонке. Есть немало историй, но очень мало достоверных
свидетельств того, что они нападают на людей, и всё же мне не хотелось бы
стать первым. В прошлом году один одинокий самец терроризировал крошечную
гавань острова Канна в течение всего лета. Джон Лорн-Кэмпбелл разделяет
мое нежелание быть морской свинкой в диетических изысканиях касаток и
написал мне письмо, испрашивая совета, как его уничтожить.
Я лихо посоветовал ему пристрелить его, и проинструктировал, как
выбрать подходящий момент и попасть в "яблочко". Но я находился в тридцати
милях от Канны, и, пожалуй, мои советы не показались такими уж
конструктивными и здравыми там, как они представлялись мне в Камусфеарне.
С тех пор как я живу здесь, мне не попадалось никаких странных морских
чудовищ, хотя летом 1959 года было нечто, не так уж легко поддающееся
какому бы то ни было объяснению. Это видел Текс Геддес, некогда бывший
гарпунёром в хозяйстве по добыче акул острова Соэй, а теперь владелец
острова, и его гость-англичанин, которого он взял с собой на рыбалку в
лодке.
В воскресенье 13 сентября он поехал с неким г-ном Гейвиным, инженером
из Хертфордшира, на рыбалку на скумбрию на южной оконечности Соэя. Был
жаркий тихий день, и на поверхности моря всё было хорошо видно на много
миль окрест. Примерно в четыре часа пополудни г-н Гейвин обратил внимание
Текса на большой черный объект на расстоянии около мили в направлении
Лох-Слапина. Скумбрия играла на поверхности, и море прямо кипело вокруг
лодки, так что Текс поначалу даже не откликнулся и продолжал удить, глядя
в противоположную сторону. Объект, однако, неуклонно приближался, и со
временем оба перестали рыбачить и начали наблюдать за ним. Когда до него
стало около двухсот метров, Текс заметил неподалёку стаю из пяти касаток в
направлении острова Рам. Текс доверяет касаткам не больше моего и на
следующий день написал мне следующее : "Я так толком и не понял, что же
это такое медленно надвигалось на нас, оно, конечно же, вовсе не походило
на касатку, но тем не менее мне от этого веселей не стало."
Когда оно приблизилось ещё, он подумал было о большой черепахе, морской
или сухопутной, но когда объект поравнялся с лодкой, он изменил своё
мнение. Голова этого существа почти на метр торчала из воды, у неё было
"два огромных крупных как яблоки глаза", и по описанию г-на Гейвина она
походила на голову сухопутной черепахи, увеличенную до размеров ослиной.
Похожий на рану рот с отчётливо выраженными губами, занимающий почти
половину окружности головы. Рот ритмично открывался и закрывался,
показывая при этом красную пасть и издавая сиплый звук, который напомнил
Тексу мычанье простуженной коровы. Он не смог разглядеть ни ноздрей, ни
ушей. Где-то в полуметре за головой виднелась спина, подымавшаяся выше
головы и бывшая длиной около трёх метров. Она круто подымалась спереди и
плавно опускалась сзади, темно-коричневая, но несколько светлее головы.
Спина была не гладкая, а "вздымалась из воды как гора Куиллина", так писал
мне Текс на следующий день. "Складывалось впечатление, - говорил он, - что
это было животное весом около пяти тонн." При наименьшем приближении это
существо находилось где-то в пяти-семи метрах от лодки Текса. Оно прошло
мимо, двигаясь со скоростью около пяти узлов, направляясь на
зюйд-зюйд-вест в сторону острова Барр.
Спутник Текса подтверждает все до единой подробности этой истории, и
при таких идеальных условиях видимости и такой близости до объекта трудно
допустить, что каждый из них или оба они стали жертвой миража. Кстати, это
не первый, да и не второй случай появления чудовищ в окрестностях острова
Скай.
Прежний объект своего промысла, гигантскую акулу, я встречал лишь
изредка, так как она перестала быть моим хлебом и маслом, или, пожалуй,
попыткой стать таковыми. Со своей первой гигантской акулой мне пришлось
столкнуться шестнадцать бурных лет тому назад; я познакомился с ней
случайно, выплывая в море от маяка Камусфеарны, но за те десять лет, что я
прожил с перерывами там, я видел акул лишь с полдюжины раз, и при этом в
большинстве случаев издалека. Нет сомнения в том, что они часто
появлялись, когда меня там не было. Только однажды мне довелось видеть их
вблизи побережья, когда на них охотились мои последователи; я тогда
бодрствовал всю ночь со своим псом Джонни, который был на грани смерти. И
я тогда был слишком расстроен и опечален, чтобы заинтересоваться таким
странным зигзагом своей прошлой жизни.
Этапы болезни Джонни уже стерлись в моей памяти : два криза, из которых
он чудом, но ненадолго выкарабкался, теперь уже, кажется, не составляют
последовательности. До того я был в Лондоне и отправился в Камусфеарну в
последнюю неделю апреля. Мне позвонила Мораг и сказала, что Джонни
нездоров, и к тому времени, когда я приехал, он заболел воспалением
лёгких. Это был пёс невероятной силы, но уже старел, и сердце у него было
не такое, как у молодого пса.
В конце одной отчаянной ночи, когда я сидел с ним в Друимфиаклахе,
Мораг сменила меня после того, как сделала все свои дела по дому, и я
отправился вниз по склону к Камусфеарне, оглушенный и несчастный. Мне
ужасно хотелось поскорее добраться до постели и уснуть. Когда я подошёл к
той части тропинки, откуда виден дом и море, то вздрогнул от выстрела
гарпунной пушки, который не спутаешь ни с чем другим, как будто бы
проснулся и обнаружил, что смотришь прямо в своё прошлое. Подо мной в
тихом заливе был рыбацкий баркас из Маллейга. У его борта море прямо
кипело, а из пушки на корме подымалась слабая струйка от бездымного
пороха. Немного мористее виднелись громадные спинные плавники ещё двух
акул. Я увидел, как вспененная вода у борта баркаса утихла, когда
загарпуненная акула ушла в глубину моря, а я сидел и наблюдал знакомую
процедуру, когда они запустили лебёдки и в течение получаса выводили её на
поверхность. Я видел, как огромный двухметровый хвост рассекал воду и
хлестал по бортам баркаса, пока они боролись с ней, как некогда делал это
я, чтобы набросить удавку на бешено несущуюся цель. Я видел, как её
поймали и связали, и всё же оттого, что я так устал и был занят своими
мыслями, вся эта сцена представилась мне бессмысленной, и я так и не
включился в действие, пока маленькие фигурки членов команды шныряли по
палубе, выполняя работу, которая когда-то была моим повседневным занятием.
И всё же временами, наблюдая в полевой бинокль плавники акул, курсирующие
далеко в проливе, я испытывал зверское и исключительно нелогичное
беспокойство, такое же, думается, как испытывают кочующие существа в
неволе, когда наступает пора их миграции.
Хотя Джонни и пережил воспаление лёгких, и с виду стал таким же, как и
был прежде, письмена уже были на стене. Несколько месяцев спустя у него
возник рак прямой кишки, и хотя, как мне кажется, это было безболезненно,
а он был псом с высоким чувством собственного достоинства и чистюля, то
отчётливо чувствовал унижение от сопутствовавших болезни зловонных
испражнений, оставлявших следы на белой шелковистой мантии его шерсти.
Когда меня не было в Камусфеарне, он жил у Мораг Мак-Киннон, к которой
привязался не меньше, чем ко мне, но если я возвращался после нескольких
месяцев отсутствия, он сходил с ума от радости совсем как щенок и бежал
впереди меня вниз по тропинке в Камусфеарну, как будто бы я никогда и не
уезжал отсюда. Но в конце концов он умер у Мораг, так как я струсил
поехать на север, чтобы присутствовать при насильственной кончине моего
старого друга, что и пришлось сделать из гуманных соображений.
Ближайший ветеринар живёт очень далеко от Камусфеарны, по сути дела
ближе всего тот, что находится на острове Скай, почти в пятидесяти милях
по дороге и затем на пароме. Когда он посетил Джонни зимой 1954 года, то
сказал, что болезнь прогрессирует очень сильно, и если наступят боли, то
они будут внезапными и острыми с полной блокадой заднего прохода. Он
полагал, что в случае серьёзной операции у Джонни была наполовину
возможность выжить, но при этом настаивал, что надо предпринимать
экстренные меры : либо прервать жизнь Джонни, либо продлить её.
В тот год у меня не было машины, так что пришлось арендовать её на всю
поездку, чтобы она ждала меня во время операции и привезла обратно ночью
либо меня одного, либо с ним, но, как меня предупредили: во всяком случае
