Мы просто упивались рыбой, сходили от неё с ума, были счастливы от рыбы в
этой сверкающей оранжевой сфере из воздуха и воды. Близнецам было лет
тринадцать, а мне примерно тридцать восемь, но это рыбное чудо вызывало у
нас одинаковую реакцию.
Мы так увлеклись в своём восторге, превращая сбившиеся в кучу миллионы
рыбёшек в сверкающий фейерверк, что только некоторое время спустя я
задумался над тем, что же загнало этот гигантский косяк молодняка кильки
или "грязь", как её называют в этих краях, в наш залив, и почему, вместо
того, чтобы рассыпаться по морю, её с каждой минутой становилось всё
больше и больше на этой отмели. Затем я увидел, что в ста метрах отсюда
поверхность воды вспенилась от скумбрии, косяки которой поднимали буруны
на гладкой поверхности прилива. Скумбрия гнала перед собой эту мелочь в
узкий залив и держала её там, но и сами преследователи были не в состоянии
повернуть назад. Их в свою очередь оттесняла от моря стая бурых дельфинов,
которые плыли по внешнему краю косяка и прижимали скумбрию всё ближе и
ближе к берегу. Охотники и преследуемые выжимали мелочь кильки вовсе на
песок, и вскоре каждая небольшая волна стала выплескивать на берег россыпь
серебряной мелюзги. Я удивился было тому, что дельфины так долго не могут
насытиться и убраться восвояси, и только тогда заметил, что подобно
мелюзге и скумбрии, которых они загнали сюда в залив, выход дельфинам в
открытое море был также отрезан. Позади них, чернея на фоне блёклой на
закате воды, вздымался острый как сабля плавник самца дельфина-касатки,
самого страшного врага всех обитателей моря, как малых, так и больших, -
неприступный зверь. Одним своим присутствием, своим грозным видом он
контролировал миллиарды жизней, сгрудившихся между ним и берегом.
Утром при отливе был мертвый штиль, и море, спокойное как горное озеро,
насколько хватало взора, отошло от берега метров на двести. То, что оно
оставило после себя на линии прилива, которая теперь проходила по склону
белого песка у подножия дюн, в это утро было похоже не на смолёный канат,
опоясывающий залив.
Песок был голубовато-серым и белесым от тушек миллионов и миллионов
неподвижных мальков и прочей мелюзги. Когда взошло солнце, чайки наелись
до отвала и молча сидели нахохлившись с безразличным видом длинными рядами
на мокром песке поближе к морю, а солнце, которое только что поднялось
из-за холма, отбрасывало длинные, чопорные тени.
Я набрал несколько вёдер мелочи и хранил их по возможности в прохладном
месте в те жаркие солнечные дни сентября. Но манна, как и всё остальное,
должна быть по крайней мере пятидесяти семи сортов. Ведь когда небеса
посылают нам изобилие, оно слишком часто бывает однообразным. Первое
блюдо, приготовленное из этого снетка, вызвало у меня восторг новизны и
невероятной удачи, схожие с тем удовольствием, которое я испытываю первые
несколько дней от какого-либо незатейливого, но нового сокровища,
подобранного на берегу после шторма. На второй раз оно уже утратило
кое-что, а на шестой и седьмой раз я уже пресытился ею, а у меня ещё было
целых три полных ведра. Джонни, который проявлял неестественную страсть к
любого вида рыбе, съел гораздо больше, чем я, но в вёдрах как будто бы и
не убавилось. Ко мне приехал гость, и мы с ним готовили рыбные пироги и
запеканки, уху, похлёбки, приправы и заливное, и, наконец, в одно
прекрасное утро рыба стала пахнуть. Тогда мы начали пользоваться этой
рыбёшкой в качестве приманки в ловушках на омаров, но немного спустя и
омары вроде бы пресытились ими.
Так уж случилось, что примерно в это же время я отправился в одну из
своих редких поездок за покупками в Инвернесс. Вторым блюдом в меню за
обедом в гостинице был жареный снеток, и вся столовая была пронизана очень
аппетитным некогда ароматом. Я уехал из гостиницы с таким видом, как будто
бы под столом обнаружил чей-то труп, и с тех пор года два не мог
притронуться к снетку.
Глава 5
Меньшие представители племени китовых бывают в Камусфеарне каждое лето.
Иногда большие киты: синие и полосатики, величаво проплывают по проливу за
маяком, но они никогда не заходят в залив, так как только при самом
высоком приливе там бывает достаточно воды, чтобы вместить их гигантскую
тушу.
Изо всех морских тварей киты вызывают у меня особое восхищение,
которое, возможно происходит из знания об их чрезвычайно развитом мозге в
связи с неразгаданностью, напряженностью и смутностью того мира, где
проходит их жизнь.
У них в мозгу так много извилин, что даже высказывались предположения о
том, что, если бы не обескураживающее отсутствие конечностей, то они,
вполне возможно, обошли бы человека в господстве на земной поверхности. И
всё же очень большое число людей, судя по чисто внешним признакам размеров
и среды обитания, путают их с большими акулами, мозги которых ничтожны и
рудиментарны. Хоть китобои с давних пор рассказывают странные истории об
исключительных умственных данных объектов своей охоты, лишь относительно
недавно эти факты стали общеизвестны. Американские океанариумы дали
возможность бурым и простым дельфинам проявить себя как высоко
интеллектуальным, дружелюбным и игривым личностям, которые охотно выражают
желание общаться с человеком и доставлять ему радость. Они играют со
служителями в мяч, подымаются из воды, чтобы поприветствовать их и с
удовольствием достают из воды случайно попавшие в бассейн предметы, как
дамские сумочки и прочие подобные им вещи. Они также проявляют друг к
другу бесспорный альтруизм, как и многие другие животные, а возможно и в
гораздо большей степени, их поведение очень выгодно отличается от
человеческого. И всё же из-за жира и ворвани, которые защищают их от
холода в арктических морях, человек с испокон веков уготовил китам самую
зверскую и жестокую смерть из своего арсенала : гарпун, глубоко
впивающийся в живую плоть.
До самых недавних пор зоологи считали, что киты - немые, и оставалась
нераскрытой как система связи, которая обеспечивает согласованные действия
далеко разбросанных животных, так и "шестое чувство", с помощью которого
они обнаруживают наличие объектов в слишком тёмной для зрения воде. Мы
слишком долго исходили из тупой предпосылки, что чувства, которыми другие
живые существа воспринимают свой мир, в значительной степени схожи с
нашими. Но в действительности, с помощью научных открытий, мы только
сейчас начинаем приближаться к тем методам восприятия, которые всегда были
у китов с рожденья.
Они не только слышат звуки в четыре раза выше по тону, чем в состоянии
уловить человеческое ухо, но у них также есть высоко развитая система,
очень сходная с недавно открытым радаром, который излучает постоянный
поток сверхзвуковых сигналов, "отражающееся" эхо которых даёт им знать о
местонахождении, размерах и, возможно, гораздо большем числе еще не
разгаданных нами сведений, о всех объектах, находящихся в радиусе их
действия. Подводными устройствами записи звука теперь установлено, что
представители китового племени постоянно переговариваются между собой,
издают такие звуки, которые очень редко, а то и вообще никогда не звучат,
когда кит находится один и никого поблизости нет.
Раз человек не слышал их, то и считал, что киты - немые. Если крик боли
кита при поражении его гарпуном был бы слышен, то вполне возможно, хотя и
маловероятно, что человек возненавидел бы себя за их убийство, ибо зрелище
того, как два взрослых кита удерживают над водой место раны китёнка, не
сумело изменить отношения китобоев к ним.
Случайно оказавшемуся на берегу зрителю или пассажиру парохода, конечно
же, нелегко понять при мимолётном взгляде на плавник бурого дельфина все
эти сложные и интересные особенности их обладателя. Как это ни странно,
совсем немногие даже знают о том, что бурый дельфин - это кит.
Бурые дельфины, длиной около двух метров, тучные, но изящные существа -
наиболее частые посетители из семейства китовых в заливе Камусфеарны. В
отличие от шумливых простых дельфинов, это робкие, незаметные создания, и
нужно потратить достаточно много времени и терпения, чтобы подробнее
разглядеть их. Иначе просто видишь небольшой загнутый плавник похожий на
зубец медленно вращающейся шестерни. Нужно время, чтобы сушить вёсла и
оставаться неподвижным, нужна выдержка, чтобы любознательность возобладала
над робостью. И тогда бурые дельфины выскакивают из воды совсем рядом с
лодкой, как бы от удивления вдруг раскрывают рот, и на близком расстоянии
забавное любопытство в их глазах проявляется так же отчётливо, как и на
лице человека, на лице ребёнка, ещё не связанного условностями при
проявлении эмоций. Их морда, подобно мордам всех китов, за исключением
дельфина-касатки, представляется добродушной, даже любезной. Но они не
дают себя разглядывать, и, после краткого удивления, ныряют далеко в
сумеречную глубину. Они занимаются своим делом, и не задерживаются, чтобы
поиграть, как это делают дельфины.
Однажды летом стадо из семнадцати дельфинов-бутылконосов провело целую
неделю в заливе Камусфеарны. Они чуть ли не выжидали, когда выйдет лодка,
чтобы поиграть с ней. Они никогда не прыгают и не шалят, если рядом нет
зрителей, но когда мы оказывались среди них в лодке с навесным мотором,
они затевали свои шальные и бесшабашные игры в прятки с нами, в некоторого
рода водные жмурки, в которых мы в лодке считались практически слепыми и
были мишенью всевозможных сюрпризов, на которые они только способны.
Начало было всегда одинаковым: они идут плотной стаей, их плавники
появляются из воды при долгом мощном рывке вперёд каждые пять-десять
секунд, а мы следуем за ними, пытаясь подойти к ним как можно ближе.
Когда мы приближаемся к ним метров на пятнадцать, вдруг наступает
тишина, и они, невидимые, подныривают под лодкой и появляются у нас прямо
за кормой. Иногда они задерживаются под водой на несколько минут, а мы
выключаем мотор и ждем. Вот тут-то и наступает их черёд. За всю свою
прошлую жизнь, и какие бы другие зрелища мне не предстояло увидеть в
будущем, я навсегда запомню славное величие прыжка дельфина, когда они
выскакивают из воды друг за другом на целых три метра вверх и описывают
высокую параболу из блестящего серебра у самого борта лодки. В то время у
меня возникло ощущение, что я уже видел такое, но не мог вспомнить где.
Позднее я понял, что это неоспоримо напоминало мне скорострельные залпы
пиротехнических ракет. Ревущий звук разрыва ракеты сопровождался хриплым
выдохом, когда каждый дельфин буквально выстреливал себя почти вертикально
из волн.
В этом косяке дельфинов было с полдюжины детишек длиной не более
полутора метров, в то время как родители были около трёх с половиной
метров. Детишки всегда держались рядом с мамашей, всегда с правой стороны,
и я заметил, что, когда мамаши прыгают, то всегда проделывают только те
акробатические трюки, которые строго по силам их отпрыскам, и подымаются
лишь на половину высоты бездетных особей.
Те, кто был в составе того косяка дельфинов, общались голосом, вполне
различимым человеческим ухом. Это бывало редко вблизи лодки, а как
правило, когда они отплывали от неё на расстояние сотни-другой метров.
Когда они вырываются на поверхность сильным движением вперёд, то один из
них или сразу же несколько издаёт нечто среднее между резким свистом или
писком на одной ноте, длящейся, пожалуй, секунды две. Странно как-то, но я
нигде не могу найти письменного свидетельства о каких-либо звуках,
издаваемых китами, так чётко и даже навязчиво слышимых над водой, как эти.
Северный дельфин-касатка, или вернее дельфин Риссо, который на несколько
футов длиннее бутылконоса, также водится летом в заливе Камусфеарны. И
хотя в годы охоты на акул я обычно считал их морскими клоунами, постоянно
резвящимися в неуклюжих и неподходящих позах, те, которые появлялись в
Камусфеарне в сравнении с бутылконосами были степенны и солидны. Почти
всегда это были самки с приплодом, которые заняты серьёзным делом кормёжки
