была занята моЯ голова чуть ли не двадцать пять лет С РусскаЯ литерату-
ра, не сами даже тексты, не их породистость, а их именно что высокий
отзвук. Понятно, что и сама литература косвенно повязана с Богом, мысль
прозрачна. Но понятно и то, что косвенно, как через инстанцию, отчет не
дают. Литература С не требник же на каждый день...
Так Я рассуждал, вернувшись с милицейского опроса в той телевизионной
комнате. (Дело Явно закрывают. Финиш.)
Освободившись от треволнений ментов и суеты людей (от одной из навя-
занных ими забот) и став душой легче, Я сделалсЯ в меру философичен С
варил овсянку, готовил ужин. Покой ощущался. Покой в руках С вот где был
главный теперь покой. Люблю свои руки! Взаимоугадывание чутких движений
и лад С обе руки сделались легко согласованны, чуть обмякшие, огрузлые
от непотраченной силы. Было удачей, что Я столкнулсЯ с грабителями в
этот помеченный рефлексией день С в этот же вечер.
Поел, прибрал (был у Конобеевых) и вовремЯ вспомнил, что сейчас ка-
койРто популярный ТВРфильм, народ жаждет, а значит, полный вперед и про-
верь! С и вот уже иду, руки в карманы. И сразу на этаж, в квартиру Собо-
левых, где и обнаружил людей. Двоих, это обычно. Тати не жнут, а погоды
ждут. Приход их не был ограблением С попыткой. В коридорах общаги как
раз опустело, признак мыльного фильма, час этак одиннадцатый. У дверей Я
уже поигрывал ключами в кармане. А из замочной скважины Соболевых струи-
лась толика света. Ого! Возможно, Я сам забыл и там горит, нагорает со
вчерашнего вечера (плохо!). Но, конечно, сердце тукнуло об опасности.
Открыл С быстро вошел. Двое. Оба сидели в креслах, пауза.
Мрачные, чуть встревоженные хари: возможна разборка.
С Мужики. Надо уходить, С обратилсЯ Я. Просто и без нажима, как к
своим, а голос бодр: С По телевизору, говорят, фильм хороший! По домам
пора...
Могли пригрозить, приставив пистолет С газовый; у ближнего ко мне
(торчком заткнут в кармане). Могли затолкать менЯ на кухню. Запереть в
ванную, тоже бывает. (У них был выбор.) Но и у менЯ какиеРникакие прие-
мы. Важен момент. А ведь оба сидели у столика в креслах!
Пользуясь замешательством, минутным, разумеется, Я прошагал к шкафу и
вынул початую бутылку водки (в шкафу ее и держу), два стакана (два и
держу) С после чего налил им. Обоим. Все очень естественно. Замедленными
движениями, не вспугиваЯ ни взглядом, ни словом, Я поставил стакан перед
тем и перед другим, каждому С хорошие манящие две трети. Глотнул крепко
из горла сам, не отрава.
С На дорогу вам, мужики, посошок! Дтоб без обиды. Дтоб
честь честью, С приговаривал Я. С И по домам.
Они переглянулись, выпили С и ушли. Один из них, едва выпив, крякнул
и солидно, с заметным достоинством отер рот. Мол, закусь не требуется.
Мол, честь честью.
Шаги их стихли, а Я еще этак минут десять побыл один. Минут пятнад-
цать. СегоднЯ уже не придут. Я оглядел квартиру. В свой разведывательный
(Я так думаю) визит они вещей не потревожили, кроме одной С чехол порта-
тивного Японского компьютера был на проверку открыт и снова закрыт
(змейка съехала влево). Сам компьютер обнаружить не успели; Я загодЯ
припрятал, завернув в полотенце и бросив на антресоль С в хлам, где под-
шивки газет и журналы.
С утра купил новый замок, поставил на дверь; теперь будет два. Конеч-
но, профессионал подберет ключ к любому замку. Вот и пусть подбирает,
времЯ идет, Соболевы, глядишь, уже вернутся.
Прием с водкой С мой старинный прием, из самых давних, Я мог бы запа-
тентовать.
ПочатаЯ бутылка и дразнящие, родные их глазу граненые стаканы (Я спе-
циально добыл такие, унес из дрянной столовки) С это важно; но к стака-
нам в плюс важно коеРчто личное, взгляд или крепкий мужской вздох, С
тогда и сыграют спокойные руки, опыт ненарочитой силы движений.
В те дни Я толькоРтолько бросил писать повести; точка, финиш С Я
спал, ел, раскачивалсЯ поутру на стуле, а братьЯ Рузаевы были молодые
маляры, бесцеремонный напор и тупаЯ смелость. ТА мы РРррузаевы!У С рыка-
ли они в общежитском коридоре. Эти РРррузаевы уже унесли лучшие стульЯ
из телевизионной комнаты. А с третьего этажа (у кого, не помню) забрали
из квартиры кресло, им нравилось, что оно на колесиках. Тогда же нацели-
лись на сторожимую мной квартиру.
В открытую и чуть ли не рядом с дверью оба сидели в коридоре на кор-
точках и курили. Ждали, когда уйду.
С Да кто ты такой?! С выкрикивали братаны. Имелось в виду, что Я
здесь не прописан, что Я С никто, прилепившийсЯ к общаге бомж и (если
что) такого бесправного можно вмиг выбросить вон.
В те годы (в писательские) Я бывал слишком удивлен той или иной людс-
кой черточкой: в случае с Рузаевыми менЯ поразили не сами крики, не ко-
ридорнаЯ наша разборка, а наглые и обезоруживающе синие, распахнутые в
мир глаза молодых маляров. Шут с ней, с психологией, с агрессивной асо-
циальностью, а вот их глаза, ах, какие!.. Душа пишущего зафрахтована в
текст, возможно, Я и хотел сберечь и уже удерживал в себе это чувство
(удивление человеком).
С Кто ты такой? С Они еще и засмеялись, два синеглазых братана Рузае-
вы, повернулись ко мне спиной. И ушли.
А Я молчал, но ведь ни повести, ни рассказы Я уже не писал, и тогда
почему Я скован и заторможен? С мысль была в новинку и показалась важна
(и уже нужна мне). Я даже решился, помню, повторить разборку с братанами
С повторить и соответствующее чувство. Сама униженность их криками пус-
тячна, уже мелочь, уже по боку, а вот повтореннаЯ униженность (и некаЯ
новаЯ мысль в ней) была мне ценна. Да, да, Я хотел прояснения, как в
тексте.
Постучал к ним в дверь. Маляры Рузаевы, вообще говоря, тоже были на
этаже бесправны (толькоРтолько прибыли по найму, а жили здесь у двоюрод-
ной сестры С школьной учительницы Ирины Сергеевны). Тем заметнее были в
коридорах их вороватые, но неколеблющиесЯ синие глаза.
Я уже знал, что на этот раз им отвечу, вроде как Я вспомнил С кто Я.
Я С сторож . (Я опекаю квартиры временно уехавших, зажигаю там вечерами
свет, за что мне и платят.) Более того: Я вдруг сообразил, что их слу-
чайный вскрикРвопрос С как Яблоко, павшее ко времени на темЯ сэра Ньюто-
на. И что отныне за обретенное самосознание Я буду благодарен дуракова-
тым братанам. Мое ТяУ уже рвалось жить само по себе, вне литературы, да,
да, будь благодарен, С говорил Я себе, да, да, пойди и возьми припасен-
ную бутылку водки, распей с ними, они (мать их!) здорово тебе помогли
сегоднЯ своим случайным и хамским кто ты такой!
Я так и сделал: пошел, но прихватил теперь водку. Я поднималсЯ на
этаж к братьям Рузаевым. Надо отметить. Надо вбить кол, вбить осиновый,
говорил Я себе.
Один из Рузаевых дверь приоткрыл, но менЯ не впустил.
С Дего тебе? С спросил.
В руках он держал картофелину, чистил ее скребком, спускаЯ шкурку
прямо на пол под ноги. И повторил (не был большой выдумщик) те же апро-
бированные слова, приносившие братанам всегда и везде удачу:
С Вали отсюда. Кто ты такой?!
Но ведь Я знал ответ (и Я всеРвсеРвсе о себе теперь знал).
С Я с водкой. Пусти. С И Я решительно пошел на него (он спешно посто-
ронился).
А Я прошел на середину их кухни. И сразу к столу. Я был тверд, как
человек, почувствовавший суть дела.
Но и тут С страннаЯ запятая. Я с водкой, Я у стола, а один из брата-
нов уже со мной рядом. Второй Рузаев стоит у плиты. И вот Я слышу, как
первый подходит ко второму и говорит негромко: ТЭтот опять пришел. К
сеструхе, что ли?У С ТПетрович?У С ТАгаУ С Второй стоит спиной и менЯ не
видит; и вдруг (с Явным смущением в голосе) зовет: ТИрина!..У
С Ирина! К тебе! С кликнул он уже громче, высоким голосом.
После чего учительница Ирина Сергеевна (в опрятном платье, причесан-
наЯ и строгая) вышла из комнаты ко мне и с неожиданной энергией на менЯ
напала С зачем, мол, вы ходите?! зачем смущаете людей? Это компрометиру-
ет. Это подрывает авторитет!..
С Если женщина вам нравится, вы могли бы быть поделикатнее, да и по-
сообразительнее! Цветы. Вино. Но не бутылка же водки! С выкрикивала она.
Вероятно, все эти слова были в ходу в ее старших классах: она вполне
допускала, что человек влюблен и что страсть не дает ему быть тактичным,
однако же люди, она отчеканила С не животные! У людей разум. У людей мо-
раль...
Я приметил в развороте ее строгой белой блузки тонкую жилку на шее С
жилка жарко, бешено пульсировала! Она била тревогу. (Жилка гнала кровь,
как на пожар.) ТукРтукРтукРтукРтук...
В этой горячей жилке и таилсЯ вскрик женской души. (ДавняЯ невыска-
заннаЯ забота?) Мне лучше было помолчать.
С И больше не приходите! Не смейте! Ни вы, ни ваши дружки!.. С
вскрикнула она напоследок. Надела плащ. И выскочила за дверь.
А Я осталсЯ с братанами. Они тоже стояли потрясенные.
Я уже взял было со стола охаянную бутылку. Взял, чтобы уйти, но пос-
тавил на место. (Заметил на подоконнике два граненых стакана. Третьего
не было, Я взял себе чашку.)
Поставил стаканы на стол. Налил на две трети каждый. Не
жалко.
С Нам, что ли? С они хмыкнули.
С Вам.
БратьЯ присели к столу. Откашлялись. Стали винитьсЯ С они, мол, не
станут больше высматривать в сторожимой мной квартире. Даем слово, слово
маляра, Петрович!..
Я поднял чашку:
С Давай, ребята. Дтоб поРдоброму...
Хваткие братьяРмаляры (они ее двоюродные; из Тамбова) влились в каку-
юРто строительную артель и очень скоро правдойРнеправдой сумели добыть
себе в Москве по отдельной квартире. А Ирина Сергеевна все там же С в
своей махонькой. Теперь ей под пятьдесят. Постарела. Кашляет.
Так у счастливых людей, без инфаркта и без вскрика, останавливаетсЯ
наработавшеесЯ сердце, тукиРтук С само собой, во времЯ сна. Так Я оста-
вил писательство. В редакциях, в их набитых пыльных шкафах, в их непро-
чищенных мусоропроводах, возможно, еще валялись двеРтри мои повести с
отказными рецензиями, десяток отвергнутых рассказов. В них остаточным
образом еще чтоРто пульсировало и постукивало; тукиРтук. Но во мне уже
тишина.
В известном смысле состоялось (подтвердилось) сходство, как братскаЯ
рифма С параллель Венедикту Петровичу, оставшемусЯ без рисунков. Кто мне
мешает думать, что через пятьдесятСсто лет мои неопубликованные тексты
будут так же искать и так же (частично) найдут. Их вдруг найдут. Их
опубликуют. Неважно, кто прочтет и завопит первым. Важно, что их прочтут
в их час. Скомканные и с перепутанными страницами, они будут отлежи-
ватьсЯ в забытых редакционных углах, в белой жучковой трухе и в пыли,
пока Бог и счастливый случай им (моим текстам) не подскажут:
С Пора.
Осознанный статус сторожа менЯ уже менял; в особенности лицо, шаг.
(Именно тогда Я стал ходить коридорами медленно, руки в карманы.) И уди-
вительно: с той самой поры, как только Я назвалсЯ и сказал, что Я сто-
рож, люди на этажах стали считать менЯ писателем. Трудно понять. ДтоРто
в них (в их мозгах) сместилось. Я выглядел длЯ них Писателем, жил Писа-
телем. Ведь знали и видели, что Я не писал ни строки. Оказывается, это
не обязательно.
Ничего высоконравственного в нашем не убий не было. И даже просто
нравственного С не было.
Это, то есть убийство, было не в личностной (не в твоей и не в моей)
компетенции С убийство было и есть всецело в их компетенции. Они (госу-
дарство, власть, КГБ) могли уничтожать миллионами. Я вовсе не мечу в них
молнии. Я спокойно разделяю, расщепляю вопрос на важных два. Мне важны
не столько они, сколько отдельный человек С не они, а Я. Не они, а Я, ты
и он.
Кесарю кесарево, а слесарю слесарево, вот в чем ответ. Ты убивать не
