последних денег на водку.
С Дубик. НуРка слетай!
А тот (сорокалетний; может, и сорок пять, крепкий, брутальный) с го-
товностью выскочил из мастерской. И вскоре вернулсЯ с бутылкой.
Пили, и знающий Дубисов нам объяснил, что эксперт Уманский непредска-
зуем и затащить его на какуюРто дохлую бутылку, то бишь на водку, не так
просто. Но вот что наверняка С это то, что старичок Уманский демократ из
активных и пойдет, Ясное дело, на демонстрацию. Все достойные художники
туда пойдут. Ему, Дубику, быть там тоже интересно. Идем, а?..
А Василек с улыбкой мне мигнул. Дто равносильно постукиванью по столу
костяшкой пальца.
С Так мы идем? С уже настаивал Дубик.
Разговаривали мы за круглым столиком (украденным Васильком с улицы
возле пивной палатки, изРпод грибка). Смеялись. А на плоскости столика
Василек, балуясь, рисовал мелками широкую улицу и толпу на ней. Де-
монстрацию демократов. Конную милицию. Даже танк. (Кто знает!) Знамена
(в три колера). Мелки крошились. ИзРпод мелков выскакивали туловища,
шляпы, поднятые руки.
Решили так: сойдемсЯ на демонстрации, а потом часть художников завер-
нет ко мне в общагу (иногда заглядывали, особенно с женщинами). Оба
вдруг разгорячились, так сильно хотели дружеской встречи. Я сказал С
согласен. Но, конечно, предупредил: без эксперта вы мне неинтересны; не
пущу.2
С Но мы же к тебе не на пять минут! С вроде как обиделсЯ
Дубисов.
Василек Пятов уговаривал:
С Придем к тебе с Уманским... ДемонстрациЯ С это праздник и только
как повод. А тебе С как личное знакомство со знаменитым экспертом. По-
верь, Петрович, это надо, надо! Немного водки. Немножко лести. Уманский
С такой же нормальный человечишка, как все мы, вот разве что одряхлел.
Но длЯ лести его уши еще вполне приоткрыты и свежи...
Этот молодой Василек менЯ еще и учил.
С ... Надо, надо отметить. Будет как встреча в праздник. Будет как
День художника.
С День кого? С Я засмеялся.
Но он хорошо мне врезал. Молодой, а умеет.
С День твоего брата Вени.
И Я тут же ощутил комок в горле.
Поговорили: эксперт Уманский сможет, пожалуй, подключить и немцев,
заинтересовать Веней того же Аймермахера, С два известных рисунка как
начало? А Дубик развел руками, мол, о Венедикте Петровиче пора и статью
писать!..
Василек: С Придем с выпивкой. Но водку и ты сколькоРто поставишь...
С Дем ЯРто смогу заинтересовать Уманского?
Я мало верил в добрые дела за просто так. А водку старичок пить не
станет С выпьют они.
С Как чем?.. Ты С брат Венедикта Петровича.
Мы, видно, шумели; два жалких холмика под одеялами стали ворочаться.
Одна громко охнула. И выдала долгийРдолгий стон (выстонала боль голодно-
го сновидения). ТсРс. Василек погрозил нам пальцем.
Мы решили перейти из собственно мастерской в комнатуРбоковушку.
Встали и С взяв разом в руки (с трех сторон) С понесли круглый разри-
сованный мелками столик с покачивающейсЯ на нем бутылкой и стаканами.
Шаткий столик с впрок нарисованной толпой (с будущей демонстрацией!), и
как же бережно и чутко мы в ту минуту его несли, минуЯ узкое место при
выходе, С андеграундный художник, андеграундный писатель и, если верить
слухам, стукач С все трое. Миг единения. Символ тишины с покачивающейсЯ
бутылкой. ТсРс.
Дубик расхваливал воронежские портреты, сделанные недавно Васильком С
три лица как три лика (почемуРто безглазые). Заговорили о глубинке, о
жалких там нынче выставках и о малых ценах. Я примолк. Я смотрел. Лица с
полотен источали суровость, их безглазье отдавало страшным нераспаханным
черноземом. Беды. Бездорожье. Безденежье. Вурдалаки с кротким и чистым
взглядом. В таких портретах Я не любил свою давнюю провинциальную укоре-
ненность, вой души, который так и не спряталсЯ в истончившуюсЯ боль.
На северной стороне общаги (смотреть из окна Конобеевых) тянулась не-
ухоженнаЯ серенькаЯ московскаЯ улочка С по ней, словно бы ей в контраст,
ходили тудаРсюда веселые и красивые люди. Там светилсЯ окнами известный
спортзал, тренировались прыгуны, гимнасты на батуте, разъезжавшие по
всему миру.
Имевшие возможность Ярко одетьсЯ и просты душой, они были совсем не
против (им нравилось), чтобы их красота и их достаток били в глаза дру-
гим. Особенно в дождь, в слякоть эти броско, богато одетые женщины и
мужчины казались на спуске улочки не людьми, а внезапным десантом с не-
ба. Сравнение с небесным десантом только усиливалось, когда Я видел их в
окнах громадного высокого зала: мужчины в спортивных костюмах и женщины
(иногда в купальниках) совершали там свои прыжки, эффектные и тягучие,
как пригретаЯ в зубах молочнаЯ жвачка. Переворачиваясь в воздухе, женщи-
ны в купальниках вдруг кланялись друг другу. Раскланявшись С разлетались
в стороны. Они бились о пружинящую ткань спиной и рельефной задницей, но
тут же вновь мягкоРмягко взлетали, бескостные инопланетяне. Михаил и Я,
застывшие на десятилетиЯ в андеграунде, казались вблизи них издержками
природы, просто червячками С ссутулившийся, постаревший, копошащийсЯ
червячок сидит и перебирает буквы (на пишущей машинке), а совсем рядом,
в доме напротив, красивые люди взлетают и падают С с каждым аховым паде-
нием не только не погибая, но еще более взлетаЯ и сближаясь с небом. Не
птицы еще, но уже и не люди.
С Там женщины. Там С настоящие! С Михаил, появившись (с рукописью) в
тот вечер у меня, застыл у окна. Он жевал бутерброд с колбасой, не отры-
ваЯ взгляда от полуптиц.
Я засмеялся:
С Не то что твои! С Женские образы Михаилу сколькоРто удавались, спо-
ру нет, но настораживало, что вокруг и рядом с автором (мне ли не знать)
жили женщины почемуРто совсемРсовсем иные. Жесткие и цепкие. И чуть что
дававшие ему пинка (начинаЯ с его решительной жены, удравшей от Михаила
за границу, едва ей там засветило).
Михаил тоже понимал несоответствие. И как только в очередной повести
возникала сентиментальнаЯ женщина, приносил мне почитать, устраиваЯ ей
(и себе) проверку. Знал, что ждет разнос. Так уж сложилось. Потеряй Я
боевые клыки и подобрей вдруг к своим ли, к чужим, не важно чьим, текс-
там, длЯ Михаила (длЯ нас обоих) рухнуло бы одно из измерений вербально-
го мира.
Но с некоторых пор Я уже не в состоянии читать с начала; тяготят уси-
лия. Возможно, не хочу иметь дела с замыслом, который скоро угадываю.
(Возможно, просто старею.) Зато произвольные куски из середины, из чет-
вертой главы, любые десять шелестящих страниц подряд С вот мое удо-
вольствие. Лучшие тексты в моей жизни Я прочитал урывками в метро. Под
пристук колес. Вот и Михаил вновь описывал своих плачущих, плаксивых,
слезокапающих, слезовыжимающих женщин С а что? а почему нет? С писали же
вновь и вновь живописцы пухлых, пухленьких, пухлоемких, пухлодразнящих
мадонн. Дитал, и малоРпомалу менЯ захватывало. Ах, как он стал писать! С
думалось с завистью. На сереньком, на дешевом бумажном листе, дважды
кряду, текст довел менЯ до сердцебиения: снисхождение к женщине было Яв-
лено в строчках с такой болью и с такой бессмысленной силой прощения,
что какоеРто времЯ Я не смог читать, закрыл глаза. Станцию за станцией
ехал, тихо сглатываЯ волнение.
ПровожаЯ немощную старуху, Михаил слетал в Израиль (по просьбе и на
деньги ее родственников). Заодно повидалсЯ там с братом. С братом не ви-
делись десять лет! Они общались, не расставаясь, все три дня. Брат сле-
дил за событиями в России, сопереживал. Но как только Михаил, воодуше-
вясь, стал рассказывать, как он вместе с другими во времЯ августовского
путча строил заграждениЯ у Белого дома и спешил защищать шаткую демокра-
тию, брат, выслушав, грустно ему заметил:
С Когда вы наконец оставите эту несчастную страну в покое?
С Эта страна С моя, С сказал Михаил.
Брат промолчал.
Михаил был задет. Он вернулсЯ обиженным.
И теперь спросил меня:
С Как ты думаешь: брат имел в виду (он ведь сказал вы) евреев, остав-
шихсЯ в России?
Я пожал плечами: разговор братьев понимать трудно, еще труднее ин-
терпретировать за глаза.
С Возможно, он имел в виду вообще всех наших либералов...
С НачинаЯ считать, скажем, с Герцена? с Петра Великого?..
Я засмеялся: некоторые начинают отсчет с отшельников С со святых от-
цов, убежавших от мира в пустынь.
Я попыталсЯ импровизировать (не умеЯ объяснить).
Вы С в контексте упрека! С могло и впрямь означать всех вообще возму-
тителей и без того нескучного российского спокойствия: волна за волной.
Отшельник С как внутренний эмигрант. Едва кончаютсЯ отшельники, как раз
и начинаютсЯ эмигранты. Эмигрантов сменяют диссиденты. А когда испаряют-
сЯ диссиденты, заступает андеграунд. Прочтений (интерпретаций) русского
отступничества достанет на всякий вкус. И прекрасно. Это С мы. В России,
как нигде, новизна любой идеи оборачиваетсЯ через времЯ своим выворотом.
Мы мученики не идей, а их мучительно меняющихсЯ прочтений, еще когда за-
метил мой насмешливый брат Веня.
Вы С это и есть мы. Вы С это ты да Я, да Вик Викыч, вот кто не оста-
вит Россию в покое, мы не оставим ее в покое, Миша, не волнуйся, сказал
Я уже с вдохновением. (Я впал в экстаз!) Мы С подсознание России. Нас
тут прописали. При любом здесь раскладе (при подлом или даже самом свет-
лом) нас будут гнать пинками, а мы будем тыкатьсЯ из двери в дверь и
восторгатьсЯ длиной коридора! Будем слонятьсЯ с нашими дешевыми пласт-
массовыми машинками в надежде, что и нам отыщетсЯ комнатка в бесконечном
коридоре гигантской российской общаги.
Дто до светящегосЯ окна в самом конце коридора (Я показал Михаилу ру-
кой в торец), оно не означает, кстати сказать, выхода: не означает ни
выхода, ни конца туннеля, ни путеводной звезды, ни даже знака С это
просто наша физическаЯ смерть, износ тела. Просто конец нашей жизни, Ми-
ша. Слабое пятнышко света, которое дает нам отсрочку; но с ней вместе
дает и своеобразное счастье жить в этом гениальном российском коридоре с
десятками тысяч говенных комнат.
Вот и господин Смоликов, уже обретший литературную известность, сооб-
щил Михаилу, что хочет поностальгировать. По былым временам, по нашей
молодости С по андеграунду.
МенЯ он побаивался, а Вик Викыч в отъезде, так что Смоликов, ища
встречи, звонил Михаилу С хочется, мол, Миша, посидеть Тглаза в глазаУ,
пообщаться. ХочетсЯ обменятьсЯ нашими Тсгорбленными от подземностиУ че-
ловеческими чувствами. (Все его словечки, стиль.) Ему ведь действительно
хочется, это правда!
Но правда еще и в том, что уже через самое короткое времЯ господин
Смоликов, словно длЯ этого и встречался, живо и с подробностями переска-
жет наши разговоры в очередных интервью на телевидении, на радио и в га-
зетах. На голубом глазу он продаст все эти наши Тсгорбленные чувстваУ в
розницу (в розницу дороже). Или он думает, что мы совсем уж ничего не
знаем? (Нет, он думает, пропускаем мимо, прощаем С забываем, поддавшись
каждый раз чувству встречи.)
Он, собственно, пригласил в Дом литераторов только Михаила, Твыпить
вместе злой водчонкиУ, но Михаил тут же вспомнил обо мне, мол, двое нас.
Смоликов помялсЯ и согласился. Существует определенное неудобство, когда
ему со мной надо пить водку (не задеть, не ущемить менЯ ненароком!) Но,
может, ему хотелось посмотреть, что со мной сталось. (Дто может статьсЯ
с человеком, который был и осталсЯ каменеть в агэ.) Риск, как Я понимаю,
Смоликов свел к минимуму: встречу устроили не в ресторане (где межблюд-
ное томление), а как бы случайно и на бегу С в проходном затоптанном за-
ле, где шум и галдеж, где скорые бутерброды, а водка в розлив. Короче:
напились легко и быстро; и без скандала. (МенЯ подмывало, но не каждый
же раз Я срываюсь.)
