оказался совершенно неожиданным.
- А откуда у вас эти часы?
Я готов был кусать себе локти. Двумя днями раньше, проделывая в ванне с
Миджбилом водные процедуры, я забыл нажать на заводную головку своего
Ролекс-Ойстера, и он, вполне естественно, остановился. Я поехал в Басру и
за двенадцать шиллингов и шесть пенсов купил себе, с позволения сказать,
часы, которые стучали как кастаньеты. За время путешествия они без
какой-либо видимой причины останавливались дважды.
Я объяснил ему всё это, но доверие ко мне уже было утрачено. Я вынул из
кармана свои собственные часы и добавил, что был бы весьма признателен,
если бы он конфисковал первые тут же на месте.
- Дело не в конфискации, - сказал он. - Полагается штраф за
необъявленные вещи.
А теперь позвольте мне посмотреть этот Ролекс.
Понадобилось ещё четверть часа на то, чтобы убедить его в том, что
Ролекс не контрабанда. Затем он начал досматривать мой багаж. Он не
оставил без внимания ни уголка, - сам Миджбил не смог бы проделать это
лучше, - а когда кончил, ни один из чемоданов не закрывался. Затем он
подошёл к последнему предмету в списке: одна живая выдра. Он молча
раздумывал по этому поводу примерно в течение минуты. Затем: "Так у вас с
собой живая выдра?" Я ответил, что очень сомневаюсь, что она ещё живая, но
она была таковой в Париже.
- Если животное дохлое, то на невыделанную шкуру пошлины не будет, если
же оно живое, то, разумеется, подлежит карантину.
Я специально выяснял этот вопрос ещё до отъезда из Ирака и теперь,
наконец, почувствовал под собой твёрдую почву. Я заявил ему, что мне
доподлинно известно, что карантину оно не подлежит, и, поскольку он уже
досмотрел мой багаж, я хотел бы удалиться вместе с выдрой. Если же он
попытается задержать меня, я предъявлю ему иск за гибель ценного животного.
Не представляю себе, сколько могло бы продолжаться это препирательство,
но как раз в это время его сменил другой служащий, который был настолько
же любезен, насколько холоден был первый, и настолько же обходителен,
насколько тот равнодушен. Через три минуты коробку и весь мой багаж
погрузили в ожидавшую машину, и мы оказались на последнем отрезке пути
домой. Для меня же гораздо важнее было то, что из ящика доносилось слабое
вопросительное щебетанье и шорох древесных стружек.
У Миджбила проявилось свойство, характерное, как мне кажется, для
многих животных: вполне определённый, так сказать, шаг по пути к смерти от
дорожного шока и достаточно мощное противодействие ему. Представляется,
что многие животные способны впадать в глубокий сон, почти коматозное
состояние, как добровольное действие, независимое от упадка сил. Это
защитный механизм, который приходит в действие, когда изобретательность
животного перед лицом испытаний не способна улучшить его положение. Я не
раз отмечал это у животных, попадавших в западню: у полярной лисицы не
более чем через час, после того, как она попала в капкан, у барсука в
суррейском лесу, у обыкновенной домашней мыши, попавшей в мышеловку. И,
конечно же, это- почти обычное явление у животных, которых содержат в
слишком тесных помещениях, как, например, в зоопарках и зоомагазинах.
Я подмечал это явление у Миджа во время поездок в автомобиле, которые
он люто ненавидел. После нескольких минут беснования он сворачивался в
тугой клубок и полностью отключался от ненавистного ему окружающего мира.
В первый день по прибытии в Лондон он, думается, был как раз в таком
отрешенном состоянии, в котором находился с того времени, как был
заколочен его ящик перед прибытием в Париж. Можно предположить, что он
пребывал в это время в знакомых ему местах на болотистом берегу Тигра или
же в том беспросветном мире, где костный мозг берёт на себя функции
органов дыхания, а подкорка впадает в состояние, граничащее с каталепсией.
К тому времени, как мы добрались до моей квартиры, он уже вполне пришёл
в себя, и когда я расплатился с шофёром и за мной захлопнулась дверь, я
почувствовал на мгновенье глубокое душевное удовлетворение, почти триумф,
оттого что я всё-таки привёз живого детёныша выдры из Ирака в Лондон и что
до Камусфеарны было всего лишь каких-нибудь шестьсот миль.
Я взломал крышку ящика, Мидж вскарабкался мне на руки и стал так
яростно ласкаться, что мне даже стало неловко, поскольку ласки эти
казались мне совершенно незаслуженными.
Глава 8
В то время я жил в однокомнатной квартире неподалёку от выставочного
комплекса "Олимпия". Это была большая комната с антресолями, где можно
было спать. На антресолях была дверь, выходившая на плоскую крышу гаража.
Сзади же была кухонка, ванная и чулан. Всё это было миниатюрных размеров и
больше походило на разделённый перегородками коридор. Хотя рядом не было
никакого садика, для выдры в этом необычном помещении были определённые
преимущества, так как крыша гаража компенсировала обычные трудности
содержания ручного животного в лондонской квартире, а окошечко из чулана в
ванную создавало условия, в которых её можно было в любое время ненадолго
оставлять одну со всем для неё необходимым. Но я и не думал, что эти
периоды окажутся столь непродолжительны, всего каких-нибудь четыре-пять
часов. Я понял это лишь тогда, когда Мидж уже стал точкой, вокруг которой
весьма эксцентрично кружилась моя жизнь. Выдры, взращенные человеком,
требуют человеческого общения, много ласки и продолжительной совместной
игры.
Без этого они очень быстро становятся несчастными и большей частью
утомительны прямо пропорционально своему безрадостному положению. Они
могут надоедать чисто из любопытства или от избытка чувств, но не
преднамеренно, как это часто бывает в результате лишений.
Просторная спальня с кафельным полом в генеральном консульстве в Басре,
минимально и безыскусно меблированная, не очень-то подготовила меня к
решению тех проблем, которые возникли в моей загромождённой и уязвимой
квартире при появлении там Миджбила. Несмотря на всю усталость в тот
первый вечер не прошло и пяти минут после освобождения Миджа из ящика, как
он начал со страшным воодушевлением исследовать своё новое жилище. Я было
направился на кухню за рыбой для него, которую должна была приготовить моя
домработница, но не успел даже дойти туда, как услышал в комнате позади
себя звон разбитого фарфора. Рыба и ванна на время решали эту проблему,
так как, поев, он стал с ума сходить от радости, очутившись в воде, и
самозабвенно кувыркался там целых полчаса, но стало ясно, что квартиру
придётся изрядно переоборудовать, чтобы жить в ней вместе с ним. Тем
временем мне давно уже пора было спать, и я не нашёл никакого другого
решения, кроме как положить спальный мешок на диван и привязать Миджа к
ножке дивана за поводок.
У меня так и не сложилось определённого мнения относительно того,
случайно ли некоторые аспекты поведения выдр похожи на человеческие или же
такие молодые животные, как Мидж, просто копируют действия человека, как
приёмного родителя.
По крайней мере, Мидж, мне кажется, внимательно следил за тем, как я
укладываюсь спать и кладу голову на подушку, затем, с таким видом, что ему
доподлинно известно, что нужно делать, он забирался на диван, извиваясь,
залезал в спальный мешок и ложился на спину положив голову на подушку
рядом с моей, а передние лапы при этом торчали вверх. В таком положении,
как дети обычно укладывают спать своих кукол-медвежат, Мидж издавал
глубочайший вздох и моментально засыпал.
И в самом деле у выдр есть множество черт, которые наводят на мысль об
их человекоподобии. Играющая сухая выдра как бы специально создана для
того, чтобы радовать ребёнка. Они очень похожи на "нарошечных" животных и
больше всего на "Макса" Джиованнети; такое сравнение очень часто
высказывалось теми, кто видел моих выдр впервые: те же коротенькие ножки,
такое же толстенькое пушистое тело, пышные усы и клоунское добродушие. В
воде же они ведут себя совсем по другому, становятся гибкими, как угорь,
быстрыми, как молния и изящными, как балерина.
Однако, очень немногим приходилось наблюдать за ними в воде достаточно
долго, и я не знаю ни одного зоопарка, где бы выдр держали в стеклянном
аквариуме; мне кажется что такое зрелище затмило бы все остальное.
Мы пробыли с Миджем в Лондоне чуть ли не целый месяц. За это время
квартира, по словам её хозяина, стала походить на нечто среднее между
обезьянником и складом мебели. Крыша гаража была обнесена сеткой, к
лестнице на антресоли была приделана калитка, так что временами его можно
было удалять из комнаты. Телефон на антресолях упрятали в ящик (запор
которого он вскоре научился открывать), платяной шкаф отгородили
проволочной сеткой, свисавшей с самого потолка, а электропроводку убрали в
деревянные короба, после чего помещение стало походить на электростанцию.
Все эти меры предосторожности были совершенно необходимы, ибо, если
Мидж считал, что его устранили слишком надолго и в особенности от тех
гостей, с которыми ему хотелось познакомиться, то он с чрезвычайной
изобретательностью начинал крушить всё вокруг. Никакие мои ухищрения не
могли устоять перед его гением, всегда оказывалось что-то, чего я
недоучёл, всегда находилось какое-то средство для выражения треском или
звоном его настроения или разочарования, и очень скоро я понял, что
профилактика - гораздо более удобное средство, чем лечение.
В спектаклях, которые он задумывал, не было ничего случайного, он
вкладывал в них всё упорство и изобретательность своего замечательного ума
и проворство мускулистого тельца. Однажды вечером, к примеру, уже после
третьего или четвёртого визита строителей, которые, как мне казалось,
оставили после себя совершенно выдронепроницаемую обстановку, я, учитывая
пожелание одной своей гостьи, боявшейся за сохранность своих нейлоновых
чулок, выставил Миджа на часок на антресоли. Несколько минут спустя он
появился на перилах антресолей, бесстрашно балансируя на узком поручне, и
не обращал никакого внимания ни на нас, ни на высоту, на которой
находился, ибо план его, очевидно, уже созрел. Над перилами по всей длине
антресолей на бечевке висели различные декоративные вещицы: сумка пастуха
с Крита, кинжал и ещё кое-какие предметы, которые я теперь уж и не могу
припомнить. Целенаправленно и с видом величайшего самодовольства Мидж
начал перегрызать верёвочки, с которых свисали эти поделки и сувениры.
Перегрызя одну из них, он останавливался, чтобы посмотреть, как она
шлёпнется на паркет внизу, затем осторожно продолжал продвижение по
перилам и подбирался к следующей. Мы с гостьей стояли внизу, стараясь
поймать наиболее хрупкие вещи, и, мне помнится, когда последний, так
сказать, фрукт, упал с ветки, она повернулась ко мне и со вздохом сказала:
"Ну разве ты не видишь, что это просто не может так продолжаться дальше?"
Гораздо чаще, однако, когда его предоставляли самому себе в квартире,
он обычно часами играл со вскоре установившимся набором игрушек: шариков
для настольного тенниса, стеклянных шариков, гуттаперчевых мячиков и
панцирем водяной черепахи, который я привёз из его родных болот. Те
вещицы, которые были поменьше, он вскоре очень ловко стал бросать рывком
головы через всю комнату, а с шариком от настольного тенниса он изобрёл
свою собственную игру, которая занимала его по получасу кряду. Раздвижной
чемодан, который я брал с собой в Ирак, по пути домой испортился так, что
в закрытом виде крышка оказывалась под наклоном от одного края к другому.
Мидж обнаружил, что, если положить шарик на верхний край, то он
скатывается на другую сторону без посторонней помощи. Он бросался к
другому краю, чтобы успеть туда раньше шарика, прятался от него, потом,
пригнувшись, подпрыгивал и хватал его в тот момент, как тот касался пола,
и затем снова трусил к высокому краю.
Эти игры занимали у него половину того времени, что он находился дома и
не спал, но несколько раз в день ему нужно было как психологически, так,
думается и физически довольно продолжительное время побаловаться с
